Дмитрий Всатен
Книга 1. Людомар из Чернолесья
– Проходы становятся узкими. Там и одного нашего хватит. Так и сделаем, как ты говоришь.
Отряд или то, что от него осталось, был разделен на четыре части. Две из них остались в резерве, а еще две были поставлены так, что одна нападала, а другая прикрывала тыл всего отряда.
– Врата бросить надобно, – подбежал к боору воин-холкун с большой седой бородой. – Не удержим все сразу, боор.
Гедагт насупил брови. Было видно, что ему почти физически больно отпускать недобитых врагов, но он сказал:
– Бросай ворота, холкуны.
– От ворот… броса-ай! – заорал холкун, убегая.
Едва врата оказались отбиты, как большая часть гарнизона бросилась бежать вниз по склону. Около четырех сотен воинов бежали, утопая в глубоком снегу. Отступление товарищей произвело на оставшихся воинов удручающее впечатление. Некоторые из них бросали оружие и сигали со стен вниз, разбиваясь вдребезги.
Замок постепенно погружался в тишину. Лишь в дальних его концах слышался еще звон оружия, да изредка кого-нибудь вышвыривали со стен.
– Кломм, – из темноты стенного коридора неожиданно появился Гедагт. – Тех, кто стоял без дела, направь на разбор завалов башни. – Мы не оставим им никого из наших.
Кломм кивнул и бросился исполнять приказ. Более того, он приказал тут же приступить к изготовлению салазок, на которых можно будет перевозить раненных и убитых к тайному ходу.
– Держаться будем здесь, пока не перетащим всех, – обратился к воинам Гедагт.
– Твердыню будем рушить, боор? – спросили его со стороны пасмасов.
– Нет. Пусть стоит. Им ловушка, нам подмога. Али не понравилось вам брать ее? – прищурился Гедагт.
– Поверженная твердь люба поболее бабы поверженной, – проговорил кто-то из воинов, и все захохотали.
– Сносите припасы. Оружие все сносите. Шкуры берите. Пригодится все нам, – напутствовал их Гедагт. Его голос был весел. Однако Лоден, стоявший рядом с ним, вдруг, с удивлением отметил, что тело боора дрожит от усталости.
Бохт, меж тем, без устали молотил топором по кускам льда, которые погребли под собой его брата. Спасателей становилось все больше и больше.
Наконец, начали извлекать изуродованные раздавленные тела. Выживших не было.
– Унки, – шептал Бохт. По лицу его катились слезы. Он снял шкуры, чтобы они не мешали ему двигаться. – Унки!
Наконец боги даровали надежду: один из вытащенных оказался живым. Помятым, но живым.
– Гри-и-ирники-и-и-и! – закричали со стен. Острые глаза дремсов издалека заметили приближение отрядов олюдоедов.
– Нас осталось пять десятков. Двадцать воинов разбирают завалы башни. Остальные поранены, но на стенах и у врат. – Кломм говорил спокойно, но всем и каждому было ясно, что долго удерживать крепость не удастся.
***
Значительно поредевший отряд возвращался от Меч-горы. Холкуны понуро брели, опустив голову. Словно бы выражая их душевное состояние, поникли книзу острия пик и копий.
Дико выла метель, засыпая отряд густым пушистым колючим покрывалом. Ветер бросал снежинки в глаза идущим солдатам и сглатывал их тяжелые вздохи.
Лоден шел в двух шагах от основной колонны и внимательно поглядывал по сторонам. Он проиграл столько битв, что проигрыш еще одной ничем не тронул его, ничем не задел.
На Бохта было больно смотреть. Казалось, земля притянула его тяжелыми кандалами, накинув их не только на руки и ноги, но и на шею холкуна. Он так и не отпустил, не выкинул прочь нож, которым перерезал брату горло. Бохт нашел его. Бохт его вытащил, но Унки был сильно раздавлен. Его правой руки не было, а левая представляла собой куски разорванной плоти. В животе зияла большая рана, которую проделала ледяная сосуля, растворившаяся в теплоте его чрева.
Отряд Гедагта никого не унес с собой. Раненых пришлось добивать, а павших – оставить на съедение грирникам.
Олюдоеды не полезли на штурм, а сделали то, чего никто от них не ожидал. Они окружили замок и ждали, пока его защитники сами выйдут к ним.
Гедагта атаковали саарары, пришедшие из Эсдоларга. Большей частью это были воины, бежавшие прочь при первой схватке. Их бросили вперед и безучастно смотрели, как ряды их редеют под стрелами дремсов.
Твердыня не пробыла в руках боора и одного дня. Он разумно оставил ее, пробившись вниз по склону. Негты не тревожили отступавших, объевшись трупами, коих в округе у крепости лежало не менее семи сотен.
Предгорье Меч-горы также не препятствовало проходу отряда, и хотя отступавшие позаботились о своей охране, но за все время пути на них никто не напал.
К началу третьего дня отряд дошел до долины Надежды.
Гедагт вошел в расщелину, скрывавшую собой врата убежища беглецов, обнялся с отцом, вышедшим ему на встречу, и в тяжких думах, сам не зная, почему, пошел в небольшую каморку, подле которой стояла стража.
Он вошел в нее, заняв своим телом почти все пространство, и уселся у богато обставленного ложа, на котором лежало тело людомара.
– Не открывал глаз? – спросил боор, когда по тени в двери догадался, что пришел отец.
– Нет, сын. – Глыбыр положил свою тяжелую ладонь на плечо молодого боора. – Всему свое время. Богам угодно было, чтобы вы спасли его. Лоден, Бохт, погодите, Гедагт здесь, – обратился он себе за спину.
– Мы придем позже, боор, – отвечали ему те. – Не поднимался ли Маэрх?
– Нет.
Грустные выдохи и шаги удалились прочь.
– Мне тяжело без него. Он вселил в меня надежду. Боги Владии вернулись к нам с ним. Они снова здесь. Я думал, они помогут нам овладеть ледяной крепостью, а потом и Эсдоларгом. Мы не сделали даже и первого… Отец, боги изменили нам?
Старый Глыбыр улыбнулся. В его улыбке не было ничего, что помогло бы облегчить душу Гедагта.
– Нам неведомы думы их, мой мальчик. Их дела навсегда покрыты тайной для нас. То, как они нас ведут – это только лишь их путь. Мы можем идти или нет.
– Я иду, отец. Я иду! Не вижу только, куда…
– Возможно, ты не туда пошел, куда указывали они.
– Укажи мне.
– Я не знаю, сын, сам не знаю. – Глыбыр потянул молодого боора к выходу. – Дурные вести принес мне гонец из Синих равнин. Не ропщи на богов, – строго предупредил он. – Не наше это дело, их судить!
Пасмас, донесший послание из одного из городов на равнинах, лежал в беспамятстве и умирал. Холвед играл с ним и заманил в ледяную ловушку. Его нечаянно нашли охотники, когда подумали, что это дичь, попавшая в силки.
– Пусть боги будут добры к нему в кущах Кугуна. Пусть отойдут ему лучшие земли и воды, – Гедагт склонил голову. – И вестники наши, и мы…
– Молчи, – вдруг грубо окрикнул его отец. – Никогда род наш не будет склонять голову пред опасностью али перед тяжестью неподъемной. Умри, но не жалься богам!
Гедагт нахмурился и замолчал. Трепка пошла ему на пользу.
– Сядь вон туда, – указал на один из тюков Глыбыр. – Гонец принес нам послание от холкунов. Передают они нам, что саарары армии по Прибрежью собирают и ларгам приказано отрядить им по несколько тысяч воинов. Армии собираются огромные. Куда метят оридонцы, то понять без труда можно. Поход будет в земли реотвийские.
– Они предали нас! – Гедагт от возмущения вскочил на ноги. Его лицо пылало. – Нэкз Оогода предал нас саарарам. Не понесу я ему эту весть,
– Сын, – голос Глыбыра загремел под сводами зала, – боором быть – не только битвами ходить. Разумным быть должно и холодным в мыслях своих боору. Не горячись. Оно ведь нам на руку выходит.
– Не думаешь ли ты, отец, что реотвы драться смогут.
– Не знаю, смогут ли, но будут, потому как откупиться уже не получится. Не для того столь великие армии собираются, чтобы дань собирать, да грозить кому-то. Такими армиями крушат. В полную силу бьют.
– И к нам придут, или…
– Придут. Из Эсдоларга придут. Я знаю. Не трать слова на это. А потому мы уйдем из долины в Холмогорье. Род реотвов с дальних отрогов отдал нам замок свой. Далеко это отсюда, но в нашем положении…
– Отец, – в глазах Гедагта появились слезы, – мы принимаем дар уже и от реотвов. Сколько же еще даром подобных мы примем?!
– Сколько потребуется. Не время и не место гордости твоей. – Тяжелый кулак Глыбыра опустился на стол, и тот крякнул под ним. – Теперь иди и отдохни.
Гедагт словно пьяный вышел из залы. Невидяще, будто бы слепой, добрался до своей пещеры и рухнул на груду шкур, изгнав из них нескольких ящериц.
Кломм посмотрел на своего командира, вздохнул и обернулся к Лодену и Бохту.
– Вы все слышали, други. Не быть нам здесь по весне. Не время печалиться. Боги требуют от нас непереносимое вынести, неподъемное поднять. На том наша Владия всегда стояла и стоять будет. Когда не мы, то некому!
Лоден кивнул и посмотрел на подавленного Бохта. Тот по-прежнему сжимал в правой руке окровавленный нож.
– Погрести его нужно, – сказал он, указывая глазами на нож. – На нем кровь Унки. Пусть за него ляжет здесь. Ему и поклонимся.
Бохт замотал головой, замотал нож в грязную тряпицу и сунул себе за пазуху. Проделав это, он тут же опустился наземь и отвернулся.
***
Путь в Доувенское Предгорье был тяжел. Еще тяжелее он был от того, что беглецы из долины Надежды проделывали его в зиму. Несмотря на то, что зимы в Холмогорье были мягче, чем на Холведской гряде, все же морозы были крепки. Поэтому даже воду приходилось вырубать топорами.
Боги Владии пребывали со своими последними защитниками, ибо в пути с ними не приключилось ничего из ряда вон выходящего, и к началу весны они благополучно достигли отрогов.
Реотвы, встретившие их, были представителями тех старинных родов, которые напрочь отметали мысль о проживании в городах. Их самым любимым местом для жизни были высокогорные равнины, которые тянулись здесь на десятки километров.
Замок, который был отдан Глыбыру, представлял собой полуразвалившуюся трехъярусную пирамидку, состоявшую больше частью из тела небольшого холма, закованного в непрочную каменную кладку. Как фортификационное сооружение замок не представлял собой никакого укрепления, однако прибывшие были довольны и этим.
– Едва зеленью опорошит поля эти, будем сеять и пахать. Строить будем, – сказал Глыбыр. За долгие годы лишений, он научился радоваться малому.
Гедагт отправился с посланием к нэкзам реотвийских городов, а после прислал с Лоденом сообщение о том, что "не быть двум боорам в одной твердыне. Ты и правь!" Он поступил на службу к нэкзу города Рогода. Кломм и Бохт остались при нем.
Выслушав слова Лодена, Глыбыр спросил лишь одно: – Ты останешься со мной?
Пасмас утвердительно кивнул головой.
Когда весна опала на предгорья, пришельцы с Холведской гряды развили такую кипучую деятельность, что реотвы только диву давались. Постепенно на месте завалюхи, более походившей на навал из камней, поросших сорняком, стали появляться очертания будущего замка.
Глыбыр смотрел в будущее. С трудом, но ему удалось наладить сообщение с Синими равнинами.
В конце весны саарары и оридонцы вторглись в Холмогорье с двух сторон: с моря и со стороны Меч-горы.
Старый боор перестал получать весточки от сына, которые ему передавал Кломм. Старик еще больше сгорбился от неведения и стал больше времени проводить в комнате, где лежало тело людомара. Он о чем-то разговаривал с ним. Часто в голосе Глыбыра чувствовалось отчаяние, мольба и слезы, нотки которых проявляются в голосе мужа только лишь, когда он становится дряхлым стариком.
Небо неслось над этой суетой, с беспристрастностью великого бога оглядывая тлен, который постигал живых тварей, копошащихся под его бескрайними крылами. Владыка продолжал оглядывать свои земли, являя им желтое, жаркое око дня, и серое, холодное око ночи.
Владия погрузилась в ужас очередной войны.
Доранд. Исчезновение
Мерный успокаивающий звук падающей с высоты воды, приглушенный словно бы молоком густого тумана доносился до его слуха. Пение птиц, их щебет – все это было сокрыто словно бы за тяжелым занавесом.
Людомар чувствовал необычайную легкость во всем теле. Оно казалось невесомым. Его будто бы не существовало.
Сын Прыгуна слышал течение каждой струйки воды. Ее трения о каменистое замшелое дно. Не было почему-то того гула, какой стоит подле каждого водопада. Здесь вода словно бы низвергалась в никуда.
Было и не жарко, и не холодно. Было никак. Но очень уютно.
Он открыл глаза и увидел себя сидящим верхом на водопаде. Охотник посмотрел вниз, но не увидел ни своего тела, ни водопада под собой. Вода срывалась вниз, и ее потоки пропадали из вида далеко внизу, и даже глазам людомара было неведомо, где кончается свободный полет струй.
Сын Прыгуна поднял голову и осмотрелся. Бескрайне глубокое бирюзово-голубое небо поглотило пространство перед ним. Лишь вода и небо. Только эти две стихии, коим ни что на земле не может противостоять. Где заканчивалось небо оставалось таким же неизвестным, как и то, куда ниспадали воды гулкого мягкого водопада.
Людомар сильно наклонил голову и увидел, что он является частью водопада; что ноги его – это две прозначные струи, сквозь которые видно зелено-серое каменистое дно, а тело его – сгусток воды, который приподнялся вместе с ним, дабы посмотреть на небеса.
Быть частью водопада было хорошо и безмятежно. Охотник вдруг ощутил себя могучей, но спокойной стихией. Он почувствовал, что тело его начинается где-то далеко в отрогах гор. Оно маленькое и очень холодное. Оно бежит по каменным склонам, весело и бесстрашно бросается вниз с отвесных обрывов. Хрустальным голосом оно поет одному ему понятную журчащую мелодию.
– Ты уже здесь, Маэрх. Я тебя ждал. Давно ждал.
Вопрос, возникший из ниоткуда в его мозге, нисколько не испугал людомара. Он был естественен и даже ласков.
– Я пришел, как ты и велел мне, Доранд, – отвечал он мысленно, не ощущая тяжести сознания.
– Поведай мне, как сейчас там, где я оставил и тебя, и себя.
Людомар обратил свой взор на небосклон. Там, прямо над ним кружились облака. Они порхали, как порхает стая птах, видоизменяясь в множестве своем по одной ей известной причине. Неожиданно облака превратились в лицо беллера из Боорбрезда. Лицо было добрым и улыбалось.
Людомар с необычайной ясностью вспомнил каждую минуту прожитой жизни. Эти яркие воспоминания вереницей проходили перед ним. Он видел себя словно бы со стороны.
Охотник видел Чернолесье и себя, идущего по его кронам. Волосы развивались на ходу, а лицо было счастливо-упоенное. Радость поднялась в его душе, и он почувствовал, как улыбнулся. То было прекрасное время.
– Так оно и было, – ответил на его мысли беллер. – Но ты хочеш спросить меня, отчего я забрал многие зимы из твоей жизни.
– Да. Я хотел спросить такое.
– Они были твоим сокровенным знанием, потому я не оставил их тебе. Силы, которые будешь принужден остановить ты, силы эти настолько мощны, что имя твое, мысли твои не должны принадлежать тебе. Ибо ежели увидели бы они тебя и мысли твои во взоре твоем, постигла бы тебя участь, страшнее которой нет участи. Я слышу тебя. Ты спрашиваешь, когда?
Я ошибся, решив, что время настало. Ты готов – это верно, но они не готовы. Все они. Там, откуда ты пришел сюда. Я не расскажу тебе больше ничего, потому что не время для такого. Но ты будешь при мне здесь, пока не будет на то повеления богов. Тогда открою я глаза твои и вдохну слова в уста твои; тогда увидишь ты, чего не видел ранее; заговоришь о том, чего никто никогда не слышал. Тогда поднимешь ты топор против силы, которую не победить сейчас тебе.
Да, ты будешь ждать. Ждать, ибо это тоже есть благородное занятие. Слишком сильны еще те, кому ты должен указать путь. Ждать – это не бездействовать. Ждать – это знать, когда каждое движение твое придется в пору. Когда оно принесет победу!
Людомар закрыл глаза, но свет не померк. Он по-прежнему проникал к нему, и хотя свечение было ярким, не было ни рези в глазах, ни какого иного дурного ощущения.
– Поведай мне, что кинул я в ту зиму, – снова проникли в его мысли слова беллера.
Перед глазами людомара встала темная комната, увешанная многолетней паутиной и усыпанная пылью; звук далеких голосов и перестука; запах тлена и затхлости.
– Здесь я нашел покой, – выдохнул облегченно Доранд. – Вот я лежу. Смотри. Вот мои кости. – И он указал на скелет, который охотник переступил, выходя из закутка. – Но… продолжай… я слушаю и я смотрю… – Беллер приблизил свое перистое облачное лицо к глазам людомара и заглянул в них. – В тебе та жизнь, какую проживу я после…
***
Сильные слегка искривленные ноги, покрытые бурым волосом, со следами многочисленных ссадин и сине-бардовых широких рубцов с силой отталкивали от себя покрытый крупными валунами пол. Плепки шагов разносились эхом по гулким коридорам, тянущимся бесконечно длинными проходами вдоль стен. Тяжелое дыхание, бряцанье оружия и неясное бормотание заглушали шорох легких шагов неотступно следующих за спиной бегущего.
Воин и девушка – именно их бег нарушал торжественную тишину замка – выбежали к балюстраде балкона, нависшего над довольно вместительной залой, заполненной воинами, торговцами и существами, внешний вид которых напоминал более всего олюдя, много дней продиравшегося сквозь колючки. Все обратили свои взоры на нарушителей степенности течения замковой жизни.
Оказавшись перед лицом такого количества олюдей, воин невольно стушевался и остановился, тяжело дыша. Девушка оказалась смелее, ибо, не переставая бежать, она бросилась на лестницу и стала спускаться по ней настолько быстро, насколько это ей позволяли сделать тонюсенькие ножки.
– … вижу в этом страшный замысел. Доколе такое продолжаться может? Скажи нам, боор?
– Вы сами избрали себе такую судьбу. Не раз говорил я вам о таком. Не прислушались вы, а когда все свершилось, о чем предупреждал, то стоишь ты здесь предо мной и вопрошаешь. Хм… Раньше я бы посмеялся над твоим положением. Но зимы обелили меня. Зимы принесли мне спокойствие, именуемое мудростью. Что хочешь услышать от меня? Совет? Нет, не будет тебе совета, ибо ни один совет не уместен. Падете вы, как и мы пали. То рок ваш.
– Позволь нам забрать твоих воинов. Они сильны и опытны. Будет нам прок от них. Мы заплатим, сколько скажешь, боор.
– Вот и скажи, что боги насылают несчастья к горести, – усмехнулся Глыбыр. – Прозрели вы. Теперь не дебы считаете, но воинов. Разве дебы не могут защитить вас? – Стоявший перед ним немолодой реотв потупился. – Глаза твои и есть ответ. На горе народа моего вы стали тем, кем стали. Прекрасные ларги, армии, даже политика – это то, о чем вы всегда мечтали. Вы мечтали о том, что там, за Меч-горой, или как вы ее называете, с вами начнут говорить, вас начнут слушать. Для того вы смотрели, как падаем мы. Не понимали, что за нами последуете, ибо, ежели становой хребет пал, то никому, даже горе не удержатся. Да, да, ты смотришь на меня, и знаю я, о чем ты думаешь. Нашел мне такое говорить, так ты думаешь. Но ты совет просил. Дослушай же меня. Мои слова и есть совет, хоть ты и ничего в них не услышишь от того, чего хотелось бы тебе…
Девушка подбежала к высокой женщине-брездке и упала у ее ног, прижимаясь к коленям щекой.
– Белоокая… – тяжело хрипела она, переводя дух. – Белоокая, услышь меня, молю!
Женщина, к которой припала девушка, была одета в шкуры, опоясанные широкими ремнями, покрытыми драгоценными каменьями, золотом и жемчугом. Обод же на ее голове был искусно вырезан из священного дерева, сок которого приводил к богам – балинас. С обода на оба глаза опускались ремешки с инкрустированными в них фиолетовыми рочиропсами. Руки Белоокой были скрыты под металлическими рукавицами очень умело изображавшими лапы зверя с когтями.
– Встань, Оная, – проговорила женщина, еле поводя губами. Она глубоко вдохнула и задержала дыхание. Ее тело на миг напряглось настолько, что жилка выступила на лбу и еще одна на шее.
Глыбыр, восседавший на простом каменном троне, укрытом шкурами, повернулся к ней и сделал разрешительный знак рукой, иди.
Завидев это движение, Белоокая тут же развернулась, при этом сделала поворот так, словно бы и не двинула ни единым членом, будто бы ее развернули на круге и медленно поплыла прочь из зала. Девушка заторопилась за ней.
– Твой нэкз меня через тебя просит отдать то, что ценно для меня. Не дебы, что привез ты и положил у моих ног; не лесть твоя – ничто из того, что сказал ты мне, не ценно для меня. Они вот… Обернись и посмотри. Они, мои сыны, вот, что ценнее ценного для меня. Беда пришла ко мне давно. Она и научила, что важнее для меня. Когда они при мне, то нет нужды мне в дебах и во всем ином, что нэкз дает мне за армию мою. – Брезд замолчал, переводя дыхание.
– Дозволь мне говорить, боор. Отбросил лесть я и буду говорить с тобой, как если бы ты был мной. – Посол от нэкза города Оогод переступил с ноги на ногу и поморгал. – Все безнадежно… мы уже… по ту сторону Великих вод. Мы у богов реотвийских и знаем это. Иные ларги нам отказали, ибо возрадовались нашему падению. – Глыбыр устало закрыл глаза и тяжело кивнул, все повторяется. – Нам помощи ждать неоткуда. Ежели и ты откажешь нам, не будет в том ничего, что могло бы сразить нас. Нэкз знает, что и армия твоя, да даже ты, коли возглавишь ты ее, то ничего другого мы не сыщем – только смерть. Напротив наших стен стоит армада, коих не видывало еще Холмогорье. И нет препятствий для такой могучей силы. Преодолеет она все. Порушит все. Возьмет, что надо. Нет ей сопротивленья.
– Так для чего меня зовете?
– Ты мне сказал, то в горький час нам боги указуют на тех, кто нам друг, кто враг, а кто и брат. Ты брат нам. То мы видим. Нэкз призывает тебя к себе, ибо ларг наш сильнее защищен, чем замок твой. Нэкз сам сказал об этом. Его слова тебе передаю. Он мне сказал: «Боор Глыбыр вкусил за эти зимы всю гореч, что могут боги даровать несчастному. А потому придет он к нам, как брат пришел бы к брату, чтоб вместе под мечами пасть». Его слова в твои вложил я уши.
– Хорошую судьбу ты протянул мне! – ухмыльнулся боор. – Услышал я тебя. – Глыбыр склонил голову вбок. Его советник – старый вояка – что-то быстро зашептал ему, красноречиво поглядывая на посла. Боор кивнул его словам. – Ты мне сказал, что льстить не будешь, но снова льстишь. Не держишь слова ты. Но я не злюсь. Нет-нет, – он остановил посла, который открыл было рот, чтобы что-то сказать, – не говори. Я старый воин, не обижайся на меня. Не дипломат я. В послы гожусь я мало. Так говорить, как ты я не умею. Тебя заслушаешься. Из уст твоих я словно бы услышал песнь. Добро. Но вот он, мой ответ тому, кому ты служишь. – Боор уселся поудобнее. – Я не приду к тебе, нэкз. И воины мои не придут. Хоть брат ты мне, хотя бы был даже и сын – не приду. Боги умудрили меня. Боги многому научили меня там, в узких лощинах Холведской гряды, в холодной и пустынной долине Надежды. Я не приду. Это передай.
Посол поклонился, прикусив губу.
Меж тем, к боору подошла та самая девушка, которая бросалась в ноги Белоокой.
– Мой боор, близкостоящая-к-богам зовет тебя, – прошептала она. Глыбыр кивнул.
– На том покончим, – он поднялся с каменного трона. – Останься здесь на эту ночь, но завтра уходи.
Посол поклонился. Его хищный взгляд пробежался по округлым формам молодой девушки, уводившей боора прочь.
– Этот старый увалень хорошо зажил, – прошипел он своему спутнику. – Ты видел сам, как он говорил с посланцем нэкза.
– Я видел, надотец. Все видел.
К выходящему послу подошел один из воинов, стоявших в зале. Это был холкун. Он был стар, но сила была явственно различима в его оголенных по плечо руках.
– Он отказал тебе. Ты не послушал, что я тебе сказал. Сделал так, как нэкз указал. Он отказал, – воин презрительно улыбнулся.
– Мы братья и горько видеть мне, как брат отказывает брату, – лицо посла вмиг изменилось, и он принял расстроенный, почти покаянный вид. – Мы помогали вам, Орыг. По мере сил мы помогали вам. Он сказал мне, что предали мы вас. Нет… нет… – Посол многозначительно помолчал. – Мы помогали, предали же вы! – С этими словами его согбенная фигура, прихрамывая и кряхтя, вышла вон из залы.
Старый воин сжал зубы и недобрым взглядом покосился в сторону трона.
– Что он сказал? – подошел к нему другой воин.
– Что мы предатели.
– Хе-хе! Я так и знал, что так подумают.
– Я не предатель, Выг, и никогда им не был. – Оба посмотрели на пустой трон. – Он уже не выглядит сиротливо без Глыбыра, – Орыг обернулся и посмотрел внимательно на товарища. Тот кивнул и сказал:
– Гедагт уже там. Он бьется с ними. И Владыка дарует ему вечный покой и веселый пир на лугах Кугуна. Мы же засели здесь в этой халупе неизвестно зачем. Чего мы ждем?
– Я слышал, что ты согласился про трон, – Орыг притянул к себе Выга. Тот некоторое время непонимающе смотрел на него, а потом улыбнулся, я с тобой.
***
– Как?.. Где?.. Дремсов призовите… Ищите! Ищите-е-е! – Голос Глыбыра громыхал под сводами замка с такой силой, словно вернулось то время, когда он возглавлял великое войско в Деснице Владыки. Но даже в приснопамятной битве, где войско его предало своего боора, последний крик Длинномеча не был таким истошным. Исторгнув его, старик схватился за грудь и повалился навзничь. Его подхватили и отнесли на ложе. Несколько служанок и воинов остались подле него, хлопоча о том, чтобы боор не отнесся к богам раньше времени.
– Этого не изменить, – бесстрастно проговорила Белоокая. Она отвела в стороны ремешки с глаз и оглядывала абсолютно белыми очами пространство вокруг себя. – Они ничего не найдут. Даже я не вижу его. Не трясись. На все воля богов. Страху нет места, Ония.
Девушка, стоявшая подле нее и державшая жрицу за талию, чтобы та не упала, дрожала то ли от страха, то ли от волнения. Ее хорошенькое бледное личико было полностью обескровлено, а губы походили более на едва созревший плод сливы.
В коридоре начался невообразимый шум, который быстро прекратился. В комнату заглянул дремс. Его растрепанные шевелюра и борода приникли к полу, затем он и вовсе опустился и лег животом на каменную кладку.
– Натоптали-то, натоптали, – пробурчал он, втягивая носом воздух. Вдруг его быстрый взгляд скользул по стройным ногам девушек, хлопотавшим у ложа боора.
Раздался звонкий щелчок, и глаза дремса быстро переместились на пол.
– Чего бьешься-то? – сказал он обиженно.
– А ты не гляди, – отвечал ему воин из боорской стражи.
Подобно большим тараканам или гусеницам, или паукам несколько дремсов ползали по полу в комнате, коридоре и даже на переходе из коридора в залу.
– Тьють, – раздался неожиданный звук. Заслышав его, дремсы разом подскочили на ноги и бросились к собрату, который его издал.
– Боор! Боор! – пробился через девушек к телу Глыбыра один из стражников. – Разойдитесь же вы. Дайте пройти.
Девушки расступились.
Глыбыр медленно открыл глаза и вопросительно посмотрел на воина.
– Нашли след. Его след. Дремсы говорят, что его.
Бледное лицо старика вмиг налилось кровью. Он грузно поднялся.
– Приведите дремса.
К нему подвели одного из чумазых воинов.
– Говори.
– Боор, там меж камней есть след от его ногтя. Он им коснулся камня и ноготь сбил. Я то унюхал. А больше нет следов. Людомары бесследны и без… запаха нет у них, боор.
Глыбыр выслушал его, посидел несколько мгновений, не шевелясь, а после вдруг подался вперед, ухватил дремса и притянул его к себе. Повисла тягостная пауза, разорвавшаяся вклочья громовым хохотом брезда. Боор смеялся, хотя по щекам его катились слезы.
– Его ноготь… он сам ушел?.. Сам? Ну же, говори!
– Сам, – послышалось приглушенно c груди брезда, куда было прижато лицо дремса. – Иначе…
– Сам… Са-а-ам!!! Счатье! Великое счастье, дети мои… сыны мои! Счастье нам! – Глыбыр хохотал и плакал, смотря ошалевшими от радости глазами на массивные каменные своды потолка комнатушки.
Анитра и дикарка
Заливистый девичий хохот широко разносился над гладью озера. Он смешивался со щебетанием птиц, терялся в шелесте прибрежного камыша и возвращался обрывистым эхом к берегу, с которого и начинал свой путь.
Солнце светило ярко. На небе не было ни облачка. Жара скрадывалась водой озера. Побережье являло собой образец умиротворенности.
Высокая трава, скрывавшая собой побережье озера, зашевелилась и из нее словно бы из-под земли выскочила невысокая, но стройная холкунка. Ее гибкое нагое тело ослепляло белизной прибрежный пейзаж. Птахи на ближайшем дереве всполошились, обменялись короткими звонкими посланиями и, вспорхнув, улетели прочь.
– Не щипай, я умру от смеха, – хохотала девушка. Ее небольшие спелые грудки весело резвились вместе с густыми каштановыми волосами. В руках она держала преломленную травинку. Видимо, именно эта травинка и была причиной неугомонного смеха.
– Не щипай? Я тебя щекотала.
– Я и говорю, не щекочи.
– Ты сказала, не щипай. Хочешь, чтобы я тебя щипала? – Из зеленого нутра травы выпрыгнула еще одна обнаженная дева, волосы которой были того же каштанового оттенка, что и у первой. – Не убежишь! – И она бросилась за подругой. Та взвизгнула, всплеснула руками, хотела что-то сказать, но азарт заставил ее передумать. Она снова взвизгнула и бросилась наутек.
Их веселые голоса, звонкий смех и мелькающие промеж деревьев белые тела, быстро затерялись в лесу.
– Тирра, не заблудитесь! – понесся вслед за ними голос со стороны озера.
– Не заблудимся-я-я! – ответил лес.
– Дурехи, – проговорили из-под травяного покрова и томно выдохнули. – Имни, дай мне попить. Жарок взор у Владыки.
– Я тоже попью, – заговорил еще один голос.
– Анитра, скажи, Владыка видит нас?
– Да, ты же видишь его око.
– Прямо нас? Именно нас? Вот как мы есть?
– Да. Прямо нас. Как мы есть.
Голосок взвизгнул: – Надо одеться!
– Зачем, – рассмеялась Анитра. – В храме не скажи такое…
– Но Владыка… он же мужчина…
– И да, и нет. Он праотец наш. Все мы от его сыновей и дочерей пошли. И может быть… он не мужчина…
– Анитра, а он кто?
– Не понимаю.
– Мм… – голосок замялся.
– Ха-ха! Имни, говори, как хочется, я же еще не жрица. Когда ей стану, так и будешь смущаться.
– Мне уже сейчас страшно, Анитра. Как про тебя объявили в храме, я похолодела вся. Сердце едва из груди не выскочило. И рада была, и плакать хотелось. Ведь никогда мы с тобой больше не обнимемся, и не поцелуешь ты меня, как раньше. Не будем спать рядом и от других девиц прятаться. Помнишь, как весело было?
Анитра не ответила.
– Мне тоже больно, хола, что мы с вами… не будет как раньше было, – второй голос стал очень печальным.
– Имни, Авилия, зачем вы снова меня в грусть гоните?
– Не грустно тебе, – неожиданно сказала с укором Имни. – Видим, что не грустно.
– Не грустно, – согласилась Анитра, – но не от этого. – Над травой появилась макушка, покрытая растрепанными темно-русыми волосами. Потом две достаточно большие ладошки с длинными тонкими пальцами, которые стали приглаживать волосы. – Посмотрите на Владию. Имни, посмотри наверх. На озеро посмотри. Вспомни, как мы здесь веселье водили, как бегали, как домой не хотели идти. А вспомни, как твой брат нас здесь нашел и отстегал веткой…
