Дмитрий Аникин
Песни фей
напророчим дурного, заколдуем
кому что: кому – прялки, веретена,
тебе – перья, карандаши да ручки.
ВТОРАЯ ИНТЕРМЕДИЯ
Достается книга сказок, из нее читается.
43
Что ж, незваная, ты, гостья,
ходишь, шепчешь? Садись, выпей.
Эй, опивки, корки, кости
лейте на нее, ей сыпьте!
Эй, собачии конуры
подметайте, ей стелите
слой – наждак, слой гнили бурой!
Чудной гостье угодите!
***
Не добром она пригнута,
землю пашет длинным носом,
ходит-бродит, с нами шутит
в образе простоволосом.
А угроз ее не надо,
мертвых слов о ложном деле;
вера наша ей преграда –
не достичь, увидеть цели.
44
А с добром приходила, так прогнали,
от подарков счастливых уклонились:
мол, не в светлый день брать от незнакомых,
от породы чудной, нечистой сути.
А от злобных даров не отказаться
и принять их вам, светлым, не зазорно.
45
Мы ходили на крестины
ради чуждой веры вашей.
Никого сильнее сына,
дочери не будет краше.
Над малюткой шелестели,
были тенью и защитой.
Вы даров не пожалели,
кладов древних, вглубь зарытых.
***
Воды лили; что шептали –
мало-мало понимали.
46
Мы не так уж чужды Большому Богу,
в его страшных делах мы не помеха,
даже как-то способствуем. Немного
на его высотах тоски и смеха,
мыслей беглых и снов сиюминутных.
47
Ее образ простоватый,
ее шаг мал-мала меньше.
Ее облик крыл-крылатый,
вид красивейшей из женщин.
Ее бледное бессилье,
ее темная природа.
Ее страхов изобилье,
колдовская жуть-свобода.
Ее тихое шептанье,
неумелое моленье.
Ее бездны заклинанье,
времени преображенье.
Все сошлось, и нет возврата,
сказанным словам отмены –
нет за ней, кто на расплату
сговорит, уменьшит цену.
48
Эти сны благотворны. – Благотворны? –
Может, жадность заспят свою и похоть;
может, сны умудрят их злую глупость. –
В это веришь? – По правде-то, не слишком…
Хоть какую-то подлость не успеют,
хоть каким грехом душ не замарают –
руки только веретеном попортят.
Книга сказок захлопывается.
Вторая интермедия закончилась.
49
Ох, тяжолое похмелье,
зимний сон под холодами,
невеселое веселье
года нового над нами.
Небо чистое, живое,
звезды ходят молодые,
небо в зимнем непокое
ветры гонит снеговые.
50
Ох и вид: телогреечка лихая,
клочья ваты, как будто обрастаешь
сам ты шерстью-руном, треух рыжеет –
растреклятая кроличья могила.
Как увижу – смех зимний пробирает.
51
Книги беру с полки и листаю –
скучно, скучно; темные страницы
равнодушно взглядом пробегаю.
Ждешь вестей? – Мне скука даже снится. –
Малый круг прогулок. – Снегу, снегу
намело-то сколько – непролазно
пешеходу. – Есть дорога бегу
лыжному. – Что для меня напрасно.
Только то, что мыслям не помеха,
я люблю движение: встал, вышел
и пошел, а лыжная потеха
вычурна, умышленна. – По крыше
снег ползет, чтоб всею массой страшной
рухнуть. – Ну, зато не надо чистить,
лазить до весны. – Еще намашет
мать-метель. – Наносит белой кистью.
52
Да и нам не легко. Хоть кровь иная,
легче, чище плескается по жилам,
а и в ней лютый холод, и летать нам
среди долгих метелей неприятно,
со снежинками путаем друг друга.
53
Холодно –
последняя забава
зимним долгим вечером –
воды я
натаскаю,
ведра поднимаю,
бочку полню, баню начинаю.
Холодно –
а бог с ним, дров не жалко,
жарко,
инда не вздохнуть, натопим
баню,
дров не жалко, жарко, жарко…
Сердце бьётся,
чем его торопим? –
жаром.
В воздухе-пару его утопим.
54
И мы тоже трепещем в мокром виде,
крылья греем, ты отвернись – вид жалкий.
Мы от жара, паров похорошеем,
будто лето припомнили – взбодримся,
будто не было зимних унижений…
55
Жарко –
смерть из тела изгоняем,
вениками хлещем,
машем жаром,
с лишним потом ливмя нА пол беды
схлестываем и водой смываем,
прислонясь сидим у красной печи.
Жарко –
адовых высот температуры
в мыльне-жар-парильне; кости томно
ноют от напора, от наплыва
крОвей горячЕй воды кипящей;
в свет кидаемся, на снег блестящий,
пОд небо и звездно, и огромно.
Кваса ковш – награда нам, кто выжил.
56
Наше место: здесь образа не ставят
нас пугать, здесь тепло, светло и сыро,
телеса обнаженные краснеют,
потом лОснятся – женское здоровье
и мужское здоровье повстречались.
57
Холодает. Закрыли магазины.
Опустевший поселок охраняют
две собаки, лохматые две псины,
меня помнят, а потому не лают.
Сколько здесь нас осталось к новогодней
поре года? Десяток или меньше.
С каждым днем только чувствую свободней
от неумных мужчин, нетеплых женщин.
***
С кем встречаюсь с людьми? Один зимует
Елисеев-старик, не дом – курятник:
то чертей он гоняет, в щели дует
ветер, свищет; то, трезвый, аккуратно
паклей старой заделывает дыры.
Обойду стороной: болтлив уж очень.
Сыну отдал московскую квартиру,
ну а сын помнить-знать его не хочет.
***
Вот семья молдован. С тепла степного,
с голодухи тут ищут лучшей доли.
Как сороки, воруют, нет такого,
чем побрезгуют. Дать им денег, что ли…
Ходит-бродит, юродит в худом теле
девка-дура-душа, простоволоса,
Александра; тиха при грешном деле,
только смотрит потом тепло и косо.
***
А в избе, что напротив, не жгут света;
продают, но никто смотреть не хочет;
был хозяин – повесился тем летом:
боли раковые сверх всякой мочи.
А потом я узнал: на той же балке
(дом был куплен на вывоз издалека)
его первый хозяин…
как мочалка…
Над неверьем такая вот издевка.
***
Поневоле соседей изучаешь,
круг сужаешь, истории их слышишь.
Этих мест лучше, ближе не узнаешь,
чем зимой, – летом красным не опишешь.
***
Одиночество снега под луною,
одиночество месяца на небе –
а теплее, чем в городе с женою,
а нужнее тоска вина и хлеба.
58
Тут мы пьем, тут работаем, гуляем,
о высоком, о низком рассуждаем.
Тут мы книги читаем, спим друг с другом
и не знаем беды за недосугом.
Тут метель заметет, тут снег растает,
тут вся жизнь всяко с нами побывает.
Тут застанет нас смерть, возьмет природа.
Это вроде посмертная свобода.
59
А глядишь: зиму перезимовали;
и припасов, и дров – всего хватило;
отоспались и вдоволь налюбились;
книги вдумчивые читали ночью,
чтивом легким днем, утром забавлялись.
60
Спячки зимней долгий холод
кончен, свету-то в оконце
сколько! Год умыт и молод.
Бег ручья-первопроходца,
шум летящий птичьей стаи,
вид снегов, льдов, с тела спавших.
Смех слыхали, засыпая,
бед, нас осенью обставших, –
где они? А мы свободны,
живы мы весною красной.
Силы сильны и бесплодны
воскресают неопасно.
61
А лететь всего полмира –
от жары неимоверной,
от нечистого дыханья,
от заразной, южной, скверны.
Черной Африки виденья
отстают в полете быстром;
в холод, голод возвращенье,
в край весны благословенной.
62
А в канавах вода грязна, бурлива;
а до станции добрести, доплыть – уже приключение;
берешь две буханки хлеба и чихаешь, сопливый,
и покупаешь перцовку в целях самолечения.
Надо забор подправить, надо убрать осенние
горы и груды листьев, надо проверить трубы,
надо с окон содрать зимнее утепление,
на чердак отнести, чтоб не мешалась, шубу.
Надо вымести грубый зимний сор на улицу,
отпереть летнюю кухню, занести туда стол и стулья,
надо хлопотать в саду, над землей ссутулиться.
Так и буду я эти "надо" до конца повторять июля.
