Дмитрий Сафонов
Сокровище
29
Блондинка путешествовала по сети. За считанные миллисекунды она добралась до комнаты с белыми стенами и появилась на огромном экране. Выпрыгнула с левой стороны и поплыла направо.
Скворцов выглядел озадаченным.
– Даже не знаю, как это расценивать.
– Как знак! – заявил Виноградов.
Своей подчеркнутой вульгарностью блондинка напомнила жену; он не видел ее полтора года, и уже год тянулся склочный бракоразводный процесс; поэтому Виноградов обозначал ее не иначе, как словом «бывшая».
– Похоже на бред сумасшедшего, – вставил Скворцов.
– Тогда послушай бред умирающего, – со злостью сказал Виноградов. – Пошлешь туда людей. Мне нужно знать все!
Скворцов кивнул.
30
Марина сидела в маленькой комнате, смежной с актовым залом, и отчаянно трусила. Из-за двери доносился ровный гул: так шумел Финский залив поздней осенью.
Марина не боялась публичных выступлений; она неоднократно читала студентам лекции, подменяя заболевшего отца, но тогда было совсем другое дело. Она рассказывала общепризнанные факты; то, что собиралась сделать сейчас, было преступлением против науки.
Господи, что я творю? – думала Марина. – Может, еще не поздно убежать? Нет, убегать нехорошо, тогда достанется Мите. Лучше я… Лучше я… Потеряю сознание! Да! Упаду в обморок – чем не выход?
Она огляделась и прикинула, как лучше расположиться на полу, изображая из себя трепетную тургеневскую барышню. Но комната, где отдыхали лекторы в перерывах между «сорокапятиминутками», была слишком маленькой; пришлось бы лечь по диагонали, и то – подогнув ноги. Собственно, а почему бы и не подогнуть?
Дверь открылась, и Митя прервал ее размышления.
– Готова?
Марина что-то промычала в ответ.
– Хорошо. Я тоже готов, – сказал Митя. – В зале – полно народа. А ты говорила – никто не придет. Надо было продавать билеты.
– Что ты со мной делаешь? – всхлипнула Марина.
– Иди!
Митя взял ее под руку и вытолкнул в зал. Теперь…
…оставалось пройти несколько шагов до трибуны. Ноги заплетались, но Марина с этим справилась. Бурные рукоплескания помогли. Марина неловко взошла на трибуну.
– Здравствуйте! – сказала она. И добавила. – Друзья!
«Друзья» замолчали и уставились тремя сотнями пар разноцветных глаз. Митя расположился за пультом управления и оттуда показал большой палец.
Публика собралась самая разнообразная.
Ковалев сел в седьмом ряду, строго по центру. Открыл ноутбук, нацелил встроенную камеру на трибуну и тихо спросил.
– Вам хорошо видно?
Справа и слева от Ковалева сидели молодцы в серых костюмах – люди Виноградова.
Месье Жан пришел пораньше и занял место в первом ряду. Из правого угла пятого ряда за каждым его движением следили двое громил Сильвера; само здание университета казалось им смертельно скучным, а уж актовый зал и перспектива слушать какую-то лабуду и вовсе нагоняла сон; но за вором приказано было следить, и они старались, как могли.
Где-то на двенадцатом ряду слева, среди молодежи, устроились черноволосый Мануэль и желтолицый нервный Юзеф; они шли за Мариной и Митей от самого дома на Марсовом поле.
Между зрительскими рядами, поднимавшимися кверху амфитеатром, и возвышением, на котором стояла трибуна, неторопливо расхаживал Виктор. На шее у него висел бэджик с надписью «Пресса»; такой яркой, что моментально приковывала к себе внимание. Виктор держал в руках большой профессиональный «Кэнон», постоянно фотографируя и закрывая аппаратом лицо; таким образом, он был в самом центре событий, оставаясь при этом незамеченным.
Марина начала выступление. Начала издалека, рассказывая то, что и так было известно. Про образование в 1080-ом году госпиталя в Иерусалиме. Про 1099-ый год и Первый крестовый поход, в результате которого мирные врачеватели превратились в воинственную и могучую силу; стали военно-религиозной организацией, но тяги к лечению не утратили. Про то, как в 1187-ом году, после изгнания из Святой Земли, рыцари перебрались на остров Родос, построили там неприступную крепость и занялись откровенным пиратством, наводя ужас на всех торговцев, пересекавших Средиземное море. Про то, как в 1522-ом году на Родос высадилось двухсоттысячное войско Сулеймана Великолепного, и семь тысяч рыцарей в течение шести месяцев доблестно выдерживали жестокую осаду, после чего им, воздав воинские почести, с оружием и непосрамленными знаменами, позволили отступить на Сицилию. Про то, что уже через семь лет они обосновались на Мальте и принялись за старое – громить и грабить проходящие суда. Отдельно Марина заострила внимание слушателей на том, что рыцари давали три обета: послушания, бедности и безбрачия; поскольку обет безбрачия предполагал отсутствие наследников, все имущество рыцаря после его смерти отходило к ордену. Это была плавная «подводка» к сокровищам.
Марина быстро прошлась по Мальтийскому периоду, помянула недобрым словом Наполеона, мимоходом, по пути в Египет, захватившего в 1798-ом году Мальту; и добрым – Павла Первого, предложившего рыцарям убежище в Санкт-Петербурге.
– Существует гипотеза, – сказала Марина и тут же оговорилась. – Не признанная официальной наукой! Так вот, существует гипотеза, согласно которой рыцари Мальтийского ордена перевезли все свои сокровища сюда, в Санкт-Петербург.
Ковалев неожиданно поднял руку и, пользуясь наступившей тишиной, спросил.
– Всего лишь гипотеза?
– Она пока не получила подтверждения, – сказала Марина.
– Одну минуточку! – остановил Ковалев. – Так они перевезли или нет? Сокровища здесь, в Санкт-Петербурге, или – в другом месте?
Повисло молчание. Все ждали продолжения.
Виктор незаметно сфотографировал Ковалева. Потом, уловив на двенадцатом ряду неподдельный интерес, быстро снял Мануэля и Юзефа. Громил он давно уже запечатлел; на всякий случай; это были те же самые, что вчера вышли из «Корсара» вслед за вором.
– Я не знаю, – честно ответила Марина. – Но вполне допускаю такую возможность. У меня есть документ, который разыскал в архивах мой отец. Этот документ может многое объяснить.
– Что за документ? – не унимался Ковалев. Едва ли это был его собственный интерес; скорее, транслировал то, что слышал в наушнике.
– Письмо Натальи Александровны Суворовой неизвестному адресату, – сообщила Марина. – В письме она рассказывает о последних днях жизни своего мужа, цареубийцы Николая Зубова.
– Вы нам его покажете? – спросил Ковалев.
– Разумеется. Для этого я вас и пригласила. Будьте добры! – Марина повернулась к Мите. – Задерните шторы.
Митя нажал кнопку на пульте управления. Шторы поползли, закрывая окна.
– Покажите документ, – сказала Марина.
Митя положил склеенное письмо на площадку, включил проектор. На большом белом экране позади Марины возникло бледное изображение документа: желтая бумага, местами тронутая плесенью, и чернильные буквы. Марина взяла указку.
– Очень плохо видно. Пожалуйста, выключите свет.
Митя потянулся к пульту. Рука зависла над выключателем… Вдруг! Свет во всем зале погас сам, без его участия. Наступила темнота.
31
Экран внезапно стал черным.
Виноградов не мог понять, что случилось. Он ловил каждое слово Марины, каждый звук; интонацию и любой нюанс речи; обстановку в зале и шум за кадром. Сказывалась многолетняя привычка анализировать прежде всего поток информации, а потом уже – проблему в отдельности.
– В чем дело? – спросил Виноградов. – Скворцов! В чем дело?
– Наверное, прервали трансляцию, – предположил Скворцов.
– Нет! Я слышу звук! Ты слышишь звук?
Скворцов прислушался. Из динамиков доносились гул, отдельные фразы, потом раздался отчетливый вскрик; что угодно, но только не голос Марины.
– Где картинка? – закричал Виноградов.
– Я разберусь, – Скворцов поднес мобильный к уху.
Виноградов откинулся на подушку. С одной стороны, все шло не так, как надо: он не узнал то, что хотел. С другой – все шло именно так, как надо. Кто-то, пока неизвестно, кто, хотел помешать раскрытию тайны; это означало, что тайна есть.
Если бы ее не было вообще, Виноградов был бы бессилен. Но, коли она существует, Виноградов докопается. Это – в его силах. Впереди – целых две недели.
32
В актовом зале внезапно загорелся свет, и картина стала ясна.
Докладчика за трибуной – нет, изображения документа нет и самого документа – тоже нет. Митя стоял рядом с проектором и потирал рукой стремительно набухающий синяк под правым глазом; пока только бодро-румяная опухоль; но пару дней спустя она обещала перерасти в огромный полноценный фингал, сияющий как минимум четырьмя из семи цветов радуги.
Внимательный наблюдатель также заметил бы исчезновение фотокорреспондента с кричащим бэджиком «Пресса» на груди; вора в первом ряду тоже не было.
Зато – были суетящиеся громилы; они расталкивали людей, без стеснения били их по головам и рвались вниз; достигнув первого ряда, долго ругались и вслух размышляли, в какую сторону бежать.
Юзеф и Мануэль степенно встали и, спустившись по ступенькам, прошествовали к выходу; как раз мимо громил; те хотели толкнуть Юзефа, но, встретив неподвижно-кипящий взгляд черных глаз Мануэля, остереглись, что было правильно.
Ковалев не двинулся с места, лишь переставил ноутбук.
– Вы – все видите? Что мне делать?
33
Виноградов сориентировался мгновенно.
– Не упустите мальчишку!
– Проследите за мальчиком, – повторил Скворцов в трубку.
– Я был прав, – торжествующе сказал Виноградов. – Это – знак!
– Установите контакты, – инструктировал Скворцов Ковалева. – Без моего приказа не трогать.
34
Было душно и темно. Вот и все, что чувствовала Марина. Душно и темно! Душно и темно! Нет, так не годится. Паника – последнее, что ей бы теперь помогло. Марина постаралась взять себя в руки – в переносном смысле, поскольку чувствовала, что в буквальном – она и так находится в руках, но – чужих и очень крепких.
Итак. В зале погас свет, и наступила темнота. Что дальше? Послышался вскрик; громкий, совсем рядом; Марина готова поклясться, что это был голос Мити. А потом?
А потом – кто-то накинул ей на голову мешок, стиснул руки, лишив возможности сопротивляться, подхватил и понес. Как? Марина помнила, что ноги болтались где-то внизу, а голова была на уровне ног, и основную тяжесть тела принял на себя живот. Значит, ее несли на плече. Можно ли считать эту информацию полезной? Вряд ли. Но, пока голова работает, надо думать дальше.
А что происходит сейчас? Судя по звуку мотора, ее куда-то везут. Она лежит у кого-то на коленях, с мешком на голове, и руки по-прежнему стиснуты чьими-то крепкими пальцами. Да что же такое происходит?
Появился новый звук: шуршание гравия под колесами. Машина сбавила ход и ехала, плавно покачиваясь. Потом – остановилась.
Раздался щелчок; дверца открылась. Марине помогли выйти: вовсе не грубо; скорее, наоборот, – заботливо. Руки освободились, и первое, что Марина сделала, – стащила с головы мешок.
Она увидела, что находится на пустыре в какой-то промзоне на берегу Финского залива. За спиной стояла машина; та, на которой ее привезли. У водительской двери – чернявый «мелкий бес» с завитыми усиками; бес приподнял канотье и улыбнулся.
Рядом стоял блондин лет сорока; по виду – никак не богатырь, но Марина сразу поняла – это он сграбастал ее в охапку и утащил из зала. Блондин находился совсем близко, взгляд его был спокоен; Марина решила, что лучше не делать резких движений: зачем понапрасну злить человека с такими руками? Она мельком взглянула на его руки: обычные, белые, небольшие.
На другом конце пустыря стояла еще одна машина, и от нее к Марине направлялись двое: мужчина, лет шестидесяти, выступал величественно, как испанский гранд; женщина с короткой седой стрижкой держалась на два шага позади.
Блондин сделал приглашающий жест. Марина пошла вперед, навстречу гранду и седой женщине. Блондин сопровождал. Чернявый бес держался поодаль: дефилировал этакой развинченной походочкой, словно у него напрочь отсутствовали суставы; при этом – не забывал крутить головой на триста шестьдесят градусов.
На середине пустыря Марина остановилась.
– Здравствуйте, Марина Сергеевна! – сказал гранд.
Марина еще больше успокоилась: если ее знают и называют по имени-отчеству, может, не все так плохо?
– Кто вы такие? Что вам нужно? – она решила сразу перейти в атаку. А может, просто скопившийся страх требовал немедленного выхода.
– Мы не причиним вам зла, – сказал гранд. – Где документ?
Блондин достал из-за пазухи письмо Суворочки (основа не позволила ему рассыпаться) и передал гранду.
Вот тут-то все и стало на свои места! Марина вспомнила слова Мити; теперь она и сама понимала, что все беды – из-за этого проклятого документа.
Страх уступил место ярости; эмоции намного опередили мысли.
– Так это вы убили моего отца? – зловещим голосом произнесла Марина и бросилась вперед с твердым намерением вцепиться гранду в горло.
Ей удалось сделать только первый рывок; каким-то непостижимым образом блондин сократил пространство и снова стиснул Марину; можно было сказать «заключил в объятия», но от этих объятий перехватило дыхание. О сопротивлении опять не могло быть и речи.
– Кто еще, кроме вас, знает содержание этого документа? – спросил гранд.
Блондин чуть ослабил хватку.
– Никто, – прохрипела Марина.
– А молодой человек? Который помогал вам? Кто он?
– Он не читал! – соврала Марина.
– Допустим, – гранд пригладил волосы. – Вы никому не должны говорить о письме. Это может привести к очень тяжелым последствиям.
И тут… Скорее всего, не к месту, но в Марине заговорил ученый. Страх ушел, ярость ослабла, на первое место вышла подлинная сущность.
– Это письмо нашел мой отец. И я вправе распоряжаться им, как хочу.
Конечно, звучало это глупо; особенно учитывая обстоятельство, что Марина не могла пошевелить ни рукой, ни ногой, а письмо Суворочки было у гранда. Но он, как ни странно, не разразился мефистофельским смехом. Просто спросил.
– Вы знаете, кем был ваш отец?
– Историком. Автором книг. Заведующим кафедрой исторического факультета.
– И все?
– А кем еще? – Марина внутренне похолодела, ожидая, что услышит какую-нибудь мерзость.
Но то, что сказал командор, превосходило все ожидания.
– Рыцарем Мальтийского ордена. Одним из нас.
Марина обмякла. Блондин это почувствовал и разжал объятия; ровно настолько, чтобы не дать ей упасть. Прошло несколько секунд. Блондин отстранился и взял ее под локоть. Оказывается, эти руки могли быть не только жесткими.
Но эта мысль промелькнула где-то позади, как второстепенная; на первом плане пульсировала другая: отец – рыцарь?
Командор, не оглядываясь, протянул руку. Анна вложила в нее пачку фотографий.
– Посмотрите, – командор отдал фотографии Марине.
Марина взяла пачку в руки и машинально отметила, что снимки старые; не отпечатаны с цифровой копии на принтере, а сделаны в фотолаборатории.
Марина перебирала снимки и с каждым движением все больше понимала, что она ничего не знала о своем отце. Вот отец – в Риме. Давно. Костюм и бородка, пока без очков. А вот – фотография здания; с виду – не сильно выделяющегося среди остальных. А вот – отец в парадном одеянии мальтийского рыцаря; и вокруг него – другие, такие же. Рыцари.
– Рим, – пояснил командор. – Виа Кондотти, шестьдесят восемь. Мальтийский дворец. Главная зала. Церемония посвящения в рыцари. Одна тысяча девятьсот девяносто восьмой год от Рождества Христова.
Двадцать лет! – подумала Марина. – Двадцать лет он жил рядом со мной, и ни словом…
– Посмотрите на обороте, – сказал командор.
Марина перевернула фотографию и увидела почерк отца; мелкий, бисерный, четкий. В голове возник его голос. «Когда-нибудь ты узнаешь, – писал отец. – И все поймешь». Она узнала. Но, откровенно говоря, ничего не поняла.
Марина подняла глаза. Рядом с ней стояла Анна.
– Можно, я… – Марина замешкалась. – Можно, я оставлю это себе?
– Конечно, нет, – ответила Анна и мягко забрала фотографии.
Марина стояла посреди пустыря. Небо было серым. Ветер с залива холодил лицо. Гравий хрустел под ногами. Все было, как обычно. И в то же время – Марина ощущала, что стоит не посреди пустыря, а в центре перевернувшегося мироздания. Слова командора доносились откуда-то издалека.
– Если вы не хотите погубить дело, ради которого ваш отец отдал свою жизнь, никому не говорите, что здесь написано. Обещаете?
Желтым пятном поплыло письмо Суворочки; командор держал его перед глазами Марины. Оставалось только кивнуть и наблюдать, как в этом перевернутом мироздании удаляются прямая спина командора и мальчишески задорная, но абсолютно седая, стрижка Анны.
Голос Виктора вывел Марину из задумчивости.
– Простите! Я вас не сильно помял?
Марина обернулась.
– Что?
– Я нес вас на плече от актового зала до машины.
Теперь, когда ей больше ничто не грозило, Марина окончательно пришла в себя. Оказалось, что и в изменившемся мире было место для злости.
– Поздравляю! У вас – сильные руки, – сказала и осеклась.
Да что она так зациклилась на его руках? Даже лицо толком не разглядела. Впрочем, лицо себя ничем особенным не проявило.
– Извините! Мы не могли позволить, чтобы содержание письма стало известно посторонним. Они были в зале.
– Как мило!
– На какое-то время вам лучше уехать из города.
– Отлично!
Теперь ей предлагают бежать. Спасаться. При том, что она никому ничего плохого не сделала. Марина подняла глаза и наконец рассмотрела его лицо. Обычное. Более того, неприметное. Таких – миллионы.
Виктор достал визитку и протянул Марине.
– Если возникнут проблемы, вот мой номер.
– Я так понимаю, они – возникнут?
– Возьмите.
Марина взяла визитку.
– Что-нибудь еще?
– Да, – Виктор помялся. – В письме Наталья Александровна говорит, что спрятала страницу из дневника Павла Первого за их домом в Фетиньино. Где это?
Одного презрительного взгляда было явно недостаточно; Марина прибегла к трюку из Митиного арсенала.
– Пф-ф-у! Имение Зубовых. Между Киржачом и Владимиром. Но боюсь, вас ожидает жестокое разочарование. Дом давно разрушен.
Виктор мягко улыбнулся.
– Мы будем искать.
И пошел к машине. Наглец! А ведь Марина не успела задать самый главный вопрос.
– Вы и правда верите, что сокровища где-то здесь? В Санкт-Петербурге?
Виктор оглянулся. Еще одна мягкая улыбка. Надо же! Неприметное лицо умеет улыбаться.
– Мы – знаем, – ответил Виктор. – Всего хорошего! Удачи вам!
Теперь уже Виктор сел за руль. «Человек без суставов», месье Жан, отсалютовал Марине шляпой, пошаркал ножкой, послал воздушный поцелуй, но на этом не успокоился. Еще и рукой помахал.
Потом машина уехала, и Марина осталась одна.
Оглянулась – никого. Словно и не было. Пустырь. Пустота. Хотя – не совсем пустота. Оставалась тайна отца, и Марина очень хотела знать, почему за эти двадцать лет он так с ней и не поделился?
– Отец! – мысленно спросила Марина. – Если ты меня еще слышишь… Если ты еще здесь… Скажи! Неужели все это правда?
Отец появился. Он ее не бросил. Он не возник в виде качающегося марева перед глазами; наверное, стоял где-то рядом с правым плечом; Марина это чувствовала, но боялась повернуть голову, чтобы желанное наваждение не растаяло. Главное – она отчетливо слышала его голос.
– Приходилось скрывать, – сказал отец. – Злишься?
Марина понимала, что отца уже нет. И все же – он был рядом. Ну, и как спорить с призраком? Тем более, что и с живым-то не спорила. Злишься? Нет.
– Восхищаюсь, – произнесла Марина. – Еще больше. Ты – великий человек, я всегда об этом знала. Я хотела бы повторить твою судьбу.
Отец усмехнулся. Марине очень хотелось еще раз увидеть, как он это делает: беззлобно, совсем не обидно, любя. Но она боялась повернуться.
Отец усмехнулся.
– А, по-моему, ты выпрашиваешь подсказку.
Ну, даже если так. Почему бы и нет? Почему, если я уже встала на твой путь; почему я не могу пройти на пару шагов дальше? Сделать то, что ты – не успел?
Мысли. Только мысли. Но Марина знала, что отец их слышит. Смешалась и тут же мысленно спросила.
– О чем ты? Сокровища – это миф! – она уже знала, что не миф. Виктор подтвердил. Да и вся жизнь отца подтверждала. Но надо же было «вытащить» его на себя, заставить раскрыться.
Марина услышала смех отца: раскатистый, бархатистый.
– Суворочка! – сказал он. – Малый левый зал.
– Малый левый зал? – переспросила Марина.
– Ты слышала, – ответил отец. И замолчал.
– Отец? Отец! – Марина оглянулась.
Никого не было. Пустырь, пустота и мироздание, которое отчаянно хотело стать на место. «Малый левый зал», – вот рычаг, к которому следовало приложить усилие, чтобы перевернуть его обратно.
Марина задумалась.
Малый левый зал…
Звонок мобильного вернул ее к действительности. Марина достала телефон из кармана.
На том конце электронных волн был Митя.
– Марина! Что с тобой? Ты где?
Марина улыбнулась. Этот звонок явился толчком; подсознание проделало свою работу; а звонок вытолкнул ее результат обратно в сознание. Теперь Марина знала, что означают слова отца. Что означает «Малый левый зал». От этой радости хотелось расцеловать первого встречного; подвернулся Митя; его целовать приятно, по крайней мере, по телефону; все-таки – брат.
– Здравствуй, братец мой! – ответила Марина. – Новообретенный! А ты где?
