Дмитрий Сафонов
Ласковый убийца
Тот подошел. Не раскрывая удостоверения, молодой человек показал поближе заветные буквы, которые золотом были вытиснены на красной корочке. Затем убрал документы в карман и открыл папку на первой странице. И хорошо поставленным голосом, но негромко – все стояли, опасаясь проронить хоть слово – прочитал всю биографию старшего – от момента рождения и до сегодняшнего дня. Подчеркнул интонацией состав семьи бедолаги Садовникова и адреса квартир, где он может скрываться.
– Ты все понял, Садовников? – строго, как учитель – отпетого двоечника, спросил в завершение молодой человек.
Старший молчал.
– Иди сюда, почитай.
Стульев в комнате больше не было. Кольцов стоял у окна и курил. Старший подошел к столу и хотел было взять папку, но молодой человек положил на нее белую, ухоженную руку.
– Так читай.
Дверь открылась и вошли еще несколько молодых людей, точные копии первого: рослые, плечистые, с уверенными мягкими движениями и властными повадками. Они бесцеремонно расставили всех гостей вдоль стенок и обыскали.
– Читай, Садовников. Твои люди будут ждать на улице, а то здесь душно.
Садовников остался, а прочих вывели за дверь. Но на улице – еще один сюрприз! – их погрузили в грузопассажирскую модель "Газели" – цельнометаллический фургон без окон и с большой боковой дверью. А там уже сидели два "чеченца" с короткими автоматами на коленях и радостно улыбались.
– Поехали покатаемся, – с ужасным акцентом сказал один и широко ощерился, обнажая ровные белые зубы.
Экскурсия за город оказалась не очень веселой. Одного из людей Садовникова расстреляли, второго – задушили веревкой. Двух оставшихся отпустили и посоветовали обо всем молчать. Даже не посоветовали, а как-то лениво порекомендовали: мол, что будет, если ослушаетесь, вы уже видели, а в остальном – ваше дело. Словом, специально никого не запугивали.
В это же время в офисе Кольцова молодой человек посмотрел на часы и сказал, закрывая папку:
– Вот что, Садовников. Ты видишь, что мы знаем о каждом твоем шаге. Тебе от нас просто некуда деться. И ссориться с нами не стоит. Поэтому, если хочешь жить спокойно, без проблем – охраняй этот офис. Круглые сутки. Только офис – большего от тебя не нужно. Остальное – не твое дело. Но сюда – чтобы ни одна тварь не заходила. Понял? Все эти ваши "стрелки", "базары" – тоже под твою ответственность. Будешь официальной "крышей", понял? Но если только дернешься или расскажешь кому-нибудь – все. И пупкам своим то же самое передай. Свободен, Садовников, – и молодой человек так посмотрел на него, что стало ясно – повторения не будет.
Старший ошалело направился вон из кабинета, но был остановлен окриком молодого человека:
– Охранять снаружи. Я надеюсь, ты это понял? Внутрь не заходить, – и сверлил его взглядом до тех самых пор, пока за ним не закрылась дверь.
Кольцов все это время стоял у окна, сорил табачным пеплом на подоконник и думал: "Вот что значит профессия! И у тех, и у других одна и та же задача – подавить противника. Прежде всего подавить морально, потому что устраивать перестрелки вовсе не обязательно. И как все-таки отличаются профессионалы – специально обученные лучшими специалистами в своей области – от любителей. Дилетантов, по большому счету."
Кольцов сам был дилетантом и не знал того, что прекрасно было известно майору Прокопенко: всякий успех нужно закрепить – для этого и организовали поучительную поездку за город под руководством опытных чеченских экскурсоводов. Более того, Прокопенко прекрасно знал и другое: этой мелкой бандитской шушере, как существам примитивно организованным, полагается время от времени прочищать извилину в виде трубы и освежать впечатления, чтобы они получше засели в убогих мозгах. Поэтому Прокопенко уже отметил в памяти, что месяца через три нужно будет повторить процедуру: чтобы не забывали высказывание Эйнштейна насчет того, что все в мире относительно, включая и "крутизну".
Но такие профессиональные тонкости Кольцову, как дилетанту, знать не полагалось.
Главное, цель была достигнута. Садовникова по кличке "Кощей" прекрасно знали в криминальных кругах. Теперь он представлял "крышу" для фонда – служил ширмой для ширмы. Ни за совесть, ни за деньги, а за страх.
И все были довольны.
* * *
В общем, телохранитель был нужен Кольцову для того только, чтобы защитить шефа от уличных хулиганов, да еще помочь отбиться, если какие-нибудь заезжие отморозки попытаются завладеть "Мерседесом":
машина-то роскошная и очень дорогая.
Водитель тоже был неплохо подготовлен: стрелял и владел приемами рукопашного боя он, конечно, похуже, чем телохранитель, но зато получше обычного бандита. А кроме того, обладал специальными навыками вождения.
И все-таки, их главной задачей было не столько охранять Кольцова (не такая уж крупная фигура, к тому же, как известно, незаменимых у нас давно уже нет), сколько следить за ним. Телохранитель сообщал обо всех телодвижениях шефа непосредственно Макаеву, а неулыбчивый водитель Серега – майору Прокопенко.
Возможно, что Кольцов этого не понимал и не чувствовал: по крайней мере, негласные проверки, которые регулярно устраивал Прокопенко, показывали, что, будучи один, Кольцов не пытается вступить в какие-либо посторонние контакты, своей квартиры, как правило, не покидает и довольно постоянен в амурных привязанностях.
Иногда в сопровождении телохранителя он ездил в казино: проиграет тысячу-другую долларов – и домой.
Надины фотографии и биографические данные уже лежали в ящике стола Прокопенко.
Кроме этого, майору было известно, что не так давно Кольцов снял небольшую двухкомнатную квартиру – специально для встреч с Наденькой Макаровой, женщиной маленькой, игривой и лично майору очень симпатичной – хотя бы потому, что не пожелала взять неблагозвучную фамилию законного супруга – Болтушко.
* * *
ЕФИМОВ. НАПИСАНО КАРАНДАШОМ НА ОБОРОТЕ МАШИНОПИСНЫХ ЧЕРНОВИКОВ.
Я постоянно хожу с толстым блокнотом и все время что-то записываю: внезапно пришедшие мысли, случайно услышанные фразы, интересные сюжеты и метафоры.
Жизнь поражает количеством и разнообразием своих голосов: миллионный хор гудит постоянно, на все лады. Услышать нужные и выбрать их, сообразуясь с собственным представлением о гармонии – это и есть главная задача писателя, потому что прежде всего писатель – это стиль.
Стиль и больше ничего. С возрастом начинаешь понимать: главное – не ЧТО, а КАК.
К тридцати годам успеваешь попробовать почти все. После тридцати интерес представляет не само действие как таковое, а возможность совершить его лучше, чем другие.
Исчезает легкомыслие, появляется легкость – результат длительной, незаметной для посторонних, шлифовки.
Начинают приходить светлые, совсем простые мысли. Ну, например, что истина всегда лежит неглубоко. Она тем и хороша, что доступна, а иначе – зачем она такая нужна, понятная только узкому кругу?
Или вот еще: зачем Господь создает калек, уродов, умалишенных? Для того только, чтобы напоминать остальным – здоровым и красивым – как они счастливы? Стало быть, никакой самоценностью отверженные не обладают? И созданы только на потребу прочим? Вряд ли – у Бога нет пустяковых творений. Значит, смысл жизни еще проще, чем красота и физическое здоровье. Смысл жизни – просто жить. Жить самому и не мешать другим.
Впрочем, с мыслями надо завязывать. Нельзя их писать – редактор все равно вычеркнет. Скажет: это не имеет прямого отношения к развитию сюжета. И, кстати, будет абсолютно прав: в жизни вообще нет прямых связей и отношений.
Ох уж эти редакторы! Страшные люди. Они всегда готовы тебя в чем-то подправить. Подобное рвение можно сравнить только с одержимостью хулигана, поджидающего свою жертву в темном углу. Представляете: прогуливаетесь вечером по улице, и вдруг на вас с кулаками набрасывается хулиган и бьет, извините за выражение, по морде! То есть вам-то она как раз нравится (ваша морда, я имею в виду). Вы к ней привыкли и, откровенно говоря, не находите в ней никаких существенных изъянов. Но некто от нее явно не в восторге, а потому и лупит по ней увлеченно и с видимым удовольствием, как шаман в бубен. А ваши вялые: "Немедленно прекратите!" и "Как вы смеете!" его только раззадоривают.
Так же и редактор: садится за стол и потирает руки в предвкушении бескомпромиссной битвы с недалеким автором за мировую гармонию. (Экое несуразное предложение – второстепенные члены словно сбились в кучу, нагромоздились друг на друга кое-как. Не буду править – оставлю редактору.)
Мне кажется, что Библия, Коран, Тора и так далее, – это все разные редакции одной и той же книги. Выходит, редактор – профессия из древнейших. Жаль только, что прочесть первоисточник нам так и не довелось.
Кстати, парадоксальная мысль: хороший, увлеченный редактор больше любит плохого писателя, потому что с ним – работы больше. Он берет полуфабрикат и доводит до того состояния, которое сам считает приемлемым – это уже не редактор, а соавтор. Честь ему и хвала! Ленивый и плохой редактор ценит хорошего писателя: несколько сносок на полях, подчеркивание волнистой линией, замечание в скобках (с жирным знаком вопроса) и шесть вычеркнутых предложений – два в начале, два в середине и два в конце; одним словом, работа проделана немалая. Несмотря на ее полную ненужность.
Хочу посоветовать молодому писателю: увидишь на улице редактора – догони, и дай ему пинка!
* * *
Бывают размышления вслух, а это – размышления в стол. Их никто и никогда не должен видеть: что я, дурак что ли, портить отношения с редакторами? Ведь, если разобраться, именно они правят миром… Они, да еще корректоры…
В общем, откладываю в сторону дневник. Пора бы взяться за…
* * *
"КРОВАВОЕ ЗОЛОТО". НАПЕЧАТАНО НА МАШИНКЕ. ПРОДОЛЖЕНИЕ.
– Харону? – недоуменно переспросил Топорков.
– Ну да, конечно, – закивала Нина. – Помните, как в древнегреческой мифологии: покойнику клали в рот монету, чтобы он мог расплатиться с Хароном – перевозчиком через реки подземного царства мертвых.
– А-а-а, – протянул Валерий, словно бы что-то вспомнил. На самом же деле ситуация все больше и больше запутывалась. Право же, окажись этот Харон агентом "Моссада", и то было бы проще. А тут – какая-то непонятная мифология. – А при чем здесь этот Харон? – спросил Топорков.
Нина развела руками:
– Как раз это и предстоит нам узнать. Думаю, что "Харон" – это ключ к разгадке. Если бы…
Она не договорила. Черный "Мерседес", ехавший впереди, стал резко тормозить и прижимать их к обочине. Валерий мгновенно переменился: молниеносным движением он расстегнул куртку и вытащил из кобуры пистолет. Топорков предпочитал систему "Глок" австрийского производства – у этого оружия масса достоинств: не нужно снимать с предохранителя, не нужно взводить курок, большой магазин – на 17 патронов, и сам пистолет довольно легкий – все панели сделаны из углепластика. У "Глока", по существу, лишь один недостаток – он очень дорогой. Но на оружии, считал Валерий, экономить нельзя.
Левой рукой Топорков сжимал обшитый кожей руль, правой положил пистолет на колени. Не отрывая пристального взгляда от черного "Мерседеса", он нагнулся к Нининым ногам: она вздрогнула от неожиданности и прикрыла колени руками. Стреляный дернул за рычажок, и спинка кресла, на котором сидела Нина, опустилась.
– Перелезайте назад и ложитесь на пол, – отрывисто командовал Топорков. – И не высовывайтесь до тех пор, пока я не скажу.
Нину не пришлось долго упрашивать: она все поняла и, закинув ноги над головой, быстро перекатилась на заднее сиденье и затем на пол.
– Ну, держитесь! – неизвестно кому сказал Валерий и утопил педаль газа. Огромный "Джип" басовито взревел многолитровым мотором и, подпрыгнув на бордюре, помчался по тротуару.
Топорков уверенно вел машину, то и дело поглядывая в зеркала. "Мерседес" поднажал и стал догонять его. Валерий увидел, как медленно отъехало вниз зеркальное стекло на правой передней двери "Мерседеса": в образовавшемся проеме показался ствол автомата.
Топорков резко затормозил: "Мерседес" проскочил вперед. Валерий качнул рулем влево – машина съехала с тротуара. Тогда он выкрутил руль до упора и резко нажал на газ: "Джип" развернуло на месте – покрышки отчаянно завизжали, и запахло паленой резиной.
Топорков отпустил педаль – колеса перестали пробуксовывать; он выровнял руль и снова нажал на газ – машина резко рванула с места. В боковое зеркало увидел, как разворачивается "Мерседес" – через двойную сплошную, "полицейским разворотом".
"Полицейский разворот" делается так: на скорости тридцать-сорок километров в час небольшой увод рулем вправо, чтобы раскачать машину, и сразу же – до упора влево и одновременно с этим резкий удар по тормозам, чтобы машина потеряла устойчивость и сорвалась в занос. Если коробка передач – механическая, то надо еще выжать сцепление, лишив колеса жесткой связи с двигателем. Упражнение, в общем-то, несложное, но весьма полезное.
Тот, кто сидел за рулем "Мерседеса", сделал "полицейский разворот" безукоризненно. Топорков оценил его умение.
Ночью машин на дорогах Москвы немного. Это облегчало задачу и убегающему и догоняющему в равной степени. Одно было плохо – ночью преследователи будут применять оружие не задумываясь. Здесь Валерий явно проигрывал: он должен был и следить за дорогой, и уворачиваться от выстрелов противника, да еще и сам стрелять.
Главная задача – это не дать стрелку, сидящему в "Мерседесе", хорошенько прицелиться. Пуля, выпущенная из "калашникова", обладает огромной мощью. А целая очередь таких пуль, в латунной мягкой оболочке, со стальным сердечником? Прошьет машину – далеко не уедешь. Да и в бензобак могут попасть. А что самое страшное – там ведь Нина.
Топорков смотрел не столько вперед, сколько в зеркало заднего вида. Лишь только в окне "Мерседеса" показывался изящный ствол "калашникова", Валерий резко менял направление движения, закладывал виражи, уходил на встречную полосу и нырял в переулки. Но так долго продолжаться не могло. Все-таки "Джип" он и есть "Джип" – машина с длинноходной подвеской, в поворотах не очень устойчивая. "Мерседес" для такой езды явно предпочтительнее. И Топорков видел, что с каждой минутой расстояние между ними сокращается. Необходимо было что-то делать…
– Валерий, – вдруг раздался спокойный голос Нины. – Вы, наверное, не часто убираетесь в своей машине. Мне не очень удобно лежать на полу – видите ли, у вас тут какая-то ребристая граната. Она давит мне прямо в левый бок.
Да! Топоркова осенило: это та самая граната, которую он всегда держал под сиденьем – на черный день. И как он мог про нее забыть! Хотя конечно: в такой жуткой перестрелке, в которую попал недавно Валерий, патроны и гранаты считать не приходилось. Эжектор безотказного "Глока" выплевывал раскаленные гильзы – одну за другой – а рука уже тянулась за новой обоймой: вот какой это был бой!
Перед глазами Топоркова мгновенно промелькнула вся та схватка, из которой он, как всегда, вышел победителем.
Старые друзья, знакомые еще по службе в войсках спецназа, создали охранную фирму и подрядились охранять территорию Н-ской птицефабрики: дела там творились неладные. Местные бандиты обложили птицефабрику данью: каждый день они требовали десять тысяч яиц и тонну окорочков. Яйца продавали оптом украинским рабочим, строившим дома для "новых русских" в коттеджном городке неподалеку. Новоявленные нувориши прослышали, что добавление яиц в раствор – это секрет древних зодчих, благодаря которому стены получаются прочными и дома могут стоять тысячелетиями – "а на меньшее мы не согласны!" – говорили "новые русские". "Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи!". Ну, а окорочка продавали в Москве на рынке.
Птицефабрика терпела страшные убытки, и тогда директор сказал начальнику охраны: делайте, что хотите, но так больше продолжаться не может!
Валерий вызвался помочь приятелям. Они разбили эту шушеру в пух и прах! А последний – пахан – заперся в курятнике и продолжал отстреливаться до последнего патрона. Положение было серьезным: нельзя было медлить ни минуты. Обезумевшие от страха куры теряли яйценоскость прямо на глазах. От этого птицефабрика могла понести еще большие убытки. И тогда Валерий понял: пахана живым не взять!
Под ураганным огнем Топорков быстрой "змейкой" преодолел простреливаемое пространство и подобрался к окну, из которого стрелял бандит. Он сорвал висевшую на бронежилете гранату, вынул чеку и бросил в курятник. Успел только откатиться в сторону и угодил во что-то липкое. Прогремел взрыв.
Тогда, в запальчивости боя, ему показалось, что одну гранату он бросил в окно, а вторая – утонула вместе с бронежилетом в этом чем-то липком. Но нет! Оказалось – вот она! Сейчас она была как нельзя кстати!
– Дайте ее мне, – попросил Топорков и, не оглядываясь, протянул назад руку. Нина с готовностью вложила в нее увесистый кусок холодного металла.
– Смотрите, не промахнитесь, – сказала она. – Больше гранат тут нет.
И – то ли это показалось Валерию, то ли действительно было так – она задержала свои пальцы в его руке чуть дольше, чем следовало: на каких-нибудь тридцать-сорок секунд, но этого было вполне достаточно для того, чтобы Топорков все понял. Он обернулся и внимательно посмотрел ей в глаза.
– Я не промахиваюсь. Всегда попадаю с первого раза, – четко выговорил он.
– Вы прямо как одна моя подруга – она тоже всегда попадает. И всегда – с первого раза, – вздохнула Нина.
Стреляный усмехнулся. Он нажал на кнопку стеклоподъемника – в салон ворвался ночной прохладный ветер. Топорков резко увел машину на встречную полосу: "Мерседес" повторил его маневр. И вдруг, выждав несколько секунд, он утопил педаль газа и рванул вправо. Водитель "Мерседеса" не успел среагировать, а Валерий одним изящным движением кисти выкинул гранату на асфальт.
– Засекайте время: через четыре секунды – взрыв, – сказал он.
Нина посмотрела на часы: узкий кожаный ремешок нежно охватывал ее тонкое запястье. Взрыв раздался через три секунды. "Мерседес" разнесло в клочья.
– Немного спешат, – отметила Нина, постучав ноготком по циферблату. – Валерий, вы позволите мне вернуться на переднее сиденье?
– Ну конечно, – отозвался Топорков.
– Вы остановите машину? – поинтересовалась Нина. – Или опять прикажете скакать через кресло, задирая юбку?
– Второй вариант представляется мне более предпочтительным, – ответил Топорков, и не думая останавливаться. – У вас такие красивые ноги.
– Да, знаю. Особенно правая, – подтвердила Нина. – Вы, помнится, так говорили?
Она перебралась вперед. Валерий обратил внимание на тщательно сделанный педикюр.
– Какие милые пальчики! – восхитился он. – Интересно, что там, между ними? Особенно – между большими?
Нина обольстительно улыбнулась:
– В вашем вопросе уже есть ответ. Там – интересно. Можете мне поверить! – теперь она не подтягивала юбку книзу, а сидела раскованно, вполоборота к Топоркову, слегка раздвинув свои красивые тренированные ножки.
– Я даже и не думал в этом сомневаться, – заверил ее Топорков.
За окном промелькнула Преображенская площадь.
– Мы скоро приедем, – с намеком произнес Валерий. – Вы не угостите меня стаканчиком сока?
– У меня есть отличный кофе, – ответила Нина. – Я очень люблю кофе. Я пью кофе постоянно – это помогает думать. Хотите немного кофе?
– Нет, благодарю. Я не пью кофе, – отказался Топорков.
– Почему? – удивилась Нина.
– Потому что пить кофе с сахаром – вредно. Сахар и соль – белые враги человека.
– Ну, хорошо. Пейте без сахара, – предложила Нина.
– А без сахара – невкусно. Гораздо вкуснее пить кофе с сахаром.
– Ну тогда пейте с сахаром!
– Да нельзя пить кофе с сахаром! – возмутился Топорков. – Я же вам сказал, что это очень вредно. И вообще, глядя на вас, я что-то сильно сомневаюсь в том, что кофе помогает думать.
– Да нет же. Правда помогает, – настаивала Нина.
– Ну, может быть. Каждому – свое, – подытожил Валерий. – Так вы не угостите меня стаканчиком сока?
– Вы знаете, – с притворным ужасом произнесла Нина, – боюсь, что у меня дома нет сока. Только кофе. Ах, нет! – вдруг что-то вспомнив, спохватилась она. – Есть еще немного мартини! Хотите мартини?
– Нет, спасибо, – Топорков укоризненно посмотрел на Нину. – Я же за рулем. Уж лучше кофе.
* * *
– Вам с сахаром или без? – спросила Нина. Она стояла у плиты и варила кофе, а Валерий сидел за столом и откровенно любовался ею. Нина ощущала его жадный взгляд на себе, она млела и таяла под этим взглядом. Дыхание ее стало частым и прерывистым. Ложечка, которой она помешивала в "турке" кофе, помимо ее воли выписывала круги: то по часовой стрелке, то – против часовой, потом – затейливые "восьмерки" и спирали, затем скребла по стенкам и неистово билась в дно.
Валерий чувствовал ее томление и одновременно видел ее нерешительность. Он встал, подошел и обнял ее сзади за талию: нежно, обеими руками, а потом положил их на ее упругую грудь.
– Не думай, что я такая… – задыхаясь, сказала Нина. – Вообще-то, я не так воспитана.
– Не так, как я? – задушевно спросил Топорков.
– Не так…
– Я знаю. Меня воспитывала улица, а потом – суворовское училище. Я вижу, что ты – воспитана не так, – успокоил ее Валерий. Он погладил ее твердые выпуклые ягодицы, потом подхватил на руки и понес в комнату. Кофе выплеснулся на плиту и зашипел, распространяя по квартире одуряющий аромат.
– А как же наш кофе? – закрыв глаза, сквозь истому произнесла Нина.
– Не думай о нем… Все равно он тебе не поможет, – Топорков осторожно расстегивал на ней блузку.
– Я думаю только о тебе. Нет, о нас с тобой, – поправилась Нина.
Его губы взяли в плен ее соски, и он с размаху вошел в нее на середине комнаты…
* * *
БОЛТУШКО.
Болтушко медленно катился по серому шершавому асфальту: солнце еще не успело хорошенько его прогреть, поэтому жара чувствовалась не так сильно. Алексей Борисович включил левый указатель поворота и с превеликой тщательностью, словно следуя невидимой разметке, съехал с дороги на пыльный гравий стоянки. Он остановился, немного не доехав до мальчишки: так, чтобы машина осталась в правой части кадра.
Он сильно нервничал, пытался взять себя в руки, но ничего не получалось. Желая получше рассмотреть тех, кто сидел в белой "копейке", он снял очки, потом вспомнил, что в очках выглядит солиднее, и снова их надел.
В белой "копейке" передние стекла были опущены, и Болтушко увидел двух человек отталкивающей наружности. Они были чем-то неуловимо похожи друг на друга: оба мордатые, небритые, неопрятные. Сквозь задние стекла невозможно было что-либо рассмотреть.
"Значит, их по меньшей мере двое", – смекнул Алексей Борисович. Он оставил ключи в замке зажигания, машину глушить не стал и распахнул дверцу.
Две круглые морды повернулись в его сторону, две пары мутных глаз уставились на него.
Алексей Борисович вышел из машины, приосанился, провел руками по телу, словно оглаживая себя, задержался на мгновение на груди (где в нагрудном кармане лежали доллары) и на ягодицах (где в заднем – лежал баллончик).
Никакой реакции не последовало – даже выражение мутных глаз осталось прежним.
Тогда Болтушко обратил внимание на свои ботинки, особенно – на правый, сделал вид, будто бы только сейчас заметил нечто, прилипшее к подошве и несколько раз энергично топнул ногой.
И это не вызвало интереса.
Тогда он стал прогуливаться позади мальчишки, насвистывая какой-то идиотский мотивчик: что-то вроде "Зайка моя". При этом он то и дело поглядывал на часы: пройдет в одну сторону пять шагов – посмотрит на часы, вернется обратно – опять посмотрит.
Наконец-то его заметили. Со стороны белой "копейки" послышался хриплый голос:
– Эй ты, чучело! Ты, что ли, бабки привез?
Болтушко опешил: ведь Марина рекомендовала его как бандита. Почему же никакого уважения? Он остановился, вперил долгий и пристальный взгляд в то место, откуда донеслись эти слова, и, стараясь, чтобы голос не дрожал, звучно спросил:
– Это вы мне, что ли?
Он пытался быть надменным и даже животиком слегка колыхнул и подбородочек задрал.
– Тебе, а кому же еще? Баклан ты помойный. В шары долбишься? Ведь здесь больше никого нет! – продолжал тот же голос.
Алексей Борисович не нашелся, что ответить. Он дернул головой, отвернулся и плечами пожал – мол, не привык, чтобы со мной разговаривали в таком тоне.
А его наглый собеседник и не думал успокаиваться:
– Эй! Сюда иди!
Болтушко, с трудом сдерживая нечаянную дрожь в коленях, вдруг повернулся и гордо вымолвил:
– Если тебе надо, сам иди.
– Я подойду – ты ляжешь, придурок, – пообещал небритый.
Но Алексей Борисович собрал все свое мужество и не тронулся с места. Напротив, он даже немного отступил назад.
Причина такого отчаянного поведения была очень проста: Болтушко боялся, что бандиты не войдут в кадр, и тогда из его затеи ничего не выйдет. Нет, так нельзя! Надо ломать свою жизнь. Ломать через колено! Рано или поздно! Собственно, это делать никогда не поздно. Вот сейчас, например. Сейчас будет видно: кто он такой, Алексей Борисович Болтушко – рыцарь без страха и упрека или так себе – вечный ведущий рубрики "Криминальная хроника недели"?
Эта мысль подбодрила его: настолько, что он собрался с духом и с вызовом через губу процедил:
– Да пошел ты… Бычара деревенский…
Уже потом, анализируя произошедшее, Алексей Борисович пришел к выводу, что все сделал правильно, кроме, пожалуй, вот этого, последнего, замечания. Люди стали как-то очень болезненно реагировать на правду. Нет, в самом деле, если бы он не сказал "бычара деревенский", то, может быть, на два зуба у него осталось бы больше. Да и ребра были бы целы… Впрочем, не факт. Ничего нельзя утверждать со стопроцентной уверенностью.
Передние двери "копейки" открылись одновременно. Оттуда показались два детины. Они вышли и стали внимательно смотреть по сторонам. Потом, убедившись, что никого рядом нет, решительно направились к Болтушко. Подошли и встали в метре от него.
– Бабки у тебя? – спросил тот, что постарше.
– У меня, – Болтушко держал дистанцию; он описал полукруг и встал спиной к камере.
– А хули ты тогда выпендриваешься? – нервно спросил второй. – Давай их сюда.
Болтушко не нашелся, что ответить. Он осторожно достал из кармана пачку долларов и протянул бандитам. Тот, что помоложе, еще раз огляделся – очень нервно, как показалось Алексею Борисовичу, и схватил пакет с деньгами. Он отошел за спину старшего, вскрыл пакет, пересчитал и коротко бросил:
– Нормально. Пошли.
– Сейчас, – ответил старший, не спуская с Алексея Борисовича глаз. – Так ты говоришь, московский? А, козел?
Болтушко понял, что наступает самый неприятный момент их свидания. Но думал он только об одном: как бы остаться на этом самом месте и не заслонять спиной объектив.
– Сам козел, – со злобой пробурчал Болтушко.
– Ах, я козел? – раззадоривая сам себя, надвигался на Алексея Борисовича старший. Он сжимал и разжимал огромные кулаки. Болтушко четко разобрал у него на правом предплечье татуировку: покосившийся кинжал, розу и отвратительного вида змею, обвивающую весь этот натюрморт неравномерно толстым пятнистым телом, походившим на старый огородный шланг. – Да за козла ответишь, – хрипел детина, и его глазки под рыжими ресницами налились кровью, а в уголках рта показалась грязная пена.
Алексей Борисович поднял руки и прижал локти к туловищу. "Сейчас будет драка", – мелькало в голове. "Но убегать нельзя. Во-первых, пусть их получше камера возьмет. Во-вторых, будут вещественные доказательства. А в-третьих… А в-третьих, чего мне убегать от этих ублюдков?"
Детина вдруг коротко, без замаха ударил его в лицо. Болтушко успел подставить руки и немного смягчить удар. Татуированный снова развернулся всем корпусом и с коротким выкриком снова ударил. Болтушко выставил обе руки вперед, пригнул голову и лягнул нападавшего ногой. Этим он разозлил бандита еще больше, и тот принялся бить куда попало. Алексей Борисович попытался достать баллончик, убрал правую руку от лица и пропустил очень жесткий прямой в голову. И вот тут он, что называется, поплыл. Но перед тем, как упасть на землю, он получил еще несколько таких же мощных, ударов, и отключился окончательно. Надо полагать, пинали его, когда он был уже без сознания.
Сколько это продолжалось, Болтушко, естественно, не помнил. Очнулся он оттого, что кто-то осторожно бил его по щекам. Болтушко застонал и открыл глаза: левая щека распухла и очень сильно болела.
Он увидел кавказца, склонившегося над собой.
– Эй, друг! Ты живой? Вставай!
Алексей Борисович оперся руками и попробовал приподняться. Голова сразу же закружилась и загудела. Перед глазами появились зеленые и желтые круги. Его вырвало.
"Поздравляю", – ехидно подумал про себя Болтушко. "Допрыгался! Вот вам и сотрясение!"
Кавказец покачал головой:
– Вах-вах-вах! Звери! Не люди, а звери. Я их маму имел! Слушай, ну это же надо! Так бить человека!
Он подхватил Болтушко под мышки и потащил:
– Пойдем в тень, дорогой! Я тебе сейчас водички принесу!
Проходя мимо машины, Болтушко увидел разбитое стекло. Не то, чтобы разбитое – триплекс не бьется, но мелкие осколки держались только за счет того, что были приклеены к пленке, а в углублении, провисшем над самым рулем, мирно покоился огромный булыжник.
Алексей Борисович, морщась от головной боли, которая, казалось, прижимала его к земле, подошел поближе и увидел, что ключи остались в замке зажигания, но провода вырваны с корнем. Он оперся на капот и стоял молча. Кавказец участливо похлопал его по плечу:
– Не переживай! Это все можно сделать! Будет незаметно. Пойдем, пойдем.
Болтушко, повинуясь его мягкому нажиму, пошел на край стоянки и сел на запыленную траву. Кавказец принес воды в большом тазу и белую тряпку.
– Сиди, сиди, дорогой, – говорил он и осторожно смывал с лица Алексея Борисовича кровь.
Только сейчас Болтушко внимательно его рассмотрел. Он был полноват, с седыми висками и смуглым лицом. На вид ему было уже за пятьдесят. Когда он начинал причитать, под короткими черными усиками вспыхивал золотой зуб.
– Вах, как же ты так, дорогой? Я все видел – надо было бежать. Ведь они и убить тебя могли. Ты сам из Москвы?
– Да, – выдавил Болтушко. – А как вы догадались?
– Зови меня Армик. Можешь дядя Армик, можешь просто Армик. А чего тут догадываться? У тебя на машине номера-то московские. Я здесь живу, в вагончике. У меня есть изолента. Мы твои провода соединим и машина будет работать, до дома доедешь. Как твоя голова?
– Спасибо, дядя Армик. Ничего. Болит немного, но пройдет. А вы знаете этих, которые меня били?
– А, нет. Этих не знаю. Может быть, их Артурчик знает?
– Артурчик? А кто такой Артурчик?
– Ну как кто? – Армик недоуменно развел руками. – Артурчик – это тот, кто за порядком здесь следит. Он – бледнолицый, так же, как и ты. Ты не волнуйся, я их номер записал. Хочешь немного шашлыка?
