Дмитрий Сафонов
Ласковый убийца

Кольцов отодвинул тарелку:

– Что ты имеешь в виду?

Макаев посмотрел на него почти с отеческой нежностью:

– Да ты поешь, поешь. У нас с тобой разговор двух друзей. Семейный, можно сказать, разговор. Поешь и выпей, – он поднял свой бокал, – давай выпьем за нашу дружбу.

Они чокнулись и снова выпили. Кольцов опять принялся есть.

– Понимаешь, – Макаев почесал чисто выбритый подбородок, – я часто в последнее время думаю: вот есть Серега, мы с ним делаем дело. Хорошо делаем. Но… Кто он такой, этот Серега Кольцов? Какое у него будущее? Что он собирается делать дальше? Ты вроде как человек Иосебашвили. Хорошо. Пусть так. Но что вас связывает на самом деле? Ничего. Как только ты станешь ему не нужен, он тебя выбросит, не задумываясь. В тот же момент. Неужели тебя это устраивает?

Кольцов в ответ пожал плечами:

– А разве у меня есть выбор?

Макаев снова улыбнулся: спокойно и вместе с тем очень хитро.

– Пока не было. Но сегодня я именно это и хочу тебе предложить.

– И что же? – Кольцов не отрывался от еды.

– Я хочу, чтобы ты был с нами, – веско сказал Макаев. – Ты нужен нам, а мы нужны тебе. Я не хочу с тобой хитрить. Нам ни к чему друг друга обманывать: от этого никакого толку не будет. Поэтому давай поговорим открыто. Ты знаешь, что сейчас творится в стране. Нас не любят. Нас не считают за людей, все думают, что мы – звери.

Кольцов не удержался и опять украдкой взглянул на его голые ноги: Макаев медленно двигал ступнями по ковру и шевелил пальцами. Он сделал вид, что не заметил этого взгляда.

– Нам нужны люди, которые помогали бы делать некоторые дела. Я сначала просто присматривался, а теперь вижу, что тебе можно доверять. Я бы хотел, чтобы ты теснее работал с нами. Ты пойми главное, Сергей. Что бы там ни говорили, как бы сильно нас ни прижимали, все равно – за нами будущее. Любое общество нуждается в мафии. Абсолютно любое. Хотя бы потому, что в мире до сих пор продолжают существовать многие виды преступного промысла: например, проституция, наркотики, торговля оружием, и т. д. И в этой области порядок совершенно необходим. Причем, может быть, даже в большей степени, чем, допустим, в легкой промышленности. Но ведь государство не может эффективно бороться со всеми этими вещами – потому что не располагает действенными методами борьбы. Ну и, конечно, вопросы морали играют не последнюю роль – разве может государство брать налог с проституток? И вот тут помогает мафия. Она берет преступность под контроль. Заметь, мафия есть везде – и в самых развитых, и в самых бедных странах. Как правило, самая сильная мафия – это представители национальных меньшинств, потому что именно они обладают самым богатым опытом выживания. Плюс, конечно, некоторые национальные обычаи. Вот мы – мафия. Потому что мы – семья. И если кого-нибудь из нас убивают, то убийца знает, что он все равно умрет. Придет брат, или сын, или племянник, или еще кто-то из родственников, и отомстит. Понимаешь? Мы – семья. А все остальные – "братва". Они не связаны настоящим родством. И поэтому они – слабее. Очень часто они обманывают и убивают друг друга, а мы – никогда. Я хочу, чтобы ты стал членом нашей семьи. С Иосебашвили ты многого не добьешься. А с нами у тебя будет все. То, чем мы сейчас занимаемся – великое дело. По моим подсчетам, годовой оборот в этой стране в скором времени может достичь двенадцати миллиардов долларов. И даже немного больше. Ты понимаешь, что это за сумма? Мы купим здесь все. Все, что только захотим.

Макаев остановился и потянулся за бутылкой с виски, чтобы подлить Кольцову. Тот воспользовался паузой и спросил:

– А что конкретно я должен делать? Чего ты от меня ждешь?

Макаев был готов к этому вопросу:

– Все то же самое, что и сейчас, – ответил он. – Быть лицом. Нашим лицом. Вообще-то я хочу, чтобы для начала ты стал депутатом.

Кольцов растерянно засмеялся:

– Депутатом? А может, сразу президентом? Разве это возможно?

– Возможно все, – без тени улыбки сказал Макаев. – В Думе ты бы очень нам пригодился. К тому же, – он поднял указательный палец, – у тебя появилась бы неприкосновенность. Разве ты этого не хочешь?

Кольцов пожал плечами:

– А что? Было бы неплохо.

– Это можно считать ответом? – настаивал Макаев.

Кольцов еще немного помялся, но скорее для виду:

– Да. В общем-то, я согласен.

– Ну вот и хорошо, – Макаев выглядел обрадованным. – Я в тебе не ошибся. Я был почти уверен в том, что ты примешь правильное решение. Все-таки мы поняли друг друга. Давай за это выпьем! – они снова наполнили бокалы. Громко чокнулись и выпили. Кольцов уже заметно захмелел.

– Скажи, – продолжал Макаев, – а почему Иосебашвили выбрал именно тебя?

– Ну как это почему? Потому что я по образованию – химик, и потому, что я знаю это дело.

– Откуда? – допытывался Макаев.

– Ну, – Кольцов поначалу не хотел говорить, – это старая история. Я когда-то пробовал этим заниматься, но не оказалось хорошей "крыши".

– Зато сейчас, – Макаев улыбнулся, – у тебя самая лучшая "крыша". Можешь ничего не бояться. А уж когда станешь депутатом…

– А как я стану депутатом? – перебил его Кольцов. – Выборы только-только закончились. Следующих почти три года ждать.

– Ничего, – успокоил его Макаев, – это мои заботы. Ты мне лучше расскажи вот что: какие отношения у тебя с бывшим тестем?

– Ты знаешь об этом? – насторожился Кольцов. – Откуда?

– Сергей, – Макаев даже чуть-чуть обиделся, – это не такой уж большой секрет. Ну и потом: я же серьезно тобой интересовался, и теперь знаю о тебе почти все.

– Все? – Кольцов выглядел обескураженным.

– Все, – подтвердил Макаев. – И то, что я знаю, мне нравится. И все-таки расскажи мне немного о своем бывшем тесте.

– А-а-а, – Кольцов с досадой махнул рукой, – гнида он. Я ему столько бабок отстегнул… Он, можно сказать, на мои бабки раскрутился. У него были связи, а у меня – деньги. А потом, когда меня взяли, он от меня отказался. Правда, сделал так, что меня через две недели выпустили, но… В общем, остался я ни с чем… А он сказал, мол, вся твоя доля на взятки ушла. Понимаешь? Эх! – воскликнул он с пьяным надрывом. – Козел он, короче говоря.

Макаев внимательно слушал. Всю эту историю он, конечно же, знал, а иначе – грош бы ему цена. Но сейчас его интересовало другое: отношение Кольцова к этим событиям. Ведь со временем все могло измениться: боль – затихнуть, а обида – пройти. Но нет, похоже, не прошла. А это – самое главное.

– Сергей, – осторожно, почти ласково, спросил Макаев. – Как ты думаешь, он тебе должен вернуть эти деньги?

– Конечно, – без тени сомнения пробурчал Кольцов.

– А сколько же он тебе должен? Ведь надо учитывать, что эти деньги крутились, что они принесли хорошую прибыль… Как ты думаешь, сколько бы ты сейчас имел, если бы твой тесть тебя не обманул?

– Да… лимонов пять, – брякнул пьяный Кольцов, явно преувеличивая. Но ему очень хотелось показать, что и он совсем не лыком шит, что он такой же "крутой" и важный, как Макаев.

Зиявди покрутил головой и зацокал языком.

– Да… Я с тобой согласен, Сережа. Пять лимонов – это как минимум. Ничего. Он вернет тебе эти деньги. Старые долги надо платить.

С Кольцова в один момент слетел хмель:

– Да, конечно… Надо, это само собой… Но все-таки, Зиявди, это дела давно минувших дней… Да и потом: у него ведь тоже крыша есть. У него связи… Да хрен с ним. Я его прощаю.

Макаев снова покачал головой:

– А вот этого делать нельзя. Никому ничего никогда нельзя прощать. А иначе тебя не будут уважать. Запомни это, Сережа. Любое дело нужно доводить до конца. А насчет его "крыши" ты не беспокойся. Это уже мои проблемы. Я скажу тебе откровенно – мы же теперь как братья, у нас нет секретов друг от друга – у меня свои счеты с его "крышей". Все равно эти вопросы придется решать – так уж заодно и старый долг получим. Согласен?

Кольцов кивнул, с трудом сдерживая внезапно подступившую икоту:

– Ты прав… Я согласен.

– Ну вот и хорошо, – удовлетворенно заключил Макаев. – Теперь еще вот что: пусть все идет как идет. Конфликтовать с Иосебашвили не надо. О нашем разговоре тоже никому говорить не стоит. Мы всего добьемся потихоньку. Без лишнего шума. Но ты помни о нашем разговоре. Не забывай.

Кольцов развел руками, словно хотел сказать: "конечно, не забуду".

Макаев еще раз внимательно на него посмотрел. Затем подошел к маленькому столику, взял рацию и сказал несколько слов. Потом повернулся к Кольцову:

– Ну ладно, Сережа. Пора тебе идти. Ни к чему нам раньше времени светиться. Не надо рисковать.

Кольцов согласно кивнул и поднялся из-за стола. В прихожей щелкнули замки, вошел его телохранитель. Темной массой застыл на пороге, ожидая хозяина. Кольцов завязывал шнурки, бормоча себе под нос:

– Да, ты прав. Ты, конечно же, прав, – он покачнулся, выпрямляясь. Телохранитель бережно подхватил его под локоток.

– До свидания, брат! – Макаев, улыбаясь, протянул ему руку. Кольцов с поспешностью схватился за нее и долго тряс:

– До свидания, Зиявди! До свидания!

Когда дверь за ними закрылась, Макаев прогнал улыбку с лица и брезгливо вытер руку носовым платком. Затем прошел в ванную и кинул платок в корзину с грязным бельем. Но этого ему показалось мало, и он тщательно вымыл руки с мылом.

Через пару минут он открыл дверь, позвал телохранителя, дежурившего на лестничной клетке.

– Беслан?

– Слушаю тебя, Зива, – почтительно ответил боец.

– Поешь. Бери все, что захочешь. Я ничего не ел, а этот, – он неопределенно кивнул головой, – брал мясо. Выкинь там все, что после него осталось. Когда поешь, позови Руслана и Лечи. Пусть придут по очереди, тоже покушают. Не пропадать же добру. Я буду в своем кабинете, мне еще надо поработать, – отдав необходимые распоряжения, Макаев заперся в огромном кабинете.

Беслан поклонился уже закрывшейся за хозяином двери, прошел в комнату, где был накрыт стол, первым делом отнес на кухню грязную тарелку, оставшуюся после Кольцова, подумал и вывалил в мусорное ведро остатки мяса, к которому тот прикасался. Затем сел и стал с аппетитом есть.

* * *

В пятницу Макаев позвонил Кольцову. Позвонил на мобильный, убедился, что Кольцов находится в офисе, и сказал, чтобы он никуда не отлучался, ждал его. Примерно через час он появился сам: как всегда, подтянутый, красивый, благоухающий.

Он прошел в кабинет Кольцова неслышно, почти крадучись. Два здоровенных чеченца-телохранителя остались ждать снаружи.

Макаев держал в руках тонкую папку.

– Здравствуй, Сережа! – приветствовал он Кольцова. – Ты еще не забыл наш недавний разговор?

– Ну конечно нет, – поспешил его заверить Кольцов. – Конечно же, нет. Я все помню.

Макаев присел напротив него, положил перед собой папку, разгладил ее ладонями.

– Помнишь, мы говорили про твоего тестя? Красичкова Ивана Степановича?

Кольцов кивнул.

– Так вот, – продолжал Макаев, – его "крыша" – это структуры Берзона. Знаешь такого?

Кольцов вытаращил в удивлении глаза:

– Кто же не знает Берзона? Ефим Давыдович… – он не договорил.

– Он самый, – оставаясь внешне равнодушным, подтвердил Макаев. – Что, не по себе?

– Но… Берзон – это очень большая сила. Все-таки…

– А почему ты думаешь, что мы слабее? – Макаев улыбался, но в голосе его звучала угроза.

– Да нет… – окончательно смешался Кольцов. – Я так не думаю…

– Не надо никого бояться, – назидательно произнес Макаев. – Самое страшное, что может с тобой сделать Берзон – это убить, – он непринужденно рассмеялся. У Кольцова от его смеха по спине побежали мурашки. Макаев это заметил:

– Да ты не бойся. Берзон – это мои проблемы. Я сам их буду решать. Не волнуйся. Твои проблемы – это вот, – он взял папку в руки и повертел ею перед носом у Кольцова.

– Что это? – Кольцов заметно волновался.

– Да так, – Макаев махнул рукой, словно бы речь шла о пустяке. – Кое-какие документы, рассказывающие о том, как два друга – Берзон и Красичков – перекачивают деньги за границу, а потом через подставных лиц финансируют предвыборную кампанию некоторых кандидатов в Питере. Интересно?

Кольцов неопределенно пожал плечами. Макаев снисходительно рассмеялся:

– У тебя же есть знакомые журналисты. Вот и передай. Передай, чтобы опубликовали побыстрее. Надо будет – пообещай денег. Это очень важно.

– А… как мне с ними общаться? С журналистами? – растерянно спросил Кольцов. – Представляться или…?

– Твое дело. Смотри по ситуации. В общем, действуй. Это – твоя часть работы. Мне нужен результат. И чем быстрее, тем лучше, – Макаев встал и пошел к двери. У самого выхода обернулся и, будто бы что-то вспомнив, сказал:

– Твой шофер стучит на тебя Прокопенко. Так что – имей в виду: майор всегда знает о каждом твоем шаге. Будь поаккуратней, – он улыбнулся, подмигнул и вышел.

* * *

Кольцов нервничал. Он понимал, что ввязался в опасную игру. Он также понимал, что у него не может больше быть спокойной жизни: встанет ли он на сторону Иосебашвили, или начнет работать на Макаева – неважно, все равно каждую минуту ему нужно быть настороже. В любом случае – надо заботиться прежде всего о себе и о собственной безопасности.

Не исключено, что Макаев тоже следит за ним. Даже наверняка. Ведь он сам говорил, что серьезно интересовался его жизнью и что знает о нем практически все.

Вывод напрашивался сам собой: необходимо иметь нечто такое, что поможет в любом случае. Но что это такое? И где его взять? А вот этого Кольцов и сам не знал.

Но прежде всего нужно было исполнить поручение Макаева: Кольцов встретил Надю и предложил ей поехать с ним. Надя с радостью согласилась.

Они не хотели расставаться: Кольцов повторял, что она ему очень нужна, и Надя слушала его с замиранием. Он шептал, что хотел бы каждое утро просыпаться с ней в одной постели, и Надя таяла. Дошло до того, что она решилась на совсем уж безрассудный шаг: позвонила домой и наплела Алексею Борисовичу какую-то историю про подругу, которую бросил муж. И осталась у Кольцова на всю ночь.

Незаметно, между делом, он выведал у Нади, что лучший, по ее мнению "скандальный журналист" работает в "Столичном комсомольце", и что зовут его Андрей Владимирович Ремизов.

А уж разузнать номер ремизовского пейджера и вовсе не составило никакого труда.

* * *

ЕФИМОВ. НАПИСАНО КАРАНДАШОМ НА ОБОРОТЕ МАШИНОПИСНЫХ ЧЕРНОВИКОВ.

Вести дневник. Вот уж занятие – глупее не придумаешь. Действительно, что может быть глупее, чем ловить разбегающиеся мысли? А если они не разбегаются, а сидят в голове и грызут мозги дни и ночи напролет, всегда об одном и том же – к чему их тогда ловить? Стоит ли ловить то, от чего хотел бы избавиться?

В общем, нонсенс: зачем я это делаю – ума не приложу. Хотя… Как раз у меня есть одно оправдание.

Детектив – особенный жанр. Он не может быть скучным. Если хочешь написать отличный детектив, помни правило двух "И": сюжет должен быть – Интересным, а язык – Изящным.

Переживания героев, выпуклые характеры, вычурные метафоры – выкинь все это на помойку. И уж совсем неуместны в детективе какие-то мысли и авторские отступления – их никто и читать не будет. Занеси их лучше в свой дневник.

Люди платят деньги за то, чтобы расслабиться – вот и пиши для них расслабленный текст. То есть – никаких черновиков, сразу начисто и не задумываясь. Можно только слегка наметить сюжет, а уж разрабатывать его – по ходу дела.

Напиши одну сюжетную линию, но так, чтобы она была понятна от начала и до конца – это лучше, чем несколько линий, но плохо прописанных.

Любовь – пусть тоже будет, но красивая и взаимная, безо всяких там переживаний. Короче, полноценная, а не ущербная, как у меня. (Не в книге, а в жизни.)

А главное – герой. В романе должен быть герой. Без героя – никуда. Людям нужен эпос, нужны байки и былины, типа "Ильи Муромца" и так далее. Тут уж – извини, надо обладать богатой фантазией, потому что списывать героя – пока что не с кого. Что-то не вижу я их. Попрятались, что ли? Или повывелись? Или не было их никогда? (Последнее, кстати, наиболее вероятно, но почему-то все боятся в этом признаться. Вот и выдумывают наперебой героев.)

В этом плане мой Топорков – большая удача. Он плоский и тупой, словно вырезанный из картона, зато положительный и постоянный, как магнитный полюс Земли. Он – не человек. У него нет простительных слабостей и милых недостатков. Он – положительный герой. По-моему, он даже не курит… Представляю, какие у него оловянные глаза – две пятирублевые монеты со стершимся орлом.

А что поделаешь? Хочешь прославиться, хочешь заработать – пиши то, что читают люди. А людям хочется торжества Добра и Справедливости, потому что их и так в настоящей жизни много обижают.

Я их понимаю – я сам человек: мягкий, теплый и слабый. И меня тоже все обижают. Я уже полгода ем одну гречневую кашу. Поливаю ее подсолнечным маслом и ем. (На большее денег не хватает, ведь нужно еще покупать сигареты и бумагу для машинки.) Раньше думал – гадость, а потом – ничего, привык. Всего-то за полгода. А к чему тогда можно привыкнуть за тридцать лет жизни? Вот, например, к тому, что тебя все обижают. Да, да. Не надо себя обманывать – постепенно привыкаешь и к этому.

Я знаю, что Зло должно быть наказано. Но я не верю, что во всех случаях оно будет наказано. Ведь если бы наказание Зла всегда было неотвратимым, тогда Добро превратилось бы в некую карающую субстанцию, то есть в подобие того же самого Зла. Следовательно, возникает противоречие. Разрешить его можно двумя путями: либо признать, что Добра и Зла в чистом виде не существует вовсе, а есть лишь какой-то сложный конгломерат, подставляющий нам то один свой бок, то другой; либо смириться с тем, что Зло не всегда будет наказано. Хотя и должно быть наказано. Я, например, выбираю второе. На мой взгляд, милосердие выше справедливости. Но неужели только за это вы меня называете нытиком, пессимистом и очернителем действительности?

Вообще-то, я понял главное. Писать то, что читают люди – это еще не счастье. Счастье – это когда люди читают то, что ты написал.

А дневники нужны лишь для того, чтобы потом, перечитав их, сказать самому себе: "ну и дурак же я был!", и сжечь их к чертям и испытать от этого облегчение. А потому заканчиваю. Но сначала – один веселый случай, бывший со мной на днях.

Я ходил на прием к своему доктору, Дмитрию Дмитриевичу. Милейший человек! Хотя немного смешной – расспрашивает меня или о гадостях, или о глупостях. Серьезно поговорить с ним никогда не удается. Но он-то думает, что говорит со мной вполне серьезно! Вот поэтому он и смешной. Я, желая подыграть ему, рассказал, что недавно прочел в одной научной книге, как древние римляне посещали театр. Я сказал, что они в первый ряд сажали лысых, а во второй – одноруких, потому что однорукие сами хлопать не могли, и, желая поощрить актеров, шлепали по головам лысых, и получались бурные звонкие аплодисменты.

Я сам придумал эту байку, и по-моему, она довольно забавная. Но бедный Дмитрий Дмитриевич не знал, что ему делать: смеяться или нет. В нем боролись два чувства: с одной стороны, привычное недоверие по отношению к своим пациентам, а с другой – привычное для врача уважение к научным книгам. Он не мог рассмеяться просто как человек, он вел себя, как врач.

Можно ли извлечь из этого случая какую-нибудь мораль? Пожалуй, что можно. Вот какую: очень часто наши представления (одни только представления!) о самих себе мешают воспринимать окружающий мир таким, какой он есть.

Ну вот и все. А теперь – пора обратиться к моему роману…

* * *

"КРОВАВОЕ ЗОЛОТО". НАПЕЧАТАНО НА МАШИНКЕ. ПРОДОЛЖЕНИЕ.

Они любили друг друга, как дети… (в этом месте слово "дети" зачеркнуто, и над ним напечатано "безумные".)

Они любили друг друга, как безумные. Все смешалось воедино: тела, одеяла, простыни, запахи, технологические жидкости, расходные материалы, стоны, всхлипывания и скрип кровати.

– О Боже! Боже! – кричала Нина.

– Ты мне льстишь! – отзывался Валерий.

– Да! Да! – голосила Нина.

– Вовсе нет! – возражал Топорков.

– Мама! Мама! – верещала Нина.

Тут Стреляный умолкал и на всякий случай оглядывался. Мамы нигде не было.

Его меч, его могучий кладенец, был в полной боевой готовности, но Нина не выпускала его из своих прекрасных ножен. И правильно делала: не то Валерий в пылу охватившей его страсти мог натворить всяческих бед, включая несанкционированное вторжение в начальный и конечный отделы ее пищеварительного тракта. Он двигался целеустремленно и с необычайным напором, словно таран, разбивающий ворота осажденного замка. Еще несколько мощных ударов – и фанфары разразились победным громом. Нина крепко обхватила его ногами за талию – "вот она, скрытая в кривизне приятность", – подумал Топорков – и впилась жадными губами в его шею. "Ах, какая страстная! Ну прямо упырица!" – ни на минуту не отключалось сознание Стреляного.

– Я люблю тебя! – жарко простонала Нина и закрыла глаза.

– И я, – ответил Валерий и отвернулся.

* * *

Он не был рожден для простого человеческого счастья – он был рожден для борьбы. Борьбы с тем, что так ненавистно всякому честному человеку – алчностью и подлостью, трусостью и предательством.

Он знал, что не успокоится до тех пор, пока не найдет коварных убийц, до тех пор, пока не отомстит тем, кто спланировал и организовал покушение на его жизнь и жизнь той женщины, которая сейчас лежала рядом с ним и негромко посапывала, устав от любовных забав. И ворочалась и сладко улыбалась во сне.

Валерий встал, оделся, добавил патронов в обойму взамен расстрелянных и вышел, тихо притворив за собой дверь. Он рассчитывал, что Нина проспит до утра, а он за это время многое успеет сделать.

Он тихонько вышел из подъезда и увидел, как около его "Джипа" крутится какая-то тень. Валерий осторожно отступил в темноту и обошел машину с другой стороны. Неподалеку стояли "Жигули" – без включенных фонарей, но с работающим двигателем.

Медлить было нельзя: одним большим пружинистым прыжком Топорков оказался рядом с "Джипом". Угонщик увидел его и хотел достать нож, но поздно – Валерий крепко схватил его запястье и выкрутил, а другой рукой зажал рот. Нож со слабым звоном упал на асфальт. Тогда Стреляный отпустил запястье и коротким точным ударом в солнечное сплетение отключил незадачливого вора. Тот дернулся и мягко осел на землю. Валерий придержал его под мышки, чтобы он не упал.

Теперь нужно было заняться тем, кто сидел в машине. Низко пригнувшись, Топорков пытался подкрасться незаметно, но – не получилось. Машина рванула с места, Валерий лишь успел запрыгнуть на капот. Водитель попался опытный – он резко ускорялся и тормозил, поворачивал и ехал задним ходом, но сбросить Валерия ему не удалось. Цепкий и ловкий, он и не думал отпускать преступника безнаказанным. Топорков сумел дотянуться и вырвать ключи из замка зажигания. Машина по инерции проехала еще немного и остановилась.

Теперь у похитителя чужих автомобилей и вовсе не осталось никаких шансов. Он пробовал убежать, но Валерий мощной рукой схватил его за воротник и несколько раз энергично встряхнул, а уж потом уложил на асфальт и закрутил руку за спину.

Угонщиком оказался молодой парень лет двадцати трех с половиной.

– Лежи и не дергайся! – грозно сказал Топорков, и парень понял, что он не шутит – сразу затих и обмяк.

– Кто вы такие? – спросил Валерий. – На кого работаете?

– Ни на кого, – сдавленным голосом ответил парень. – Мы сами по себе.

– Зачем хотели угнать мою машину? – продолжал Валерий.

– Покататься, – пытался отвертеться парень.

Валерий усмехнулся:

– Ты сначала заработай на такую машину, а потом уже и катайся. Понял? – он слегка нажал ему на затылок.

Парень оказался строптивым: коротко вскрикнул, поморщился от боли, но все же сказал:

– Да! Разве честным путем на такую машину можно заработать? Только воры да бандиты на этих "Джипах" разъезжают.

Валерий удивился его смелости: такое поведение внушало уважение.

Он отпустил поверженного противника и спросил его с иронией:

– Так ты что же, получается, Робин Гуд? Угоняешь у воров и бандитов дорогие машины?

– Вроде того, – угрюмо ответил парень, растирая ушибленное при падении плечо.

– Тогда давай знакомиться, – протянул ему руку Топорков. – Я – Стреляный.

– Тот самый? – недоверчиво спросил парень и прищурился.

– Тот самый, – подтвердил Топорков. – А почему тебя это удивляет?

– Да уж больно много о тебе всякого рассказывают, – парень пожал протянутую руку. – С трудом верится.

– Вот тебе и раз, – рассмеялся Стреляный. – Почему ж не верится? Вы ведь наверняка угнали уже кучу машин, и никто вас пока не поймал. А я поймал обоих за три минуты, и пожалуйста – ему не верится.

– Я – Француз, а мой друг, который вскрывал твой "Джип" – Корявый, – с достоинством представился парень.

– Откуда такие прозвища? – поинтересовался Валерий.

– Я Француз, потому что кудрявый, а он Корявый, потому что оспой в детстве болел, – пояснил парень.

– Все понятно, – Топорков рассмеялся. – А теперь отвези меня обратно, к моей машине.

– Давай ключи, – согласился Француз.

Топорков отдал ему ключи. Еще пара минут – и они были на месте.

– Вот что, – Стреляный обратился к Французу, – ты уж в следующий раз будь поаккуратнее. Не ровен час, пристрелит кто. Я ведь тоже мог, – он отвернул полу своего пиджака и показал кобуру.

– Да уж я понял, – вздохнул Француз. – Спасибо тебе…

– За что? – удивился Валерий.

– За то, что ты – человек. Настоящий человек, – в глазах у парня показались слезы.

Топорков хлопнул его по плечу:

– Ничего. Ты тоже старайся – и все у тебя получится, – он посмотрел на второго, Корявого. – Что-то очень долго лежит твой друг. Еще простудится. Подхватит простатит. Это просто, – столько искренней заботы и неподдельного участия слышалось в его словах, что Француз еще больше растрогался: это надо же – столько всего пережить на своем веку и остаться таким добрым и чистым человеком. Не каждый так сможет.

Повинуясь внезапно охватившему его чувству, Француз вырвал листок из записной книжки, быстро написал что-то и протянул Топоркову:

– На! Возьми! Если тебе когда-нибудь потребуется наша помощь, то в любое время, днем или ночью, позвони, и мы окажемся рядом. Для нас это будет огромная честь – хоть чем-нибудь быть тебе полезными.

– Хорошо! Спасибо, – Валерий положил бумажку в карман и направился к машине. Сел за руль, завел двигатель, аккуратно вырулил – так, чтобы случайно не наехать на неподвижно лежащее тело Корявого, и устремился в темноту, навстречу судьбе.

"Эх! Такие ребята пропадают! Можно сказать, на дороге валяются," – с досадой подумал Стреляный и на глаза ему навернулись слезы. "Ведь золотые ребята! Что же с ними будет дальше?!"

Он нажал на педаль, и машина понеслась по ночной Москве, разбрызгивая ярко освещенные лужи.

А Француз стоял и долго, долго глядел ему вслед. "Главное в жизни – это быть человеком", – вот какой простой и в то же время очень нелегкий урок преподал ему сегодня этот молодой мужчина, высокий блондин с правильными чертами лица, верный сын Отечества Валерий Топорков.

* * *

Несмотря на то, что обычно Нина любила поспать подольше, сегодня она проснулась очень рано. Проснулась и в первый момент расстроилась – Валерия рядом не было. Но подушка, одеяло, смятая простыня еще хранили очертания его тела и его запах. Нина прижалась к подушке щекой: как хорошо, когда рядом с тобой – настоящий мужчина!

Она вскочила с постели, погладила свой потрясающий живот – в квадратных шашечках мускулов, всегда плоский, блестящий и прохладный. Провела рукой от пупка книзу – вдоль узкой меховой дорожки, специально выстриженной таким образом, чтобы не выбивалась из-под самого смелого и открытого бикини. Вспомнила, как сказал вчера Валерий:

– Больше всего мне нравится в тебе одна черта!

– Какая? – с придыханием спросила его Нина.

– Вот эта! – ответил Валерий. – От пупка и до копчика, – и провел рукой, наглядно показывая, что это за черта.

Нину словно током ударило от этого воспоминания, и она поспешила в ванную комнату.

Стоя под щекочущими шуршащими струйками, вырывавшимися из душа, Нина решала, как ей спланировать сегодняшний день. На работу можно было не идти – Тотошин предупредил шефа, что забирает ее на две недели, а если потребуется, то и на более длительный срок.

Она вспомнила, как ее непосредственный начальник, полковник милиции Константин Олегович Лобок (он очень стеснялся своей легкомысленной фамилии, а подчиненные за глаза называли его Колобок – инициалы плюс фамилия) говорил:

– Не бросай нас, Ниночка! Как же мы без тебя тут будем? Кто ж у нас по клавишам будет щелкать да с монитора пыль стирать? Да и кофеем никто не угостит! На кого ж ты нас, сиротинушек, оставляешь?

И Нина чувствовала себя почти виноватой и хотела поскорее вернуться в свой отдел, к товарищам и сослуживцам. Но для этого нужно было раскрыть загадочное дело "о драхме и Хароне".

Она подумала, что сейчас как нельзя кстати ей пригодилась бы помощь Александра Борисовича Японского – следователя по особо важным делам московской городской прокуратуры. Саша Японский одно время ухаживал за ней, они питали друг к другу взаимную симпатию, встречались, катались вместе на лыжах и ходили в кино. Некоторые общие знакомые даже считали их женихом и невестой. Но это было не так. Чистые, платонические чувства связывали этих двух красивых и духовно богатых молодых людей. Платонические – если бы не один эпизод, который Нине поскорее хотелось забыть, и который никак не мог позабыть Японский.

Именно поэтому Нина хотела навестить Японского в отсутствие Валерия – чтобы не вызывать у последнего (не в том смысле, что совсем последнего, а в том, что – у вышеназванного) необоснованных подозрений.

Она влюбилась в Валерия сразу же, с первой минуты, и не хотела давать ему ни малейшего повода для ревности.

Нина вымылась, вытерлась и накрутилась. Накинула на плечи махровый халат и побежала готовить завтрак.

Вообще-то, она готовила не очень хорошо, ела всегда второпях и что попало, но теперь, когда в ее жизни появился мужчина – любящий и настоящий, ей необходимо было правильно и хорошо питаться.

"Кофе пить не буду – цвет лица портится, и зубы желтеют. Курить – ни одной сигареты больше: опять же, зубы желтеют, и изо рта воняет. Мартини? Ну только чуть-чуть и перед обедом. Или после. И все. Шейпинг, молоко и гантели. Надо смотреть правде в глаза – не красавица, да и не молода уже. Нельзя терять этого мужчину. Ах, какой он мужчина!"

* * *

После завтрака Нина позвонила Японскому и попросила разрешения воспользоваться его компьютером. У нее был хороший компьютер на работе, дома стоял довольно приличный, но тот аппарат, который купил себе Японский, был просто потрясающим! Суперкомпьютер!

Нина еще не знала, что она надеется найти, но интуиция ей подсказывала, что она думает в правильном направлении. Было у нее какое-то необъяснимое шестое чувство, которое так сильно развито у всех женщин (справедливости ради следует отметить, что иногда – не в ущерб предыдущим пяти).