Дмитрий Николаевич Таганов
Русское воскрешение Мэрилин Монро
32. Шоу
Ток-шоу на центральном телеканале вел самый знаменитый телеведущий. За столом перед камерами сидели только Иосиф Сталин и ведущий. Сталин был в своем знаменитом зеленом френче. Когда подсчитали потом рейтинг, – оказалось, это шоу смотрели на земле два миллиарда человек, – больше, чем церемонию бракосочетания британского принца.
– Мы начинаем наше историческое интервью в прямом эфире, – торжественно объявил ведущий. – Прошу сотни миллионы телезрителей звонить нам и задавать вопросы нашему великому гостю. Но пока я поспрашиваю гостя сам. Иосиф Виссарионович, вы настоящий Сталин?
– Еще один такой же вопрос, господин, не знаю имени, и я распоряжусь расстрелять вас.
– Тогда больше не буду. Телезрители все слышали? Попрошу осторожнее с вопросами. Зачем вы вернулись, Иосиф Виссарионович?
– Чтобы спасти вас.
– Вы думаете, современная Россия нуждается в вас?
– Все люди нуждаются во мне, Россия – не исключение.
– Вы собираетесь кого-то расстреливать?
– Обязательно.
– У вас уже есть списки?
– Разумеется.
– Где ваша знамения трубка. Почему вы не курите?
– Трубка со мной, – Сталин достал из кармана трубку, – Но с годами мне больше нравится коньяк.
Телеведущий деланно рассмеялся: – Вы еще молодой.
– Молодой и очень сильный. Скоро вы это узнаете.
– Как у вас складывались отношения с Владимиром Ильичом?
– Вы намекаете, – не я ли приказал пристрелить его на стадионе?
– Ну, что вы! Я только спросил о вашей личной дружбе.
– Ленин был слабак. Он не соображал, куда ведет страну.
– Куда поведете страну вы, Иосиф Виссарионович.
– Я поведу Россию туда, где она станет сильнее всех в мире. Народу нужно только это.
– Разве есть такое место в нашем будущем?
– Есть, и я его знаю.
– Народ будет там счастлив?
– Счастье ищут только слабые.
Телеведущий всмотрелся в экран компьютера на столе.
– У нас первый телефонный звонок, – громко объявил он. – Мы вас слушаем, говорите.
– Алло, это студия? Вы слышите меня?
– Говорите, говорите!
– Иосиф Виссарионович! Мы вас любим! Спасибо, что вернулись! Не уходите от нас, вы нам нужны!
– Спасибо, дорогие… – сказал Сталин тихо.
– Кстати, Иосиф Виссарионович, – сказал телеведущий, – вы к нам надолго?
– Это решит за меня мой народ: выборы «на носу».
– Вы собираетесь идти на демократические выборы?
– Я не собираюсь идти – меня туда понесет мой народ.
– У нас еще телефонный звонок. Говорите, мы слушаем.
– Алло! Товарищ Сталин, зачем вы расстреляли и уморили миллионы людей?
– Они были вредны. Если бы они остались живы, этой страны уже не было. Вас лично тоже бы не было. А говорили бы мы сейчас не на русском языке.
– Стойте, стойте, – вмешался телеведущий, – вы считаете, что все они были в чем-то виновны?
– Они не были ни в чем виновны. Но они и не были нужны. Мы шли туда, куда пришли. Вы стоите на этом месте. Вам лично тут не нравится? Вам тут плохо? Телезрителям здесь тоже не нравится?
– Но зачем миллионные жертвы!
– Спросите это у Господа Бога. В следующий раз, когда пригласите его в эту студию. Спросите, заодно, зачем миллиарды живых существ, – зверей, рыб, насекомых – каждую секунду убивают другие миллиарды живых существ. Спросите, он вам это объяснит.
– Иосиф Виссарионович, но страна стала бы сильнее без тех чудовищных жертв, мы бы лучше подготовились к войне.
– За двадцать лет, после разрухи и до начала Отечественной войны, мы подготовились так, что победили. У нас не было ничего, а стало все. Вы до сих пор работает на тех самых наших заводах. А что вы сделали за последние двадцать демократических лет? Построили три самолета, которые никому не нужны? Живете, торгуя сибирской нефтью, которую вам подарил Иван Грозный вместе с Сибирью?
– У нас еще телефонный звонок.
– Алло! Товарищ Сталин, скажите нам, пожалуйста, – что делать?
– У нас еще звонки, еще…
Ток-шоу продолжалось еще час. Дозвониться в студию было невозможно. Когда шоу закончилось, улицы городов начали заполняться толпами возбужденных людей.
33. Репортаж с улицы
– Это не Сталин, это натуральный Гитлер, – сказал по-английски Джеймс Форд. Он, не отрываясь, смотрел ток-шоу. – Его тоже обязательно изберут, как Гитлера, и уже через месяц. Затем он станет президентом этой страны. Это неизбежно. А потом будет мировая ядерная война. И человечество погибнет. Когда начнется прямой эфир Си-эн-эн? Сколько нам еще ждать!
Форд разговаривал со своим сотрудником в Тбилиси через Интернет, по системе «Скайп». На экране компьютера был его подчиненный, он стоял на улице города Тбилиси, за его спиной толпились жители города.
– Интервью с родственниками начнется сразу после окончания ток-шоу, Джеймс. Без паузы. Пока миллионы еще сидят у телевизоров.
– Русскоязычные каналы оповестили?
– Их камеры уже установлены. Си-эн-эн не возражает против параллельного эфира.
– О’Кей. Будем надеяться на лучшее.
Передача с улиц Тбилиси началась на Центральном канале сразу после окончания ток-шоу. На экране, перед камерами толпились несколько людей с очень похожими чертами лиц, родственников Джугашвили, перед ними стоял с микрофоном в руке репортер Си-эн-эн. Вопросы шли на английском, их повторял переводчик на грузинском, те по очереди отвечали, и тот переводил их ответы. Поверх этого дублировалось все на русском языке.
– Вы когда-нибудь видели этого человека? Он носит вашу фамилию.
– Он носит еще и дерьмо в своем животе. Это не Сталин.
– Вы, мадам, старше всех из его родственников, – может, вы узнали в нем своего троюродного дядю?
– Мне противно смотреть на него, он оскорбляет память нашего великого Йоси. Пристрелите его кто-нибудь!
– Молодой человек, а ведь этот Сталин очень похож на вас.
– Все грузины похожи на Сталина. Вы еще нас узнаете! Это – самозванец. Расстреляйте его, действительно. Или я сделаю это сам.
– Общий к вам вопрос. Мы все, конечно, понимаем, что это только клон великого Сталина. Не знаете ли вы, случаем, кто бы мог снабдить тех, кто вырастил его из пробирки, генетическим материалом? Своими ногтями, волосами… – уж очень он на вас похож.
– В нашей маленькой, но гордой стране таких нет! Ищите у восточных соседей. Они способны на все!
– К сожалению, у ваших соседей нам это узнать уже не удастся. Как нам вчера сообщили, знаменитый ученый, советский академик и отец всех этих клонов скоропостижно скончался в доме престарелых. Его ли сын этот Сталин, успел ли он увидеть его на телеэкране, или он потому и умер, чтобы никогда не увидел, – мы это уже не узнаем. Одной тайной стало на свете больше. Следующий вопрос. Вы гордитесь своей фамилией?
– Очень! – ответили пятеро хором.
Прямой репортаж Си-эн-эн с тбилисской улицы продолжался еще с четверть часа.
Ток-шоу, а затем и репортаж с улицы города Тбилиси, смотрел, не отрываясь от экрана, и бандит Ребров. Бледный и осунувшийся, забыв о боли в боку, он все полтора часа всматривался горящими глазами в своего кумира на телеэкране. Он много раз пробовал звонить на телестудию, – у него был неотложный вопрос к товарищу Сталину, он тоже хотел спросить, что ему делать. Но дозвониться до них было невозможно.
Когда ток-шоу закончилось и появилась заставка, Ребров хотел сразу выключить телевизор, пока не началась реклама и не испортила ему опять настроение. Он чувствовал себя легким и радостным, как будто увидел чудо. Но в телевизоре опять заговорили о Сталине, он задержал палец на кнопке пульта, появилась картинка тбилисской улицы, и Ребров начал слушать репортаж Си-Эн-Эн.
Чем дольше он слушал, тем бледнее становился. До конца Ребров этот репортаж не дослушал. Он пошел в ванную, умыл лицо, вернулся и позвонил своему заместителю.
– Где они его держат?
– Кого?
– Кого-кого! Сталина! Узнай и перезвони мне.
Не попрощавшись, Ребров закрыл мобильник и начал одеваться. Проверил свой табельный «ТТ», надел на грудь кобуру, сверху куртку.
Своего шофера Ребров отпустил еще вчера, потому что он никуда из дома уже не собирался, кроме, как через неделю в аэропорт, или, на худой конец, на кладбище. Он вывел «Мерседес» из гаража и медленно выехал за ворота.
34. В гостинице
Генсек Фомин повез провожать Сталина в гостиницу лично. Впереди, завывая сиреной, неслась машина полиции, позади – кортеж дружинников и неизвестных фанатов. Ехали в машине вдвоем и молчали. Сегодня у Сталина была собственная бутылка коньяка. И он выпил целый стакан, как только сел в машину. Только уже подъезжая к гостинице, Фомин прочистил горло и сказал:
– Сегодня неплохо у вас получилось. Только напрасно вы наплели всякую чепуху про выборы. Не ваше это дело. В Кремль въезжать не вам.
– А кому? Тебе что ли?
Фомин с трудом, но удержался, списав эту грубость на стакан коньяка. Ссориться со Сталиным он никак не мог себе позволить.
– Попрошу вас о выборах больше не распространяться. Держите себя в рамках.
– Молчать! Ты с кем разговариваешь!
– Иосиф Виссарионович, вы переигрываете.
– Ты, мелкая шавка, смеешь еще мне указывать!
– Хорош, хорош, Иосиф Виссарионович!
– За мной вся страна! Ты слышал? Ты видел? А ты кто такой?
– Я…
– Молчать! Я – Сталин! Ты, может, собрался себя выставлять на выборах? Президентом? Да кто ты такой есть? Сколько в твоей партии, а генсек? Десять человек?
– Товарищ Сталин…
– Молчать! Да я тебе первого расстреляю! Потому, что ты дерьмо!
– Тише, товарищ Сталин, шофер слушает.
– Пусть слушает, ему тоже интересно. Ты, собака, Ленина позавчера убил. Думаешь, не догаываюсь – нанял меня за день до этого, чтоб сменить? Есенина убил. Зачем? Ты и меня убьешь?
– Ш-ш-ш! – зашипел с мольбой Фомин, глазами кося на спину шофера.
– А где их прелестная сестричка, Мэрилин Монро? Там же?
– Товарищ Сталин! – закричал вдруг Фомин, но тот, перекрывая его голосом, сам закричал:
– Тебе к стенке нужно, а не на выборы! И я тебя туда поставлю, но только ты мне еще живым нужен. До выборов. Смирно! Как сидишь передо мной. Подтянуть живот!
Фомин, неожиданно для себя подтянулся и убрал свой живот. И поник сразу в кресле.
– Завтра чтобы был у меня утром – с Мэрилин Монро!
– Есть, товарищ Сталин, – ответил Фомин.
Сталин вышел из машины и громко хлопнул дверцей. Перед подъездом гостиницы перед ним вытянулась шеренга дружинников.
«Мерседес» Реброва подъехал к гостинице через полчаса. Ребров прошел на ресепшн и выложил на стойку сто долларовую купюру.
– Я родственник. Где Сталин?
Молодой аккуратный человек взял доллары, назвал номер и очень тихо сказал:
– У его дверей охрана.
Действительно, у дверей сталинского номера молча и почтительно стояли четверо дружинников. Всех их Ребров знал в лицо, а те знали Реброва.
– Всем вниз на лестницу! Сюда никого не подпускать! Выполнять!
Когда те поспешно ушли, Ребров вежливо постучался в дверь, и не дождавшись ответа, вошел.
Сталин сидел в кресле перед журнальный столиком, в майке и в кальсонах. На столике стояла пустая бутылка коньяка, на газетке разложена нехитрая закуска. Он прихлебывал из стакана горячий чай, заваренный из пакетика. Спираль кипятильника остывала рядом в фарфоровой пепельнице. Сталин обернулся на скрип двери, но вдруг сразу поперхнулся горячим и закашлялся.
– Товарищ Сталин! Не бойтесь, это я… Я – Ребров, меня не бойтесь.
Увидав так близко от себя Сталина, Ребров оробел, даже стал заикаться. Но вид несвежей майки и кальсон сделали свое дело: этот гостиничный Сталин лишь напоминал того гордого Сталина, которого он видел во френче на экране телевизора. Поэтому Ребров стал смелее.
– Товарищ Сталин, я быстро, мне только бы узнать у вас…
– Ты кто?
– Я – Ребров, я ваш друг… Я вас очень уважаю. Но мне только узнать…
– Что тебе! Говори!
– Мне только узнать… Вы настоящий?
Когда час назад Ребров услыхал репортаж Си-Эн-Эн из Тбилиси, увидал родственников настоящего Сталина, отрекающихся публично от того, кого, затаив дыхание, он слушал за минуту до этого, тогда он сразу вспомнил о Левко. Ребров вспомнил последние слова того: «Убей Сталина», «Это вздернет биржи, мы отыграемся».
Жизнь Реброва заканчивалась. Разрушенная алкоголем с подросткового возраста печень отказывалась служить ему. Заменить ее на новую – опять не оказалось денег. Теперь оставалось только дожидаться смерти. Да если бы только дожидаться, – но ведь надо было еще корчится все это время от боли!
– Товарищ Сталин, вы настоящий? – повторил Ребров.
Ребров стоял перед Сталиным, полусогнувшись, – распрямиться или поднять выше голову перед ним казалось ему непочтительным. Он стоял так и ждал приговора себе: жизнь или смерть. Такой же, в точности, приговор будет выноситься сейчас и самому Сталину: жить ему или умереть в гостиничном номере от рук больного бандита. Но Ребров не посмел бы поднять руку на настоящего Сталина, – или на его клона, – разницы Ребров не понимал. Но если бы тот оказался ряженым, то туда ему и дорога, – потому что за базар на мировых биржах придется ему ответить, прежде всего, перед самим Ребровым. Ответить смертью, как и полагается за такие дела. Левко пообещал, что это «вздернет биржи», он отыграется, и Ребров тогда получит новую печень и жизнь.
– Я – Сталин! Ты что, в телевизор не смотрел?
– Я смотрел… Я вам верю, товарищ Сталин, но только…
– Чего тебе еще!
– Мне бы только удостовериться…
– Тебе что, паспорт показать?
Сталин выпил за последний час целую бутылку коньяка. Он успел за это время указать генсеку Фомину его настоящее место, поэтому уверенный тон был самым естественным.
– Мне паспорт ваш не нужен…
– Тогда убирайся, я устал.
У Реброва не было никакого плана, когда он входил в этот гостиничный номер. Он думал, что увидит близко лицо Сталина, и сразу поймет – ряженый тот или нет. Или он только услышит его перепуганный голос, – и тоже все поймет. Ребров повидал людей перед смертью, и в этом бы он не ошибся. Но теперь он был в растерянности. Сталин его не боялся, и это останавливало Реброва. Он растерялся, повел по номеру глазами. И тогда его взгляд упал на кипятильник в пепельнице. Ему уже раз приходилось пользоваться таким.
– Товарищ Сталин, вы меня простите, я не со зла. И вы меня потом, если что – расстреляйте, не жалейте, – или я сам повешусь… Но только сейчас вы меня простите!
Ребров кинулся к Сталину, схватил его за руку и вывернул ему ее за спину. Тот негромко вскрикнул от боли.
– Товарищ Сталин, мне бы только удостовериться…
Сталин даже не сопротивлялся, прогнув спину колесом под вывернутой сзади рукой. Он был пьян, поэтому боль переносил хорошо. Но Ребров сразу схватил из пепельницы и остывающий в ней кипятильник, оттянул Сталину резинку на кальсонах и бросил кипятильник врутрь. Сталин еще раз вскрикнул, но пока еще только от неожиданности.
– Подождем, пока нагреется… Вы уж простите. И скажите мне всю правду. – Ребров перегнулся через стол к стене и вставил штепсель нагревателя в розетку.
Оба замолчали. Ребров из уважения, а Сталин, с ужасом прислушиваясь к ощущениям своей кожи под кальсонами. Уже через минуту Сталин кричал:
– А-а! Больно! А-а! Уберите это, а-а!
– Кто ты, отвечай! Сталин?
– А-а! Пожалуйста, уберите, очень больно! ?– у столика уже сильно пахло паленым.
– Ты кто? Иосиф Виссарионович?
Если бы не коньяк, Сталин кричал бы еще громче:
– Да какой я Сталин! Я актер из Саратова! Я – актер! Уберите это скорее! А-а-а!
Ребров вырвал штепсель за шнур из розетки и отпустил Сталину вывернутую руку. Сталин сам, обжигаясь и всхлипывая, вытаскивал из своих кальсон нагреватель. Не обращая на него больше никакого внимания, Ребров отошел к окну и вынул мобильник.
– Левко, ты где? Я у Сталина. Он не Сталин, – ты слышишь меня! Он – актер из Саратова!
– Иван, теперь это все равно. Нам теперь ничего не поможет…
– Да ты же мне сам говорил это вчера! Так убивать его? Вздернет это твои биржи?
– Оставь его в покое.
– Ты, поскуда, мне сам вчера это сказал! Сказал – убить его. Мне деньги, Левко, нужны, – я умираю!
– Уже не поможет, Иван.
– Я убью его за базар, я его не выпущу отсюда! Сталина этого. Я тебя тоже убью, Левко. Мне уже все равно!
– Мне тоже, Иван, теперь все равно…
– Левко, слушай, собирай журналистов! Я к тебе сейчас привезу этого Сталина! Он сам все расскажет, журналистам расскажет, на весь мир! Пусть цены на биржах подымаются, на все твои сделки! Напрасно они так испугались, это не Сталин! Мне деньги позарез нужны, Левко! Я подыхаю!
– Иван, прости меня… Ничего этого уже не надо, не поможет, поезд ушел…
– Сиди на месте, я к тебе еду! Со Сталиным! Если уйдешь без меня – убью! И созывай журналистов, сволочь!
Ребров схватил со спинки стула зеленый френч и кинул его Сталину.
– Одевайся живо, Сталин хренов. По быстрому, а то снова прижгу!
Когда Сталин, продолжая всхлипывать и оттирая обожженную кожу под кальсонами, зашнуровал туфли, Ребров нагнулся и защелкнул на его запястье наручник. Другой наручник он пристегнул себе на руку.
– Сейчас пойдешь со мной по гостинице смирненько. Дернешься – умрешь на месте. Не хочешь умереть?
Сталин молча повертел головой.
– Я тоже не хочу, товарищ Сталин.
35. Выстрелы
Я искал Мэрилин с понедельника, и не нашел. Вечером того же дня я позвонил в американское посольство и попросил соединить меня с Джеймсом Фордом. Я подумал, что Мэрилин вообще могла теперь жить с ним. Да и у пастели мертвого старика этот Форд стоял раньше меня.
Когда я услыхал его голос, то вежливо поздоровался и сказал:
– Отец Мэрилин мертв.
– Неужели.
– Она знает об этом? Где она?
– Не имею понятия.
Больше мне с ним разговаривать было не о чем. Затем я пошел в ближайшее отделение полиции, и у них за столом написал заявление.
– Вы ей муж? – спросил сонный дежурный за окошком.
– Нет.
– Брат, родственник, живете с ней?
– Нет.
– Такие заявления принимаем только от близких. Найдется ваша Мэрилин. Не надо так волноваться раньше времени.
У меня не было ни одного веского доказательства, что это именно Фомин убил четверых человек за неделю – клонов и их старика-родителя. В этом я был теперь полностью уверен, но этого было мало для нового заявления в полицию. Я включил в эту четверку убитых и Мэрилин: ведь теперь она только мешала Фомину, потому что одна оставалась, кто знал, сколько было на свете клонов.
Последнее место, где я мог еще зацепиться и потянуть нитку, был банк спонсора. Но в нем я знал только Реброва. И это был не лучший вариант. Но там был еще какой-то Левко, президент банка, который не жалел денег для Фомина. Раз давал большие деньги, значит был повязан одним делом. Поэтому я позвонил в этот банк.
К телефону долго никто не подходил. Наконец ответили:
– Наш банк закрыт. Свои требования подавайте письменно, – и сразу повесили трубку.
Я оделся, проверил нож на левой руке и спустился к мотоциклу.
Банк «Стрэйт-Кредит» оказался действительно закрыт, добротные прочные двери наглухо заперты. Еще не было и семи, многие окна двухэтажного особнячка были освещены, и можно было надеяться, что хозяин на месте.
Ждать долго не пришлось, дверь отворилась, вышла женщина с портфелем, и я отшагнул в сторону. Дверь перед женщиной распахнул охранник, он даже руку не убрал с ручки, – я увидал его черный форменный рукав, – он стоял, потянувшись к ручке, на одной ноге. Пришлось резко ударить по этой руке, потом схватить запястье и со всей силы рвануть. От этого охранник вылетел из двери, через тротуар, и на проезжую часть. Я заскочил за дверь, захлопнул и запер ее изнутри. В конце концов, даже если этот банк при смерти, какое они имеют право запираться ото всех и даже не отвечать, как следует, на звонки. Теперь у меня было минут пять, перед тем, как начнут искать меня по кабинетами и наверняка найдут. За эти минуты мне надо было разыскать кабинет этого Левко, заскочить в него, заговорить с ним, а потом что-нибудь, да придумаю.
Банк действительно был похож на больного: других охранников не было, некоторые двери были настежь, какие-то бумаги разбросаны прямо на полу в коридоре. Я взлетел на второй этаж – там и нужно было искать хозяина. Побежал по коридору – и нашел: «Президент… Левко…». Ни секунды не теряя, толкнул дверь, – секретарши нет, рядом другая дверь, влетел туда: сидит за столом кто-то…
– Мне нужен Левко! – крикнул я. – Вы Левко?
Совершенно неожиданно для меня, тот ответил:
– Я – Левко. Проходи, садись, гостем будешь…
Я присмотрелся к нему, – пьян вдрыск, бутылка виски рядом почти пустая, языком с трудом ворочает. Я подошел ближе и действительно сел в кресло напротив.
– Что тебе нужно? Денег?
– Нет. – Я, наконец, рассмотрел, чем он играл в руках. Это было никелированный револьвер типа бульдог.
– Не нужно денег? Это хорошо. Денег у меня больше нет, – и Левко засмеялся, – Одни долги. Вот умора! Тебя как звать? Выпить хочешь?
– Николай Соколов. Вам знакомо мое имя?
– Может, и слышал. Денег тебе, значит, не нужно… А что тебе от меня нужно?
– Я ищу Мэрилин Монро.
– О! Какая женщина… Только она давно умерла.
– Я ищу, которая не умерла.
– Тогда тебе к Фомину. Его спрашивал?
– Спрашивал.
– И напрасно. Он, наверное, ее тоже убил. Это такая сволочь… Всех поубивал. И даже меня. Вот сижу второй день с револьвером. Видишь – как блестит. А выстрелить боюсь. Нет, не боюсь, – я ничего не боюсь. Но вот только не решаюсь…
– Не играйте этой штукой. Долги того не стоят. – Я понял, что попал в нужное место и очень вовремя.
– Полмиллиарда долларов того не стоят? Ты думаешь, они про меня забудут. Э-э, ты их не знаешь, это не наши разини. Эти каждую копейку из-под меня вытащат, все арестуют, по всему миру, – оффшоры, квартиры, машины… Считай, больше у меня ничего нет, бомжевать теперь буду … До самой смерти придется эти полмиллиарда отдавать. Ты бы смог полмиллиарда отдать? И я нет. А это уже для меня не жизнь… Хорошо, что ты пришел, – так веселее будет, – на миру, как говорится, и смерть красна…
Левко поглядел на револьвер и приложил его к виску.
– Э-э! – не выдержал я. – Погоди!. Сначала скажи про Фомина. Где Мэрилин?
– Если не видал ее день-два, значит точно он убил. Он и тебя хотел убить. Я ж говорю, сволочь такая. Вспомнил я, – ты сыщик. А нанял он тебя только чтобы под Ленина подставить, под Владимира Ильича, царство ему небесное, – и обоих вас сразу замочить. Только он сумасшедшего подходящего в последний момент нашел, – повезло тебе. Очень тебе повезло. А мне вот не повезло… Но только я тут ни причем, ты на меня так не гляди… Я никого и никогда не убивал.
Раздался звонок на мобильник Левко, и я подумал, что звонят из охраны, и меня сейчас будут грубо выводить. Собственно, делать мне тут было уже нечего. Но разговор по мобильнику был не обо мне, но короткий и очень напряженный. Левко закрыл мобильник и опять начал вертеть в руках револьвер.
– Сейчас гости к нам приедут. Еще веселее будет. Подождем? Или отвалим, – по добру, по здорову? А, как думаешь? Нет, подождем. Ты не уходи, посиди со мной. Ты не бойся, я стреляться при тебе не буду, я их подожду. Да, точно, как он войдет, – я тогда бах…
– Мне Мэрилин нужна, – повторил я.
– Соболезную. А ты этих двоих, что сейчас приедут, поспрашивай об этом. Очень информированные товарищи. Посиди, посиди. А я пока музыку нам поставлю.
Держась за стол и качаясь, Левко прошел к ауди-вертушке, пощелкал, и в кабинете зазвучала ария из «Пиковой дамы» – «Тройка, семерка, туз…! – Дама! – Ваша дама бита!..»
– Любишь оперу? – спросил Левко. – А я очень люблю. Слушай, слушай, это про меня поют. Все, как у меня… до мельчайших подробностей.
Я перестал отвечать на его пьяную болтовню. Я размышлял, кто бы мог сейчас приехать? Кто бы ни приехал, – поговорить с ними могло быть полезно. Ничего другого, все равно, не оставалось.
Гости приехали через полчаса. Мы успели прослушать сцену в игорном доме несколько раз. Я услыхал топот их ног еще за дверью в коридоре.
– Вот и гости… – сказал Левко, схватился за свой револьвер и, действительно, как бы приготовился пустить себе пулю в висок.
Первого в дверях я увидал Иосифа Сталина. Но на пороге он как будто споткнулся, или его так сзади толкнули. Падая вперед, он пробежал несколько шагов и растянулся перед моим креслом. И он даже не попытался самостоятельно встать с пола.
За ним в кабинет медленно вошел Ребров. Я оставался в кресле, но непроизвольно подвинул правую руку ближе к ножу. От встречи с этим человеком ждать ничего хорошего не приходилось. Тем более, этому бандиту я сам недавно назначил стрелку.
– Кого я вижу! – сказал негромко Ребров, рассматривая меня. – Какими судьбами! Отползи куда-нибудь, Сталин, – мешаешь нам.
Сталин действительно пополз по ковру ближе к окну. Он был пьян, и так ему, наверное, было легче.
– Левко, ты позвонил журналистам? Я тебя спрашиваю!
– Иван, все кончено. Звони им – не звони… Денег нет. На биржу нас больше не пустят.
– Ты меня не понял? Мне нужны деньги! Ты видишь этого Сталина? Ты видишь его? Пусть все теперь на него поглядят. Разве биржи дурные! Они подскочат, мы вернем свои деньги!
Я сидел в кресле между ними, и брызги слюны изо рта Реброва падали на меня. Я встал.
– Ты чего встал! – и Ребров вытащил из-за пазухи пистолет. – С тобой я тоже сейчас разберусь. Только дернись, – получишь пулю в лоб.
Я остановился, оценивая ситуацию. Подо мной тихо всхлипывал пьяный Сталин. Два ствола были обнажены в этом кабинете, добром это кончиться уже не могло.
– Левко, открывай свой сейф!
– Там пусто. Вот ключи, сам открой.
– Сволочь. Где мои деньги!
– Ничего у нас больше нет. Одни долги.
Ребров стал медленно поднимать свой пистолет в сторону Левко. Это было и в мою сторону, под очень острым углом.
– Последний раз тебе, Левко, говорю. Одай мои деньги. Откуда хочешь бери. Сейчас! Ты видишь это? Думаешь, шучу? Ты же меня загубил? Я помру теперь!
– Не надо, Иван, не стреляй, я могу и сам… лучше я сам…
Сцена была потрясающей, я не сводил с обоих глаз. Два ствола, и оба нацелены в одну голову – и только, интересно, кто первый нажмет?
– Оперы наслушался? Ошалел? Давай, давай, жми, интересно, а мы поглядим, никогда я не видал самоубийцу. Ну, чего мямлишь, кишка тонка? Или тебе помочь?
Блестящий револьвер ткнулся в висок Левко, но отлип, поплавал в воздухе, не решаясь ни на что, и вдруг метнулся вперед, в сторону Реброва: чего-чего, а оскорблений игрок и рисковый горнолыжник Левко не сносил. И сразу мне ударил по ушам близкий выстрел, и взвизгнула отрекошетившая от стены пуля.
Левко промахнулся, но Ребров нет. Этот не промахивался из своего «ТТ». Вслед за первым револьверным выстрелом ударили мне по ушам еще два, пистолетных. Две пули легли рядом, поэтому череп банкира не выдержал, от виска Левко отскочил кусок, и розовая студинистая масса брызнула на картину за его спиной.
Я перевел взгляд на черный пистолет, – ствол дымился, и направлен был теперь на меня.
– Ты приглашал встретиться… – сказал мне Ребров с нехорошей улыбкой. – Или ты уже забыл?
– Помню, – сказал я и положил правую ладонь на левый рукав. Но только пуля летает быстрее ножа. Одно и другое – доли секунды, и что-то всегда может вмешаться.
– Говори, раз пригласил.
– Ты убил Мэрилин?
– Он и эту замочил? Во дает! Никого в живых не оставляет. Нет, не я.
– Помоги найти, – я начал тянуть время, и мои пальцы скользили под левый рукав. – Тебе свидетели потребуются, что Левко первый выстрелил.
– Вот лежит свидетель. Эй, Сталин, подтвердишь, что эти вдвоем на меня потянули? А, Сталин? – и он пнул того ногой. – Поэтому, Коля-Николай придется тебе отправиться… Я обидчивый. И я тебя предупреждал.
Я заметил, как напрягся его палец на спуске. Ствол «ТТ» был нацелен в мою голову, с трех метров, – это было ближе, чем до головы Левко. Я не стал ничего больше дожидаться. Выхватил из-под рукава нож, и метнул в него, падая сам набок, – от пули в голову.
Ударил по ушам четвертый выстрел, меня тряхнул удар в левое плечо, я услыхал звон стекла за моей спиной, и крик Сталина подо мной. Но Ребров тоже падал, только в другую сторону. У меня не было другого оружия, защищаться больше было нечем, поэтому я не вскочил, и даже не посмотрел сразу на Реброва, ожидая второго и последнего выстрела. Но его не было, и я привстал с лежавшего подо мной Сталина.
Ребров лежал на спине. Мой нож торчал у него во лбу, точно между глаз. Индусы считают, что тут расположен у человека третий глаз, который смотрит не наружу, а внутрь. По положению ручки, я понял, что мой нож остановила только его затылочная кость. Возможно, это было единственное место, в которое можно было поразить это чудовище – «Тримурти».
Я потрогал свое левое плечо, – было уже мокро, но боль еще не пришла. Телеэкран на стене был разбит, значит, со спины у меня была еще дырка. Это было и хорошо, и плохо. Хорошо, что пулю вынимать не придется, но плохо, что из двух дырок будет литься вдвое больше. Потому, что в больницу я пока не собирался, времени на больницу у меня не было. Иосиф Сталин достался теперь мне, и я мог ехать с ним к генсеку Фомину. Пока, возможно, это было еще не поздно.
– Товарищ Сталин, сейчас мы с тобой поедем в другие гости. Отряхивайся.
На мотоцикле ехать я не мог уже даже в одиночку, левая рука висела у меня как мокрая плеть. Я подошел к столу, – еще раньше я заметил там какой-то ключ. Голова Левко лежала на столе, из-под нее вытекал густой ручей. Ключ был от автомашины, и я вытянул его из-под щеки за длинную медную цепочку. Тут же валялся мобильник, мне он тоже был нужен.
Иосиф Сталин так и лежал еще на полу.
– Садись в кресло и звони, – сказал я ему и протянул руку, чтобы, наконец, поднять с пола.
В душе я сомневался, что этот униженный Сталин, сможет сейчас вызвать у кого-нибудь трепет уважения или страха. Важны не слова, которые я сам подскажу ему, важны интонации. Но этим звонком можно было пугнуть Фомина, задержать, если еще не поздно. Только на это я и рассчитывал. Но я и не знал отношений, которые сложились между ними два часа назад. Поэтому все оказалось проще. Я объяснил Сталину, что было мне нужно и зачем, набрал номер на мобильнике, позаимствованном у мертвого Левко, и сунул ему в руки. Сталин, услыхав от меня имя Мэрилин, оживился, – он знал ее имя, слышал в телестудии, но теперь было уже не до расспросов. Сталин протрезвел после четырех выстрелов с трех шагов от него и от полученного шока, поэтому я даже удивился его начальственному голосу.
– Фомин? Это Сталин! Я к тебе еду. Мы все едем. Ты меня слышал? Выпиши пропуск на машину… – Сталин поднял на меня глаза. Я посмотрел на автомобильный ключ с длинной цепочкой в своей руке и подсказал ему марку шопотом. – Пропуск на «Порше». Запомнил? Где Мэрилин!?
Я не стал трогать ни чужие стволы, ни свой нож в междубровье у Реброва, – чтобы не путать следствие, – и поехал к Фомину совершенно безоружным. На выходе из банка Сталин шел впереди, и охранник вытянулся перед ним с преувеличенным почтением, на меня он даже не взглянул.
