Дмитрий Николаевич Москалев
Рукотворный рай
–Друг друга не бросать! Не бросать! И в лес ночью не бегать! И из комнаты не выходить, я ведро поставил, кому если помочиться.
В лесу намахались топорами, деревья дотащили и осмелели. Чего им бояться, здоровенным мужикам? Вооруженным, с топором знакомых, кому, как ни им головы рубить?
Днем воротились, пробовали отворить чердак! Но никак! не отпирается, гвозди крепкие, загнуты изнутри, тогда видят кошка, её приласкали, и все ж кое как щель проделали, с улицы. Кошку туда запихали. А она бедная, там визжит, мечется! Да и через ту же щель да ободранная и вылезет! И дай маху!
–Не крыса, – ужаснулся мужик.
–Не крыса, – подтвердил мой дед.
–И ужаснулись, что делать? На чердак боязно лезть! Так и оставили эту затею, но любопытно же! Не видали они такого зверя, чтобы на чердаке жил.
У бабы спрашивают, которая стряпуха, та молчит, пожимает плечами, да улыбается, мол вам привиделось спьяну. А наши то и не капли не пили, страх не давал! Так и забыли о пятаках своих, и про самогонку забыли! Не до неё было. Сердце то сжимается от страха.
–И что же бабань, потом вышло? – Егорка весь сжался.
–А вот что, на пятый день, дед ружье в руки, да прикладом как даст по потолку! А оттуда и тишина! До следующей ночи тишина, так и переночевали единственно раз спокойно. А все остальное время терпели, пошумит, пошумит, да угомонится, но потом! Все дольше и дольше, всю ночь могло скребышать.
Из сил выбились, за все деньки неспокойные. Прилягут поспят за работой, по очереди. Да шепчутся, словно их подслушивает кто. Смотрят по сторонам, за деревья, затемно стали возвращаться.
Живот крутит от еды, противной-то какой! Из каких-то очисток и мослов. Спасу нет! Вонь стоит в комнате! Сменили комнату, так что же? И там точит над головой! Терпели и вонь и страх, а пища все дурнее, все противнее.
Они бабу ругать! Ищи мол, другой дом! В каком жить можно и не бояться! Так наехали на неё, что она испугалась, но другого дома – ещё хуже, без крыши, обвалившиеся, так и ушли ни с чем.
В деревню люд подтянулся, рабочий, мимоходом проходящий, говорили им уходить и бросать все, мол – чужих тут не любят, раз уж их гадость какая гонит, то надо бежать. И вместе, посовещавшись – решили на следующий день уходить, обратно барину жаловаться. Вызывать телеги, увозить стволы, сколько сделали. А неделю уж прошла, а барина нет!
Решили одного послать к барину, утром, чтобы не боязно было, с топором. А отец остался с другом вдвоем.
–Ну, удачи тебе Петруха, дерись если что, или беги! Обратно не ворочайся! До барина и без него не приходи!
–Как скажите, как скажите! Побег я! – и дал маху, сам рад!
–Проводили? – спросила бабка у них за обедом.
–Проводили, уж пора работу доделывать, и сдавать. Вдвоем справимся. А что обед все хуже и хуже? Сначала ничего, а теперь дрязга вонючая?
–А ты думал, денежки то барина тю-тю, не буду же я свои тратить, вот и стряпаю из того, что есть! Вам бы грех жаловаться, покуда сыты и в тепле.
–Да уж то благодать какая, тебя никто по ночам не поднимает.
–Случается, – улыбнулась бабка.
–Это как случается? – друзья переглянулись.
–Случается, будят, приедут среди ночи, стучат, открывай. Воды коням наливай.
–Мы не о том, – перебил её мужик.
–А о чем? Все о своем? Все вам мерещится всякая чертовщина, пить надо меньше самогону, а то тут у вас сухо в горле, так что вы и с ума посходили, – она достала бутыль самогону из-за печи, – вот вам, подарок! Пусть вам голову прочистит! – рассмеялась она, – берите, берите, а то от пересыху у вас ум помрачился.
Отец сунул бутыль за шиворот.
–Благодарим, – ответствовал он.
Время пришло собираться в лес, они торопились.
–Обернись посмотри, не следит ли она за нами?
–Вроде нет, а хотя, не видно, может и следит.
–Странная баба, и самогон её лучше не пить, лучше вылить! Или спрятать! Ни капли его во рут не бывать! И так нас травит своей едой паршивой, сил никаких нет, ослаб я. Сморить нас хочет! И чем дольше, тем хуже, утром уносим ноги отсюда. Не чисто тут! Зуб даю, не чисто! В плохое место мы попали!
–То-то будет, ночку продержаться!
–Приворотов никаких не знаешь? Или обереги?
–Иш-то иглы в дверь. И больше не знаю, что можно, ну осиновые колья нарубить! Тут же есть осина! А игл негде взять, мы ж крестьяне обыкновенные, мужики, а не швеи! К той бабе не пойду! Не чиста она, гутарит как-то странно!
–Из самогонки сделаем факел, обмотаем тряпкой тук, и подожжем, хоть какое-никакое оружие! Осиновые колья нарубим, ими подопрем дверь, ставни надо бы оконные затворить покрепче, и ждать утра!
–Дождаться бы, а там и барин!
–Что-то, ни той дорогой мы идем? Вроде прямо шли! Иль я же путаю?
–Путаешь, все правильно идем, только чуть левее.
Как дошли до места, показались пеньки, сучья отрубленные. Принялись за работу, дед пошел за осиной в рощицу, которая стояла чуть в стороне, в метрах трехсот от полянки. Нарубил, уложил на спину, а недалеко как завоет, то ли волк, то ли человек, да и бросился бежать к поляне.
–Уходим! Волки! Оторви лоскут, обвяжи сук! Если что, огнем их! Огнем, в кармане огниво и камень!
–Да убежим! Не горюй, далеко ли? – испугался мужик.
–Пока да, но учуют нас скоро, добраться бы!
Забежали в дом, заперлись, а вой уж в деревни, и рыщет вокруг, дышит под окнами.
–Волки…– прислушался дед, – запер дверь входную?
–Запер на засов! – перекрестился мужик.
Дед мой дверь подпер осиновыми прутья, да так, что бы держалась, если кто будет её вышибать. Хоть бы сколько продержалась, а на худой конец и ружье есть! Стали ждать, а за окном потемнело, тучи набежали. Ливень, ветер, ураган поднялся такой, что аж страшно! И волки убежали куда-ть! Так и лило, так и лило, как из вёдер! Крыша скрипела, протекала, побелка потекла, все взмокло. Холодно сделалось, а мужики все ждут ночи. А ночью тишина! И не скребет! И не топает! И вдруг, как ударит молния! Да потолок, как обрушится в соседней комнате, в той, в которой они первый раз остановились.
–Пресвятые угодники! – закричит мужик от испуга. А потом, как лихо ударит в дверь их, аж стены затрещали! Но никак! И бьет и бьет и колотит и скребет когтями. Тогда и выбьет дверь, да на улицу! В окно ломится, да и в окно не выходит!
Дед да мужик стоят белы, как мертвецы, ни живы, ни мертвы! Чуть ли в не обморок падают! Руки трясутся, ноги подкашиваются, а топор да ружье наготове держат. И так всю ночь, ломилось, стучалось, то на крышу заберется и точит! А дождь все льет и льет! Молния все грохочет! А по утро – тишина, все разом замолчит. Выходить боятся.
До полудня продремали, сонные. А там слышат за окном, конь телегу подкатил, да кучера говор.
Вышли, полдома упало, а их комната цела, чуть стены повело, да все дождь залил. Кругом грязь. Увидели барина своего, да плача к ногам его.
–Ты куда их привез? Разве это та деревня, куда я тебя посылал?
–А то не та! Она же! Как и приказано! – расстроился кучер крестьянин.
–Разве? А дома почему все пустые, да тут никто не живет! – удивился барин, ступая по свежей грязи, – да как лило то тут! И вы тут целую неделю? Ели что? Спали где? С ума что ль сошли? Белок то тут и не видать, смотрю!
–Спали, барин, в том доме, какой упал! Да какой спали-то! Будило нас по ночам лихо, спать не давало, да дом этой ночью развалило! А кормила нас баба, какой вы денег прислали, – рассказали ему все, хотя он и так все знал, от третьего мужичка.
–Какая баба? Никакой бабе я денег не присылал! Показывай её! – его привели к хате, отворили, а там плесень да сырота, вода всю пыль сбила. Все заброшенно!
–Тут была, баба-то! – снял шапку дед и осмотрелся, стол, за которым они обедали, был до ужаса грязен, пол гнилой, в потолке дыры.
–Нет тут никого! Так вот что, хоть бы вам тут и все примерещилось, давайте-ка собирайтесь, телегу пригнали пока одну, позади ещё едет, на ней ваш третий, грузите бревна, и айда от сюда, а я осмотрюсь здесь. Лес где ж нашли? – осмотрел он гнилые бревна и спросил.
–Так баба показала, где рубить, тама, на той стороне нашли, около поляны, – показал мужик.
–Баба говорите? – удивился барин, да и рукой махнул и плюнул на всю эту чертовщину.
И дед мой ни раз историю мне эту рассказывал, знавала я, где эта деревня, она поначалу – пустовала, а потом сюда худой люд начал стекаться. Плохие люди, не хорошие! И названия у неё разные бывали! Сама сюда я не заглядывала, да после такого-то и заглянешь! И та ли это деревня, толком не припомню.
–Надо переночевать, бабань, на улице боязно! – расстроился, мальчик и повел старуху к дому, который выглядел свежее остальных.
Мальчик постучал, но никто не открыл. Тогда сиротка заглянул за угол, и постучал в ставни с большим усердием, долго молотил в них.
Послышался чей-то голос и мальчик видел открывшую дверь пожилую грязную бабу. Мальчик увидел маленькое свиное рыльце, с выпученными глазами, круглые сочные щеки, жир на бедрах и животе, грязная одежда, черные руки и шея, засаленное платье, никогда не стиранное. Видимо, баба жила в достатке и сытости, что жира – хоть отбавляй. Была она боса, черные ногти на ногах и руках, никогда не стриженные – таково достояние нищих людей того времени, неухоженных и грязных, и это достояние никак не укладывалось с комплекцией бабы. Заметил такое отличие и мальчик, и сразу же подумал о еде, водившейся в этом доме. Кем же работал кормилец? Воровал?
–Батюшки, вы чьи такие? – она осмотрела вопросительным взглядом побирающихся по белу свету, – милостыню просите?
–Да, тёть, просим, нам переночевать бы, пусти, бог отблагодарит! – жалостно проговорил сиротка, спустившись на колени.
–Пустите Христа ради! – попросила старуха и поклонилась, – ночь темная, холодно и боязно, нам бы куда, хоть бы в сени, лишь бы под крышу.
–Ну входите, но кормильца дома нет! Воротится по утру! Вижу вы, люди мирские, добрые. Место есть, только вшей не распускайте! Клопы и у нас самих водятся, спасу от них нет! Проходите! – баба проводила в одну из комнат, в которой стояли как бы нары, прикрытые тряпьем и соломой, грубый деревенский стол и лавка, а стену украшали окна со ставнями. Пол – обычная утоптанная земля и глина. Стояла необыкновенная сырая вонь, смешанная с копотью печи и плесенью.
Добра была баба, приветлива, усадила гостей на нары, зажгла лучину, осыпала добрыми словами, а сама ушла готовить поздний ужин для попрошаек.
Соседнюю комнату занимала добротная русская печь, и прилавки с тарой и утварью, который было вдоволь. Баба металась у печи, копошилась, суетилась, да все приговаривала, ласково бурчала, затем вновь вышла к гостям.
–Пироги закончились, да сало осталось, сейчас нажарю вам, угощу вас бедненьких! – улыбнулась и ушла.
Чуть пометавшись при свете углей из печи и лучины в узком проходе, достала сковороду, закинула сала и принялась жарить. Из кухни дверь выла во двор во времянку, та была закрыта на щеколду.
–Бабань, – спросил Егорка у старухи, – приветливая хозяйка, накормит нас и спать уложит, а ты боялась, что на улице будем ночевать.
–То то и боялась, теперь уж не боюсь, – улыбнулась она, потерев грязными руками сонные глаза.
–Показать тебе копеечку? Это моя копеечка, храню её, на плохой денек, либо, когда буду солому сухую жевать и с голоду пухнуть, либо до дома поберечь и мамке показать хотца.
Бабка то моя – пухнет, есть нечего в деревне, все братья мои померли, сестра бросила, а мать пустила меня по свету милостыню просить. Не у нас защитничков, отца схоронили, погиб. Бывал давно уж дома, все разбежались, у кого кормильцы есть – справляются кое-как, да у кого детишек-то много, таких как я – те страдают, побираются. Нас много таких, очень много повидал на свете! И где я только не бывал, бабань, один раз собаки чуть не съели, – Егорка оголил ногу и показал шрамы, – весь я в рубцах, бабань, – улыбнулся он, – да жив ещё! Добрые люди помогали.
Как вспомню папку, с калачами, с петушками, так домой хочется. Вспомню, как мамка ходила в лес колушки собирать, веточки с сосен, а так – нельзя, ни деревьев без ведома лесника, ни пеньков! Накидает в печку колушек, проснешься, одним глазком смотришь – мамка печь топит, вся в снегу, сонная, ночью сама не спит!
–Да, вот времена, и в моем детстве ходили за хворостом, чтоб никто не видел! Сама колушки сбирала в мешки!
Запахло жаренным.
Егорка повеселел.
–Лебеду ели, хлеба ни грамма, забыл я в доме, что такое хлеб. Ушел босой, а люди одели, вот и шапчонка есть! Жить можно, только хожу много, в городе и то меньше ходить, но и там, бабань, мало дают, по деревням больше. Кто кочан даст, кто свеклу, пусть хоть и гнилую, но съестную. Иной раз приходилось песни петь, плясать. Когда папка жил – была жизнь и радость, хоть и нищета, но братья живы были, и хлебушек ели!
–Ох, ну и жизнь, – вздохнула горестно старуха, – в моем детстве такого не было, жили – нищими, голыми, но не побирались по миру. Терпели! Вот, что война наделала, – она вытерла слезу, сжала беззубый рот, нахлынули воспоминания. Бедному человеку – одно горе, а помирать, так все помрут. Меня уже спина не держит, все гнет к земле, согнет через год, другой, чувствую, согнет скоро! У меня ж и семья была, сыновей было пятеро, так один остался, ещё с войны не пришел, но придет, задержался, а другие погибли, такими молодыми, какие семьи имели. Раскидала их судьба по миру, только телеграммы и получала, после как письма закончились. Мне староста читал, сама-то я не умею, и сам плакал, когда на четвертого сынка похоронка пришла! Горе! – она вытерла слезы рукавом и закончила причитать, – ну, буде! Ты себя береги сынчка! Береги, да в обиду не давай.
–Хорошо бабань, не дам! – обрадовался Егорка, тому, что слезы старухи закончились, и полез за копейкой в карман, но копейка выпала из рук и покатилась, ударилась о ножку нар, и остановилась под кроватью.
–Ох, упала! Лови её, вон она, там, под кроватью! – заметила старуха.
Мальчик полез под кровать, нащупал копейку, но остановился, почуяв знакомый трупный запах и запах залежавшегося сырого мяса.
–Бабань, – шепотом позвал о неё, – тут что-то есть! Посвети! – старуха поднялась, подхватила с пола лучину и посветила Егорке, который уже потерял дар речи от испуга.
Вылез белым из под нар.
–Смотри сама, бабань! Толи мне показалось? – старуха влезла и охнула, в корыте лежали человеческие отрубленные руки.
–Бабань, что там? – спросил сиротка, держа её за подол, та перекрестилась.
–Давай-ка не шуми! И быстро полезай в то окно, и я следом!– на кухне гремела посуда.
–Я сейчас! – прокричала баба, – только в сени схожу! Уже готово! – хлопнула дверь, голые ноги пошлепали ко времянке.
–Поторопимся, а ты говоришь – добрая баба! – старуха открыла ставни, и мальчик живо спрыгнул на улицу, помог старухе неуклюже спуститься через узкое окошко.
–А теперь, бегом к кусты, в те! Там и спрячемся, и кустами отсюда рысью! – в то время воротилась баба, а побирушек и след простыл.
Нашла открытые ставни изнутри и выглянула в окно, в это время вошел высокий мужчина с топором в руке.
–Ну и где они? – чего ради ты меня подняла, дура? – огрызнулся он, так и будешь в окошко пялиться?
–Чего пялиться-то? Искать их надо! Говорила ж не оставляй их тут! Увидели, теперь всем растрезвонят! Это ты, дурень, Иуда ты! Спать надо меньше! К тебе дичь сама в рот лезет, а ты не берешь! А теперь иди и охоться за ней! Далеко они не ушли, не мне ж за ними бегать? Иди ищи их! Пока не поздно! – заревела она.
Наблюдающие Егорка и старуха увидели ещё один мелькающий силуэт.
–Надо бежать! Вот и кормилец её пришел, за нами! Так что если что, ты беги, а мне уж помирать пора!
–Не надо так говорить, бабань! Не найдет! Нас никто не найдет, идем на дорогу, надо спрятаться у обочины в траве, высокой, и ждать, кто мимо проезжать будет, только не этой дорогой, я видел ещё одну, там колея от телег, ай да! – согнувшись, две тени поползли из деревни.
–Ночь на дворе! Где я их найду? – удивился мужчина, а сам ушел на кухню, – это ты им что ль жарила? Нищеброда кормить?
–Да уж им, за тобой бы не пришла, гляди! Нам пожарила! – ты что жрать сел? – мужик закинул в рот пару кусков, а баба рассвирепела и принялась его хулить, когда же пыл спал, то угомонилась, выпрямилась, сложила руки на поясе.
–Иди ищи их! Худо будет нам! – завизжала она, исступленно.
–Иду, иду, батька уж скоро воротится? – спросил он.
–Поутру, неужто ждать собрался? – удивилась она.
–Какой ждать?! За вилами пошел! – мужик вышел, посыла проклятия беднякам, пришедшим в его дом. Он был сыт, и поэтому не стремился напасть на добычу, и она ушла от его сильных рук, которыми он переколол, перерезал, передушил не один десяток человек, на пару с отцом.
Размахивая вилами, положив их на плечо, выбежал из сеней, и принялся рыскать вокруг деревни, по дорогам, пробегал мимо Егорки раза два, но поутру, воротился, не найдя сих.
Старуха спала крепким сном от усталости, прямо на сырой траве. Егорка прижался к ней, чтобы согреться, так и проспали, пока лучи солнца не разбудили их.
Вокруг стояла тишина. Вдали чернела деревня, которая осталась в стороне, и все ещё пугала сиротку своим мертвым видом. В неё уже давно прибыла телега со стариком, хозяином того дома, но мальчик и старуха этого не заметили, скрип колес не разбудил их.
Ближе к обеду на дороге появилась новая телега, в которой сидел здоровенный бородатый мужик, погонявший клячу. Иногда мужик сходил на землю, чтобы помочь лошадке продвинуть телегу, иногда покрикивал, а иногда и добрым ласковым словом подбадривал свою старую подругу.
Мужик сурово посмотрел на старуху и ребенка, вышедших ему на встречу.
–У меня ничего нет, добрые люди, – громким голосом окликнул попрошаек и стегнул кнутом кобылу.
–Но! Пошла! – скомандовал он ей.
–Нам и не надобно чего, милый человек, только спаси нас, увези отседа! – зарыдала старуха.
Мужик изумился старушечьим искренним слезам, заплакал и сиротка, которые не отставали от телеги.
–Да что случило-то? – он остановил клячу, – аль какой черт обидел бедных людей? Аль кто ограбил, побил?
–Не побил, нет, хуже! – успокоилась старуха, – увези нас, а мы тебе по дороге все расскажем.
–Ну что же, вижу слезы ваши настоящие, так садитесь! Вместе покуда веселее, Блошку мою благодарите, она вас везет – мужик улыбнулся.
–Почему Блошка? – спросил сиротка.
–А в мелкие пятнышки вся, словно блошки завелись, чистишь, чистишь, думаешь, то ли грязь, то ли блохи, а она то такая сама по себе, поэтому и Блошка! Старая уже, ели обоз тянет… Иной раз придется идти так, что готовьтесь, дорога будет тяжелой, а до ближайшей деревни часа два ковылять! Ну, держитесь – свистнул мужик и стегнул кнутом поверх спины лошади.
Старуха рассказа о злом гостеприимстве. О бегстве с пиршества.
–Да, – сказал мужик, – знаю, в той деревне люди плохие живут! Повезло вам, что сказать! Расскажу тогда об этом властям, как доберусь, обязательно расскажу, пусть посмотрят, чего они там едят! Им советская власть мясо запретит есть, будут одни мослы грызть, – рассмеялся он, – а людей жалко, ишь, из-за такой сволоты люди и пропадают! И так бедствуем, так ещё и более человек повинен, чем природа, одни с войной, другое со злом своим приходят. Меня, как домой отпустили с фронта, уже ничего не удивляет, бывает люд и хуже фашистов, ведь свой же люд, а не чужой, свой! Тем и хуже он – что свой. Тьфу, – сплюнул он и замолчал.
Молчали с часу, каждый думал о своем, а затем запел свою песню мужик, до самой деревни пел. Оттого на сердце у Егорки сделалось тяжело, любил он песни, но ни одной серьезной не знал, только веселые частушки, с какими побирался в городе, с какими плясал, не от веселья, а от голода.
Расстались, мужик обнял сиротку, потрепал за волосы.
–Не могу тебя взять милок, у самого трое детей! Бедствуем, хоть и работаем! Держись, и не робей!
–Хорошо, дядь, – улыбнулся Егорка и пожал огромную ладонь мужику, как смог пожал.
–Удачи мать! – простился он со старухой.
–Прощай, сынчка! Бог отблагодарит! Будет милостив с тобой! – так они разошлись по разные стороны мира. Тогда и Егорка оставил старуху и двинулся своей дорогой – дорогой в будущее.
Мальчик побрел по новым деревням, которым не было конца и края. Бедным, опустевшим. Его маленькое сознание не понимало – мало ли он прошел, много ли, для него всегда пространство было огромным, хотя он на самом деле и не выходил и за пределы бедственного края, но все же искренне считал, и был искренне убежден, что там, за горизонтом, его ждет новая жизнь. Так думали многие, его окружавшие. К нему прибились другие беспризорники, которых он стал чаще видеть на дорогах, у лесных полян, у рек, в деревнях. Проходившим мимо, или уже побывавших перед ним в домах, в которых всем уж и не могли вынести ничего съестного.
–Ой, милый ты мой, перед тобой приходили уже, все отдали, что могли, ты уж прости! – расстроено оправдывались они, что не могут помочь всем бедствующим.
На дорогах и по оврагам становилось все больше мертвых, окостенелых от голода. Лебеду ещё надо было найти, ракушки мидии были все съедены вместе с воронами, голубями, кошками и собаками.
Оставшееся время Егорка скитался по городам разным, но нигде не мог найти приюта. Товарищи сменялись товарищами, которых он больше никогда в жизни не видел. Где они сейчас? Живы ли? Никто не знал. Иные умирали, иные убегали прочь, оставляя бедного мальчика вновь наедине с улицами, или то пыльными, то сырыми дорогами бескрайнего царства.
Старуха померла на дороге, так и не дойдя до дома.
А Егорка впервые ощутил на себе дикость улиц, одичалость и ненависть к чужим крестьянским бездомным элементам, и не от горожан, милиции или образа жизни, от таких же как и он – беспризорников, успевших наворовать, окриминалиться. Доход их был – мелкие кражи, развод на деньги (сбор милостыни), иногда грабежи горожан, складов.
Такие элементы чувствовали в Егорке чужеродность, человека не их круга занятий, и даже конкурента. Сельских они гоняли, если тех было мало, старались выгнать с улиц, нещадно били, но и бывали биты сами.
–Лови его! – крикнул маленький курносый мальчуган, налетевший на Егорку.
Сиротка оттолкнул его, окрикнул своего товарища:
–Состав уходит, догоняй! – он помчался вслед за товарищем, чуть отставая, нагнулся и ловко подобрал увесистый камень и не целясь со всего маху бросил в курносого.
Камень жестко шлепнул по зубам, свалив мальчика навзничь, из носа хлынула кровь, из глаз слезы, зубы посыпались на землю, которые тот старался собрать в ладонь, у него был шок, он не понимал, что ему выбили все передние зубы, в то время, как деревенские враги его уже цеплялись за уходящий состав, увозящий их в другие края, более далекие – на север.
Вагоны загрохотали и состав остановился на станции. Товарищ разбудил мальчика.
–Вставай Егор! Причалили! – улыбнулся он и растолкал сонного сиротку.
–Что ж ты, Сашка, будишь меня? Что стряслось? – удивился Егорка.
–Причалили, – повторил мальчик и слез на землю, – выходим, а то найдут нас!
–А-а-а! – оскалил зубы Егорка, – вон оно что!
Пробежав под вагонами, кое-где пролезая под колесами, они выбрались на станцию и поспешили спросить у первого встречного, где они оказались.
–В *** городе, в *** районе, а станция называется ***. Отсюда недалеко поля битв, там немцы шли! Да не дошли! Вон какой у нас городишка! Одна воинская слава! – обрадовался старичок.
Тогда мальчики прибились к другим беспризорникам и двинулись с ними на поля сражений. Но это уже другая история!
Глава 22.
"И скрыв от глаз живых, усопшим я долг воздам"
-Время пришло! – разбудил Виктора голос Недоделкина.
Негласно, в тайне, движение в комнате началось. Егорка крепко спал и не подозревал, что за дело ему предстоит, и какую работенку ему припасли компаньоны и новые друзья.
Затея казалась ему в крайнем случае приключением, интересным и немного опасным. Этим она его и привлекало – своим азартом.
Егорка не догадывался, что его жизни угрожает вполне серьезная опасность, и что его доверчивость, в прямом смысле слова, доведет до могилы.
Егорка верил в правдивость речей Григория, верил, что тот был поистине искренним перед ним – мальчиком с чистой душой, считая Григория даже добрым человеком, моментами эмоциональным, но добрым, не способным оставить в опасности беззащитное создание, нарушить устный договор о взаимопомощи.
Поистине, коварство не знает границ!
Егорка ошибся, как никогда.
Ошибки совершают все люди – это сказано в оправдание мальчика. Ошибаться – человеческая особенность. Бывают ошибки, над которыми смеешься, вспоминая их; плачешь, досадуя на себя; на которые не обращаешь внимания; роковые, как бы последние в жизни, своей или чужой – глупости для маленького мальчика.
Человек сожалеет не о совершенном, а о том, что нет возможности все исправить! Что-то изменить, что-то выбросить, или от чего-то отступиться, проявить настойчивость, когда сама возможность выскальзывает из рук и все идет наперекосяк. Человек уже ничем не управляет, в такие моменты.
Последняя же ошибка – о ней сожалеть не приходиться, она же последняя! Отнимающая жизнь! Тут либо смерть, либо раскаяние, помимо безразличия, а затем всепоглощающий пустота.
Чем меньше совершаешь ошибок, тем, несомненно, проще жить, спокойнее и безопаснее себя чувствуешь, пусть они и случаются не с тобой, а с кем то другим! Все же чувствуешь дальность опасности! Но на этом ли строится весь жизненный опыт?
Но ничего не делать – бездействие и есть сама ошибка! Движение – жизнь!
Стечение обстоятельств – это такое положение дел, при которых череда событий, ошибок, обрушивается лавиной, сметая перед собой все и вся, падая на голову несчастного. От такого удара человек долго приходит в себя, собирается силами, мыслями, входит в нормальное течение жизни, встает с колен, находит потерянное, восстанавливает разрушенное – стоит себя заново, или ломается, падает и умирает.
Человек все же способен противостоять непреодолимой силе стечения обстоятельств, но не в одиночку, пользуясь поддержкой и прямой помощью того, кто становится неподвластной и нерушимой для них стеной.
Егорку подняли. Быстро одели и молча вытащили на безмолвную спящую улицу. Чувствовалась ночная прохлада. Мальчик постарался взбодриться от сна, сделав несколько глубоких вдохов. С общего соизволения компания двинулась к месту, ещё неизвестному сиротке.
Они долго шли, затем свернули на проселочную дорогу, которая привела их к старым кованным воротам кладбища. Над воротами висел лик святой. Над могилами стояла кладбищенская тишина. Егорка легко бы потерялся в большом кладбище, вокруг рассыпались надгробья, плиты и кресты, скрипели кривые деревья. Кладбище ограждало со всех сторон невысокая каменная стена, местами осыпавшаяся и упавшая; совсем недалеко возвышалась церковь, стоящая без купала, с заколоченными окнами и дверьми, словно связанный безмолвный узник, медленно увядающий, уходящий в небытие с каждой упавшей каплей дождя, порывом ветра.
Тропа к церкви заросла, несколько десятилетий хватило превратить не бедный приход в пустые развалины. Церковь попала под влияние времени, и не выдержала его силы.
Заброшенность придавало кладбищу мрачный и пугающий облик, который мгновенно взбудоражил разум Егорки, но кладбище было её рабочим, на нем зияли свежие могилы.
От нарастающего страха ему становилось не по себе, он уже понял, что попал в опасную и неприятную историю, что примет участие в качестве ключевой фигуры, исход которой был не ясен.
Поймав момент, когда сопровождающие отвлеклись, сиротка сорвался с места и кинулся обратно к воротам, перепрыгивая надгробья, изгороди, что почти побежал до выхода, в темноте споткнулся и упал. Попытка бегства провалилась, его подхватили худые руки, прикрыли рот и потащили в глубь кладбища.
Вторая пара рук тем временем забралась в карманы и вытащила оттуда все монеты, мешок с плеча был вскорости сорван и выброшен в сторону.
Пальца Григория сжимали рот сиротке, так, что тот не мог и звука проронить. Вскоре они пришли на место. К их приходу все было готово – несколько могил разрыто, возле бегал и суетился человек, темный, и в темноте представляющий лишь собственную тень.
Человек насторожился, заметив пришедших, присмотрелся и вскрикнул.
–Что так долго? – возмутился он поздним появлением, их долгое отсутствие его сильно взволновало, – поймали крысёныша? Притащили смотрю, – с отвращением сказал он, произнеся слова, после чего засмеялся глухим хриплым смехом и тут же чахоточно закашлял.
–Простудился, – произнес он, успокоив кашель, подошел ближе, снял с Егорки шапку, откинув прочь, – спускай его в яму, – и показал на разрытую могилу, – сперва в эту!
Мальчика потащили к могиле, он всячески сопротивлялся и упирался ногами в землю, но это не принесло никакого результата, лишь разозлило Григория, и так не на шутку взбешенного, и через мгновение мальчика сбросили вниз. Секундный полет и глухой удар о крышку гроба послышался из ямы.
Егорка замер в неподвижности, осмотрел ночное небо, которое представилось ему жалким могильным квадратом сверху.
Сверху полетел камень, больно ударив в живот.
–Вставай скот! И только попробуй пискнуть, убью! – пригрозил Григорий, после чего спустил вниз лампу и мешок, лом.
Егорка дрожащей рукой подхватил инструмент. Осветил вокруг себя сырые стены ямы, осмотрелся. Под ногами лежал спешно отрытый гроб.
Могила оказалась разрыта небрежно, все делалось в спешке, крышка, уже освобожденная от ржавых сгнивших гвоздей, скрипнула и сползла под легким действием лома.
–Крышку в сторону скинь, и снимай с трупа украшения… кольца, серьги, бусы, ожерелья. Все, что я тебе скажу!
Егорка испуганно всмотрелся в темную фигуру незнакомца, свет от лампы его немного слепил.
–Сволочь! Не понимаешь что ли? Быстрее! – оскалившись закричали на него сверху, после чего сиротка почувствовал легкий удар лопатой по голове, – убью щенка, если не будешь делать, что скажу! И быстро!
Мальчик повиновался и приступил выполнять свои обязанности.
Отодвинув крышку гроба, он увидел перед собой лежащий труп, раздался запах могилы, от чего закружилась голова и мальчик чуть не свалился с ног. Прикрыв лицо рукавом, все же пришел в себя и нагнулся над костьми, пересилил себя, от страха тряслись колени.
–Кольца смотри! – донеслось над головой, кричал Виктор.
Егорка осмотрел пальца, и найдя на одном из них золотое кольцо вместе с серебряным, попробовал их снять
Серебряное поддалось и сразу же оказалось в мешке, золотое не снималось.
–Срежь! – ему тут же скинули ножик и молоток, – срежь вместе с пальцем! Пили его, бей молотком сверху! – мальчик молча поднял нож, осмотрел его и принялся отламывать палец.
–Кольцо не повреди! – на него пристально смотрели сверху, не отводя глаз.
