Дмитрий Николаевич Москалев
Рукотворный рай
Всем телом дрожал Григорий за свою жизнь и одну ее лишь любил.
Глава 8.
Пропагандой в Союзе Григорий не занимался, это было слишком опасно, всегда держал язык за зубами и представлялся рабочим *** завода, и как было сказано, выше, был тот ещё трус. Когда дело доходило до лишних вопросов от людей, он терялся и мямлил несусветную чушь. Поэтому, его воспринимали, как некоего дурачка заику.
Его компаньон Виктор Алексеевич, или просто Сургут Витя, будучи участником гражданской войны, дезертировал, занялся грабежом сел и деревень на Дону, но по окончанию междоусобицы бросил это гиблое занятие и, боясь ответственности, скрылся в *** области, залег на дно и несколько лет сидел смирно, работая в колхозе под чужим именем, пока его не раскрыли.
Виктор напомнил о себе в годы Великой Отечественной, сбежав от мирной жизни, оказался в лесах Белоруссии, и отнюдь, ни на стороне Красной Армии. На закате войны чудом спасся от преследования и расстрела, превратился в бездомного бродягу, а затем в алкоголика без документов. Его повстречал Григорий, сразу понял, что перед ним матерый убийца, замучивший не одного человека.
Используя влияние шантажа, и обещание отдать Виктору поддельный паспорт гражданина Союза, Недоделник завербовал его в свою банду, так и став использовать его в своих корыстных целях до самого начала рассказа, шантажируя паспортом, который хранил в своем кармане.
–Щенок, – огрызнулся Григорий, – но каков щенок! Сойдет! – он подмигнул Виктору.
–Тогда берем его, – чуть сорвался Виктор с места, но был остановлен властной сухой рукой, опешил, и сдал назад.
–Ну что опять? – промямлил он.
–Не спеши, твоя неуклюжесть до успеха не доводила ещё, стой и жди.
–Смотри же, тебе виднее, – согласился Виктор, смущенно опустив глаза и сплюнув.
Егорка собрался уходить с вокзала к своему сарайчику, чтобы пообедать в тишине и приготовится к ночлегу, сообщники догнали его на выходе.
В это время навстречу им хлынула толпа рабочих, почти сбив Егорку с ног, смятением воспользовался Григорий.
Подельники быстро и незаметно окружили мальчика, принялись за работу. Дело с самого начала пошло на ура.
Григорий, подойдя сзади, схватил Егорку, одернул за плечо, развернул к себе лицом. Мальчик от испуга вздрогнул.
–Пустите! Кричать буду! – воскликнул Егор.
Затем общее молчание и оценка друг друга продолжалась несколько секунд. В это время напарник Григория отрезал путь к бегству, встав почти вплотную к спине мальчика.
Виктор испугался, подумав:
–«Все пропало, ах он щенок»! – опять сплюнул.
Включив все свое актерское мастерство, Григорий создал доброжелательную улыбку, заглянул весело в глаза мальчику, и заговорил первым:
–Друг мой! – воскликнул он, будто бы обрадовавшись встрече, – сколько лет, сколько зим! Ты ли это, милый друг? Забыл меня? Не узнал? Обидно-то как! А давай от души споем и я прощу тебя? Ай, нет! Я тебя и так прощаю, за нашу с тобой дружбу! За то, что свиделись! Ай, друг мой! – его хитрая ухмылка все же проявилась на губах, как бы он не старался её стереть. Говорил Григорий наигранно фальшиво, выражение его глаз было обманчиво, но загадочно, и можно было ошибиться, подумав, что такой Григорий никогда не злился, никогда не расстраивался и не входил в ярость, что он добрый человек.
От неожиданности Егорка несколько растерялся, и пока мальчик приходил в себя и соображал что к чему, кто перед ним и знает ли он его вообще, Григорий действовал.
–Копеечку? – неуверенно промямлил Егорка, по привычке.
–А! Да этого добра я тебе мешок дам! Каков молодец! Дело за этим не встанет! Копеечку он захотел, али ты думаешь я тебя обманывать буду? Успокойся и не шути так, – Григорий по-дружески хлопнул Егорку по плечу, – а ну-ка держи, – вытащил из кармана две желтые латунные копеечки, – держи крепче, отдаю красавиц, смотри какой цвет, словно золото! И дядя Витя копеечку подкинет, сейчас же, но есть одно «но» – это непросто от чистого сердца, это от души, от чистой души, светлой, чуть-чуть ни за просто так, – он показал на пальца это «чуть-чуть» и продолжил, – нам нужна твоя помощь, твоя, без тебя, друг мой, дело не сдвинется ни на дюйм, – Григорий задумался, – дельце горит, небольшое одолженьице, скорее там даже, чем дельце, легкое, словно пустяк» одолженьице, – Григорий помотал головой, щелкнув через язык – «пустяк».
–Дядя, я занят, я не могу помочь, занят, занят, ухожу, – развел руками Егорка, и хотел было направиться к выходу, но его удержали.
–Подумаешь! А дело – это наш секрет! Есть же у людей секреты, – Недоделкин изменился в лице, став серьезнее, – у тебя есть секрет, ну, примеру есть? Думаю, есть, – не дождался он ответа от мальчика, – Поспорим?
–Пожалуй, найдется, но с чего бы мне рассказывать? Я вас не знаю, вы чужой мне, – смягчился Егорка, почувствовав, что он в западне.
–Ну что ты, какие же мы чужие? Брат! Отдаю тебе пятнадцать копеек, за такую мелочную услугу, и все из-за того, что мы братья с тобой, почти как одной крови!
***
Спустя нескольких месяцев одиноких скитаний, Егорка вернулся домой, туда, где его уже не ждали.
Прошло много дней с того момента, когда он покинул его.
За время его отсутствия вокруг ничего не изменилось, только природа изменила цвета, но цвета казались мальчику привычными и знакомыми, что не волновали его маленького сердца. Дух страшный безмятежный царил в деревне, словно деревня умерла, словно сущность её, веселая когда-то и живая – люди – испарилась, ушла в безмолвие и осиротела.
Мать его наспех сшила грубый мешок, в котором совсем недавно хранили зерно, о котором тогда надолго пришлось забыть, привязала к нему веревочку, и так повесила его на шею Егорке, словно камень, словно крест, который ему, слабому и маленькому пришлось носить с собой годы. С этого момента мальчик сделался попрошайкой, без близкого дома, без отца, и можно сказать – без родной матери, которая оставила его в самую тяжелую минуту, чтобы спасти, прогнав его от себя.
Со временем, от дорожной пыли, от частого сна мальчика на сырой земле, мешок стал черным и грязным, как сам мальчик, которого ничуть не волновало то, где хранить собранные объедки и куски. Он не обращал внимания на грязь вокруг себя, на свои грязные по колено босые тогда ноги, на свою одежду, руки, на грязь скопившуюся под ногтями. Грязь под ногтями было дело привычным тех мест, откуда он был родом, вши мучили его, но они были ничто в сравнении со стихией, в сравнении с суровым климатом и голодом.
Скрипнула прогнившая деревянная дверь, последний раз петли смазывал маслом живой отец. Сейчас же петли заржавели, их делал старый кузнец, очень давно, когда дед его строил избу, со временем покосившуюся и зарывшуюся в чернозем по самое жалкое маленькое свое и единственное окошко.
Послышались вздохи старухи, затхлый запах ударил Егорке в ноздри, он поперхнулся от резкости, казалось, изба не проветривалась неделями, стояла вонь невыносимая, которая выбила вечный запах печной гари, всегда казавшийся мальчику верхом неприятных запахов.
–Кто там? – прохрипела испуганно старуха и зашевелилась.
–Я, бабушка, – Егорка сглотнул комок, ему стало тяжело на душе, он захотел плакать, – где мамка? – процедил он сквозь наворачивающиеся на глазах слезы.
–На работе, к вечеру придет, – Егорка подошел ближе, тогда он увидел распухшее лицо старухи, её распухшие грязные стопы выступали из дырявого засаленного деревенского крестьянского платья. Она распухла до такого состояния, что не могла подняться с печи, иной раз ходила под себя, но и так редко, а дочь её приходила только вечерами, и выносила грязь из под больной матери. Старуха умирала от голода. Мучительно и тяжело.
Тогда Егорка дрожащей рукой вынул кусок сухаря из сумки и положил рядом с рукой бабушки, с маленького выступа на окне принес застоявшейся воды, но ещё годной для питья. Теперь, настоящие походы уставшей и обессиленной матери за водой к реке стали наитруднейшим делом, которое выполнялось иногда, словно с боем, и бой этот шел с невероятной усталостью ее измученного тела.
–Ешь бабаня, я к мамке пойду, – он вышел из дома и с облегчением вдохнул чистый воздух. Как сильно изменился его дом во время его отсутствия. В нем так чего-то не хватало. И Егорка понял чего – его младших братиков.
Мальчик нигде не мог их найти. Он испугался.
–"Где они могут быть?" – он принялся их искать, по известным ему местам для игр, но там было пусто, да и в самой деревне было пусто. За все время не встретив ни одной живой души, он отправился к матери.
–«Наверное, с мамкой ушли» – подумал он, и пошел в сторону колхоза.
Деревня его словно вымерла, из всех домов жилыми выглядели всего два, остальные обветшали, в иных гулял ветер. И это всего то за несколько месяцев его отсутствия! О, как много нового замечаешь в тех вещах, которые давно не видел!
На большом колхозном поле работали с утра до ночи. Мать его из-за тяжелого труда и голода сильно исхудала, но как старуха, пухнуть ещё не начала.
–Эй мальчик, – окликнула его бодрая старушка у поля, – ты ни из крайней ли избы будешь? Я тебя узнала, милок, поди ко мне.
–Да, бабаня, – Егорка кивнул ей и подошел.
–Бабка твоя захворала, от голода слегла, есть нечего, засуха, да война, каждый колосок на счету, дай бог поправится, ты как сам, голодаешь? Не растешь, а только исхудал.
–Бывает, бабаня, – снова согласился мальчик, – бывает и не ем совсем.
–А ты пойди на луг, собери полыни, отвари её, сок пей, или под язык, жуй, но не глотай. Сок он полезный будет, и бабку свою угости, теперь иди к матери, она вон в том ангаре вдали. Поспеши, а то уйдет! – старуха достала из кармана корешок и показала мальчику, – вот она, какая, запомни.
Егорка пролез меж колхозной оградой, вошел в ангар, в нем работали крестьяне. Осмотрелся.
–Ты чей будешь, кто такой? – спросил суровый мужской голос.
–Мой он! – мать Егорки испуганно выбежала навстречу, она обняла сына, и заплакала.
–Последний остался, сыночек, всех схоронила, – она долго его не отпускала, долго рыдала, но собравшись с силами, ослабила объятья и дала наставление.
–Уходи Егорка, я тебя не спасу, как и братиков твоих, на нас надежды нет, мы сами помрем, скоро, чувствует мое сердце. Слушайся Катю, и не мерзни. Как будет у нас все хорошо, как урожай бог даст, но я дам весточку, как-нибудь, или ты сам спрашивай добрых людей, а теперь иди, домой не ходи, а то, не дай господь, матушка на твоих глазах помрет. Уходи, ради бога уходи отсюда.
Наталья проводила Егорку до дороги, обняла напоследок, и ушла работать, рыдая.
Долго думал он, размышлял, а потом, осознав, что братьев его нет, зарыдал, и рыдал он до самого дома, пока не решил, что срамно будет кому-то попадаться на глаза со слезами, что он взрослый.
С луга он собрал полынь размолол в миске кое-как, по-детски, смешал с водой, и этой горькой вяжущей жижей накормил бабаню свою, которая сопротивлялась, но съела, и сам пожевал пару веточек.
Когда дело было кончено, Егорка не оглядываясь выбежал на улицу, и тропинкой устремился прочь от умирающего родного дома, испытывая лишь скорбь и тоску, уже понятную для такого маленького сердца.
Он поднялся на склон, с которого в последний раз улыбался живым братьям. Как много изменилось в его жизни, сколько людей ему родных покинуло его мир раз и навсегда, а он, такой хрупкий и маленький ещё жил, но ещё дышал.
Он обернулся, но сзади никого не было.
Глава 9.
Когда тишину нарушил тихий, но звенящий плачь мальчика, он пришел в себя. Уже давно стемнело, ни одной живой души не было ни на полях, ни на дорогах – они были пусты. В окнах не горел свет. Свет – дорогая роскошь, свет требовал ухода, присмотра, лучины догорели. Собаки заснули.
Ветер навеял мальчику о теплом доме.
–Попробую вернуться домой, может, мама и не хотела, что я уходил насовсем, только на чуть-чуть. Вернусь, она и рада будет, – тогда он стал искать путь обратно, через спящую деревню, в которой ему подали крохи, через поле, он вышел к реке.
Река стояла неподвижно, широко раскинувшись, ели блестела своей гладью от утренней зари. На траве поднималась роса, и плыл легкий туман, который вот-вот должен был собраться в сплошную белую стену.
Паромщик на другом берегу спал, он ушел в свою хату, и не думал о том, что бедный мальчик мог звать его на помощь до тех пор, пока не сорвал голос.
Никто не приходил, не откликнулся, огни не загорелись. От влаги бросало в дрожь, сумерки били по глазам, Мальчик не спал всю ночь, от усталости косились ноги, голод пробудил жажду. И тогда, бедный мальчик решил поискать убежища, чтобы немного прикорнуть.
Покуда река тянулась далеко за горизонт, солнце уже поднялось, а маленькие ножки все пробирались вдоль берега не хожеными тропами.
Вдали показалась труба дыма, ели заметного белого и тянущегося вдоль глади воды.
Солдаты.
Лагерь солдат оказался для мальчика оазисом, живым уголком, где все кипело и жило, среди мертвых равнин и полей. Песни, смех солдат оживил в нем интерес. Егорка тихонечко подошел к лагерю, и взяв в руки сумку робко посматривал. что будет дальше.
Из палатки вышел старшина и увидел беспризорника. Поправил на бок козырек, улыбнулся.
–А ты чей? Что стоишь, как бедный родственник?
Егорка боялся нарушить тишину.
–Аль немой? – продолжал улыбаться старшина, – или боишься нас?
–Ничей я, пришел из деревни, дяденька, разрешите переночевать рядышком, где сухенько.
–Ничейный говоришь? То есть, сирота ты? А ел давно? И не спал что ль ночь?
–Меня выгнали, ночью я шел, вон оттуда пришел! Из-за реки, там моя деревня, сказали чтобы не приходил. Там голод. Есть там нечего, жевали траву…
–Ей, повар! Тащи суда что есть, надо мальчика попотчевать, и в баню его, Егор – отмыть! И в чистое, ушить по размеру, сделаем из него солдата, и пусть уснет! Выполнять! – скомандовал командир, – сделаем немного добра, не штаны же просиживать.
Принесли еды, тазик воды, чистую одежду, ушили и утянули кое-какие солдатские лохмотья, дали рабочую фуфайку.
–Держи сыночек, это тебе к осени, вряд ли мы тебя оставим с собой. Без приказа, да и отошлют тебя в дом к беспризорникам, так что, коли пойдешь своей дорогой, береги фуфайку, она теплая, хоть и потертая.
–Спасибо дяденька! – улыбнулся уставший Егорка.
–У солдата, свои сынки дома, смотришь на тебя и сердце кровью обливается, а теперь иди спать в палатку! – солдат проводил его и Егорка, свалившись с ног уснул крепким сном.
Покуда он спал, каждый солдат думал о доме, о родных. Никто не смел повышать голоса, дабы не разбудить уставшего мальчика.
Как они там, живы ли, здоровы ли?
Разбудил его солдатский смех, мальчик потянулся, собрал вещи и вышел из палатки, где солдаты собрались вокруг ежа.
–Можно мне взять?– попросил их Егорка.
–Бери! Он твой! – засмеялся солдат, – нам он одна потеха.
Мальчик взял на руки испуганного ежа, и отнёс в заросли, где спрятал его в траве, и стал ждать, пока еж убежит.
–Иди! Ты свободен! Уходи!
Но ёж боялся.
Тогда мальчик отбежал и прислушался – еж зашелестел травой и листьями.
–Иди домой, к маме, славный ежик, – прошептал Егоркая, и вернулся к солдатам. На утро другого дня, его переправил паромщик обратно на родной берег, под молчаливые взгляды солдат.
Глава 10.
Ворчливый старик крикнул:
–Причалили! Выходи, – и мальчик спрыгнул на каменистый берег.
–Спасибо дяденька, – улыбнулся он старику.
–Не благодари! – махнул тот рукой.
Дело было сделано, река была преодолена, и Егорке оставалось решить назревший вопрос – куда ему идти, домой, дальше, или уйти куда глаза глядят?
–До ближайшей деревни – решил он и браво тронулся, проникшись духом солдатства.
Деревня лежала в километрах десяти от берега, взбираться на бугор, он не захотел, и побрел вдоль, набрал пару ракушек, и вскрыл их, съел.
–Скоро и этого не будет – подумал мальчик, скоро осень, листья будут сыпать, и дорогами не пройти – грязь, да снег по пояс. Тогда в город! Домой я уж не вернусь.
Со временем, от бравости духа не осталось и следа, ни одной живой души не встретил мальчик на своем пути. Только чайки иногда нарушали тишину и шуршание ив. Снова в сердце забралась грусть и страх перед неизвестностью. Приближалась осень, это чувствовалось в ветре, солнце не так грело, птицы не так пели.
Деревня оказалась скудна, в ней не дали ни крохи, тогда мальчик обошел её и воротился на поля, пошел в сторону заходящего солнца.
–Добраться бы до соседней, там переночевать, или до стога!
На полях раскинулись скудные стога, засуха погубила и траву на сенокос, и урожай. В деревню мальчик вошел поздно, рядом показался лес.
Никто не пустил его в дом переночевать, даже в хлев не пустили. Последний дом стоял на отшибе, под деревьями шла тропинка к нему, создавая своего рода туннель, мрачный и пугающий. Покосившийся забор мальчик перелез и вступил на застывшую грязь двора, направился к двери, проходя через деревянный, пахнувший скотом сарай.
Дикий вой раздался позади, сковав все движения мальчика, который не мог бежать от страха.
Шум скачущих лап оказался совсем близко, чтобы понять что произошло. Три озверевшие собаки накинулись на Егорку, таща его в разные стороны и скуля от злобы и наслаждения. Самая ловкая больно грызнула за руку, но мальчик вырвался на секунду и упал под стену сарая, свалившись в помойную яму. Он зарылся в отбросы с головой, оставив собакам самые мясистые места на пятках и спине, которые они принялись раздирать поочередно с радостным визгом.
Текла кровь из ран, теплая, запах её бил в ноздри псам, подбадривая их прыть.
Для мальчика – это был конец, текли слезы, боль уже не чувствовалась, холодная земля и страх сковывали все эмоции. Мальчик потерял сознание. Все смешалось, визг, кровь, нечистоты и страх, все обрушилось в пустоту.
Глава 11.
-Почти как одной крови! – повторил Григорий, – брат!
–Мои братья умерли, – сухо ответил ему мальчик, – их больше нет!
–Бедный мальчик! – утешься, теперь я твой брат! – он достал пятнадцати копеечную монету и показал мальчику.
–Видал? – у Егорки закружилась голова, голова закружилась и у спутника Григория, который стоял в сторонке и сверкал жадными глазами.
–"Вот бы выпить на эти пятнадцать копеек, а он всяким вшивым их раздает!" – подумал он, и обиженно сплюнул.
–Разве можно отказаться от пятнадцати копеек? Обижаешь! Тут никаких "но"! Бери!
Мальчик схватил монету, проверил её положил в карман.
–"Какой щедрый дядя" – подумал он.
–По рукам! – Григорий схватил руку мальчика и пожал её, закрепив их негласный договор о взаимопомощи.
–Как я уже сказал, мой дорогой мальчик, нам с другом нужна твоя помощь, мы уже большие с ним, для таких дел. Пойми, дело мелочь, тебе же тепло и уютно, и деньги уплачены! Мы гостеприимны, нам от этого удача! Пойдем уже! Время к вечеру!
Внутреннее предчувствие подсказывали мальчику – не идти, но такая удача! Но такая сумма в кармане – говорила об обратном! Такой азарт терять нельзя!
Возможно, мальчик полагался на свой опыт улепетывать в сложных ситуациях, на свою проворность и везение, и на этот раз, желание насытиться покорило чувство опасности. Так мальчик попал в лапы самого опасного чудовища.
За последнюю неделю мальчик сильно истощал, и сделался слаб и худ, ему попался удобный случай подработать, вместо планов отправиться в город ***, он отправился с незнакомцами к их съемной квартире. То, что квартира не их, а съемная он не знал, не знал, что они и не земляки ему вовсе, а чужие.
Чувство голода постоянно напоминало о близкой смерти. В такие минут жизнь человека всегда висит на волоске, каждая секунда промедление – утраченные силы и энергия. Истощаются скрытые силы, организм начинает увядать, словно росток без воды, отбрасывая лист за листом со своих веток. А душа человеческая хватается за любую возможность сделать свою жизнь лучше, вылечится, избавиться от страха голода и мучений.
Мальчик делил жалкие крошки на порции и подолгу держал их под языком, чтобы почувствовать вкус, вместо пустоты и безвкусного воздуха.
Все его богатство – кусок плесневелого хлеба в сумке, и две копейки в худом валенке, завернутые в тряпочку, грели сердце. К ним прибавилось ещё и пятнадцать копеек!
Он достал её и принялся любоваться, такой большой он никогда не видел! Она свела её о с ума, помутила его разум!
Согласиться – это так естественно.
–"Рискну" – подумал малыш, и осчастливленный, улыбнулся, положил монету во внутренний карман фуфайки.
Осенние ноябрьские дни придавали улице унылости и грязи, гряз расплылась по всему городу, превратив дороги в трясину, вязли люди, вязли проезжающие телеги.
Разруха и голод проникли в эту грязь, и вместе с ней жили, вместе с ней растекались до самого порога домов, затекали в подъезды, коридоры, проникали под дверные щели, и оставались в комнате навсегда, грязь затекала и забиралась в самие души людей, пачкая их, мажа в черноту. Война изменила людей, там где не было войны – людей изменил голод. Он искалечил их. Иных превратил в уродов, иных в юродивых.
Голод бывает разным. Кому-то не хватает пищи и воды, кому-то воздуха и надежд, кому-то не хватает жизни.
Глава 12.
Основную массу скитающихся и просящих милостыню составляли старики и дети.
Сначала их было мало, несколько десятков, затем – тысячи. Огромная серая масса бродила по деревням, городам, словно стая птиц перелетая с места на место в поисках счастья и тепла. Постепенно, не находя себе пристанища, стая их рассеялась, умерла и исчезла навсегда, оставив от себя лишь единицы выживших и мертвые трупы по обочинам дорог. Оставив лишь горькие воспоминания и грязь дорог.
В числе их, бродивших, был и мальчик Егорка.
Толпа шла к полям, рыть гнилую картошку. Обтесанные наспех и небрежно палки, служили орудием труда, и конечно же – голые руки.
Зима миновала, земля оттаяла так, что её можно было рыть. Земля не высохла, чернозем обволакивал ноги, мешал идти, мешал копать, он был мягким и липким, словно хотел всосать в себя, словно трясина.
Холодный весенний ветер сушил глаза, губы, грубую кожу лица, рук, но люди с головой врывались в землю, в грязь, находили, что искали. Серые тучи разгоняли весенние лучи, принося с собой надежду на возрождение, на будущее.
Из гнилой прошлогодней картошки лепили лепешки, толкли с водой, и на жалком костре жарили. Лепешки пахли гнилью и сырой землей, основным ингредиентом которая та и являлась.
Подошла очередь сиротки, он закинул на угли наспех слепленную грязную лепешку. Запахло плесенью, и через несколько минут он достал маленькую обугленную лепешку, теплую внутри и черную снаружи.
–О, как вкусно, – прошептал он, – такой вкуснятиной можно питаться всю жизнь!
–Скорее помрешь, или живот свернёт тебя в калач, – услышал кто-то слова мальчика и ответил, – все же, она гнилая… эта картошка.
–Но есть можно! Главное пропечь получше! – посоветовал старик.
–Можно рыть её, пока земля сырая, чуть подсушит, и лопатой не возьмешь! Как камень!
–И с собой не заберешь, эту дрязгу в кармане нести, что ты?!
–Все же, ненадежная еда.
–Могу рассказать, как нас прошлой осенью смотрящий гонял по полям, – предложил сытый мальчик, своим компаньонам. Угли в костре догорали.
–Пойду ещё наберу, а то догорит, – сказал старик, молча поднялся и ушел за хворостом в тощие посадки.
–Рассказывай, все равно здесь ночь коротать, а спать в стогу, нас сколько вон много, тысяча и более. Всем стогов не хватит, придется тесниться, а тесниться – блох больше, ох кусать будут!
–Блохи нам меньшая беда… – подхватил кто-то.
–Так слушайте, – воскликнул радостно сиротка! Слушайте!
Глава 13.
Все хорошее когда-нибудь заканчивается, и не только хорошее – исключительно все.
Утро для мальчика началось в одиноко стоящем стогу сена на поле. Погода стояла ясная, морозная. Сбор урожая закончился, упавшие колоски рассыпались по полю, никто и не думал их собирать – прорастут. Никто, кроме мальчиков, сбившихся в кучу, так было теплее спать. Ночи стояли холодные и влажные, пронизывающие холодом своим через лохмотья до костей. По утрам густой туман, перед зарей, вскоре рассеивался, после подъема солнца и падал росой, на голые ноги беспризорников.
Когда становилось достаточно светло, мальчики выползали из своих нор, из землянок, присыпанных обломленными ветками, из стогов, собирать колоски и упавшее зерно.
Тихо перебирая маленькими ножками километры по полю, стараясь не затоптать ни одного колоска, стараясь не погрузить ни одного маленькое зернышко неудачным нажатием маленьких пальчиков в грязь, набирали небольшие мешочки. Но ночам толкли камнями, и лепили мучные лепешки, которые к утру высыхали, которые служили хлебом для голодных и босых детей.
Так прошла неделя, другая, хлеба становилось все меньше, начались дожди, которые стали смывать колосья с полей, чернозем превращался в трясину.
Однажды утром, под дождь, мальчики собирали особенно большие колоски, которые плавали в лужах у полей, там где тянулась колея от телег.
–Прячься! – крикнул кто-то сзади, – прячься! – беспризорники кинулись в рассыпную, кто-то удрал в посадки, кто-то кинулся полем, через непролазную грязь.
Егорка не успел. Сначала он бежал, но остановился, как вкопанный, когда заметил, что на него несется галопом всадник на лошади. Время для мальчика куда-то ушло, ни остановилось, ни замедлилось. Сильный удар копытом в ногу отбросил мальчика в сторону. Сиротка прополз несколько метров, ища глазами спасения, собирая брюхом грязь, цепляясь маленькими пальчиками за упавшую траву, выдирал её с корнями, но полз.
Всадник развернулся и спрыгнув с лошади достал длинный и жесткий кнут, на конце которого была привязана металлическая гайка.
–Сейчас покажу тебе, как зерно воровать, щенок! – крикнул он, и сверкнул кнутом, гайка угодила ошеломленному мальчику прямо в висок. Лошадь визгнула, бесконечное пространство озарили искры, и мальчик упал в никуда, которое длилось очень долго.
Глава 14.
Жизнь, круг за кругом, играть заново, но не для нас. Она играет словно пластинка, только ноты меняются со временем, некоторые из них тускнеют, некоторые просыпаются детским криком, иные рыдают, иные смеются.
Хорошо там, где нас нет, ибо мы не знаем лучше другой жизни, чем свою. Каждый совершает поступки в согласии со своими понятиями о ней. И раз за разом поступки, когда-то жившего, даже незнакомого человека, могут повторяться другими людьми, каким бы ужасными они не были. Это говорит о том, что человек не меняется в сущности своей, не меняется его отношение к реальности, к страданиям других, в отношении к самому себе, что всегда найдется нравственный двойник человека в том, или ином выборе. И чем человек больше проживет жизней, а то есть, чем больше он прокрутит чужих судеб в голове своей, пропустит через свой мировоззренческий фильтр, тем более сострадательным он становится. Он научится ставить себя на место другого, каким бы то место не было, ему не стыдно почувствовать себя в шкуре даже самого бедного и жалкого человека на земле.
Мальчик очнулся в сырой землянке. Пахло листьями и землей.
–Пить, – произнес он, – в горле пересохло.
–Очнулся! Живой, – улыбнулся ему грязный мальчишка через ветки, – думали уж помер! Ты не шевелись, он тебе все отбил, все отколошматил! Живого места на тебе нет. Нам бы позвать кого, а некого! Придется своими лепешками с тобой делиться, на попей, – мальчику протянули жестянку, наполненную дождевой прохладной водой.
Все тело болело, в груди защемило, губы были разбиты, от удара кнутом по лицу расползалась гематома, которая наполовину затянула глаз мальчику. Он старался вспомнить, что произошло, но не мог, все вылетело из его головы, помнил только скачущую на него лошадь, и удар о землю. Остальное – темнота, иногда сны, бестолковые сны, бредовые сны.
–Скажи спасибо, что хоть зубы целы! Да живой остался! Он от тебя добрых часа два не отходил, лупил и лупил! На спине живого места нет, так что лежи на боку! Мы его теперь за версту чуем, наши дежурят, его высматривают, половина наших ушла, разбежалась после того раза. Ходить сможешь, так и мы уйдем! Нечего здесь больше делать, в следующий раз – убьет, и ничего ему не будет!
–Какое сейчас время? – спросил сиротка.
–Полдень уже, ты второй день валяешься без сознания, как этот дядька отошел от тебя, так мы тебя сюда и перетащили, присматриваем за тобой по очереди. Твои плюшки целы, мы их подобрали, а вот колоски тот дядька рассыпал по полю! Так и тряс, пока последний не вылетел. А потом, принялся за тебя! И ногами тебя давил, и кнутом, хотел коня на тебя натравить, а тот не пошел, чуть не скинул его, ну и удрал на нем! А мы спрятались, ели живые от страха, да он видать, устал! О нас забыл! Иные так и просидели до вечера, все мокрые от дождя, замерзшие. А ты крепись! Жизнь – одна.
–Спасибо вам, – произнес Егорка и уснул.
Когда он проснулся, у него разыгрался аппетит и он съел половину лепешки.
Ощупал лицо, заплывший глаз, едва дотянулся до изувеченной кнутом спины, смотрящий специально сдернул лохмотья и оголил кожу мальчика, чтобы кнут всегда достигал своей цели, поэтому голова оказалась ими прикрыта. Попробовал перевернуться, но тело не слушалось, засохшие раны стали лопаться, пошла кровь. Беспризорники принесли старого подорожника и обложили спину мальчика свежими листиками, так листики они меняли по несколько раз в день, отрывая вместе с кровью от ссадин.
Гайка оставляла глубочайшие синяки, сдирала кожу, сам кнут – борозды вдоль и поперек. От ударов сапогами затекли и опухли ноги, но сломаны не были. Ребра – целы, но помяты, грудную клетку пришлось расправить, она громко хрустнула, но встала на место, долго ещё напоминала о себе. Пальца оказались целы, губы разбиты ударом сапога. До зубов дело не дошло. Одна сломанная кость могла стоять мальчику жизни.
Снаружи лил дождь и мальчики прятались по землянкам и скирдам. Иногда сиротка просыпался, чтобы выйти в туалет, его приходилось аккуратно поднимать и выносить, так, как ноги его ещё не слушались, иногда он мочился под себя.
Так мальчик провалялся около пяти дней, пока еда не закончилась, пока ему не стало лучше и не пришла сухая погода. Время, на все эти дни словно застыло, а он, словно птенец вылупился из яйца, голый и беззащитный, потерявший свою грубую кожу и прыть.
Раны стали понемногу затягиваться.
Он заскучал, думы не думались, никакие мысли не приходили в голову, кроме, как о родном доме. Случившееся его опустошило, когда он смог полноценно ходить, ребята помогли ему. Наверное, он бы не рассказал обо всем матери, чтобы не волновать её, чтобы не беспокоить, предпочел бы молчать о своих днях на улице! Ни слова не проронил бы! Даже братьям своим бы смолчал, если бы только вернулся домой, но туда нельзя! Особенно в таком жалком виде!
