Дмитрий Каюшкин
Топор, парашют и летучие мыши
– Ну, шо, Митяй, – приговаривал на свой манер дядя Витя. – В чащу забуримся или по опушкам пошукаем?
– Конечно, поглубже, в чащу, все грибы там, – нетерпеливо отвечал я.
– А вот и мимо, – улыбался он. – Грибы нужно искать вдоль лесных дорог, просек, на опушках и вырубках, – поучал дядя Витя, открывая моему взгляду одну полянку за другой. – Любят беляки в траве прятаться. Им без солнечного света никак. Груздям, наоборот, нужна тень и сырость.
Складывалось впечатление, что лес приходится ему родным домом. «Относись к грибнице бережно, взял груздок, прикрой срез мхом или хвоей, не зарывайся в землю, словно хряк в поисках желудей», – врезались в память советы бывалого грибника. Меня он не жалел, слов не выбирал и разговаривал по-взрослому. Его советы и сухопарую фигуру с таким же вытянутым худоватым лицом я запомнил на всю жизнь, как и хваткие руки (с татуировкой на пальце) искусного сварщика, не раз выручающие меня с ремонтом привередливого мотовелика. А ещё чёрная кожаная кепка, моднячая по тем временам, которую он залихватски поворачивал козырьком назад, едва садясь за руль своего «мустанга»…
***
На поваленный ствол не присел ни один из нас. Старик молчал, отведя взгляд и стараясь избежать «глаза в глаза». А может так казалось, и встреча со мной была ему не то, чтобы в чём-то безразлична, а просто «побоку».
– Я ведь до сих пор, дядь Вить, помню твои умелые руки. И как ловко ты заварил пробоину в картере моего мотовелика. После я в этот лес гонял. По тем местам, что ты мне показывал. Без грибов ни разу не возвращался. И потом, в другие года, бродил по старым местам, знакомым угодьям.
– Было, – только и молвил старик.
– А нынче на эту срамоту и смотреть тошно, – я кивнул на взлохмаченную граблями грибницу. – Как думаешь, будущим летом грибы народятся?
– На…рать, – грубо сказал старик и вновь замолчал.
– Ты изменился дядь Вить. Нет, не внешне, – тут я, конечно, польстил.
– А ты шо, один такой умный? – взорвался старик. – Поживи с моё, перебиваясь с хлеба на воду. На государев пенсион. Думаешь, не вижу, шо на грабельки зыркаешь, да старого судишь.
– Да бог тебе судья, дядь Вить, – попытался «оправдаться» я. – Живи, как живёшь.
– То-то и оно, «как живёшь», – прорвало старика. – Люська, сучка, всю кровушку высосала. Дом добротный поставил, хозяйство какое-никакое, пока силушку не растерял. Кажно утречко, старая, в город на рынок прёт то яйца, то бройлеров тушки. Летом по ягодникам вместе рысачим на старом мустанге, – мотнул головой в сторону «Урала». – Морозец вдарит, калину с облепишкой бить пойдём, а послечко опять в город. Сейчас вот груздов с пяток вёдер возьмём – и на трассу торговать. Всё ей старой мало. Давай, Витюша, давай. Шоб не хуже, чем у людей. Деньги, деньги… Всю кровушку высосала. У, змеюка, – задвинул словцом сгоряча.
– Так, поди, сам выбирал. Если не ошибаюсь, в девяностых, ты уже в третий раз женился.
– С Люсьен, у меня ажно пятый брак, – важно подбоченился старик и вся злость на лице, будто улетучилась. – Вот и она, будь неладна, – снова сплюнул, кивая в сторону пожилой женщины, такой же долговязой и худой, выходящей из зарослей, с ведром груздей, граблями и банданой на голове.
– И чё прохлаждаемся, а, Витюшь, – певуче протянула женщина, кося на меня глазом. И будто почувствовав, что опасности не представляю, отчеканила стальным голосом: – Я за малинником пару мест програбила, пошевеливайся, выбирай грибочки, да ехать пора.
Старик вздрогнул, вскинул подбородок и вперил тяжёлый взор на супружницу, да так, что на мгновение мне почудилась молния, сверкнувшая сквозь катаракту подслеповатых глаз. Его рука, сжимающая черенок, напряглась, костяшки пальцев побелели, кисть задрожала… И со всего размаху как долбанёт граблями по берёзе. Люсьен в испуге отскочила, едва увернувшись от осколков деревянных зубьев. Обломком черенка старик запустил по ведру, но промахнулся, и молча, не прощаясь, поковылял к своему «Уралу», невзначай шаркнув камуфляжем по моему плечу. Подхватив свободной рукой ведро мужа, Люсьен неловко, вприпрыжку, перескакивая через пни и сучья, заспешила вдогонку.
Ещё несколько минут стрёкот тяжёлого мотоцикла слышался где-то вдали, постепенно затухая. Мне же оставалось поспешно покинуть участок леса с разорёнными грибницами. Сказать, что настроение круто изменилось в сторону негативного или, наоборот, нежданная встреча добавила оптимизма, я бы не решился. Скорее, было над чем задуматься…
Во-первых, дядя Витя в свои восемьдесят с хвостиком внешне выглядел ещё довольно крепко, хотя и сообразно возрасту, а самое главное, был жив-здоров. Во-вторых? Во-вторых, время неумолимо приближалось к полудню, и на небосклоне, свободном от утренней дымки, также неуклонно поднималось к зениту светило, пронзая лучами изумрудную толщу сосновых лап, рассыпаясь бликами в редких каплях росы, зажигая яркими красками и без того багряно-золотистую листву. В-третьих? В-третьих – я всё-таки здесь, в ЛЕСУ! Он бодрил, окрылял. Игрою цвета и тени, отсекая шелестом листьев зачатки уныния и тоски. Раздумье и мечтательная отрешённость? Пожалуй, да. Но, не более.
***
Накатанная просека вскоре вывела на залитую солнцем широкую поляну. Обрывки былых воспоминаний рисовали в голове пару кирпичных коттеджей с остроконечными башенками на флигелях, вокруг строений – каменные заборы, уходящие вглубь леса. Сейчас домов прибавилось, таких же помпезных и вычурных. Широкая грунтовка со стороны села разбегалась перед поляной веером к каждому из домов. Но середина поляны оставалась свободной от строений и даже похорошела за счёт посаженной чьей-то заботливой рукой молоди из пушистых сосёнок и стройных, словно на выданье, красавиц-берёзок. Обычно чужаки стараются обходить стороной подобные владения нуворишей, а спешащие мимо поляны навороченные джипы с тонировкой на стёклах и вовсе не притормаживают, сходу влетая в распахнутые ворота и прячась за высокими заборами. Потому и грибам среди поляны – полное раздолье. Сыроежки, маслята, подберёзовики – разноцветные шляпки мелькали в пожухлой траве на каждом шагу. Похоже, никому не было до них дела. Исключением не являлась и моя, случайно забредшая в чужую вотчину персона.
Широченная, в полгектара, поляна обрывалась долгой и отвесной песчаной кручей, подножие которой омывали прозрачно-бирюзовые воды стремительной речушки. Это сейчас можно сверху любоваться зеркальным песчаным мелководьем от берега до берега, редкими галечными косами, шумными перекатами. Рыбаки и поныне местами находят броды в поисках богатого улова. Ведь всем известно, что самая крупная рыба клюёт именно на противоположном берегу. А бывало весной, во время разлива, речка показывала свой норов, подмывая берега и закручивая в глинисто-кипучих водоворотах выдранные с корнем деревья.
На той стороне, в низине… Нет, ещё не время насладиться увиденным. Удаляясь вдоль кромки обрыва от обжитой поляны, я спешил вновь остаться наедине с лесом и лишь тогда дать волю нахлынувшим эмоциям. Пара сотен шагов, и кирпичные творения человеческих рук скрылись за стеной сосновых великанов, постепенно растаял в лесной глуши и лай сторожевых собак вместе с отзвуками музыки и голосов. Перешагивая через мощные извилистые корни, хищно торчащие крючковатыми щупальцами над обрывом, я наконец-то замедлил ход и остановился.
Разве что с райским блаженством можно сопоставить отдых в лесу. Прислонившись спиною к широкому стволу сидеть на краю обрыва, держа в руках колпачок с ароматным настоем шиповника из походного термоса, и ощущать свою сопричастность к безбрежной природе. Вдоль всей вершины крутоярья неприступная стена хвойных великанов, а внизу, там за речкой, раскинулись на десятки вёрст лиственные леса, расцвеченные тончайшей кистью незримого художника. Наслаждаться осенними контрастами между радужной акварелью земного и нежно-дымчатой лазурью небесного можно бесконечно. Посреди буйства красок взгляд застывает на едва различимой тёмной точке. Она скользит высоко над лесом, один круг, другой, плавно приближаясь и приобретая очертания гордой птицы с широко расправленными крыльями. Ни единого взмаха, хищно загнутый клюв, распахнутые веером хвостовые перья, едва различимые белые пятна под крыльями. «Не может быть! – кричит разум. – Беркут! Одинокий скальный орёл – символ величия и благородства!». Не могу поверить в увиденное чудо и даже на мгновение зажмуриваю глаза. В тот же миг чувствую, как тело взрывается мельчайшими частичками, пронзает тугую кору, сливаясь с древом, мыслящими ручейками струится, разносится по корням, ветвям, иглам, отрываясь от них, перекидывается на ближайших сородичей. Ещё мгновение, и тебя нет. Есть только единое одушевлённое пространство, наполненное благоговением и всепоглощающей любовью. Среди этого божественного покоя нет места мирской суете и тревоге. И ты – его неделимое целое, которое дышит, осязает… И вот уже паришь в поднебесье, расправив мощные крылья, понимая, что гордая птица – это тоже ты, и острый орлиный глаз – это также и твоё всевидящее око. Сейчас оно устремлено вниз, сфокусировано на дальней лесной заимке, вокруг которой происходит что-то, вызывающее беспокойство и тревогу… С оглушительным надрывом визжат пилы, под жуткий, леденящий душу хруст ветвей валятся вековые сосны. Многотонные трелёвочники, беспощадно насилуя гусеницами земную плоть, волокут стальными тросами обнажённые стволы, сминая и перемалывая на своём пути всё живое, оставляя за собой безжизненную пустыню. Чуть в стороне заметны два силуэта, один из них прижимает к груди маленькие грабельки. Это – дядя Витя и его Люсьен.
В глазах старика блеснула слеза…
Я встрепенулся и резко открыл глаза. Опрокинутый на колено кипяток, обжигал сквозь джинсовую ткань. Внизу, под обрывом, монотонно шумела вода, всё также искрился красками пойменный лес, где-то над головой беспокойно шуршал запутавшись в сосновых лапах непоседливый ветерок.
Что же было мгновение назад? Иллюзия, божественная фантазия? Иное, неподвластное разуму? Хочется верить последнему. Я вскинул голову и тут же, прячась от ярких лучей, приложил ладонь ко лбу. В бескрайней синеве, удалялась, постепенно исчезала тёмная точка.
***
К полудню от утренней свежести остаются лишь воспоминания. Сосновые боры – в большей степени можно отнести к светлым лесам. Не исключено, что благодаря густому подлеску сумрачные чащобы и влажные теснины где-то и встречаются, но сейчас вокруг ясно и просторно. Кроссовки мягко утопают во мху, угасающие таёжные травы растеряли свою былую силу, и уже ничто не путается в ногах, не заставляет продираться сквозь заросли, смахивая с лица бесчисленные шелка паутин. В сентябрьском лесу дышится легко, свободно, нет и в помине изнуряющего летнего зноя, не утомляет глаза рассеянный свет, и если утренняя осенняя прохлада и напоминает о себе, то всего лишь распахнутой курткой и едва заметным живительным ветерком.
Но как же быть с мыслями? Они никуда не исчезают, навязчиво преследуя и беспокойно теребя душу. Неужели и здесь, в этой звенящей тишине и божественной красоте, будет зловеще грохотать техника, станут плакать и валиться деревья, а дьявольские помыслы дельцов, истребляющих лес, ведущих хищническую и варварскую заготовку древесины, вновь заслонят заверенные массивными гербовыми печатями постановления о так называемых «санитарных рубках». Неужто и здесь, среди грибниц и мхов, среди благородного подлеска из калины, ольхи и молодого березняка, на месте пока ещё виртуальной деляны, обоснуются на десятки, а то и сотни лет горькая полынь и жгучая крапива. А по соседству с ними, проникая вглубь леса, жадно захватывая новые владения, с чувством собственного превосходства, выдавливая любую другую поросль, поселятся коварные чужестранцы-пришельцы борщевик и клён.
И эта картина вовсе не сюр, а самая, что ни на есть настоящая реальность сегодняшнего дня. В подобное не хочется верить. Надежда на торжество разума? Но разве она нас когда-нибудь покидала? Абсурд и реальность сегодня смешались настолько, что отличить правду от вымысла, явь от химеры, желаемое от действительного – порою нелегко. Одним – от недостатка ума и знаний, другим заслоняет разум оголтелая пропаганда, ну а кому-то просто хочется слепо верить в старые добрые истины. А может, стоит чуть меньше зависать в любимых гаджетах, погружаясь в виртуальное пространство и забывая, что настоящая жизнь ещё есть, и она рядом. Только оторвись от экрана смартфона, нажми кнопку «выкл» на любимом «ящике», подними голову, шагни за порог… Глядишь, наступит просветление, и кое-кто, не без подсказки высших праведных сил, наконец-то осознает не только бесконечное величие и добродетель, но и трепетную хрупкость окружающего мира…
Грустить в лесу не принято. Да и не получится, при всём желании. Справа раздаётся дробный стук дятла. Тут же взгляд скользит вверх по оранжевым чешуйкам стволов, высматривая среди ветвей красное подбрюшье и алую шапочку возмутителя спокойствия. Не разглядеть ни одного, ни другого, а дробь не прекращается, где-то здесь, совсем рядом. А вот и он – санитар леса. Только вовсе и не пёстрый, а едва заметный – серо-зелёный. Его так и называют седым или седоголовым. Главное не спутать с зелёным дятлом, уж очень схожи. У самки седого красной шапочки нет и в помине, разве что у самцов можно разглядеть красную точку на голове, и маскируются оба мастерски, ничем не выдавая себя и сливаясь окрасом с листвой и древом. Вроде бы и мелкая, совсем незначительная частичка живого многообразия, всего лишь птаха, но не простая – краснокнижная!
Удаляться от обрыва вглубь леса не хочется. То и дело бросаю взгляды за речку, на пойменный лес и не могу оторвать глаз от его разноцветной палитры. Однажды я набрался смелости, перешёл речушку вброд и вклинился в дремучие чащобы. Вот только покорить низинную пойму не удалось. В основе лиственного леса – осины и тополя, изредка встречаются островки березняков и одинокие сосны. Подлесок неприветлив: густой, колючий, цепкий. Продираться сквозь щетинисто-колкую стену облепишника и боярышника, калины и тальника под силу не каждому. Подошвы хлюпают в топком месиве опавшей листы и гниющей травы, ноги вязнут, цепляясь за ползучие лианы. Разорвать их руками едва ли под силу, если только рассечь точным взмахом острого клинка, тучи комаров и мошки облепляют открытые участки тела, и… хвощ, море первобытного хвоща, метровой высоты, как в самом настоящем мезозойском лесу. Или палеозойском? Впрочем, какая разница. Но гибкая стена из вертикальных зелёных трубок хоть и поддаётся напору, клонится, гнётся, местами ломается, тем не менее, притормаживает наступательный порыв.
Спрашивается, к чему испытывать судьбу? А как же грибы? Какой грибник откажется побывать там, где не ступала нога конкурентов. Может я в своих исканиях и не добрёл до кладезя лесных богатств, но из тех, что попали в мою корзину, внимания заслуживали лишь немногие. Болотные подберёзовики, белые волнушки, многочисленные маслята, практически под каждым из редких хвойников, и бесконечные грибницы осинового груздя (он же островной и тополиный). Вот где в одночасье можно утолить жажду грибной наживы. Нет, такие дары хоть и радуют многих грибников, но истинного удовольствия лично мне не приносят. Да и лес – непроходимый, сумрачный, с болотным смрадом явно не добавляет оптимизма.
***
Пожалуй, так и продолжу с высоты крутоярья любоваться осенними красками лиственного леса, но свой, сосновый, всё же роднее и ближе. Тем более, вновь передо мной опушка, окаймлённая приветливым золотистым березняком. За ней – рукотворная полоса хвойников, сомкнутыми рядками, плечом к плечу, возрастом четвёртый-пятый десяток, уже и молодью не назовёшь. Сердце забилось учащённо. Предчувствие бывалого грибника не подводит. Первой расщедрилась на подарки престарелая берёза у самого пригорка, расщеплённая молнией на три ствола. Если два из них так и торчали безжизненными обугленными головёшками, то на третьем, грозящем вот-вот обрушиться, по-прежнему ещё свисали некогда плакучие ветви с медленно опадающими под редкими порывами ветра желтоватыми листьями. Под берёзой я и приметил пушистый груздочек. Рядом – с пяток бугорков, прикрытых опавшими листочками.
Ох уж эти пушистики, усеянные тончайшей бахромой!
Ну, здравствуй, первый из первых, редчайший из редчайших, лучший из лучших! Мимо не пройду ни за что! Передо мной настоящий мокрый груздь. Причём, и «настоящий», и «мокрый», и «сырой» – это все ему присущие имена, а микориза – конечно же, с берёзой. «Первый» – категория официальная, не так уж и много грибных пионеров: разве что, идущие следом белый и рыжик. Пожалуй, тройку можно и замкнуть. Редчайший? А то! Уж он не балует нашего брата, может где-то и произрастает в изобилии, но только не в здешних сосновых борах, да лиственных лесах. Без сомнения – и лучший! Особенно в холодном засоле. Хоть и проигрывает по крепости сухому груздю, но для него это не главное, потому и не стоит экспериментировать с выкручиванием, а лучше подрезать ножичком и перевернуть красавчика шляпкой книзу. Лёгким холодком и влагой обдало подушечки пальцев, недаром, что «мокрый». Блеснул перламутром свежий срез! Полая ножка, а по краям нежные, едва-едва заметные, переливы жёлтого, зелёного, розового. И запах, чуть уловимый, с узнаваемым ароматом утренней росы и весенних первоцветов. Нежная бахрома шляпки щекочет задубелую кожу ладони…
Достойный экспонат в моей палитре лесных даров! К тому же не один, и все как на подбор – чистые, душистые, сочные. Ради таких вот мгновений и находок и затеян мой лесной вояж. Кажется, сбываются мечты, безбрежной благодарностью к природе наполняется душа. И чувство восторга, воздушное, лёгкое, рвущееся наружу. Хоть внешне и сдержанное. Лишь улыбаюсь. Хорошо, что сейчас один, вокруг никого, иначе неизвестно, как восприняли бы улыбку одинокого грибника случайные встречные. И не каждому ведь объяснишь, что причина блаженного удовольствия – всего лишь хрупкий груздочек. Восторг не может длиться бесконечно, на смену приподнятому настроению приходят присущие каждому путешественнику прагматизм и обстоятельность. Ещё раз беру в руки мокрый груздь и скрупулёзно осматриваю со всех сторон. Без сомнений – бахромчатый или бахромистый, опушённый не только по краям, но и по всей плоскости шляпки. Эту особенность груздя узнал сравнительно недавно. Оказывается, настоящий груздь – един в трёх видах. Настоящий, бахромчатый и водянистозоновый. Разницу между первыми двумя заметить можно едва ли. Скорее всего, она условна и во многом зависит от возраста гриба. Да и так ли важно, насколько бахрома покрывает шляпку, сплошь или по краям. По поводу третьего – отличия более чем разительные. Они-то и явились спусковым крючком моего прошлого изыскания. Однажды в приобском лесном массиве, недалеко от озера Петровское, в сырой низине, густо поросшей папоротником, я наткнулся на внушительную грибницу настоящих груздей. Вот где они оправдали своё историческое название – росли не только грудами, грибница протянулась на десятки метров, расширялась, уходила вдаль. То, что это были именно настоящие мокрые грузди – сомнений не возникало. Влажная белая чуть воронковидная шляпка, опушённая поверхность, размеры от самых маленьких до столового блюда. Настораживало одно – заметно выраженные зональные круги по всей поверхности шляпки и хрупкость, чуть более обычного. В горячем засоле тот самый груздь ничем особым себя не проявил. А может в том-то и ошибка, что засол был горячим? Но над идентификацией малознакомого груздочка пришлось потрудиться. Интернет тогда ещё только нарождался, и местные справочники, в первую очередь наши – алтайские, «скромно» умалчивали о неизвестной для меня разновидности. Лишь спустя несколько лет, в одном из справочников промелькнуло название «водянистозоновый» или «водозональный». Все его нынешние фото, описанные видимые и невидимые признаки, места произрастания – полностью укладывались в мою картину.
И ещё несколько строк о благородном семействе настоящих груздей. Их бахрома частенько окрашивается в жёлтый или коричневатый цвет. Причиной могут быть как погодные условия (будь то дожди либо засуха), так и условия произрастания. Что, впрочем, вовсе не влияет на вкусовые качества. А вот наличие у настоящего груздя ещё одного собрата и тоже высшей категории – забывать нельзя. И зовётся он жёлтым груздем (не путать с лиловеющим)! Но об этом уж как-нибудь в следующий раз.
***
Сейчас я стою перед выбором. Штурмовать рядки хвойных посадок или всё-таки обойти их? Тем более, могучий бор остался за спиной, а рукотворный сосновый молодняк, обрывается пастбищными угодьями, за которыми золотятся березняком холмы и взгорья. Дно корзины уже покрыто лесными дарами. Добавлю, пожалуй, ко всеобщему ассорти веточку багряной калины с гроздью ярко-красных тугих плодов. Минута-другая, «великодушно» дарованные красоте и эстетике, не решают возникших сомнений. Истинный грибник, возможно, поймёт причину раздумий. Хвойный молодняк – это в первую очередь маслята и, конечно же, рыжики. Если встречей с первыми любопытство удовлетворено, то перед царским огненным деликатесом устоять ну просто невозможно. «Ради него не жалко ни времени, ни сил», – подумал я, скосив глаза на циферблат ручных часов, и, раздираемый соблазном выбора, перенёс взгляд вдаль.
Осенний березняк таит ничуть не меньше загадок. И главная из них лишает покоя каждого безустанного грибника, от мала до велика. Кому не хочется сентябрьской порой быть первым на безудержном «празднике жизни», на грандиозном лесном пиршестве?
Так в чём причина неукротимости горожан и сельчан, дилетантов и профи, рвущихся в берёзовый лес? Ответ очевиден и прост. И сопоставим, разве что, со знаменитостью и популярностью этого гриба! Ну, конечно же, опёнок! А вот узнать, пришла ли беспокойная пора неугомонных опят, началось ли триумфальное шествие несметных полчищ, атакующих берёзовые пни – ещё только предстоит. Потому и несут ноги вперёд, минуя заманчивые хвойники, луговины, прямиком в гущу колков, к подножию манящих взгорий. А хвойные рядки подождут, всё равно, возвращаясь обратно, их не миновать. Останутся ли силы утолить любопытство? Время покажет.
Разгадать загадку, связанную с массовым одновременным появлением опят, пытались многие. Какими только предположениями, версиями, фактами не пестрят справочники и всезнающая сеть. И уже неудивительно, что каждый последующий год, словно в насмешку, опровергает ранее озвученное или написанное. Резкие перепады ночных и дневных температур, первый нежданный морозец, долгоиграющие моросящие дожди… Да, они наиболее часто становятся раздражителями и поводом для рождения опят. Но чаще – просто так, без видимой причины, будь то при тёплой солнечной погоде или влажной осенней хмари, вездесущая братва очередным безмолвием заявляет о себе: «Мы пришли, а-у, грибники, где вы?» Согласен, несколько погорячился. Звать никого не надо, кони уже давно бьют копытами в стойлах, звенят в предвкушении своей значимости оцинкованные баки, тазы, вёдра, шелестят и скрипят ивовыми прутьями плетёные корзины, глухо постукивает боками разноцветная пластиковая тара…
И всё же, без чудодейственной воли Леса, подобные метаморфозы не происходят, балует его лесное величество грибника, словно малое дитя – «чем бы ни тешилось…». Но там, где балуют – бывает, строго и наказывают. На моей памяти за последнее десятилетие сентябрь в лесу дважды лишал грибников радости встреч с опятами. Пусть не везде, не во всех берёзовых массивах, но было. И это ли не звоночек? Хоть пока и негромкий, но достаточно показательный.
Входит ли в мои сегодняшние планы грибной осенний «чёс»? Скорее, нет. Желание быть первым, застать берёзовые пни, усыпанные не только едва заметными шляпками-гвоздиками, но и в обрамлении бархатного купола уже несколько подросших опят, придаёт азарта и движет навстречу неизвестности. И сегодня, похоже, мой день! Ближайший пенёк на склоне косогора благородно ощетинился полукруглыми шляпками, едва раскрытыми, тугими, чуть влажноватыми. Нет, на плотной ножке ещё незаметно белой юбчонки, она скрыта глубоко под шляпкой и распустится чуть позже. А сейчас овальные пятачки хороводят вокруг пня, пританцовывают на самой его макушке, кружась в плясовой, разбегаются в стороны. И вот уже следующий пенёк капитулировал перед штурмующей дружной братией. Иначе как везением, подобную картинку назвать не могу, сбрасываю рюкзак, прицеливаюсь через глазок телефона, и серия едва слышных щелчков пополняет грибную фотоколлекцию. Впереди вижу ещё с десяток пней. Неужто и они выбросили белый флаг перед стремительным натиском завоевателя? Азарт гонит вперёд, нетерпение нарастает. Но, никаких следов, даже намёка на грибочки… Голые пни… Прошуршала где-то рядом полёвка. Издалека, со стороны деревни, донеслось протяжное му-у-у. Порывом усиливающегося ветра встряхнуло сидящую на ветке обнажённой берёзы одинокую ворону. Та в ответ недовольно каркнула, забила крыльями, и тут же снова вонзилась когтями в толстый сук.
Карабкаться по взгорьям и косогорам – удовольствие не для каждого. Не легче и спускаться, особенно по северному склону. Подошвы скользят по склизкому грунту, обутые в кроссовки ноги то и дело норовят вырваться вперёд, опережая остальные части тела. От падения на пятую точку уберегают лишь цепкие руки, успевающие в последний момент крепко ухватиться за ближайшие ветки кустарника. И только внизу, стиснув губы, молча взвыть от вонзившихся в ладони острых иголок незамеченного впопыхах шиповника.
Опят больше нет, нигде, по крайней мере, в ближайшей округе; сколько ни всматривался в каждый пенёк – ни намёка на присутствие грибочков. «Ну что ж, пора возвращаться, – пульсирует в голове. – Поймать удачу за «хвост» довелось нынче не раз», – вспоминаю события последних часов, доставивших не только эстетическое наслаждение, но и глубокое моральное удовольствие.
Бегло-бегло перебирая уставшими ногами, едва ли не скатываюсь с косогора на просёлок, и краем взгляда успеваю зацепиться за едва заметный гриб у самой дороги. «А вот это уже любопытно! Грибочек-то непростой!» – тут же отмечаю про себя, фиксируя находку опытным взглядом. Присаживаюсь рядом и неспешно счищаю прилипшие сухие травинки на оливково-бурой шляпке, подрезаю ножиком под корешок и переворачиваю. Срез ножки враз тускнеет, переходя от светло-серого к темноватому и покрываясь жгучей синевой. С любопытством смотрю на красно-оранжевую мякоть под шляпкой, на глазах синеющую под надавливанием пальца. Некоторое время изучаю мясистую ножку, покрытую сетью извилистых бордовых линий, ярких и заметных по всей длине и запутанных в беспорядочный клубок у основания. «Хоть ты и мудрёный, но мы когда-то встречались, дружок!», – успеваю произнести вслух, словно старому знакомцу.
***
«Дзинь-дзинь», – резкий дребезжащий звук заставляет вздрогнуть и освободить проезжую колею. Рядом со мной притормаживает и останавливается велосипед с двумя юными пассажирами. Тот, что помладше, лет семи-восьми с виду, спрыгивает с багажника, придерживая у самой груди пластмассовое ведёрко, наполненное доверху маслятами. Старший лишь наклоняет велик на бок и убирает ногу с педали на землю.
– В лес, за опятами? – сходу выпаливает младший. – А их нынче, дядь, и нет. Мы уже всё облазили, пусто. Надо в пойму идти, там маслят полным-полно, – гордо показывает на своё ведро.
– Ну, сначала, здравствуй! – приветствуя, поочерёдно протягиваю каждому руку и ощущаю в ответ крепкие рукопожатия.
– Меня Костька зовут, а он – Мишка, – младший кивает на менее разговорчивого товарища. – Мы местные, каждый уголок в этом лесу знаем. Сегодня все с пустыми вёдрами возвращаются, вот и вам не повезло, – продолжает тараторить без остановки, кивком подбородка указывая на моё пустоватое лукошко. – Баб Зина сказала, что нынче опята поздно народятся. Пошли за нами, покажем, где маслюков набрать…
С моего лица не сходила улыбка. Пацанёнок не умолкая продолжал тарахтеть про речную пойму, про юркого ужа, которого они там поймали, чтобы дома напоить молоком, и который ускользнул у Мишки из кармана, про тьму-тьмущую грибов, до которых «ни в жисть» не добраться через тамошнее болото… Я слушал Костькину простодушную болтовню и делал удивлённые глаза, периодически восклицая:
– Да ну, не может быть! Вот это да!
При этом лишь распалял собеседника, давая ему повод лишний раз блеснуть смекалкой, «неиссякаемыми» знаниями и опытом. Глядя в его бесхитростные горящие восторгом глаза, я будто вновь и вновь погружался в собственное беззаботное детство… И это уже не он, а я, подпрыгивая на ухабах, гоняю на велике по лесным дорожкам, наедаюсь «от пуза» приторно-сладкой бояркой, торопливо срываю с веток кислые-прекислые, лопающиеся в ладошках плоды облепихи, а после, отпробовав, фыркаю и кривлюсь, смешно зажмурив глаза и сморщив нос. Непритворно восхищаюсь россыпью маслят под ногами, и, ползая на четвереньках, едва успеваю подрезать ножиком, чтобы потом, обследовав каждую пядь грибницы, горстями ссыпать лесные дары в потёртое ведёрко. А заполнив доверху, важно вытираю липкие окрашенные ладони о собственные штаны, забывая, что дома в очередной раз придётся выслушивать сварливые бабушкины причитания и нравоучения, пропуская их меж ушей и прячась за широкую отцовскую спину…
– Ты этот гриб не бери, – размеренный и рассудительный голос Мишки, вывел меня из раздумий.
Следом умолк и Костька, оборвав на полуслове свой содержательный монолог.
И старший и младший настороженно уставились на гриб, который я так и не выпустил из руки. Костька, похоже, только сейчас заметил его.
– Точно, точно. Выбрасывай. Это сатанинский, – тут же произнёс он.
– Наши в деревне предупреждали, что нынче они появились, – продолжил Мишка, раньше их не было.
– Вот даже как? – я притворно сделал удивлённое лицо. – А с чего так считаете?
– Ну как же, вон, видишь, посинел.
– Все наши говорят – сатанинский, ядовитый.
– Это, мальчишки, съедобный вкусный и благородный гриб. А называется он дубовик. Или ещё поддубовик, – пришла моя очередь удивлять собеседников.
Пацаны недоверчиво смотрели то на меня, то на гриб.
– Его ещё можно спутать с оливково-бурым моховиком. Кстати, тоже съедобным. Вот чем они схожи, так это синевой на срезе и сломе, – тут же отломил кусочек от шляпки. На наших глазах светлая мякоть гриба окрасилась в синий цвет. – Но шляпка у моховиков никогда не бывает снизу красноватой, – продолжил я, сознавая, что своими речами могу окончательно запутать мальчишек.