Дмитрий Гартвиг
Чёрные крылья
На секунду Саблин осёкся, с усилием сглотнул, продавливая вниз, в бездонный пищевод, тугой комок, вставший в горле.
– Отец не прожил и месяца, – продолжил он совсем другим голосом. – У него в последнее время перед тюрьмой начались какие-то проблемы с сердцем. Ничего серьёзного, просто возраст брал своё. Но там, под ледяным сибирским ветром, на голоде и холоде, под дулами винтовок надзирателей… Нам даже не прислали тело. Просто справку, что, мол, заключённый номер такой-то, также известный как Саблин Михаил Петрович скончался во время пребывания в трудовом лагере номер четырнадцать. Мать с горя чуть в петлю не залезла, я буквально едва успел её вытащить. Она очень любила отца. А потом, в один день к нам пришли пятеро из его команды. Все они поклялись, что в память о том, что сделал мой отец, они никогда не оставят нас в беде и исполнят любую просьбу, даже если это будет стоить им жизни. Так они отдавали свой долг. И, как ты уже мог понять, одним из тех пятерых был Олег.
– А остальные четверо? – уточнил Джеймс, гася сигарету прямо об стену. – Что с ними?
Саблин пожал плечами.
– Не знаю. Все как один сгинули в тот же год, когда умер отец. Только Олег остался в живых. Не знаю почему, то ли удача, то ли просто соображал лучше и в пекло не лез. А может, те четверо просто сбежали, наплевав на все свои обещания, хотя это и маловероятно. Я бы узнал, если дело обстояло именно так. В любом случае, в моём распоряжении остался только Олег. И знаешь, его скромная персона сильно помогла мне, когда я ушёл в Сопротивление. С помощью меня Суслов получил ещё один, как казалось, подконтрольный лично ему канал контрабанды. Ошибся он лишь в том, что это был не его канал, а мой. Личный. Олегу всегда было с высокой колокольни плевать на Суслова, на Чёрную Армию и на всю эту партизанскую чехарду. Он просто хочет выжить. И именно поэтому мы обратились к нему.
– Хочешь сказать, все остальные нас бы выдали, а этот – нет? – продолжил сомневаться Джеймс.
– На все сто процентов. Они мне ничем не обязаны, а многие вообще работают непосредственно на Суслова. Про мою же связь с Олегом знают все, кто хоть как-то подвязан в криминальной среде республики. Если он меня выдаст – ему не жить. Его просто сгноят в ближайший же месяц.
– Почему?
– Потому что, – Валерий сурово глянул на американца. – Кровные клятвы – единственное, что осталось святого на руинах России. Если ты не считаешься с ними, перестают считаться с тобой. И судьба тебе уготована хуже, чем «петуху» в трудовом лагере.
– Чем кому? – переспросил Джеймс.
– Пассивному гомосексуалисту, – не скрывая злорадную ухмылку, объяснил Саблин.
– Ну хорошо, – Джеймс поднял руку в знак согласия. – Тогда, почему бы ему просто не сдать нас тем же японцам? Или людям Матковского?
– Насчёт кэмпейтай я думаю, что уже всё объяснил. Живыми от этих мясников не выходят. А насчёт Матковского, то тут ты взял очень круто, – присвистнул подпольщик. – Скажи ещё, сдать самому Жукову лично в руки. Матковский – ни разу не друг японцам, это знает почти каждый. Он лишь создаёт видимость сотрудничества и послушания, при этом чуть ли не в открытую снабжая Сопротивление информацией, оружием и людьми. Его молодчиков из РФП даже с охраны границы сняли пару лет назад, потому что те чуть ли не за руку здоровались с диверсантами Чёрной Армии и контрабандистами, свободно снующими туда-сюда.
– Почему же его тогда не уберут? Насколько я понимаю, у вас в стране считается, что незаменимых людей не бывает, и японцы это убеждение всецело разделяют, – закономерно поинтересовался Джеймс.
– Вот тут ты ошибаешься, – усмехнулся Саблин. – Матковский – это старый и хитрый лис, который за годы руководства оккупационной администрацией завязал все ниточки власти на себе, поставив на все ключевые посты в республике полных ничтожеств, по сути, лично контролируя всё: от отрядов местной полиции и до поставок сырья в империю. При попытке метрополии снять его с должности, всё, так называемое, государство рассыплется, словно карточный домик. А после недавнего обрушения Токийской биржи, для японцев это станет катастрофой.
– То есть, в Олеге ты полностью уверен. Хорошо. А в Олесе?
Джеймс прекрасно понимал, что нажал на больное место. Однако реакция Саблина его удивила.
– В ней тоже, – голос Валерия ничуть не изменился. – Она, как бы это со стороны не казалось, достаточно порядочный человек, к тому же – опытная контрабандистка. Тем более, её, как и Олега, сдерживает то, что даже если я окажусь в лапах военной полиции, им от кэмпейтай живьем тоже не уйти.
– Что у тебя с ней? – Джеймс беспардонно закинул ногу на ногу и потянулся в карман за ещё одной папиросой. На этот раз, к досаде американца, портсигар оказался пуст. – Не думай, что я лезу не в своё дело, но… Если это дела сердечные, то не помешают ли они нашему предприятию?
– Не помешают. Дело давнее, к тому же, она сама предпочла двадцатилетнему юнцу многоопытного Олега, – Валерий улыбнулся. – Пора собираться, Джеймс. Для нас обоих ночь будет очень долгой.
Мужчины встали и неторопливо, отряхиваясь от сухой старой пыли, покинули конспиративную землянку контрабандистов. Короткий световой день уже давно кончился, и над необъятными тюменскими лесами ярко светил белый диск полной луны.
* * *
– Всё готово?
– Вроде, да, – неуверенно ответила Олеся.
– Так вроде, или готово? – не унимался Саблин.
– Да готовы мы, готовы, – раздражённо ответил Олег за свою супругу.
– Точно всё проверили? Лыжи, винтовки, провизия… – начал было перечислять Саблин, но Олег грубо его прервал:
– Валер, ты идиот или прикидываешься? Ты ещё поучи отца ругаться. Я этим занимаюсь уже почти пять лет. Всё мы взяли, я лично проверил.
– Джеймса проинспектировал? – Валерий никак не мог успокоиться.
– И американца твоего тоже проверил. Всё у него хорошо. Да не переживай ты так, что с ним будет? Небось в ЦРУ не печенье сидел перебирал, на лыжах ходить умеет. Умеешь же, Джеймс? – крикнул Олег, повернул голову к разведчику.
Джеймс утвердительно кивнул.
– Так что, вот. По сути дела, готовы отчаливать, ждём только команды, – Олег сморкнулся и утёр нос толстой варежкой, не выпуская из руки лыжную палку.
Всё троица, которая должна была перейти через границу, уже стояла на лыжах. Джеймс, стрельнувший у кого-то завернутую в газетку махорку, несмотря на близость к границе, бесстрашно дымил. Его беспокойство выдавали лишь неугомонные руки, которыми он то и дело исполнял какие-то непонятные пассы. На плече же у него, помимо достаточно объёмного походного мешка, висел старый, ещё ленд-лизовский, английский пистолет-пулемёт «STEN». Несмотря на то, что оружие было достаточно древним, содержали его в прекрасном состоянии, оно даже сейчас, при тусклом лунном свете, блестело маслянистым отливом. Олеся немного нервничала, переминаясь с ноги на ногу и стряхивая с лыж снег. За плечом у неё висел брат-близнец того мешка, что болтался на спине у американца, а в руках лежала новенькая штурмовая винтовка «Арисака» с магазином на двадцать пять патронов.
Лишь один Олег не проявлял видимого беспокойства. Он стоял, внимательно смотря Саблину прямо в глаза, и не обращал внимания на падающие на его лицо снежинки.
Валерий протянул ему руку на прощание:
– Ну, давай.
– Давай, – ответил контрабандист, пожимая протянутую ладонь. – Ты, если что, прости меня.
Саблин лишь махнул рукой в ответ, как бы давая понять, что прошлое осталось в прошлом.
– И ты меня тоже, если было что не так. Удачи тебе. Надеюсь, ещё свидимся.
– Я тоже надеюсь, – сказал Олег таким тоном, что сразу становилось ясно, что в живых он Саблина увидеть не ожидает.
На смену отошедшему в сторону Олегу подошла Олеся. Она, несмотря на порядком мешающие лыжи, обняла Саблина и тихонько всхлипнула.
– Валер… ты это… аккуратнее, – всё, что она смогла из себя выдавить.
– Обещаю, – глупо сказал Валерий, прекрасно понимая, что слово своё он в этот раз не сдержит. – Олесь, могу я тебя попросить об одной услуге?
– Да, конечно. Что ты хочешь? – она отстранилась от подпольщика и мокрыми глазами взглянула на него.
– Доведите, пожалуйста, с Олегом это дело до конца. Это наш последний шанс, понимаешь? Мы двадцать лет его ждали и, возможно, не дождёмся уже никогда, если вы не справитесь. Я не могу требовать от вас жертвовать жизнью, но… сделайте так, чтобы Джеймс дошёл, хорошо?
– Хорошо, Валер, – она ещё раз всхлипнула. – Мы постараемся. Очень сильно постараемся.
Чмокнув Валерия в небритую щёку, она отошла к своему супругу. Настала очередь Джеймса.
– Ну, вот и всё, да? – спросил американец.
– Похоже, что так.
– Страшно? – поинтересовался Джеймс.
– Наверное, – пожал плечами Саблин. – У меня такое чувство, будто я вступил на какой-то мост, по которому идти могу только вперёд. И неважно уже, страшно мне или нет. Потому что выбора у меня, по сути, никакого нет. Остаётся только идти вперёд, что бы ни случилось.
– Странный ты человек, Валера.
– Какой уж есть, – хмыкнул ему в ответ Саблин. – Одного я всё-таки боюсь.
– И чего же?
– Того, что вы не дойдёте. Понятное дело, что рассвета я, скорее всего, не увижу. Это не обидно и не страшно. За правое дело умирать вообще не страшно, знаешь ли. Я боюсь лишь того, что всё это будет напрасно. Что рассвет завтрашнего дня не увижу не только я, но та самая страна, над которой уже как двадцать лет висят непроглядной темью сумерки, тень огромных хищных крыльев. Вот чего я боюсь, Джеймс.
– Я, кажется, понимаю, – немного помолчав, произнёс американский разведчик. – Наверное, если бы я был на твоём месте, я чувствовал то же самое. Знаешь, это, наверное, немного наиграно прозвучит, но мне жаль, что так всё вышло. Мы, наверное, могли бы стать чертовски хорошими друзьями.
– А вот мне – ничуть не жаль, – улыбнулся ему в ответ русский подпольщик и крепко обнял. – С Богом, друг.
– С Богом.
Теперь вся троица повернула, и друг за другом пошла на север. Они займут заранее обговорённую позицию и будут ждать сигнала. Саблин был уверен, что они его ни в коем случае не пропустят.
Полчаса. Он даст им ровно полчаса. А затем он и весь его отряд пойдут на штурм. Последний в их жизни.
Валерию почему-то резко захотелось водки. Он вообще был человеком слабо пьющим, но сейчас, когда между жизнью и смертью для него существовал лишь тридцатиминутный отрезок времени, для успокоения души хотелось именно этой горькой, резкой и отвратительной жидкости.
– Командир, – услышал он из-за спины.
Саблин повернулся. Перед ним полукругом собрались его бойцы. Все семеро.
– Вам чего, ребята? – спросил он.
– Командир, мы вот чего сказать хотим, – начал Андрей, щупленького вида человек, с наголо обритой головой. В руках он баюкал противотанковый гранатомёт. – Ты не беспокойся за нас. Мы своё дело сделаем. Понятное дело, поляжем все, даже не говори ничего, и так ясно, что шансов у нас нет. Но мы не разбежимся. А то один раз так уже было: этот, значит, коммунист, этот – монархист, а тот ещё какая сволочь. И каждый на себя одеяло тянет. И в итоге что? Гавкаем сидим, как собаки, друг на друга, а толку ноль. Немец в Москве сидит, японец всю Сибирь занял, а мы по своим будкам разбежались и лаемся. Так и не поняли, что враг у всех нас общий. Так что, лучше уж так, лучше уж пусть этот американец свои разведданные «чёрным» отнесёт, лучше уж мы здесь все пулям поклонимся за это, чем дальше вот так, по-скотски. Как Суслов и его ветошь марксистская!
Остальные лишь кивнули в знак согласия с Андреем.
– Понятное дело, – продолжил гранатомётчик. – Что нас даже не вспомнят, если у них всё получится. И что не я буду флаг на Кремлём поднимать. Да мне даже простой медали не дадут, хорошо, если японцы хоть крест деревянный над могилой поставят. Только ведь, это всё равно не зря будет, правда?
– Правда, – сглотнув, ответил Саблин. – Только вот, с чего ты взял, что нас помнить не будут?
Андрей ехидно и слегка печально улыбнулся.
– А что, скажешь, не так? Скажешь, памятники нам поставят во весь рост? В Новосибирске где-нибудь или в Магадане?
– Ну, из бронзы их точно не отольют, памятники эти, – согласился Валерий. – Вот только их всё равно поставят. И помнить будут. Обязательно будут. Каждый раз, когда будут тосты за павших поднимать, или за победу, каждый раз и нас вспоминать будут. Потому что мы, если говорить начистоту, сегодня кирпичиками стали. Маленькими такими, незаметными, вдавленными в самый грунт. Но именно на наших спинах будет стоять нерушимый памятник. Памятник сотням таким же, как мы, неизвестным солдатам, пропавшим без вести и не вернувшимся домой. Он, Андрюш, стоять только будет не на площади, и даже не в парке, а в людской памяти. И потому будет выше и крепче любых статуй, которые человечество когда-либо строили, и которые ещё даже не заложили.
Он обвёл взглядом своих солдат.
– Ну что, ребятки? Дадим Джеймсу ещё минут десять, да, помолясь, пойдем, повоюем?
– Повоюем, – довольно заворчали его ребята.
Саблин повернул голову и посмотрел на пылающую огнями прожекторов границу. Очень скоро здесь станет не только светло, но и горячо. Настолько горячо, что от напряжения будет плавиться январский снег.
* * *
Выстрел. Ещё один. За ними тут же следует очередь. Ей в аккомпанемент бьют ещё как минимум два автомата, сливаясь в смертоносную какофонию звуков и стали. Отвечают же этому невозможному оркестру лишь слабые, одинокие флейты, утонувшие в крови.
Саблин попытался пошевелить правой рукой. Никак. Пуля из крупнокалиберного пулемёта, прошедшая навылет, заодно раздробила ему кость, так что теперь он, по сути, вышел из боя так же, как и почти все его товарищи.
А ведь всё так хорошо начиналось.
Заставу, которую Саблин и его бойцы выбрали для нападения, они взяли чуть ли не с лёту. Удачное стечение обстоятельств, помноженное на чёткий расчёт. Им удалось по густому январскому снегу подобраться к пограничникам почти вплотную, прежде чем началось светопреставление. Слава Богу, что полночи до этого они тщательно вымеряли время прохода патрулей и, вклинившись как раз в небольшую перемену, обеспечили себе численное преимущество. К тому же, на их стороне был элемент внезапности. Так что, следующую группу японских солдат, сопровождаемую бронемашиной, встретили не их сослуживцы и боевые товарищи, а выстрел из гранатомёта, тут же превративший японский бронетранспортёр в горящий факел.
К чести пограничников стоит сказать, что среагировали они быстро, по-азиатски. Никаких переговоров, никаких предупреждений. Чистая, кристаллизованная жестокость, помноженная на древнее самурайское желание уничтожить врага, нашедшее воплощение в треске раций, громких криках командиров и грохоте боевых машин. Через минут двадцать, после начала сражения, застава, которую заняли подпольщики, и её окрестности превратились в огненный ад. У Саблина и его бойцов было всё, чтобы выдержать первоначальный натиск: оружие, патроны, даже противотанковые средства и, самое главное, злоба и осознание правильности своего дела. Единственное, чего у них не хватало, так это людей. Рано или поздно, подтянув все силы, японцы бы их просто смяли, раздавили танковыми залпами и вертолётными ракетами. Впрочем, именно этого подпольщики и добивались. Гордо и дерзко атаковав превосходящего их врага, они как бы кричали: «Мы здесь, возьмите нас! Мы – ваши!».
Делайте с нами что угодно, только не обращайте внимания на участок границы в пяти километрах к северу.
И японцы не обращали. Им было не до того. Восемь отчаянных русских солдат задавали узкоглазым такую трёпку, что даже при всём желании они не смогли бы распылить силы.
Бойцы Саблина держались с честью. Каждый понимал, что отступать ему некуда, и поэтому выкладывался на все сто процентов. Вот только бойцы всё равно начали падать. Никакая свирепость, никакая ненависть и жажда отмщения не способна защитить от пуль и снарядов.
Саблин с трудом повернул гудящую голову на левый бок. Прямо на него, лёжа на бетонной крошке второго этажа, глядел широко распахнутыми глазами украинец Алексей. Из разорванной в мясо шеи медленно растекалась лужа крови.
Валерию казалось, будто эти мёртвые, лишенные даже капли жизни глаза, которые ещё недавно принадлежали весёлому и неунывающему человеку, затягивают его. Тянут за своим обладателем прямо в бесконечную, вязкую трясину, из которой уже нет выхода. И стоит лишь только дать им волю, чуть-чуть поддаться, как смертельное болото засосёт тебя с головой.
По крайней мере, там будет не так больно.
– Командир, командир!..
Морок, который едва не захватил Саблина, улетучился, испугавшись человека, трясущего подпольщика за плечо.
Саблин никак не отреагировал.
– Командир!.. Да, чёрт, Валера, ты меня слышишь?!
Валерий с трудом повернул голову на другой бок.
Андрей. Тот самый щуплый гранатомётчик, который клялся ему в верности пару часов назад. К его чести стоит сказать, что слово он своё сдержал. Не сбежал, и не отступил. Не только с заставы, но и даже в загробное царство, что сейчас было гораздо важнее. Остался стоять.
– Кто ещё живой? – слабым голосом, еле ворочая сухими губами, спросил Саблин.
– Никого больше нет, только мы. Митьку только что осколком в висок ударило. Не дышит, – он кивнул на дверной проём позади себя, откуда виднелся труп, навзничь раскинувшийся на голом полу.
– Командир, я вот что говорю! – продолжил Андрей, перекрикивая автоматные очереди, раздававшиеся снаружи. – Если мы прямо сейчас…
Закончить он не успел. Неаккуратно высунул голову, прямо под неотвратимую косу пулемётной очереди, прошившей весь второй этаж пограничной заставы. Его тело, обезображенное кровоточащими ямами выстрелов, тут же откинуло к противоположной стене, гранатомёт, который выпустили из крепкой хватки мёртвые руки, с грохотом упал к вытянутым ногам Саблина.
Вот и всё. Конец боя.
Через пару минут японцы, поняв, что сопротивление подавлено, осмелятся войти в здание. Если его не посечет осколками гранат, которые эти мрази буду кидать в каждый угол, подумалось Саблину, то его обязательно замучают в пыточных камерах служб безопасности.
Нет. Не так. Сперва его приведут в порядок, откачают и накормят. Его рана, по сути, совсем пустяковая, просто потерял много крови. Хорошим военным врачам залатать её – раз плюнуть. Вот только потом, после чистоты и стерильности госпиталей, его заберут палачи из кэмпейтай, прямиком во влажность и сырость глубоких подвалов.
И Саблин вдруг явственно осознал, что не хочет. Не хочет, чтобы равнодушные доктора механическими движениями вливали в него один за другим пакетик крови. Не хочет, чтобы невероятно заинтересованный в собственном деле госбезопасник снова и снова задавал одни и те же вопросы, укрепляя силу своего слова электродами, иглами под ногтями и ударами молотка. А ведь он, Валерий Саблин, что самое страшное, рано или поздно заговорит. Это в советских пропагандистских фильмах герои-молодогвардейцы молчат, не выдавая страшному врагу ни капли информации. Только вот жизнь – не красная агитка. Здесь под пытками говорят все, и время, за которое у очередного отважного партизана развяжется язык, определяется лишь мерой его собственного мужества.
Где-то там, внутри самого себя, в самых глубоких уголках своей души, куда в здравом уме не заглядывает ни один человек, Валерий услышал шаг. Первый шаг на широкий, каменный мост, соединяющий вчера и завтра. Мост, своей гигантской дугой выгнувшийся над бесконечной рекой времени. Монументальное сооружение из далёких, древних сказок, которые когда-то ему читала на ночь мать. Калинов мост.
С силой отлипнув от стены, которая уже почти полностью пропиталась его потом и кровью, он протянул дрожащую руку за гранатомётом. Сжал пластиковую рукоятку, потянул металлическую трубу, увенчанную болотного цвета цилиндром снаряда, на себя. В глазах тут же потемнело. Кажется, на счёт докторов Саблин всё-таки преувеличил.
Подтягиваясь на одной руке, другой судорожно сжимая гранатомёт, он полз, едва не срывая ногти об бетонную крошку, к обугленному провалу окна, раму из которого не так давно выбило взрывом. Шаги, что он скорее чувствовал, чем слышал, набирали темп, становились чаще и громче, гулко гудя темнотой в глазах. Времени у него оставалось всё меньше. Богатырь, как встарь, выходил один, в полный рост, на середину моста, ожидая мерзкое, трёхглавое чудовище.
Саблин, изнемогая, встал на колени и упёр гранатомёт на нижнюю часть провала. А вот и змей, строго по расписанию. Ревёт, гудит, пылкает огнём ракет и пулемётов. И даже о трёх головах. Или же, это у богатыря в глаза троится? Времени размышлять, впрочем, нет. Есть время, стремительно убегающие секунды жизни, только для того, чтобы навестись, нащупать прицелом расплывчатую фигуру вертолёта. Или же, всё-таки, никакого вертолёта и в помине нет? Может быть, это Змей Горыныч, персонаж древнерусских былин и преданий, стерегущий царство мёртвых и мир живых? Может быть, вовсе не смертоносное оружие безжалостного двадцатого века держит в руках герой? А направляет твёрдой, непрощающей рукой стальной наконечник копья? Точно и чётко выбирает момент и место удара, так, чтобы чудищу не понадобилось второго. Он должен сделать это, даже если нестерпимый гул реки под ногами сбивает и путает все мысли. А может быть, это не река вовсе? Может быть, это японские автоматчики, неугомонно пытающиеся выкурить русского подпольщика? Неизвестно. Миф и реальность, сказка и быль, последний отчаянный бой и галлюцинация, все слилось воедино, перемешалось, запуталось гордиевым узлом. И некому, просто некому рассказать о том последнем бое, что принял Валерий Саблин на Калиновом мосту, мосту между жизнью и смертью. Хотя, может быть, всё было совсем не так? Может быть, это сам русский богатырь Добрыня погиб на японской границе, под безжалостным огнём пулемёта, сразив перед этим своего самого известного и самого безжалостного врага?
Единственное, что можно сказать точно, так это то, что Джеймс Кюри, агент американской разведки, посланный в Россию с чрезвычайным заданием, стоя на небольшом лесном холме и делая глоток живительной, после многокилометрового марша, воды из жестяной фляжки, видел, как в примерно десяти километрах от него, в небе вспыхнул и тут же погас яркий, огненный всполох.