Дмитрий Александрович Токаренко
Эхо-сигнал
Воля сидел, уставившись в как всегда недостаточно чёрный экран выключенного телевизора. Блёклое отражение его сегодняшнего уставшего лица не отражало более ничего. Будучи всё ещё привязанным к этому телу, Воля всё же не всегда мог до конца понять, какие мысли роятся в его голове. Пытаясь разобрать какие-то слова, он всё погружался в абстрактно связанные с этими словами и символами подсознательные образы. Будь он машиной по считыванию мыслей, ему пришлось бы сломаться, пытаясь отделить одно от другого.
Быть другим человеком было легко. Со стороны этого небритого мужчины все его мысли и дела были обычным делом: тягостным и рутинным, или же полным смирения, а может и забытья. Со стороны Воли это ничего не значило: мысли были просто мыслями, а действия просто действиями. Побыть в чужой шкуре, безусловно, удавалось, а извлечь из этого какие-либо жизненные уроки – едва ли.
Вернувшись в реальность, Воля почувствовал резкую боль в груди, после которой не чувствовал и не видел более ничего.
IV
– Что будешь пить?
– Сон, сон…
Теперь я увидел, что каждое ощущение каждого дня осталось прежним, сглаженным и притуплённым. Хотя некоторое переосмысление жизни в последнее время и было чудны́м, оно не привнесло в моё мировоззрение никакой суеты и отвращения, и это меня сильно успокаивало.
Я смирился с тем, что не видел никакой сути вещей и ничего не мог с этим поделать. Всё было поверхностным и неинтересным, и не было у меня никакого более желания, кроме желания поспать. Сонный запой уже было не остановить, и после умывания и небольшого завтрака хлопьями с молоком, которые всё же были вкусны, я улёгся на кровать ещё удобнее и слаще, чем раньше.
Мне, разумеется, стоило бы проветривать помещение, но промозглый серый воздух улицы в последние дни не внушал мне доверия. В духоте и засыпалось легче, и возрастал шанс не проснуться вовсе. Духота снова приносила тяжёлые смутные сны, где я видел себя и ужасался. С этим ужасом я просыпался и, кроме него, не мог ничего вспомнить.
Сны погружали меня, помимо ужаса, в состояние томного помутнения и расслоения, не принося никакого другого удовлетворения. Вечернее пробуждение было довольно тревожным, я одёрнул штору лишь убедиться, что за окном уже темно и не так хорошо, чтобы выходить сегодня на улицу.
Я достал самую милую сердцу моему записную книжку и стал перечитывать записанные туда старые, забытые спустя время, сновидения. Некоторые были настолько хороши и ярки, что вся моя нынешняя жизнь была в сравнении с ними лишь душным забытым сновидением, которого то ли и не было вовсе, то ли не осталось от него ничего, кроме ужаса.
***
Катя встала с постели, умылась и отправилась завтракать с чувством полноты жизни. В этом городе она начала видеть живых людей, возможно, впервые заметив это свойство окружающих. Вместе с чувством, что всё вокруг теперь происходило именно для неё, она ощущала, как какое-то перманентное событие происходит для каждого. И дело было не в приятном молодом человеке, также вызывавшем приятный лёгкий трепет зарождающейся влюблённости, а в ней самой, являвшейся тогда частью этой неторопливой реальности.
Сева отправился на склад разбирать какие-то вещи, и Катя осталась дышать лёгкостью жизни и думать свободной головой в одиночестве. Голова растекалась в неге, и сегодняшний рисунок в блокноте был воздушным и туманным, линии в нём не образовывали густой тьмы, а давали взгляду отдохнуть в каждом уголке листа.
Сева вернулся, неся с собой громоздкий старый кассетный магнитофон в корпусе с деревянной отделкой и коробку кассет. Он объявил, что это были записи голоса Катиного отца, найденные на складе и никогда никем не прослушанные. Кассеты, тем не менее, не были отмотаны в начало, и Катя перед сеансом погружения в голоса прошлого провела с помощью своего карандаша процедуру перемотки.
Она надела старые наушники, слабо облегающие уши и легла на край кровати слушать папин голос. Пыльный магнитофон мягко поглотил кассету и стал вращать немного растянутую плёнку. Мысли, озвученные монотонным голосом, постепенно начали обрастать каким-то шёпотом, который всё повторял, а потом начинал повторять то, что ещё не было сказано. Катя одурманилась этими голосами, а прослушивание записи стало походить на шаманский ритуал, не воспроизводимый, а происходивший прямо здесь. Катя видела призраков, шепчущих о том, что произойдёт через время, и они витали по комнате и нависали над её головой. Карандаш и блокнот остались на тумбочке, и Катя не могла пошевелиться, чтобы их достать.
От стен отходила старая краска, сворачиваясь спиралями, уходящими не вниз, а вдаль, за стены. Такими же спиралями стали виться и сами стены, и потолок, и всё, что было в комнате, расползаясь на плоские ленты. И каждая такая лента вела в свою картину, где-то полную тоски и отчаяния, а где-то полную любви. Катя стала распадаться на хлопья и струпья, и толпа призраков трепетно растащила её по кусочкам во все эти миры.
***
Пару часов назад Воля видел сон. Он открыл глаза только сейчас, хотя обычно после резкого и тяжёлого конца сновидения просыпался сразу. Губы зашевелились, и, без особого контроля, как в дежа-вю, Воля стал шёпотом пересказывать себе ночные события. Его взгляд упал на часы на женской руке, он смутно осознал, что спешит, и стал второпях собираться на выход. В помещении, в котором он находился, было светло и уютно, только стены были увешаны мрачными отталкивающими картинами.
Укутавшись в длинную куртку и взяв с собой тяжёлую сумку, он вышел из квартиры, спустился по старой лестнице вниз и вышел на улицу. Из духоты последних дней он вдруг вырвался в прохладу то ли ранней весны, то ли поздней осени. Он выдыхал пар и наслаждался своим посмертием. Наконец он ощутил себя свободным в чужом теле, которое несло его через несколько кварталов по утренним пустынным улицам, которых только недавно коснулись лучи солнца.
Воля добрался до кафе, прошёл через парковку, ещё раз обернулся на приятный вид утреннего города и вошёл внутрь. Увидев его, одна из официанток очень обрадовалась, и Воле стало ещё теплее на душе. День становился всё лучше, и ему даже трудно было в это поверить. Официантка пригласила его сесть за один из столиков у окна, и сама села напротив него, поставив на стол пару чашек кофе. Она ждала его появления, и теперь он чувствовал, что должен ей что-то рассказать. Сегодняшний сон стоил внимания, но Воля вспомнил себя вчерашнего и решил отдать дань погибшей в нём тоске, в последний раз вспомнив о ней.
Он вспомнил, как гулял по цифровым мирам, а человек в кресле всё это время оставался опустошённым и не вовлечённым в происходящее. Вспомнил ужас бытия, отголоски которого он ощущал, когда возвращался из своих путешествий в душную комнату. Воля поведал официантке обо всём, а потом начал рассказывать свой сон, но она ничего не воспринимала как следовало. Он улыбнулся её беспечности, она улыбнулась в ответ.
Когда Воля закончил пересказывать свой сон, его подруга то ли из вежливости, то ли от невнимательности переспросила что-то совершенно невпопад. Увидев, что она сегодня находится в настолько же улетевшем состоянии, насколько и он, Воля решил, что этот диалог исчерпал себя, и ненадолго погрузился в отрешённое состояние, ощущая внутри цветение бесконечных полей прекраснейших цветов.
Допив свой кофе, Воля поднялся и взял с соседнего стула пальто и сумку.
– Давай, увидимся ещё как-нибудь, – сказал он официантке и улыбнулся, понимая, что этого уже никогда не произойдёт.
Неспешно и с удовольствием он подошёл к стеклянной двери, сквозь которую так красиво смотрелась улица, уходящая вдаль. В сумке у него были блокнот и простые карандаши, с помощью которых он намеревался запечатлеть эту красоту. Немного походив по парковке, он выбрал наиболее подходящий ракурс и уселся на капот ближайшей машины.
Его друг говорил, что ожидал от сигарет состояния думать о чём-то интересном. Как это было сейчас смешно! Воля был именно там, где надо, и всё время всё вокруг было настолько интересным, что и думать было не о чем. Тем не менее, он достал пачку сигарет и закурил.
Карандаш коснулся бумаги, и Волю странным образом стало затягивать в водоворот изменяющегося сознания, к которому примешивались видения прекраснейших миров.
Улица, статичное изображение которой он хотел нанести на лист бумаги, перетекала, преобразовывалась, принимала вид совершенно иной, но такой же притягательный. Воля не мог и представить, чтобы что-то подобное можно было запечатлеть в рисунке. Тем не менее, рука его двигалась, пытаясь поспеть за изменениями.
В одной из таких вариаций улицы он узнал квартал, по которому он гулял со своим другом буквально на днях. В этот момент всё застили воспоминания того жаркого времени, где он сам представал перед собой фигурой из чёрного камня. На некоторое время это воспоминание поглотило Волю полностью. Этот чёрный камень стал проявляться как наложение огромного количества линий на бумаге, а затем пропал вовсе, теряясь в этом карнавале. Только после этого Воля пришёл в чувство. В блокноте ничего было не разобрать. Ясно был нарисован один лишь бутерброд, прекрасный символ наслаждения простыми вещами.
На левой стороне блокнота уже некоторое время тлел уголёк от сигареты, прожигавший остальные рисунки. «Этим мирам суждено быть сожжённым прямо с изнанки,» – подумал Воля и усмехнулся своей же шутке.
Воля порядком подмёрз, сидя на холодной стали капота. Он собрал свои вещи и, всё ещё перетекая из одного мира в другой, побрёл в свою квартиру. Поднявшись по широкой лестнице, он отворил огромную дверь массивным ключом. Прошагав в самую светлую комнату, он достал из сумки блокнот, вырвал оттуда сегодняшний рисунок и повесил на стену, где нашлось место. Затем он сделал несколько шагов назад и усмехнулся той нелепости, с которой были сделаны все подобные работы, висящие здесь на стене. При этом сегодняшний рисунок был настолько близок его сердцу, настолько хорошо отражал его сущность, настолько сильно помог ему растворить все печали, что любые кажущиеся изъяны на самом деле и не существовали.
Здесь Воля ощущал себя дома. Уют старой, обжитой по крайней мере парой поколений квартиры, все эти рисунки, старательно развешанные повсюду – здесь была жизнь и здесь действительно хотелось жить. Он прилёг на диван в позу наслаждающегося пребыванием мыслителя. Воля понимал, что покинет это место, как только заснёт, и не хотел этого. Тем не менее, он смирился со своей участью и ни о чём не переживал.
Некоторое время спустя, когда образ мира устаканился, и осталась только одна его версия, Воля встал и начал разглядывать все стены квартиры. Сначала он видел только чёрные линии с едва проявленными символами и изображениями. Потом он осознал, что всё это – сцены его жизни, которые он проживал, но успел забыть. Каждый рисунок откликался в его памяти то еле заметной дымкой чувств, то ясными образами, всплывающими из забытья. Он видел и себя в дальней дороге, и себя сидящего в кресле перед телевизором и поросшего бородой, и себя гуляющего с другом в жаркий летний день. Всё это было давно нарисовано, и он стал выискивать среди прочего и возможные картины будущего. Столько всего перепуталось в его голове, и большое количество чувств и воспоминаний было перемешано с воспоминаниями других людей и других реальностей.
Воля дошёл до рисунка с бутербродом и решил перекусить. Когда он открыл дверцу холодильника, в коридоре раздался телефонный звонок. Телефон был завешан рисунками, и только пружинка длинного провода свисала вниз из-под листов. На экране высвечивался незнакомый номер. «А мог ли он вообще оказаться знакомым?» – подумал Воля, и, взяв трубку, ответил сам себе:
– Да.
– Здравствуйте! Екатерина?..