Дмитрий Александрович Токаренко
Эхо-сигнал
Проехав неопределённое расстояние, Воля заметил самое красивое в его новой жизни кафе. Металл, стекло и дерево, огромные окна и приятный свет привлекли его внутреннего ребёнка. На витрины были выложены самые аппетитные блюда, и он набрал себе большой поднос красивых яств. Сев за стол, он взял в руки сэндвич, нарезанный треугольником, чтобы заедать им крем-суп. «Опять бутерброды!» – усмехнулся он про себя и немного оторопел, взглянув на свои руки. Он смутно помнил их округлыми, романтично пухлыми, а теперь они были сухими и худощавыми, хотя тоже прекрасными. Решив, что это лишь дымка безумия, навеянная недосыпом, кофе и дорогой, Воля продолжил свою прелестную трапезу.
Вдохновившись своим успехом в выборе кафе, Воля решил воспользоваться теми же принципами при выборе отеля для ночлега. Возле здания росли и покачивались на ветру высокие сосны с голыми стволами, у которых он оставил свой автомобиль. Внутри всё было отделано деревом и пахло уютом и вкусным ужином. Тело предвкушало скорое посещение душа и укладывание в чистую постель. Воля чувствовал себя дома здесь больше, чем в собственной квартире. Это путешествие, одурманившее его разум, к тому же обострило его чувство прекрасного, и он оценил это больше всего. Волна удовольствия от бытовой прелести накатывала всё сильнее и накрывала с головой. Уют, хранившийся в стенах отеля, сливался с уютом сознания Воли, и вместе они рождали катарсис и затягивали в себя всё вокруг. Всё последующее дурманило только сильнее и являлось водоворотом, затягивавшим это усталое тело в кровать: горячая еда на ужин, притуплённое восприятие, заставляющее все звуки восприниматься как ритмичные и убаюкивающие. Горячий душ и тёплая постель. Тёплый свет ламп, жёлтый лак стен. Дружелюбие во всём. И так должно было быть вечность, ведь уже вечность так и было.
III
В часы творческого пика я понимаю, что выразил то, чего от меня требовала среда, пространство, жизнь, мир, Бог – как угодно. Что сделал то, что должен был, и буду за это вознаграждён. Такое творчество дарует мне, помимо простого удовольствия от процесса, все блага этого мира, открывает райские врата, снимает пелену с глаз и переносит её в виде лёгкой дымки прямо в мозг. Я осознаю, что так и должно происходить, что ради одних этих состояний стоит жить и творить. Таково и есть пространство, это звенящая тишина, всё самое лучшее, сок жизни. Странным образом это и есть мир внутри меня, то самое золотое зёрнышко.
В часы же грусти я не верю, что так должно быть, что я вообще что-то должен делать для этого мира. На самую глубокую тоску часто накладывается чувство ещё более глубокой несправедливости. Тогда думается, что самое лучшее должно приходить просто так, что мне ничего для наслаждения не должно быть нужно. И это тоже правда на определённое время. Но это правда душная, правда замкнутого в себе грустного человека, хоть в этом и нет ничего плохого.
Я сел на диван и, ссутулившись, уставился на стоящую напротив кровать. «Видимо, заснул за просмотром сериала,» – подумалось мне. Что было в той серии, уже было и не вспомнить. Интересная болтовня и красивые картинки – всё такое же пустое, как в жизни, только сплошь приятное.
Возможно, от просмотра сериалов я и стал пытаться выискать в этом мире красоту. Я решил, что моей работой будет просто сидеть где-то и смотреть вокруг в ожидании прекрасного. Однако и это мне уже надоело, и я лишь стал замечать, какое всё пресное. Это не было похоже на объективную реальность, это была просто оболочка, и смотреть на неё вовсе не означало видеть мир таким, какой он есть.
Иногда мне казалось, что я вот-вот докопаюсь до сути, прикоснусь к чему-то настоящему, ко всей реальности сразу, что вот она уже течёт по моим венам и наполняет лёгкие. Реальность всегда ускользала, и прочувствовать её сполна, а тем более выразить, никогда не удавалось. То ли она была так хитра и неуловима, то ли и ловить ничего было не нужно.
Яркое солнце освещало летающие в воздухе пылинки, и за световым столбом мне померещился человек, лежащий в моей кровати. Меня передёрнуло от испуга. Конечно, это была всего лишь дымка. Смутило меня лишь то, что я давно жил один и думал, что избавился ото всех страхов одиночества.
Не найдя лучшего способа прийти в себя этим утром, я решил воспользоваться одним из лучших легальных наркотиков, помогающих прийти в изменённое состояние сознания, – сном. Хотя любое состояние сознания – изменённое, потому что нет никакой исходной точки, то, что было у меня тогда, мне не нравилось.
Я договорился с собой, что посплю ещё немного.
Солнце нагрело комнату, сны были душными и мутными.
***
Утренний свет пробился сквозь уязвимые места меж плотных штор и разбудил Катю. За дверью её комнаты уже слышались звуки шагов и грохот посуды: хозяин дома варил кофе. С утра ни о чём не думалось, и Кате захотелось выйти покурить, чтобы это исправить. Немного одевшись, она вышла из своей комнаты и сразу же была замечена таким же сонным, как и она, молодым человеком. Это сразу добавило ощущение некоторого взаимопонимания между ними. Катя увидела на столе кухни две чашки и турку. В последнее время мужское к себе внимание она чувствовала только от одного грустного паренька, частенько поджидавшего её в магазине и всё наблюдавшего за ней из-за полок.
Катя сделала головой жест, который, как она думала, должен был сообщить, что она намеревается спуститься ненадолго вниз. Хозяин дома раскрыл глаза пошире и отвёл брови наверх, выказывая недоумение.
Они пожелали друг другу доброго утра и ненадолго разошлись. Утренняя сигарета не принесла никакого удовлетворения, что уже не было для Кати какой-то неожиданностью. Ни настроения на великие свершения, ни приятных состояний не появилось.
За чашкой кофе молодой человек представился Севой и, так как завтрак не был приготовлен, предложил ей прогуляться по городу до какого-нибудь хорошего кафе, а потом, не откладывая дела надолго, заглянуть в мастерскую.
В городе всё было как в старые времена. В этой прохладе всё хорошо сохранялось, и ветер там никогда не был ветром перемен, а был частью большой воронки, вечно вращающей время по кругу. Катя привыкла к тому, что всё вокруг неё постоянно изменялось; вся её реальность, которую она лишь наблюдала, всё время перетекала, пока она оставалась в стороне. Она всегда считала, что так и рождается искусство: через полную отдачу себя, когда человек позволяет миру проявиться и действовать через него. Здесь же мир остановился, и она всё равно наконец почувствовала себя живой и настоящей, всё вокруг было теперь для неё. Она подумала, что настало время не предаваться, а принимать. Не было ясно, влияла ли так на неё смена места, или дело было в её новом знакомом.
После лёгкого завтрака в уличном кафе, которое действительно оказалось приятным и где они некоторое время поговорили о жизни в маленьком городе, Катя и Сева наконец дошли до мастерской. Это было одно из помещений огромного склада, которое теперь требовали освободить. «Прикоснуться к божественному», – так говорил её отец о своей работе, и это то чувство, которое Катя ожидала здесь испытать. Она никак не могла понять смысл этого его выражения, потому что ей всегда всё виделось единым целым, и так божественным по своей природе.
Сева открыл огромную дверь, чтобы впустить внутрь побольше света, и они вошли. Всё тепло почти мгновенно улетучилось из помещения, и они остались стоять в холоде. Катя увидела в этом ещё одну отсылку к отцу, который всегда жаждал чистого искусства, тянулся к свету. При этом ему всё же было тяжело без человеческого тепла, без признания и без денег, которые это признание приносит. Не всегда получается оставаться при свете и в тепле одновременно.
Внутри, вопреки ожиданиям, был не творческий беспорядок, а аккуратно расставленные на полках и вдоль стен холсты, несколько сложенных в углу мольбертов, накрытых грубой тканью.
Катя с трепетом начала перебирать холсты отца. Почти ни на одной картине не было изображений людей, это всё в основном были красочные космические пейзажи и сюжеты из жизни чужих планет. Живые существа если и присутствовали на этих холстах, то понять это можно было лишь по намёкам, только догадываясь, что определённый сюжет не мог обойтись без кого-то хоть отчасти живого. В иных случаях приходилось высматривать сливающиеся с ландшафтом чьи-то смутные очертания. Зритель картины был тем, кто побеспокоил местных жителей, которые или с интересом принимали его в свой мир и показывали его, или отходили подальше и сами наблюдали за пришельцем из укрытия. Не все они были видимы глазу. При всей нелюбви художника к бытовым делам и обыденности, некоторые его сюжеты были очень просты и содержали что-то похожее на костёр и приём пищи, правда, не на Земле. От таких полотен веяло романтикой бродяжничества и принятием простых человеческих истин за основополагающие в жизни.
Другие же картины были очень красочными, однако передавали тоску и беспомощность как в пустоте космоса, так и в райских садах. Красочный космос его картин отдавал тревогой и опасностью, в то время как почти пустые пространства на других картинах обнимали зрителя, как любящие близкие люди, и приговаривали, поглаживая по голове, что всё теперь будет хорошо и не о чем волноваться.
Чёткое изображение человека было лишь на эскизах в альбомах и на одной из картин, изображающей героя стоящим спиной к зрителю на фоне очередного космического пейзажа, и его овивали ленты, сотканные из разных вещей. Некоторые были из домашней утвари и мебели, иные из мелков, красок, кистей, мастихинов и холстов с миниатюрами других работ отца. Какие-то ленты были обычными красивыми шёлковыми лентами, а какие-то напоминали киноплёнку. И одна лента была крепкой верёвкой с петлёй на конце. Катя помнила, как её отец ходил временами хмурый и ничего не хотел. Все его работы и переживания были родными и Кате, после нахождения этой картины у неё кольнуло сердце, и она вышла подышать.
Сева вышел вслед за ней, запер ворота и позвал её на обед. Слов было мало, на Катю нахлынула огромной волной едкая тоска, хотя и ощущения родства и сопереживания от увиденного было немало. Ей не давало покоя, как человек, который жил своим творчеством, мог так просто уйти и бросить всё это, просто собрать чемоданы и уйти. Она размышляла, как плохо было отцу в последние дни, лицо её осунулось, а губы постоянно сжимались. Раньше Катя думала, что уже совсем не была привязана к нему, а теперь по крайней мере привязалась к его творчеству.
Посидев со своей молчаливой спутницей некоторое время после трапезы, Сева приобнял её и повёл домой. Катя чувствовала понимание с его стороны и была за это благодарна. Она решила, что хотела бы познакомиться и с его работами. Вечером она поймала себя на мысли, что, хотя Сева говорил, как делил с её отцом студию, там не было ни одной его картины. Это наводило на неоднозначные размышления: с одной стороны, присутствовала большая недосказанность; с другой, факт полного отсутствия художественной деятельности вызывал к нему уважение как к настоящему художнику, которому ничего не нужно было делать, чтобы этим самым художником и оставаться.
После насыщенного дня, лёжа в постели, Катя по-настоящему отдыхала. Обстановка сменилась даже больше, чем она рассчитывала, и город был ей приятен, и общество молодого художника тоже.
***
Тело лежало в кресле головой на подлокотнике, колени были согнуты и уложены на второй. Тело пришло в сознание. Сознанию внезапно открылось, что всё было совсем наоборот: это оно пришло в тело.
Не открывая глаз, Воля решил мысленно себя ощупать. Он был меньше обычного, небрит и с длинными волосами, щекочущими лицо. Пока глаза были закрыты, не угасала надежда, что он всё ещё находится в придорожной гостинице. Вчерашнее ощущение присутствия кого-то чужого не ушло полностью, но было уже совсем блёклым.
Твёрдо решив отойти от неприятных мыслей и хорошенько расслабиться в свой выходной, Воля сел прямо, потянулся и включил телевизор. Красочные образы диких зверей проникли прямиком в его голову, сначала заняв место того такого тихого сегодня, но чужого человека, а затем и вовсе заняв всё место, какое только могло там быть.
Сегодня Воли не было, и от этого он почувствовал себя немного странно. «А где же тогда моё сознание?» – Подумалось ему. Всем, что продолжило его размышления, был лев, лежащий под тоненьким деревом, помахивающий хвостом и облизывающий лапу.
В пустой голове не могло задержаться ничего, тем более учитывая, что эту самую голову теперь полностью занимал телевизор. Качаясь на волнах ярких образов и громких идей, Воля то с головой окунался в очередной сюжет, то снова оказывался сидящим в кресле. И, не успевая опомниться, снова погружался в неизведанное. Лишь иногда он понимал, что кто-то успевал переключать каналы.
Проникнув в звёздное небо, он плавал среди небесных тел, не имея своего собственного, в прекрасной пустоте. Космическая пыль окутывала его нежно, лучи пульсаров отбрасывали его во всё новые дали. Задержавшись на орбите одной звезды, он дождался её перевоплощения в чёрную дыру. Она затянула в себя его отсутствующую сущность, и канал переключился.
Миг в пыльной комнате – Воля ощутил вдалеке гул тяжёлых мыслей. Инопланетный быт вернул его в чувство. Светящийся объём пикселей, стереокартинка этой другой жизни была не просто реальной, а не оставляла ничему другому и шанса быть и существовать. Расслабленные плавные движения красивейших существ и спокойствие, царившее вокруг и тоже наблюдавшее за Волей, не могли его не радовать. Он двигался как эти существа, и это тоже было приятно. Он был с ними целиком, он был ими, и никто не замечал в нём ничего необычного. Все были яркими и красивыми, и взаимодействовали друг с другом без слов, контактов и обмена мыслями. Случайное касание спровоцировало взрыв чувств, всё засветилось и исчезло так же внезапно, как появилось.