Джойс Кэрол Оутс
Блондинка
Получается, он влюбился в нее, что ли? Черт подери, может, и правда влюбился. Может, пришла пора и ему влюбиться. И ему совсем не хотелось, чтобы Норма Джин досталась другому парню.
По мнению Баки Глейзера, на свете существовали две категории женщин: «твердые» и «мягкие». Лично он всегда западал на мягких. Он это твердо знал. Эта милая девчонка смотрела на него, широко распахнув глаза, верила ему, соглашалась с каждым его словом, что вполне естественно, ведь Баки поумнее ее, и ему очень нравилось, что она с ним соглашается. Баки равнодушен был к боевым девицам, которые воображают, что самый сексуальный способ флирта – это доставать парня и действовать ему на нервы. Короче говоря, вести себя как персонажи Кэтрин Хепберн. Ну да, Баки с ними заводился, но с мягкой и податливой Нормой Джин он заводился по-другому: ему даже снилось, что он перешептывается с ней, обнимает ее, укутанную простыней, целует и гладит. Больно не будет, обещаю! Да я от тебя просто без ума. И он, сгорая от желания, просыпался среди ночи в постели, в которой спал уже бог знает сколько времени, лет с двенадцати наверное, и давно ее перерос: лодыжки и ступни сорок шестого размера уже на ней не умещались. Пора бы завести собственную кровать. Двуспальную.
Все решилось однажды вечером. Через три недели после того, как их познакомили. Такие уж настали времена, все происходило необычайно быстро. Пришло сообщение, что один из молодых дядьев Баки пропал без вести на Коррехидоре. Ближайший друг Баки по борцовской команде Мишен-Хиллз служил пилотом на авианосце и совершал одиночные ночные вылеты, бомбил врага в Юго-Восточной Азии. Норма Джин рыдала, говорила, что да, выйдет за него замуж, примет от него обручальное кольцо, и да, она его очень любит. А потом, как будто этого недостаточно, она сделала очень странную вещь, он сроду не видел, чтобы девушки в жизни или в кино делали такие вещи. Взяла его крупные, грубые, в ссадинах руки в свои, маленькие и мягкие, и, не обращая внимания на запах (он-то знал, что от рук у него воняет; сколько бы он ни мыл их и ни тер, избавиться от этого запаха не удавалось; то был запах жидкости для бальзамирования, смеси формальдегида, глицерина, буры, фенола и этилового спирта), поднесла их к лицу и вдохнула этот запах, словно благоухание ароматных масел или драгоценный аромат из прошлого. Закрыла глаза и мечтательно прошептала:
– Я люблю тебя! Теперь я совершенно счастлива!
Спасибо Тебе, Господи, спасибо Тебе, о Боже мой милостивый, как я Тебе благодарна! Клянусь, что больше никогда в жизни не усомнюсь в Тебе! Никогда не захочу наказать себя за то, что никому не нужна и нелюбима.
Брачная церемония в Первой Церкви Христа, что в Мишен-Хиллз, штат Калифорния, наконец-то шла к концу. Не только все женщины, но и некоторые мужчины смахивали слезинки умиления. Высокий жених покраснел и наклонился поцеловать свою девочку-невесту. Он был застенчив и одновременно преисполнен радостного нетерпения, как маленький мальчик рождественским утром. Обнял невесту так крепко, что в пояснице платье сбилось в складки, а белая свадебная фата съехала набок.
Он поцеловал невесту, которая звалась теперь миссис Бьюкенен Глейзер, крепко поцеловал в губы и почувствовал, как губы ее задрожали и раскрылись. Совсем чуть-чуть.
Женушка
1
– Жена Баки Глейзера работать не будет. Никогда.
2
Она хотела быть идеальной. Меньшего он не заслуживал.
Поселились они в квартире под номером 5А на первом этаже жилого комплекса Вердуго-Гарденс по Ла-Виста-стрит, 2881, в районе Мишен-Хиллз, штат Калифорния.
Первые месяцы брака пронеслись как во сне.
Первое замужество. Нет на свете ничего слаще! Но понимаешь это лишь потом.
Жила-была молодая невеста, взяла и превратилась в женушку. Едва нашла время записать в тайном дневнике: Миссис Баки Глейзер. Миссис Бьюкенен Глейзер. Миссис Норма Джин Глейзер.
Без «Бейкер». Скоро она и не вспомнит этой фамилии.
Баки был всего на пять лет старше Нормы Джин, но с самого начала, калачиком свернувшись в его объятиях, она называла мужа Папочкой. Иногда он был Большой Папочка, гордый обладатель Большой Штуковины. А она была Малышкой, иногда Куколкой, гордой обладательницей Маленькой Штучки.
Она действительно оказалась девственницей. Этим Баки тоже гордился.
Как же идеально подходили они друг другу! «Словно мы сами все это придумали, Малышка!»
Странно, но шестнадцатилетней Норме Джин удалось преуспеть там, где ее мать Глэдис потерпела в свое время полный провал. Найти себе доброго, любящего мужа, обвенчаться с ним в церкви, стать миссис. Норма Джин знала, потому-то и заболела Глэдис – потому, что у нее не было мужа, и потому, что никто не любил ее той единственной любовью, которая имеет смысл.
Чем больше Норма Джин думала об этом, тем чаще приходила к выводу, что Глэдис, наверное, вообще никогда не была замужем. Что все эти фамилии – Бейкер, Мортенсен – были чистой воды выдумкой, чтобы избежать позора.
Даже бабушку Деллу ей удалось одурачить. По всей вероятности.
Странно было и вспоминать то утро, когда они с Глэдис поехали на бульвар Уилшир, на похороны знаменитого голливудского продюсера. Как она стояла там и с замиранием сердца ждала, что за ней придет Папа. Правда, ждать придется много лет.
– Папочка? Ты меня любишь?
– Да я просто без ума от тебя, Малышка! Вот, погляди-ка!
Норма Джин послала Глэдис приглашение на свадьбу и с волнением стала ждать ответа. Ей хотелось, чтобы на свадьбе присутствовала эта женщина, ее Мать. И в то же время она приходила в ужас при мысли, что Мать объявится на церемонии.
Эй, поглядите-ка! Кто она, эта сумасшедшая? И все до единого будут пялиться на нее.
Разумеется, Глэдис не приехала на свадьбу дочери. Даже открытки не прислала, не пожелала ей счастья.
– С чего бы мне огорчаться? Вот я и не огорчаюсь.
Она сказала Элси Пириг, что на свадьбе достаточно и одной матери, будущей свекрови, а без родной матери можно и обойтись. Миссис Глейзер. Бесс Глейзер. Еще до свадьбы она настойчиво просила Норму Джин называть ее мамой. Но слово это застревало у Нормы Джин в горле.
Нет, иногда ей все же удавалось выдавить «мама Глейзер» – тихо, вскользь, почти неслышно. Бесс Глейзер была очень добрая женщина, настоящая христианка. Не стоило винить ее в том, что она слишком пристально присматривалась к невестке. Прошу, не надо ненавидеть меня за то, что я вышла за вашего сына. Пожалуйста, помогите мне стать ему хорошей женой.
Она преуспеет во всем, где Глэдис потерпела полный провал. Такова была ее клятва.
Она обожала, когда Баки занимался с ней любовью, похотливо и ненасытно, называя ее своей сладкой, своей милой, Малышкой, Куколкой, стонал, содрогался, тихонько ржал как конь – «Ты моя лошадка, Малышка! Гоп-гоп!» – и постельные пружины пищали, как мыши в мышеловке. А потом Баки лежал в ее объятиях, грудь его тяжело вздымалась, тело было скользким от маслянистого пота, запах которого ей так нравился. Баки Глейзер обрушивался на нее подобно снежной лавине, погребал под собой, пригвождал к постели. Муж меня любит. Я – мужняя жена. И никогда уже не буду одна.
Она уже позабыла о том, как боялась выходить замуж. Какая же дурочка она была, совсем ребенок.
Теперь уже ей завидовали незамужние женщины, необрученные девушки. Это видно было по их глазам. Восхитительное чувство! Волшебные колечки на безымянном пальце левой руки. «Фамильные ценности» Глейзеров. Свадебное колечко было из отполированного временем тусклого золота. С пальца мертвой женщины. Обручальное кольцо украшал крошечный бриллиант. То были волшебные колечки, и Норма Джин то и дело поглядывала в зеркало или в витрину, посмотреть, как они выглядят со стороны. Кольца! Замужняя женщина. Девушка, которую любят.
Она была мила и хороша собой, как Джанет Гейнор в фильмах «Ярмарка штата», «Провинциалка», «На солнечной стороне», как юная Джун Хэвер, как молодая Грир Гарсон. Она была словно родная сестра Дины Дурбин или Ширли Темпл. Почти внезапно она потеряла интерес к роскошным и сексуальным звездам Голливуда – Кроуфорд, Дитрих. Даже Джин Харлоу с выбеленными до платинового цвета волосами казалась ей теперь фальшивой, ненастоящей. Хоть и красавица, но все равно фальшивка. Голливудская фальшивка. А Мэй Уэст – просто посмешище! Разве это настоящая женщина? Не женщина, а одно название.
Нет, конечно, эти женщины делали все, что могли, чтобы продать себя подороже. Именно таких женщин хотели видеть мужчины, если не все, то большинство. Эти женщины мало чем отличались от проституток. Просто стоили дороже, потому что были «успешны».
Никогда не стану себя продавать! Пока люблю и любима.
В мишен-хиллзском троллейбусе Норма Джин не раз млела от удовольствия, заметив, как окружающие – и мужчины и женщины – поглядывают на ее кольца. Люди сразу видели, что перед ними замужняя женщина, и такая молоденькая! Никогда не снимет она с руки этих фамильных колец.
Только смерть снимет с нее эти фамильные кольца.
«Будто на небеса попала! А ведь я еще не умерла».
Все бы хорошо, но после свадьбы Норму Джин начал мучить один и тот же кошмар: человек без лица (мужчина? женщина?) наклонялся над кроватью, а Норма Джин лежала, словно парализованная, не в силах сбежать, и этому человеку нужны были кольца с ее пальца, а Норма Джин отказывалась их отдать, и тогда человек хватал ее за руку и начинал отпиливать ей палец ножом, и все это было так реально, что Норма Джин уверена была, что истекает кровью, стонала, металась по постели и просыпалась, а если Баки спал рядом, если в ту ночь он не выходил в ночную смену, он тоже просыпался и вяло пытался успокоить ее. Обнимал сильными руками, легонько покачивал в объятиях, бормотал:
– Ну, тихо, тихо, Куколка! Это всего лишь дурной сон. Большой Папочка не даст тебя в обиду, не бойся, о’кей?
Но не всегда становилось «о’кей», во всяком случае не сразу. Иногда Норма Джин была так перепугана, что не могла заснуть до утра.
Баки старался проявить сочувствие, ему льстило, что молодая жена так отчаянно в нем нуждается, но при этом он чувствовал себя несколько неуютно. Ведь, по сути, он и сам долго пробыл ребенком. Всего-то двадцать один год! А Норма Джин оказалась девушка непредсказуемая. Когда они просто встречались, она была так весела, ну просто солнышко, а теперь, в эти трудные ночи, он видел и другие ее стороны.
Неприятным открытием стали, к примеру, «спазмы» – так, стесняясь, называла Норма Джин свои критические дни. Прежде Баки был избавлен от подобных женских секретов. Теперь же оказалось, что раз в месяц у Нормы Джин не только идет кровь (хлещет, как из заколотой свиньи, он не смог удержаться от такого сравнения), причем из влагалища, места, предназначенного для занятий любовью. И толку от нее два-три дня совсем никакого – все время лежит в постели с грелкой на животе, а иногда и с холодным компрессом на лбу (оказывается, у нее еще и «мигрени»!). Вдобавок ко всему, она наотрез отказывалась принимать лекарства, даже аспирин, что советовала мать Баки. И его это бесило: «Христианская наука! Да это же бред, разве можно принимать его всерьез?» Впрочем, спорить не хотелось, это лишь осложнило бы положение. Он пытался, как мог, проявлять сочувствие, очень старался. Ведь теперь он был женатым мужчиной, и (как сухо сказал его старший брат, тоже женатый) уж лучше ему свыкнуться с этим фактом и с запахом тоже.
Но ночные кошмары! Баки выматывался на работе, ему нужно было выспаться – если не трогать, он мог проспать десять часов кряду, – а тут Норма Джин будит его, пугает чуть не до смерти, сама в панике, а короткая ночнушка промокла от пота, хоть выжимай. Он вообще не привык спать не один. Ну, по крайней мере, не всю ночь напролет. И ночь за ночью. И с такой непредсказуемой женщиной, как Норма Джин. Словно их было двое, близнецы, ночная и дневная Норма Джин, и ночная иногда одерживала верх, и не важно, как мила и добра была дневная, как любила его, да и сам он был от нее без ума. Он держал Норму Джин в объятиях и чувствовал, как бешено колотится ее сердце. Словно обнимал перепуганную птичку колибри. А цеплялась она за него мертвой хваткой! В панике девушка едва ли не сильнее парня. Прежде чем окончательно проснуться, Баки думал, что снова оказался в школе, в спортивном зале, лежит на мате и борется с соперником, а тот намерен сломать ему ребра.
– Ты ведь не бросишь меня, Папочка, нет? – скулила Норма Джин, на что Баки отвечал сонно: «Угу», а Норма Джин настаивала: – Обещаешь, что не бросишь, Папочка, да?
И Баки говорил:
– Ну конечно, Малышка, все о’кей. – Но Норма Джин не унималась, продолжала твердить свое, и тогда Баки говорил: – С чего бы мне бросать тебя, Малышка? Ведь я только что на тебе женился.
В этом ответе было что-то не то, но никто из них не мог понять, что именно. Норма Джин еще крепче обнимала Баки, прижималась горячей и мокрой от слез щекой к его шее, и пахло от нее влажными волосами, тальком, и подмышками, и звериным страхом, именно так определял этот запах Баки. А она все шептала:
– Так ты обещаешь, да, Папочка?
И Баки бормотал в ответ: да, да, обещаю, давай уже спать.
Тогда Норма Джин вдруг хихикала и говорила:
– Положа руку на сердце? – И рисовала указательным пальцем крест у него на груди, прямо над большим и гулко стучащим сердцем, и щекотала кудрявые волоски у него над сердцем, и Баки вдруг возбуждался, Большая Штуковина вздымалась, и Баки хватал пальцы Нормы Джин и делал вид, что собирается их съесть, а Норма Джин брыкалась, отбивалась, хихикала и пищала: – Нет, Папочка, нет!
И тогда Баки припечатывал ее к матрасу, наваливался всем телом на ее стройное тело, зарывался носом ей в грудь, кусал ее, грудь, по которой с ума сходил, лизал ее, рычал:
– Да, Папочка сейчас со своей Куколкой что захочет, то и сделает, потому что это его Куколка, она принадлежит ему, и вот это тоже Папочкино, и вот это, и вот это.
Когда он был во мне, я была в безопасности.
И хотела, чтобы это никогда не кончалось.
3
Она хотела быть идеальной. Меньшего он не заслуживал.
Она собирала Баки обед на работу. Большие двойные сэндвичи, его любимые. Вареная колбаса, сыр и горчица на толстых ломтях белого хлеба. Ветчина с приправами. Остатки мяса с ужина, с кетчупом. Валенсийские апельсины, самые сладкие. Что-нибудь сладкое на десерт – вишневый коблер[31] или имбирный пряник с яблочным соусом. Когда с продуктами стало хуже, Норма Джин перестала есть мясо на ужин, чтобы Баки было чем пообедать. Он делал вид, что не замечает, но Норма Джин знала: муж ей благодарен. Баки был высоким крепким парнем, все еще продолжал расти, и аппетит у него был, как поддразнивала Норма Джин, волчий – ест, «как голодный волк». И в этом ритуале – встать пораньше, собрать мужу обед – видела она что-то трогательное, такое, что слезы на глаза наворачивались. И еще она подкладывала ему в коробочку с обедом любовные записки, украшенные гирляндами нарисованных красными чернилами сердечек.
Читая эти строки, милый Баки, знай, что я думаю о ТЕБЕ & Я ТЕБЯ ОБОЖАЮ!
Или:
Читая эти строки, Папочка, вспомни о своей Куколке & горячей ЛЮБВИ, которую она подарит тебе, когда вернешься ДОМОЙ!
Эти записки Баки не мог не показать парням, работавшим в ночной смене на заводе «Локхид». Особенно он старался произвести впечатление на Боба Митчема, самодовольного смазливого парня, он был на несколько лет старше Баки и собирался стать актером. Но не знал, стоит ли показывать приятелям короткие и странные стишки Нормы Джин.
Когда от любви сердца наши тают
даже ангелы над нами
даже те завидуют нам.
Что это за поэзия, если нет рифмы? Записки с любовными стишками Баки аккуратно складывал и прятал в карман. (Вообще-то, он их растерял и часто обижал Норму Джин, забыв высказать о них свое мнение.)
Было в Норме Джин нечто странное. Она, словно школьница, витала в облаках, и Баки это не очень нравилось. Неужели мало быть хорошенькой и бесхитростной, как остальные симпатичные девушки? Зачем строить из себя «глубокую натуру»? По мнению Баки, все это было связано с ее кошмарами и «женскими недомоганиями». Он любил Норму Джин за ее особенности, но, бывало, обижался. Словно она лишь притворялась той девушкой, которую он знал. Эта ее манера говорить самые неожиданные вещи, этот ее писклявый и нервный смешок, это ее нездоровое любопытство – к примеру, бесконечные расспросы о работе в похоронном бюро подручным мистера Или.
Глейзерам, однако, Норма Джин нравилась, и это очень много значило для Баки. Ведь он в каком-то смысле женился на этой девушке, чтобы ублажить свою мамашу. Нет, конечно, он и сам был от нее без ума. Все парни на улице на нее оборачиваются, ну как на такую не запасть. И она была очень хорошей женой, весь первый год и даже дольше. Медовый месяц казался нескончаемым. Норма Джин составляла меню на всю следующую неделю и спрашивала Баки, все ли его устраивает. Записывала рецепты миссис Глейзер, а также прилежно вырезала новые – из «Ледиз хоум джорнел», «Гуд хаускипинг», «Фэмили серкл» и других женских журналов, которые, прочитав, отдавала ей миссис Глейзер. Даже с мигренью, даже провозившись весь день по дому, даже после стирки Норма Джин с обожанием рассматривала своего молодого красивого мужа, пока тот жадно поглощал приготовленную для него еду. Бог не так уж и нужен, когда у тебя есть муж.
Эти блюда были как молитвы: мясной рулет с крупно нарезанным сырым красным луком, рубленые зеленые перцы, сухарики, щедро политые кетчупом и помещенные в духовку, где они запекались до хрустящей корочки. Гуляш из говядины (правда, говядина в те дни была жирноватая и жилистая) с картошкой и другими овощами (а вот с овощами следовало быть осторожнее, Баки их не очень-то жаловал), а также с темной подливкой (с мукой, чтобы «погуще»), он подавался с кукурузными хлебцами, испеченными по рецепту мамаши Глейзер. Жареные бройлеры с картофельным пюре. Обжаренные сосиски на булочках и с горчицей. И еще, конечно, Баки обожал гамбургеры и чизбургеры, если Норме Джин удавалось раздобыть мясо, и подавались они с большими порциями картошки фри и морем кетчупа. (Мамаша Глейзер предупредила Норму Джин, что, если на тарелке Баки не будет достаточно кетчупа, тот схватит бутылку, потрясет ее нетерпеливо и выльет полбутылки на еду.)
Подавалась на стол и запеканка из мяса, риса и овощей, Баки не слишком любил это блюдо, но, если был голоден – а он всегда был голоден, – съедал и ее с тем же аппетитом, что и самые любимые свои блюда: тунец, макароны с сыром, лосось на тостах с консервированной кукурузой, куриные крылышки и ножки в белом соусе с картошкой, морковкой и луком. Пудинг из кукурузы, пудинг из тапиоки, шоколадный пудинг. Фруктовое желе с маршмэллоу. Пирожные, печенья, пироги. Мороженое. Если б не война и трудности с продуктами! Купить мясо, масло и сахар становилось все труднее. Баки понимал, что Норма Джин не виновата, и, однако же, по-детски капризничал, выражал недовольство. Что ж, мужчины всегда винят женщин, когда недовольны едой или сексом. Так уж устроен мир. И Норма Джин Глейзер, не пробывшая замужем и года, инстинктивно поняла эту истину. Но когда еда Баки нравилась, он поедал ее с таким упоением, что смотреть на него было истинное удовольствие – такое же, как давным-давно (хотя на деле то было совсем недавно, всего лишь несколько месяцев назад), когда Норма Джин видела, как ее школьный учитель мистер Хэринг читает ее стихи вслух или хотя бы про себя.
Баки сидел за кухонным столом, вытянув шею вперед, к тарелке, и жевал, и на широком скуластом его лице поблескивали мелкие капельки пота. Приходя домой после работы, он мыл лицо, руки, подмышки, а потом зачесывал влажные волосы со лба назад. Затем снимал пропотевшую одежду, надевал свежие футболку и брюки, а иногда – просто шорты-боксеры. Как странно, на взгляд Нормы Джин, выглядел Баки, как мужчина до мозга костей. Лицо при определенном освещении было похоже на лицо скульптуры, тяжелый квадратный подбородок, крепкие челюсти-жернова, мальчишеский рот и чудесные, добрые карие глаза. Более красивых глаз, с замиранием сердца думала Норма Джин, она не видела ни у одного мужчины, если не считать кино, разумеется.
Однако однажды Баки Глейзер скажет о своей первой жене: Бедняжка Норма Джин, она старалась, но, черт возьми, так и не научилась толком готовить, эти ее запеканки с морковкой, слипшиеся от сыра, и потом она буквально заливала все кетчупом и горчицей! И добавлял искренне: Мы не любили друг друга; мы были слишком молоды для женитьбы. Особенно она.
От добавки он никогда не отказывался. А если блюдо было любимое, и от второй добавки тоже.
– Ну просто жу-уть до чего вкусно, дорогая! Опять ты меня порадовала.
А потом, не успевала она сложить тарелки в раковину, подхватывал ее мускулистыми, как у Попая, руками, и Норма Джин тонко и взволнованно взвизгивала от предвкушения, словно на долю секунды забывала, кем доводится ей этот двухсотфунтовый похотливый парень, шумно ликующий: «Ага, попалась, Малышка!» Он тащил ее в спальню, и под тяжелыми шагами половицы так и ходили ходуном – и уж точно, все соседи это слышали. Конечно, жившая рядом Гарриет и ее соседки по квартире догадывались, чем собрались заняться молодожены. Норма Джин крепко обхватывала Баки за шею обеими руками, как будто утопающая, и дыхание Баки становилось частым и шумным, будто у жеребца; и он смеялся и говорил, что сейчас она его задушит, что у нее мертвая хватка, как у борца; и она отбивалась руками и ногами.
Наконец с торжествующим криком он валил ее на постель, расстегивал халат или задирал свитер и ласкал красивую грудь, мягкую, упругую, с розовато-коричневыми сосками, похожими на фасолины, и ее теплый округлый животик, покрытый светлым пушком, курчавые каштановые волоски, влажные, густые и щекотные – просто удивительно, до чего густой у нее был «кустик» для девушки столь юного возраста. «О Куколка!.. О-о-о!» В большинстве случаев Баки бывал так возбужден, что кончал Норме Джин прямо на бедра – тоже один из способов предохранения, – это если не успевал натянуть презерватив. Ибо даже в порыве страсти Баки Глейзер умел контролировать себя, и заводить ребенка ему не хотелось. Но, подобно жеребцу, через несколько минут он возбуждался снова, кровь приливала к его Большой Штуковине, словно открывали кран с горячей водой.
Он учил свою молоденькую жену заниматься любовью, и она оказалась понятливой, а чуть позже – и очень старательной ученицей. Иногда, нужно признать, Баки даже побаивался ее страсти, совсем немножко, – слишком многого хочет от меня, от него, любви хочет. Они целовались, ласкались, щекотали друг друга, засовывали языки друг другу в уши. Грубо обнимались. Если Норма Джин порывалась удрать, соскочить с кровати, Баки бросался к ней и хватал с криком: «Ага, вот ты и опять попалась, Малышка!» И укладывал ее обратно, на скомканные простыни. И сколько было смеха, и криков, и стонов, и тяжелого дыхания, и Норма Джин тоже стонала и всхлипывала, да и черт с ним, если кто из соседей рядом или наверху, даже кто-то из прохожих на улице услышит, что творится в такие моменты за окном с не полностью опущенными жалюзи. Ведь они как-никак женаты, верно? Венчались в церкви? Любили друг друга, разве нет? Имели полное право заниматься любовью когда и как хотят, не так ли? Да, черт возьми!
Она была милая, но слишком чувствительная. Все время хотела любви. Была незрелой, ненадежной, да и я, наверное, был таким же. Оба мы были слишком молоды.
Если б она готовила лучше и не была такая чувствительная, может, у нас что-то получилось бы.
4
Моему мужу:
Как океан, моя любовь —
Безмерна, глубока.
Не жить мне без тебя, родной,
И это – на века!
Зимой 1942/43 года военные события в Европе и на Тихом океане приняли нехороший оборот. Баки Глейзер потерял покой, стал все чаще поговаривать о том, что надо бы записаться в ВМС, в морскую пехоту, на худой конец – в торговый флот. «Ведь неспроста Господь сделал Америку страной номер один. Нужно соответствовать».
Норма Джин озадаченно смотрела на мужа и широко улыбалась.
Скоро бездетным женатым мужчинам начнут приходить повестки с приказом явиться на призывной пункт. Лучше пойти добровольцем, пока не загребли, верно? По сорок часов в неделю Баки работал на заводе «Локхид» плюс еще утром, раз или два в неделю, – в похоронном бюро, помогал мистеру Или. («Даже как-то странно. Люди стали реже помирать. Наверное, потому, что на войну ушло столько молодых ребят, а старикам интересно пожить и посмотреть, чем все это закончится. А когда горючего в баках немного, не очень-то и разъездишься. Так, потихоньку, а потому и без аварий».)
Навыки бальзамирования вполне могли пригодиться в армии. Мало того, Баки еще со школьных времен был выдающимся спортсменом, настоящей звездой, занимался борьбой, бегом, играл в футбол, вполне мог тренировать менее подготовленных новобранцев. У него имелись также способности к математике, по крайней мере на уровне мишен-хиллзской средней школы. Еще он умел чинить радиоприемники и понимать карты. Каждый вечер он слушал военные сводки и вдумчиво читал «Лос-Анджелес таймс». Каждую неделю он водил Норму Джин в кино, в основном для того, чтобы посмотреть «Поступь времени»[32]. На стенах их квартиры он развесил военные карты Европы и регионов Тихого океана и втыкал разноцветные булавки в те точки, где воевали его друзья или родственники. И ни разу не говорил о том, что кто-то из них погиб, пропал без вести или был взят в плен, хотя Норма Джин знала: он много об этом думает.
В подарок на Рождество один из двоюродных братьев Баки прислал ему с алеутского острова Киска «сувенир» – череп японского солдата. Вот это да! Сняв оберточную бумагу, Баки присвистнул, взял его в ладони, словно баскетбольный мяч, и тут же позвал Норму Джин посмотреть. Норма Джин прибежала на кухню, посмотрела и едва не хлопнулась в обморок. Что за гадость такая? Голова? Человеческая голова? Совершенно гладкая, без волос и кожи, человеческая голова?
– Не переживай, это череп япошки, – сказал Баки.
Лицо его по-мальчишески раскраснелось. Он засунул пальцы в огромные пустые глазницы. И вместо носа тоже была дырка, непропорционально большая, с зазубренными краями. В верхней челюсти осталось три или четыре желтых зуба, но нижняя и вовсе отсутствовала.
Взволнованный Баки завистливо говорил:
– Господи! Трев и вправду обошел старину Баки!
Озадаченная Норма Джин снова широко улыбнулась. Улыбкой человека, который или не понял шутки, или не хочет признаваться, что понял ее. В точности так же реагировала она на дурацкие грубые шутки Пиригов, их друзей и знакомых – они нарочно шутили так, чтобы она покраснела, но она не краснела. Она видела, как взволнован муж, и решила не портить ему настроения.
«Старину Хирохито» водрузили на самое видное место в доме – поставили на радиокомбайн «RCA Victor» в гостиной. Баки так гордился этим черепом, как будто сам добыл его на Алеутских островах.
5
Она хотела быть идеальной. Меньшего он не заслуживал.
А у него были высокие стандарты! И зоркий глаз.
Каждое утро она делала в квартире тщательную уборку. Во всех трех комнатах, не самых просторных, и в ванной, где помещались раковина, унитаз и собственно ванна.
Все эти вверенные ей помещения Норма Джин скребла и драила с монашеским старанием. Ей и в голову не приходило усмехнуться над фразой, которую однажды обронил Баки: Жена Баки Глейзера работать не будет. Она понимала, что работа женщины по дому – это не работа, а привилегия и священный долг. Слово «дом» освящало любые усилия, физические и душевные. В семействе Глейзер вообще было принято повторять, и эти слова были как-то связаны с их христианским пылом, что ни одна женщина, особенно замужняя, не должна работать вне «дома». Даже когда во время Великой депрессии семья (Баки не вдавался в детали, явно стыдясь этого факта, а Норме Джин не хотелось приставать с расспросами) жила то ли в трейлере, то ли в палатке где-то в долине Сан-Фернандо, «работали» только мужчины, включая детей, и, без сомнения, сам Баки, которому тогда не исполнилось и десяти.
То был вопрос чести, мужской гордости: женщины Глейзеров никогда не работали вне «дома». Норма Джин невинно спрашивала:
– Но ведь сейчас война. Все по-другому, верно?
Вопрос повисал в воздухе, оставался без ответа.
Чтоб моя жена? Да никогда в жизни!
Быть объектом мужского вожделения значило: Я существую! Выражение глаз. Твердеющий член. Пусть от тебя никакого проку, но ты нужна.
Матери не нужна была, а мужу нужна.
Отцу не нужна была, а мужу нужна.
Вот главная истина моей жизни или пародия на истину. Если ты нужна мужчине, ты в безопасности.
Ярче всего ей запомнилось не то время, когда молодой и горячий муж бывал дома, но долгие и спокойные утренние часы, плавно перетекающие в полдень. Часы, которые Норма Джин проводила в счастливом уединении. Нет, тихими их, пожалуй, назвать было нельзя (ибо в Вердуго-Гарденс было шумно, как в казарме, – на улице детские крики, плач младенцев, радиоприемники, гремящие на полную мощь, даже громче, чем у самой Нормы Джин). Она находила радость в ритмичной, монотонной, почти гипнотической работе по дому. Как быстро осваивают руки и мозг нехитрые инструменты: швабру, веник, губку. (Пылесос был молодым Глейзерам не по карману. Но скоро купят, Баки обещал!) В гостиной был один-единственный прямоугольный коврик размером примерно шесть на восемь футов, темно-синий остаток, купленный на распродаже за 8 долларов 98 центов, и по этому коврику Норма Джин могла, забывшись, до бесконечности водить щеткой. Здесь из него выбилась шерстинка – надо же, целое событие! А вот тут пятнышко – потерли, и оно исчезло!
Норма Джин улыбнулась. Наверное, вспомнила Глэдис, когда та бывала в благостном настроении. В легкой рассеянности, в редком для нее умиротворении, занималась каким-нибудь делом (но не работой по дому), под кайфом и даже более чем под кайфом, ибо теперь Норма Джин понимала, что мозг ее матери вырабатывал в те минуты некое уникальное вещество, позволяющее полностью отдаться настоящему моменту. Стать одним целым, слиться со своим занятием. И не важно, что это за занятие. Главное – погрузиться в него целиком. К примеру, водить по ковру тяжелой щеткой взад-вперед, взад-вперед.
В спальне был другой ковер, еще меньше, овальной формы. Она слушала популярную лос-анджелесскую радиостанцию и подпевала тихо, хрипло, невпопад, но с удовольствием. Ей вспоминались уроки Джесс Флинн, и она улыбалась. Какие грандиозные планы строила на ее счет Глэдис! Чтобы Норма Джин пела? Забавно, а еще забавнее – уроки игры на фортепиано, которые она брала у Клайва Пирса. Бедняга, тот только морщился и пытался изобразить улыбку, когда Норма Джин играла, вернее, пыталась играть.
