Дикий Носок
Обычное дело
Глава 30.
Поселившееся в поселке напряжение за пару месяцев зажило своей, вполне физически ощутимой жизнью: постреливало косыми взглядами на улицах, шуршало по углам быстрыми шепотками, просачивалось, как утренний туман, в каждую замочную скважину. И, в конце концов, опутало всю деревню, как липкая паутина, в которой сколько ни барахтайся, лишь еще больше запутаешься.
Поселенцы разделились на два лагеря. Эпицентр недовольства политикой полковника Матвиенко сформировался вокруг церкви. Чрезвычайно эмоциональные, воодушевленные речи отца Владимира на тему «возлюби ближнего своего» сыграли с ним злую шутку, в который уже раз разбившись о ледяное спокойствие и холодно-рассудочные доводы Николая Петровича, добавлявшего «как самого себя». А, значит, прежде всего надо позаботиться о своей безопасности. Поэтому согласных с его действиями оказалось неожиданно много (больше, чем сам полковник мог предположить). Решающую роль сыграл тот факт, что среди членов погибшей первой экспедиции было много родственников и знакомых островитян. Никто не хотел повторить их судьбу или рисковать жизнями своих детей. Своя рубашка всегда ближе к телу.
В добровольцах недостатка не было. Хотя правила были жесткими. После каждой акции они не возвращались в деревню к семьям, а проводили много времени на карантине в соседней. Но то, что случилось в этот раз, произошло впервые.
Вся территория области была разбита на сектора, и группы добровольцев прочесывали каждый населенный пункт частым гребнем. Первым найденным человеком оказалась сельская пенсионерка Валентина Степановна. Закончив несколько лет назад трудовую деятельность в должности технолога хладокомбината, она осуществила давнюю мечту, купив домик в деревне и перебравшись туда на постоянное место жительства. Валентина Степановна завела обширное хозяйство: куры, утки, сад, огород, теплица. Чтобы не доживать свой век совсем уж одной после вымирания человечества, она пригрела приблудную собачонку, хотя и не любила их никогда. Собачка оказалась трусовата. Тявкнув пару раз на людей в защитных костюмах, она позорно бежала, поджав хвост. Ее без меры удивленную хозяйку в это время посадили в машину, угрожая оружием, и увезли. Все прошло, как по маслу. Валентина Степановна и была первым постояльцем исправительно-трудовой колонии. Дело пошло. Чаще всего люди жили небольшими группами по 2-3 человека, порой все они были членами одной семьи.
Гарика поймали, заметив дымок от его костра. В кои то веки выработанная годами жизни на улице осторожность изменила ему. Гарика застали врасплох, когда он сладко посапывал, свернувшись клубочком на ворохе прошлогодней листвы. Подобно бродячей собаке, он настороженно огляделся вокруг спросонья и покорно, мелкими шажками посеменил в указанном дулом автомата направлении.
Сергея застали на рассвете, когда он рыбачил с моста. Бежать и прятаться он не стал. Спокойно положил удочку, выбросил в воду пойманную рыбу и пошел к машине.
К последней акции готовились особенно тщательно. Людей было слишком много, в том числе крепких мужчин. Рискованно было просто угрожать им оружием, наверняка у них оно тоже было. Решили застать их врасплох ночью и использовать хлороформ и наркотические вещества. Матвиенко сам руководил операцией, не решаясь доверить ее никому другому. Все прошло почти как по маслу. Кто же знал, что кошачьи когти способны повредить защитный костюм? Полковник был вынужден действовать предельно жестко. Он был готов к этому, в отличии от прочих. Несмотря на то, что все здесь были добровольцами и знали о своей участи в случае возможного заражения, люди были подавлены случившемся. Ведь знать – это одно, а сделать – совсем другое. Однако никто не возражал. Опасаясь возможного заражения от несчастного солдатика бежали, как от чумы, бросив его на произвол судьбы.
Когда весть о произошедшем распространилась по поселку, в нем на некоторое время вязкой болотной тиной разлилась гнетущая тишина. Полковника она не обманула. Побулькав тут и там, болотные газы вспучили затянутую ряской поверхность и рванули вверх звонко лопнувшим пузырем. Матвиенко спокойно выслушал группу активистов, среди которых, разумеется, была и Вероника. Он заранее наизусть знал все, что они могут сказать. Но не мешал. Дал выпустить пар. В такие моменты у полковника словно включался режим энергосбережения. Физически он был здесь и даже понимающе кивал неприятным собеседникам, всем своим видом изображая заинтересованность, однако мысли блуждали на свободе. Сейчас мысли крутились вокруг тонких Вероникиных пальчиков, которыми девушка в волнении теребила пуговицу на кофточке. А услужливое воображение Николая Петровича дорисовывало эти пальчики совсем в других местах, которые они могли бы потеребить. Ему ее не хватало. Физически. Но возобновить отношения не стоило и пытаться, ведь сейчас он ей представлялся помесью графа Дракулы и Пиночета. И страшным, и мерзким одновременно.
К тому моменту полковник уже давно понял: для того, чтобы обезопасить людей наверняка, полумер недостаточно. Всех выживших после эпидемии надо ликвидировать. Однако высказывать эту мысль было преждевременно.
***
Учебный год закончился. Небольшая сельская школа, не рассчитанная на такое количество учеников, трещала по швам, переживая непрерывное двухсменное топтание сотен ног по коридорам и классам. И ко времени окончания занятий вид имела плачевный. Поэтому в период летних каникул учителя занимались привычным делом – осуществляли своими силами косметический ремонт.
Целый день Вероника кропотливо отдирала шпателем слои разномастных обоев в кабинете, который делила с учителем биологии. Незадолго до конца света вышел какой-то нормативный документ, согласно которому стены в школьных кабинетах ни в коем случае не должны быть оклеены обоями, только покрашены. И родителей школьников по всей России заставили сдирать ни в чем не повинные свежепоклеенные обои и красить стены в нормативно-утвержденные, приятные глазу казенные цвета. Вероника этого безумия не застала. Сейчас над ней не довлели никакие приказы, и она выбрала для своего кабинета красивые обои спокойного бежевого цвета. Благо этого добра в строительных магазинах было в избытке.
Душевное состояние девушки было далеко от спокойствия. Мысли в ее голове крутились с бешеной скоростью, сродни красному пятну на Юпитере: «Как он может? Как он может так поступать? Ведь он не такой! Уж я-то точно знаю». Внизу живота разлилось приятное тепло, как всегда при мысли о нем. Из-за этого предательского возбуждения она и поругаться то как следует на него не могла, поэтому сама на себя злилась несказанно. Слабость к этому чудовищу (а иначе она его про себя и не называла, менялись только испытываемые эмоции – от ненависти и злости, до вожделения) заставляла Веронику чувствовать себя виноватой.
Как переубедить полковника? Как помочь людям? Освободить их из заключения? Сколько уже было говорено-переговорено на эту тему. Надо действовать. Просто добраться до колонии и заставить открыть ворота. Не будет же охрана в самом деле стрелять по людям? Ведь нас и так слишком мало осталось. Прекрасно понимая детскую наивность своих рассуждений, Вероника не спеша шла в сторону ближайшего озера, надеясь найти там лошадок и угостить их кусочками сахара.
Стояли длинные, неспешные, ленивые июньские дни. Тягучие, как мягкая карамель, вечера многие мужчины и мальчишки проводили на озерах с удочками в руках, поджидая вечернюю зорьку. Порой они облепляли берега, как мухи банку с вареньем. Веронику так и тянуло из озорства с шумом плюхнуться в воду и проплыть из конца в конец, ныряя и шумно отфыркиваясь. После такого кощунства фанатики рыбалки просто испепелили бы ее взглядами на месте. Лошадок сегодня здесь, увы, не оказалось. Зато неожиданно обнаружился отец Владимир с удочкой наперевес, прежде страстью к рыбалке не отличавшийся. Впрочем, рыбу он и не ловил, а шепотом о чем-то оживленно разговаривал в кустах с потертым мужичком неопределенного возраста в растянутой футболке и подвернутых до колен штанах. Вероника невольно застала эту парочку врасплох, успев расслышать только имя собеседника отца Владимира – Петрович. При виде девушки оба они смутились и запнулись на полуслове.
«Вероника, а Вы что здесь делаете?» – каким-то неестественно напряженным голосом поинтересовался отец Владимир.
«Гуляю,» – машинально ответила девушка, отмечая некую странность ситуации. Прибрежные кусты зашуршали, разноцветные стрекозы прыснули в стороны, и через несколько минут она оказалась в плотном кольце рыбаков под прицелом десятка оценивающих взглядов. Веронике внезапно стало страшно. Все достоинства этого места: уединенность и безмятежность, немедленно превратились в его недостатки.
«Отец Владимир, что здесь происходит?» – дрогнувшим голосом, тщетно пытаясь сохранить спокойствие спросила она.
Его растерянный взгляд напугал девушку еще больше. Мужики переглядывались, не зная, что с ней теперь делать. Наконец отец Владимир, подняв руки в успокоительном жесте, решился: «Позвольте, я поговорю с Вероникой. Я уверен, что она разделяет нашу точку зрения».
«Это вряд ли. С кем она спит знаете?» – парировал ему тот самый мужичонка неопределенного возраста. Вероника немедля вспыхнула, будто окружающие узнали ее постыдную тайну. Ну и что такого? Все с кем-то спят. Так называемые рыбаки неохотно разбрелись к своим удочкам, а отец Владимир и девушка присели на берегу. Он долго не мог начать разговор, подбирая слова. И Вероника спросила первой: «У Вас тут собрание тайного общества рыбаков что ли?» Прекрасно понимая при этом, что дело гораздо серьезнее.
«В некотором роде. Вероника, я слышал, как Вы несколько раз публично выражали свою позицию относительно изоляции в колонии выживших после эпидемии. Многие люди тоже против этого и готовы предпринять решительные действия,» – решив не ходить вокруг да около, начал отец Владимир.
«И я тоже готова. Я хочу помочь,» – с жаром заверила его Вероника.
«Однако, из-за Ваших близких отношений с полковником Матвиенко Вам не доверяют, Вероника. И я не смогу их переубедить. Я очень прошу Вас просто держать в тайне все, что Вы видели или слышали».
На это девушке возразить было нечего, и она понурилась. Не объяснять же всем и каждому, что нет уже давно никаких отношений.
«Я понимаю,» – уныло выдавила из себя Вероника. – «Но, отец Владимир, если понадобится моя помощь, то я готова. Все, что угодно. Любая помощь».
Покуда девушка брела домой в полном расстройстве чувств, псевдорыбаки вновь собрались в кружок.
«Ох, попортит нам эта девка все дело. Как пить дать попортит,» – мрачно предрек Петрович. Вернувшийся сегодня из карантина Петрович работал водителем. Именно он неделю назад оставил в кабине машины записку, которую нашел Сергей. Ничего конкретного в ней не было. Просто слова ободрения, обещание помочь и призыв быть готовыми действовать в любой момент.
Глава 31.
Вероника дрожала, как осиновый лист. В животе щекотало, будто она была на самом крутом вираже «американских горок», сердце трепыхалось, мысли хаотично прыгали. Откуда-то изнутри, в предвкушении, разливались волны похотливого тепла. Конечно, она готова была оказать любую помощь: организовать народные волнения, замучить своим красноречием всех сомневающихся, даже рыть подкоп, в конце концов. Но на такое не рассчитывала.
Задание звучало предельно просто: сегодня вечером (в день икс) она должна вывести полковника Матвиенко из игры, поскольку только он был способен на быстрые и решительные действия. Без него подчиненные растеряются. Как она это сделает: затрахает его до смерти, напоит до потери сознания или свяжет и прикует к батарее, решать ей. Вероника решила действовать наверняка и запаслась таблетками снотворного. Она растолкла их в порошок, наполнив на четверть маленький стеклянный флакон с резиновой крышкой. Теперь флакон ждал своего часа в кармане пышной короткой юбки голубого летнего платья с глубоким вырезом. Оно выгодно подчеркивало грудь, оставляя открытыми руки и ноги, и скрывало тяжеловатые бедра. Давно Вероника не собиралась так тщательно: красивое бельё из неприкосновенного запаса, немного макияжа, капля духов, даже пятки пемзой потерла. Вот бы еще перестать дрожать, как овечий хвост.
Как же соблазнять его, этого полярного медведя? Не умела она как-то специально окучивать мужиков. Обычно все происходило само собой. Между тем, как не замедляла шаг Вероника, ноги привели ее на крыльцо неказистого домишки Николая Петровича. Собравшись с духом, девушка решительно постучала. Тут же откуда-то из-под крыльца вынырнул котяра с драным в неизвестной схватке ухом и наглой от природы мордой и сел у двери, всем своим видом показывая, что хочет войти. Вернувшийся домой Матвиенко так и застал их обоих, сидящих на ступенях. Он немедленно отметил и красивое платье, и тушь на ресницах, и запах духов. А некоторую растерянность и нервозность девушки приписал волнению. Рад был до чертиков, конечно.
«Привет. А как его зовут?» – кивнула Вероника на кота. Одного взгляда на полковника ей хватило, чтобы понять: все будет, и все будет хорошо.
«Да кто ж его знает. Он не представился. Просто пришел однажды и попросился в дом. Может жил здесь раньше?» – приобняв девушку за талию и увлекая ее в открытую дверь, ответил Николай Петрович. Котяра шмыгнул туда без приглашения.
Проявлять инициативу Веронике больше не пришлось. Первые четверть часа она еще помнила, что он не должен нащупать флакон со снотворным у нее в кармане, поэтому из платья выскользнула сама. Потом обо всем забыла, так было хорошо. И раз, и два. Вспомнила, прикорнувшая было на плече полковника, когда у нее предательски заурчало в животе от голода. В голове мгновенно выстроилась логическая цепочка: ужин, чай, снотворное.
«Я есть хочу,» – потыкав локтем в живот любовника, виноватым голосом сказала Вероника. – «Давай, картошку пожарю».
«Я сам, ты в гостях,» – по-джентельменски ответил он, натягивая штаны. – «Но можешь накрыть на стол».
Стоило ему спустить ноги на пол, как немедленно оживился безымянный котяра, до того талантливо прикидывавшийся дохлым в кресле. Он так затейливо нарезал восьмерки вокруг ног Николая Петровича, что и шагу нельзя было сделать, не споткнувшись об него. Проще было еще раз накормить хитреца, чем отбиваться от его подхалимажа. Вероника хихикала, наблюдая за этими маневрами. Она одела платье, нащупала в кармане заветный флакон и почти хладнокровно попросила: «Чайник поставь, пожалуйста».
Ловко орудуя деревянной лопаточкой, Матвиенко пожарил картошку на неподъемной чугунной сковороде, доставшейся ему в наследство от безвременно почившей хозяйки дома. Похоже, бабулька была дамой рачительной и бережливой. Помимо раритетной сковородки в ее хозяйстве обнаружилась швейная машинка фирмы «Зингер» 1895 года выпуска в рабочем состоянии, остатки фарфорового сервиза, сделанного еще до революции и, по виду, совсем уж древняя библия. Котяра, получивший на пробу первую ложку картошки, скорчил такую брезгливую морду, что его отвращение и пренебрежение к странному угощению ощущались физически. Веронике же, напротив, понравилось. Полковник давно жил один и научился кое-что готовить самостоятельно. Ассортимент был небольшим, но питательным: жареная картошка, жареное мясо и почему-то окрошка.
«А у тебя мед есть?» – спросила девушка, когда Матвиенко поставил на стол две кружки с чаем. В то время, как он метнулся к шкафчику за медом Вероника шустро вытащила из кармана флакон, поддела ногтем крышку и высыпала содержимое в кружку, чувствуя себя при этом Матой Хари. Но она ею вовсе не была, а полковник не был идиотом. Замеченный краем глаза неуклюжий маневр Вероники его озадачил. Матвиенко спокойно поставил на стол банку с медом, присел на корточки у стула девушки, крепко сжав ее колени и тем самым отрезав путь к бегству. Взгляд его прищуренных глаз стал чужим и колючим.
«Вероника, что ты подсыпала в чай?» – абсолютно спокойно спросил он. Кусочки мозаики собирались в общую картину: пришла сама ни с того, ни с сего; старалась выглядеть соблазнительно, хотя раньше макияжем и духами не заморачивалась; очень нервничала. Что-то происходит, а его, кажется, держат за дурака. Девушка окаменела на стуле, краска сошла с ее лица, расширенными от ужаса глазами она смотрела на любовника, не в силах вымолвить ни слова. Да и разбежались слова, впрочем, как и мысли, будто тараканы по щелям. В горле мигом пересохло. Пророчество Петровича неумолимо сбывалось.
«Ника, посмотри на меня,» – требовательно сжал полковник ее колени. И продолжил повелительным тоном: «Рассказывай». Вероника отмерла. Но посмотреть ему в глаза никак не могла, поэтому вильнула виноватым взглядом в сторону стола, зацепившись за раритетную сковородку. Дальнейшее произошло мгновенно. Ни о чем не думая и ничего не соображая, она схватила чугунное чудовище двумя руками и со всей силы шарахнула полковника по голове. Остатки жареной картошки веером разлетелись по сторонам и, ударившись о стену, посыпались вниз. По всем законам жанра (как это обычно бывает в кино) Николай Петрович должен был упасть и отключиться. Он и правда упал, застонав и схватившись руками за голову, но лишь на секунду. Вероника едва успела вскочить со стула, как вновь была поймана в железные объятия Матвиенко.
«Черт побери! Ника, что ты творишь?» – разъяренно кричал он, тряся ее за плечи. Девушка обмякла и болталась в его руках, как тряпичная кукла, рыдая взахлеб. Как и большинство мужчин, полковник терпеть не мог женских слез, его гнев постепенно улетучился, уступая место жалости и раздражению. Он обнял Веронику, прижав к себе и, поглаживая по голове, как маленького ребенка, принялся успокаивать, бормоча: «Ну ладно, милая, хватит. Ника, успокойся. Я не сержусь. У меня кровь идет. Посмотришь, что там?»
Повсхлипывая еще пару минут и размазав по щекам остатки туши, Вероника ушла умываться. Потом, по-прежнему не поднимая глаз, смывала кровь, стекавшую тонкой струйкой на крепкую шею любовника и обрабатывала рану. Кожа на голове была рассечена совсем немного, но ссадина на ухе сильно кровила.
«Кажется, зашивать надо,» – виновато сказала Вероника, осмелившись, наконец, взглянуть ему в глаза.
«Ничего, заживет, как на собаке,» – примирительно ответил он. Нужно было быстро выбить из девушки информацию и лучший способ для этого – быть белым и пушистым. Не пугать ее. Начать решил с самого простого вопроса: «Думаю, пить чай мне стоит. Что у меня там?»
«Снотворное»
Матвиенко понимающе хмыкнул и приобнял девушку за бедра: «От спящего меня толку тебе будет немного. Что происходит, Ника? Расскажи». Его проникновенный тон, нежная улыбка, руки, поглаживающие ее бедра – большего было и не нужно. Ника размякла и поплыла.
«Я ничего толком и не знаю. Мне не говорили. Просто нужно было, чтобы сегодня ты не смог оказаться у колонии,» – призналась, наконец, она.
«Ну что же, ты выбрала самый приятный способ. Сначала. Кроме сковородки, разумеется. Можешь остаться здесь. А у меня дела,» – быстро собираясь и уже не обращая внимания на девушку сказал полковник.
Когда дверь за Матвиенко захлопнулась Вероника бессильно опустилась в кресло, потеснив недовольного кота. «Господи, что я наделала? Я все испортила».
Глава 32.
Сан Саныч – основательный мужчина в самом расцвете сил был нетороплив и обстоятелен по своей сути. Прежде чем приступить к позднему ужину он расстелил на столе чистую скатерку, тщательно вымыл руки и принялся выкладывать из сумки заботливо упакованные дражайшей супругой продукты: свеженькие хрустящие огурчики (уже пробовал, не горчат), краснобокую редисочку, зеленый лучок, баночку с солью и маленькую эмалированную кастрюльку, закутанную в толстое махровое полотенце. Домашние котлетки с чесночком запах издавали умопомрачительный, и у Сан Саныча невольно потекли слюнки. Припомнив добрым словом свою супругу – женщину редкой хозяйственности (а это качество он почитал величайшей женской добродетелью и всегда мог положиться на свою половину в трудных жизненных ситуациях), он достал из сумки термос с чаем и приступил к ужину.
Сколько можно ждать, в конце концов. Машина должна была прийти после обеда, а уже вечер. Не сидеть же ему голодным, в самом деле. Дежурил Сан Саныч в небольшой вахтерке у ворот. Электричества в колонии не было, поэтому ворота приходилось открывать вручную. Это в его обязанности и входило. Поначалу он и не думал записываться добровольцем, сочтя все это предприятие опасным и неразумным, однако супруга настояла. Её племянница Наташа прилетела на большую землю первым рейсом и погибла вместе со всеми. А поскольку своих детей у супругов не было, жена была очень привязана к единственной племяннице.
Сан Саныч разрезал огурчики пополам, основательно посолил их, подцепил на вилку аппетитную котлетку и только поднес её ко рту, зажмурившись от предвкушаемого удовольствия, как услышал звук подъезжающей машины. Аж застонав от досады, гурман быстро и уже без всякого удовольствия сунул котлетку в рот, закутал кастрюльку в полотенце и пошел встречать машину. Обычно он охотно трепался о том, о сем с водителем, скрашивая скучное дежурство. У Петровича всегда имелся неистощимый запас старых анекдотов и пошлых историй. Но сегодня настроения не было. Да и Петрович был непривычно молчалив и как-то напряжен. Проверив, согласно инструкции, кабину и кузов грузовика, заставленный мешками и ящиками, Сан Саныч открыл наружные ворота.
Дальше произошло нечто странное. Вместо того, чтобы не спеша въехать в ворота, аккуратно припарковаться и покинуть опасную зону, Петрович сдал назад, разогнался и протаранил вторые ворота на полном ходу. Металлические крылья взлетели вверх по обе стороны от грузовика и опали вниз, как у смертельно раненой птицы. Сан Саныч, больше всего напоминающий удивленного пингвина, замер на месте, открыв рот. Петрович же выскочил из кабины через пассажирскую дверь и скрючился за задним колесом. Здесь он был недосягаем для автоматчиков с вышек, с одной стороны его закрывал грузовик, с другой – внутренний забор и остатки сломанных ворот. Автоматчик на ближайшей вышке у ворот колонии нервно поводил оружием из стороны в сторону, но стрелять было не в кого. Сан Саныч, наконец, отмер. Он напрочь позабыл все инструкции, полученные на такой вот непредвиденный случай и, совершенно растерявшись, шустро порысил к вахтерке и заперся изнутри. Быстро облачившись в защитный костюм, он на всякий случай подпер дверь стулом и лег на пол. Если бы Сан Санычу пришли в голову еще какие-то меры безопасности, он бы их обязательно принял.
***
От внезапного грохота задремавшая было Ирина резко открыла глаза и подскочила с дивана. Этот наблюдательный пункт в квартире на третьем этаже она облюбовала неделю назад. Отсюда хорошо просматривались ворота в колонию и даже небольшой кусочек территории. До этого она слонялась вокруг колонии, держась на приличном расстоянии, как лиса вокруг курятника, чувствуя нарастающее с каждым днем бессилие. Мотоцикл она бросила очень далеко, километров за десять до колонии, опасаясь выдать себя шумом двигателя. Ползком на четвереньках Ирина подобралась к окну и осторожно выглянула наружу.
Происходило определенно нечто из ряда вон выходящее. Сердце радостно забилось. Очень медленно Ирина тихонько открыла створку окна и пристроила ружьё на подоконнике. Высокие железные ворота были распахнуты настежь, внутренние, кажется, тоже. Пожилой мужичок, смешно переваливаясь с ноги на ногу, будто пингвин, со всей возможной для себя скоростью бежал в дежурку. Охрана колонии в защитных костюмах подтягивалась к воротам. А с другой стороны приближалась целая процессия, во главе которой решительно вышагивал самый настоящий поп в развивающейся черной рясе и с массивным крестом на шее. Недостаток роста с лихвой восполнялся воинственно сдвинутыми бровями и взлохмаченной ветром бородой. Его паства семенила на два шага позади, сбившись в кучу, как стадо баранов. Стадо было большим – человек шестьдесят. Добирались они сюда небольшими группами или поодиночке, стараясь не привлекать внимания. Грудой сваленные велосипеды остались лежать в ближайшей лесопосадке.
Темнело. Решив подобраться поближе, Ирина кубарем скатилась с третьего этажа, уже не беспокоясь быть услышанной. Им сейчас точно не до нее. Где ползком, где мелкими перебежками она добралась до остановочного павильона. Когда-то здесь была конечная остановка общественного транспорта, судя по тому, что разбитая дорога свивалась в кольцо и уползала обратно. Теперь было плохо видно, лишь в щелочку треснувшей стенки павильона, зато слышно было прекрасно. А послушать было что. Поп как раз начал вещать (иначе и не назовешь). Как у многих людей его профессии голос у него был глубокий, звучный, красивый, хорошо поставленный. При звуках такого голоса мысленно представляешь знойного красавца, обольщающего словами страсти богатую наследницу, а не субтильного, невысокого попика. Однако же, какое богатство напрасно пропадает! И громкоговоритель ему не нужен.
«Братья и сестры! Все мы люди!» – начал свою проникновенную речь поп, едва добравшись до распахнутых ворот. Паства, боязливо поглядывая на оружие в руках охранников, столпилась чуть поодаль. «У каждого из нас есть выбор, по какому пути идти: по пути обиды, злости и мести; или по пути прощения и примирения. Ваша ненависть по отношению к людям, которых мы здесь заперли, является результатом страха, незнания, предубеждения. Я знаю, многие из Вас потеряли близких. Но эти люди ни в чем перед нами не виноваты. Кто для себя пожелает оказаться на их месте, без вины заключенных? Смотря на страдающих, мы должны понимать, что на их месте могли оказаться мы сами. Любой из нас. Что мы можем сделать для них? Простить мнимые обиды и отпустить. Прощение есть примирение.»
Не переставая говорить, он вплотную подошел к грузовику. Петрович, не теряя времени, юркнул за его спину. Этаким своеобразным паровозиком они добрались до толпы сочувствующих, где Петрович немедленно и благополучно затерялся. Паства между тем оживилась. Разогретые речью активисты приблизились к воротам. Охрана, загипнотизированная происходящим, будто кролики удавом, растерянно переглядывалась и опускала оружие. Не стрелять же по своим, в самом деле. Чутко уловив произошедший перелом в настроениях, отец Владимир понял, что пора переходить к делу и дал отмашку подогнать заранее приготовленный автобус.
«Друзья мои, давайте просто дадим им возможность уехать, куда-нибудь очень далеко. Чтобы мы никогда больше не встретились и не навредили друг другу. Мир огромен. В нем хватит места всем нам. Давайте все отойдем на безопасное расстояние,» – махнул он рукой в сторону, противоположную автобусной остановки. Наконец, один из охранников решился и, не глядя на сослуживцев, пошел в толпу активистов, встреченный радостным гулом, приветственными возгласами и едва ли не аплодисментами. Следом за ним, чуть помедлив, еще один. Стадное чувство – великая сила. Оно заставляет людей совершать многое из того, на что поодиночке они не решились бы: как хорошего, так и постыдного. Под ег влиянием скромный застенчивый заика-очкарик становится участником группового изнасилования, а интеллигентная барышня, невесть как попавшая на стадион в разгар футбольного матча, вопит во всю глотку «дави Воронеж». Сейчас оно играло на руку заговорщикам.
Ирина была искренне восхищена: «Ну попик, ну дает! Силен. Он и мертвого уговорит.» Мимо нее проехал самый обычный желтый рейсовый автобус и остановился на противоположной стороне кольца. Его корпус был щедро украшен рекламой давно почившей местной строительной компании, а к окну прикреплено скотчем ностальгическое объявление о стоимости проезда в 23 рубля. Оставив открытыми все двери, водитель бегом присоединился к единомышленникам.
Катастрофа разразилась неожиданно. Она промчалась мимо Ирины на «Ниве», резко затормозила, оставляя черные следы на асфальте, изо всей силы хлопнула дверцей машины и материализовалась в виде мужика лет около сорока: коротко стриженного, со спортивной фигурой и тяжелым взглядом. Его появление было сродни ледяному душу в жаркий летний полдень и мигом вернуло к реальности всех присутствующих. Прощение и примирение опали и рассыпались в прах, словно осенние листья. Он еще и слова не сказал, как охранники колонии, будто очнувшись от наваждения, вскидывали автоматы и занимали позиции.
«Заключенные на месте?» – спокойно поинтересовался он. Получив утвердительный ответ, удовлетворенно кивнул и распорядился выгнать грузовик с территории колонии и закрыть ворота. «А Вам, господа бунтовщики,» – снизошел он, наконец, вниманием на отца Владимира и компанию. – «Придется провести продолжительное время в карантине. А потом поговорим.»
Ирина готова была рвать и метать. Этот невозмутимый айсберг в мгновение ока уничтожил надежду освободить детей. Нет. Она ему не позволит. Злость и ненависть затопили ее от макушки до пяток, даже руки не дрожали. За прошедший год Ирина несколько раз стреляла по банкам с переменным успехом и без особого энтузиазма. Просто Михаил настоял, что бы все научились стрелять хоть немного. Она хладнокровно подняла ружье, вышла из-за остановочного павильона, быстро прицелилась и выстрелила.
Выстрел произвел эффект разорвавшейся бомбы. Невидимая сила резко толкнула полковника Матвиенко вперед и бросила лицом вниз на асфальт. Тридцатью секундами позже изрешеченное десятками пуль тело стрелка завалилось назад и сползло вниз по напоминающей теперь дуршлаг стене остановки. На несколько мгновений наступила оглушающая тишина. Вся накопившаяся нервозность и напряжение будто вылетели наружу вместе с пулями и дымком рассеялись в воздухе.
«Прекратите! Прекратите!» – запоздало призывал отец Владимир, выбежав на линию огня и размахивая руками. Он обреченно опустился на землю у тела полковника и перевернул его на спину. С первого взгляда было понятно, что помочь уже нельзя. Пуля вошла в спину и вылетела, разворотив грудь. Даже после смерти лицо полковника было спокойно и сосредоточенно. Две морщинки на переносице придавали ему серьезное выражение. Отцу Владимиру ничего не оставалось, кроме как перекрестить этот упрямый лоб и закрыть глаза навсегда. Постепенно вокруг тела Николая Петровича собралась молчаливая растерянная толпа. Произошло именно то, чего все боялись – кровопролитие. Как ни странно, именно оно, будто жертвоприношение остудило пыл присутствующих. Переминаясь с ноги на ногу люди опускали взгляд, стыдливо и смущенно пряча глаза друг от друга, словно это каждый из них лично застрелил полковника Матвиенко и нестерпимо стыдно было, что все окружающие об этом знают.
