Диана Билык
Спи, моя радость
13
Тихо, ласково шепчет ветер,
и скользит по разогретой коже
нежно пальцами сладкий вечер,
и остыть мы уже не можем.
Танцуем долго. Это почти секс. Это слишком невероятно. Я признаю, что в жизни есть прекрасные вещи, за которые стоит держаться, но… Призрак выжигает мне сердце. Его рядом нет, но я чувствую, как он злится, как влияет и мучает меня.
Едва переставляю ноги от усталости, а Ким будто и не выплясывал два часа, поднимая и опуская меня. Даже лоб не вспотел. Удивительно, но на эти сто двадцать минут я забываю о снах. Почти забываю.
Когда музыка замолкает, замираю у стены и смотрю в потолок с лёгкой улыбкой. Грудь поднимается и опускается от раскалённого дыхания. Так хорошо, будто немыслимые чувства к несуществующему мужчине спрятались за ширму. Надолго ли?
– Наслаждаешься? – звучит над головой хрипловатый голос Кима.
Выдыхаю и опускаю взгляд.
– Что ты пристал?
– Я пристал? – музыкант удивляется, приподняв густую бровь. Кладёт ладонь на стену, слегка касаясь моих волос, и немного сутулится, чтобы не казаться горой возле меня. Чтобы быть ближе. Чёлка прикрывает лоб и голубые хитрые глаза. – Это ты пришла на тренировку в красном платье и надела лучшие туфли. А как соблазнительно выставляла ножку, чтобы меня совратить, а как глубоко дышала, когда я тебя поднимал и опускал в танце, а как дрожала, когда оказывался слишком близко к губам, – ещё наклоняется, и тёплый воздух скользит по лицу, заставляя задыхаться. – Думаешь, я первый день живу и не понимаю твоих сигналов?
– Нет, – отвечаю и приоткрываю рот, чтобы продолжить, но решаю, что зря трачу время. Не вырвет этот человек из меня старые привычки, не вышибет из сердца любовь, что поросла глубокими корнями. – Я думаю, что ты идиот.
Отталкиваюсь от стены и показываю взглядом, чтобы дал пройти, но мне перекрывает путь вторая рука. Она прилипает к стене возле уха, и пальцы неожиданно вплетаются в волосы, распуская приятную дрожь по телу.
– Хорошо, что ты больше не работаешь в журнале.
– Это почему? – голос напряженный, совсем не мой. Мне жутко волнительно от его близости. Не скажу, что противно от прикосновений, просто страшно предавать. Призрака и себя.
– Ненавижу журналюг, – говорит Ким с необычной для него серьёзностью.
– Чем же мы так насолили? Слишком много правды о тебе узнали?
– Ты знаешь о правде лучше меня?
Облизываю пересохшие губы, пить хочется, а ещё отстраниться, чтобы не смотрел так. Испепеляюще. Будто душу наизнанку хочет вывернуть.
– Извини, но я не знаю о тебе ничего. Кроме вырванных в новостной ленте похождений.
– Следила за моей жизнью? Наверное, переслушала до дыр мои песни, – Альдов довольно щурится. Кажется, что говорит с издёвкой, но не улыбается.
– Я ересь не слушаю. И ни за кем не слежу.
– Врёшь, – припечатывает и сильнее напирает: сейчас рёбра об стену раскрошатся. – По глазам вижу, что хочешь меня. Ласкала себя, глядя на мои фото из Плейбоя? Признавайся, Яри-и-ина, – сильные пальцы массируют кожу головы и осторожно тянут меня на себя.
– Самоуверенный козёл! – шепчу и сминаю кулачками его тёмную рубашку. Она ему так идет. Оттеняет светлую кожу и русые волосы.
– А то ты не знала, что я такой, когда маму просила познакомить нас, – крупные губы искривляются в коварной усмешке и оказываются совсем близко. Пытаюсь оттолкнуться, но Ким только сильнее отпихивает назад. Вбивает меня в стену и выбивает мои сомнения.
– Я никого не просила. Сдался ты мне! – зубы скрипят, и я знаю, что похожа сейчас на ведьму. – Отойди прочь, Альдов. Пусти… те.
– Сначала искушала. А теперь отойди? И на «Вы»? Какая же ты вредная и переборчивая. Мне Лариса Викторовна сказала, что ты фанатка моего творчества, расписала во всей красе твои достоинства…
– Я не сомневаюсь, – ещё раз пытаюсь оттолкнуться. – Но мама плохо меня знает, не стоит верить каждому её слову.
– О, как?! Интересно-интересно… Да только глаза не могут врать хозяину. Так ведь?
– Отойди говорю, а не то…
– Что? – стискивает пальцы на моём затылке до лёгкой боли, а я натягиваюсь и шваркаю его коленом. Но он, гад, успевает отступить.
Светлые глаза наполняются тьмой, скрываются под густыми ресницами, а тиски его рук оказываются настолько сильными, что шевелиться не получается.
И мягкие губы настойчиво касаются моих губ, а язык беспомощно толкается в зубы. Не пущу! Не будет поцелуя. Нет-нет! Но когда рука со стены, пролетая мимо плеча, стискивает мою грудь, заставляя задрожать, я неосторожно вскрикиваю и впускаю его.
Ким целует жадно. Кусается и теребит мой язык, проталкивается так глубоко, что я не могу дышать. Дёргаю его на себя, срываясь от накативших эмоций, и запускаю руки под рубашку. Настоящий, сильный мужчина, а главное, живой, не иллюзия. Кожа горячая, гладкая, горит под пальцами даже сквозь ткань рубашки.
Я внезапно понимаю, что представляю Призрака. Думаю, что это он стонет от моих прикосновений, ласкает мой рот и грудь, и мне легче оторваться от реальности. Но стоит чужой ладони подобрать платье и коснуться взмокшего белья, я понимаю, что не смогу пойти дальше.
Яркой вспышкой в голове возникает золотой любимый взгляд. Осуждающий и печальный. Мне кажется, что он отдаляется, рассеивается в ночной темноте. Пытаюсь его поймать, но ловлю лишь пустоту. И до того больно, что неосознанно кричу.
– Тише-тише, – шепчет Ким, отстраняясь. – Что с тобой? – тянется, чтобы обнять, привлечь к себе, но я выставляю блоком руку.
– Не прикасайся!
Мой голос такой страшный, что мужчина сразу отступает. Хмурится и склоняет голову на грудь, но следит за каждый моим движением.
Хватаю пальто и сумку и бегу прочь. Плевать, что в туфлях, плевать, что ошиблась, но попробовать стоило. Только так я смогла понять, что важнее Призрака у меня никого нет. Стремительные отношения не для меня, бабников нет и не будет в моей жизни. В моей жизни вообще не будет других мужчин, кроме одного, пусть придётся ждать вечно и остаться в реальном мире старой девой.
14
Отпускаю тебя уже навсегда.
Больно стрелки царапают вены -
в часы жизни ворвалась порочная мгла.
Я нелепо тобою болею.
Петляю тёмными коридорами в поисках холла, но неожиданно выхожу к другому крылу клуба. Здесь уже три месяца ремонт идёт. У мамы сорвался крупный меценат, что обещал вложить средства в развитие заведения. Вот теперь всё и зависло: стены ободраны, полы сорваны, а над головой висят, как мёртвые медузы, ошмётки старых люстр.
Замираю, вглядываясь в темноту и понимаю, что моя жизнь – точно эти помещения: забита ненужным хламом, где нет места свету и теплоте. И любви места нет. Вернуться к Киму и послать всё?
Не могу, в душе буря поднимается, и сердце рвётся на части. Швы натягиваются, трещат, вот-вот я сделаю вдох, и всё закончится.
– Милочка, вы заблудились? – говорит за спиной елейный женский голос. Я вздрагиваю и оборачиваюсь. Невысокая, кудрявая бабушка звенит ключами в руке и показывает на разодранные плакаты на другой стороне разрушенного коридора. – Там выхода нет.
Голос мне кажется отдалённо знакомым, но я не вижу её лица: оно скрыто тенью коридора. Наверное, встречала, когда к маме в клуб в гости приходила. Когда это было, уже не помню, но это не важно. Хотя отчего-то мелкая дрожь пробирает плечи и сковывает спину, будто на неё прилепилась тяжёлая кольчуга.
– Тайное желание – хороший способ полечить душевные раны? – говорит она и выступает вперёд. Тень перемещается по её лицу, угол света отпечатывает на бледной щеке треугольник. – Правда? – женщина наклоняет голову и снова звенит ключами.
– Да, – отвечаю и переступаю с ноги на ногу. В туфлях далеко не уеду, не май месяц на дворе, но возвращаться в малый зал не стану. Разве только дождусь, когда Ким уйдёт. Протягиваю задумчиво: – Творчество отвлекает, а вдохновение окрыляет.
– Хорошие мысли.
– Только бесполезные, – отвечаю и снова всматриваюсь в темноту. Почему она так манит меня? Почему на старом, закрытом на ремонт кабинете задерживается взгляд?
Когда я была маленькой, класс первый или второй, мама брала с собой на занятия, и я танцевала с ребятами вальс. Особенно мне запомнился мальчик из соседней школы – Максим. Танцевал он неуклюже и вечно наступал на ноги, зато с ним было весело. Вон те двери, смотрю на чёрный зёв в стене, и был наш зал, сейчас он умер, затих, и неизвестно оживёт ли когда-то.
Как и я, умер в предсмертных судорогах своей любви. Потому что танцы ему теперь только снятся.
– Помочь найти выход? – ближе говорит вахтерша и клацает ключами.
– Я помню, куда идти.
– Ну, тогда – пора домой?
– Пожалуй.
Мы идём по коридору. Неловкое молчание затягивается. Помещение длинное и будто бесконечное, а ступеньки отпечатывают наши шаги, особенно мои – звонкие каблучки, и эхом разлетаются по нарядному холлу. Морщусь, глядя на мишуру и ёлочные игрушки, что мерцают мелкими фонариками. Балеринки кружатся от потоков воздуха, а бумажные разноцветные шары ловят яркие вспышки от гирлянд и окрашиваются в разные оттенки.
– Завтра уже будем отдыхать и праздновать, – говорит женщина и выходит на свет.
От шока невидимая сила толкает меня на перила лестницы. Больно ударяюсь бедром и почти падаю, но крепкая рука позади хватает меня за локоть.
– Держись, – говорит Ким на ухо. Он смотрит на меня с беспокойством, чувствую, как режет взглядом, а я не могу глаз отвести от старушки, которую спасла много лет назад.
15
При свете лун иду куда-то в осень.
Ищу свободу, улетаю в сон.
И обо мне уже никто не спросит,
ведь я лишь эхо, отраженье, звон…
– Вы? – не могу совладать с собой. Отталкиваюсь от мужчины и напираю на бабку. Она заблаговременно прячется за стеклом вахты и закрывает за собой дверь. – Вы мне жизнь сломали! Прекратите это! Слышите?!
– Девонька, я тебя вижу впервые, – ошарашено бормочет карга. Я её на клочки порву, задушу и не моргну. Хочу рвануть дверь и налететь плечом на тонкий пластик, но Ким оттаскивает меня назад.
– Тише-тише… Там стекло, поранишься!
– Отстань, – поворачиваюсь и кричу ему в лицо: – Отстань от меня! Что ты прицепился? Терпеть тебя не могу ещё со студенческих лет! Рожа твоя маячила на каждом углу, с плакатов усмехалась, а мне противно было. До того противно, что когда печатала номера с твоими интервью и похождениями, вечно плеваться хотелось! Несчастная звязда!
Ким багровеет, синие глаза стекленеют.
– Сучка! – шипит мужчина и, бросив мне под ноги сапоги, уходит.
Когда от грохота вздрагивают стены, я закрываю ладонями лицо и беззвучно кричу. На языке катается соленая влага, а на губах горит дерзкий чужой поцелуй. Взволновал он меня, заставил разгореться, а я не хочу себя чувствовать предательницей. У меня Призрак есть, ради него на всё готова. Сказал, что наступит время, и он придёт ко мне, значит, буду ждать.
– Уходи, не то полицию вызову, – грубо вякает из-за стекла бабка.
Я поворачиваюсь. Видно, взгляд у меня сумасшедший, потому что зараза старая тут же прячется за столом. Вижу только кудрявую макушку, она шевелится, как пучок макарон.
– Вы мне ответите! Я никуда не уйду, пока не снимете с меня проклятие.
– Ты перепила? – слышится противный голос откуда-то снизу. – Я тебя знать не знаю. Иди с миром. Ох, и неспокойные рабочие дни пошли: то танцульки до поздней ночи, то сумасшедшие бродят, – она ворчит, а мне кажется, что я схожу с ума. Готова на всё, лишь бы вытрясти из неё правду и свою свободу.
– Вы что будете продолжать притворяться? Я вам жизнь спасла, а вы наградили меня «подарочком». Ну, хватит уже! Заберите его, прошу вас!
И она взрывается сухим смехом. Жутко-истеричным, безумным. А потом осторожно выглядывает из окошка.
– Моей старой жизни угрожает разве что радикулит, милочка. А вот тебе стоит нервы полечить. Явно же неудовлетворённая. Вон какого мужика-красавца обидела. Будешь до старости лет старой девой! – Она так ехидно улыбается, что мне хочется протянуть руки в окошко вахты и стиснуть пальцы на сухой старческой шее.
– Но вы же… – голос превращается в жуткий писк. Не могу ничего сказать, связки горят, будто иглы туда натыкали.
– Иди, иди, – бабка кивает в сторону двери. – Накричалась, голос сел, надо дома чайку попить, успокоиться. Иди, – будто не просит, а наговаривает. Жутко от её взгляда и слов.
Хватаю сапоги и направляюсь к расфуфыренной пышной ёлке, что упирается в пятиметровый потолок в углу. Яркие гирлянды стянуты к центру со всех сторон и напоминают громадного паука.
Я ищу взглядом пуфик и падаю, не чувствуя ног. Быстро переобуваюсь, бросаю туфли в сумку. Дыхание царапается, будто лапа дикого лиса полоснула по шее, и голоса нет совсем. Сомнение выжимает из меня последние силы.
А если я ошиблась? Вдруг обозналась? Но она так похожа. Не могла я так промахнуться. И Кима зря обидела, не нужно было срываться.
Смотрю на огромный стеклянный шар, что висит на одной из пышных еловых веток. В нём отражается моё румяное лицо, и мне чудится, что мой Призрак рядом стоит: опустил руки на плечи и хмурится, злится.
Правильно, злись, милый – я поступила нечестно. Усомнилась. Но я вернусь к тебе, ночь у нас ещё есть, а потом снова буду ждать. Сколько понадобится.
– Только не оставляй меня… – шепчу и перевожу взгляд на снежинку, что венчает дерево. – Я так хочу тебя встретить, Призрак, обнять, спрятаться под твоими ладонями. Любить тебя хочу всего: чувствовать и видеть. Знать. Не во сне, а по-настоящему.
Гирлянды мерцают назойливо, и в какой-то миг верхушка ёлки вспыхивает ярким светом. Жмурюсь от рези в глазах, а потом поднимаюсь и, минуя испуганную бабку, бегу на улицу.
Сейчас даже благодарна ей, той с остановки, потому что иначе я бы не испытала всего, что было между мной и Призраком.
