Денис Леонидович Коваленко
Подольские курсанты. Ильинский рубеж
– Мазила! – радостный крик. Вскочил расчет, мало времени, надо успеть, пока этот зверь второй снаряд не пустил – а стреляли эти звери, ой, как быстро! Руки хватают пушку и откатывают, и вовремя! Снаряд бьет в пустое место.
– А вот сейчас мы тебя! Снаряд! – приказ лейтенанта. Снаряд загоняется в казённик, наводчик наводит прицел – всё быстро, всё слажено, всё как учили. Выстрел. И 45-миллимитровый бронебойный врезается точно под башню. Всё, встал танк, больше не опасен. Десятки немецких танков железными снопами дымились на поле. Сотни немецких солдат, кто навзничь, кто мордой в землю, кто, свернувшись калачиком, лежали между танками в растоптанной сгоревшей от взрывов траве.
– Отступают! – радостные крики по окопу. – Ползут – гляди, как раки ползут! – радуются курсанты – отбита первая атака.
Стрельбицкий наблюдал за боем от КП5. В бинокль хорошо было видно, как наступают немцы, как падают, не доходя до линии окопов, как застывают, пуская черный дым подбитые танки.
– Хорошо, молодцы ребята, очень хорошо, – говорил он чуть слышно, радуясь каждому меткому выстрелу. – А это еще что? – бинокль невольно сильнее прижат к глазам. От леса, как на учениях, ровно и красиво, как на плацу, в ряд, выехала батарея тяжелых гаубиц. Одного точного залпа хватит, чтобы закопать в землю всю передовую линию.
Как танцовщицы на сцене, гаубицы синхронно разворачивают толстые стволы. Несколько минут, и стволы развернутся, заряд зайдет в казенник и тогда… Стрельбицкий перевел бинокль на наш передовой окоп – радостные курсанты, они атаку отбили, обнимаются… мальчишки…
– Ничего, ребята, мы вас в обиду не дадим, – все так же самому себе чуть слышно всё говорил полковник. – Сейчас они такой канкан станцуют, что… – Стрельбицкий договорить не успел; разом, единым салютом из железа и земли, немецкие гаубицы подскочили к верхушкам берез и кленов. Наши гаубицы, родные 152-миллиметровые, тяжелые, сработали – как надо! Одного залпа хватило! Земля осыпалась. Ворóнки и куски железа, – и всё это на виду передового окопа. – Вот так-то ребятки, – радовался Стрельбицкий. Земля осыпалась. Минутная тишина. И вот они – танки и пехота – упрямым клином поползли в новую атаку. Уже без соломинок и плевков. И, казалось, их стало больше – и пехоты и танков…
Три дня – 11-го, 12-го и 13-го октября – шли как один день – страшный одинаковый в своем безумии день. Немцы клином врезались в оборону, курсанты снарядами и пулями отбивали атаку. Следом выползали из леса немецкие гаубицы, гаубицы уничтожали залпы наших тяжелых орудий.
Курсанты что сидели в окопах и отбивали атаки, каждый раз, когда била наша артиллерия радовались как дети, когда фокусник достает зайца из цилиндра. Здесь в осенней окопной грязи, под пулями и снарядами, каждый курсант знал лишь свое место. Весь мир был для него – несколько квадратных метров. Он не мог знать ни о планах, ни о стратегии командования, ни о тяжелых гаубицах, что били неизвестно откуда. Он даже не знал, что было на флангах. Его рубеж был здесь, и он защищал его, умирал, но не сходил с рубежа. Как маленький спутник большой планеты в бескрайнем созвездии, не сходил он ни на шаг со своей орбиты. И все события, что выходили за пределы его орбиты казались ему удивительным чудом.
– Парни! – курсант, что первый заметил колонну грузовиков, что шли по полю вдоль передового окопа, шли, давя колесами немецкие трупы и
объезжая мертвые немецкие танки, он аж от такого зрелища из окопа выбрался и встал в полный рост. За ним выбрались еще сотня таких же ошалевших от зрелища бойцов.
«Катюши», пять машин, в боевом порядке двигались по полю, где еще недавно шел бой. Машины остановились. Развернулись кабинами к роще. Расчеты выскочили из кабин. Несколько минут подготовки и… Курсанты знали, что такое реактивная установка. Но не многие видели ее в деле. Даже не представляли. Один за другим, снаряды с гулом вылетали с рельсовых направляющих. Грохот и рев. Минута, и над рощей всплыло коричневое облако. Из рощи как тараканы – немецкие солдаты, а в роще всё еще что-то рвалось и взрывалось. Расчеты попрыгали по кабинам. Машины развернулись и той же колеёй исчезли, как и появились.
Вот это был фокус почище работы тяжелых гаубиц!
– Ур-ра! – кричали курсанты, точно всё, точно конец войне, победа – так они были восхищены этой слаженной и чудовищной по своей разрушительной силе работе наших «Катюш». А немцы, не ожидавшие такой внезапной дерзости, даже не успели ответить. Да, они видели движущуюся по открытому полю колонну, видели и… не сделали по ней ни единого выстрела. Это было действительно какое-то чудо.
До темноты какая-то странная тишина. В этот день немцы больше не атаковали.
До 14 октября, трое суток, немцы упрямо пытали пробить фронт в лоб. И бейся они так дальше – не известно, сколько бы еще держались курсанты. Духа у них явно было с избытком.
14-го числа враг, наконец, зашел с южного фланга, и окружение стало делом времени. «Катюши» были немедленно отправлены в тыл – таким сокровищем рисковать было нельзя. Вместе с «Катюшами» отошли и остальные части. Всё; на Ильинском рубеже остались лишь подольские курсанты. Сколько их осталось на рубеже? Не мог посчитать даже их командир. Кольцо смыкалось. Приказа отступать не было.
Именно сейчас, оставшись один на один с врагом, полковник Стрельбицкий вспомнил, как ему отдавали приказ продержаться 5 дней, всего 5 дней. Откуда считать эти пять дней? От рассвета 6-го? когда в бой вступил передовой отряд Россикова? От утра 11-го? когда немцы пошли в свою первую атаку на рубеж? Откуда считать эти пять дней?
На календаре 16-е октября. Может вести отсчет от начала окружения? Откуда считать, от какой печки? – Стрельбицкий еле сдерживая здоровую злобу, бессмысленно смотрел на всё растущее кладбище, куда ежедневно относили тела убитых его курсантов. Мальчишек, за кого он, начальник училища, в ответе.
– Откуда считать? – невольно вслух произнес он. Вновь в небе рокот авиационных двигателей. Опять. – Все в укрытие! – приказ. Каждый день, и в день по три-четыре раза – налет за налетом. Рубеж перепахали бомбами, перепахали по-бюргерски основательно. Глядя на рубеж, нельзя было и подумать, что здесь кто-то еще жив. Но нет. Как только начиналась немецкая атака, рубеж оживал и яростно отвечал огнем пушек и винтовок.
Немцы в тылу, Варшавка до самого Малоярославца занята танками и пехотой. Захвачен склад с боеприпасами и продовольствием. Всё что осталось у курсантов, то, что у них в руках. Теперь каждый снаряд на счету. Пушек – по пальцам пересчитать. Фланги разбиты и заняты врагом. Курсанты, что смогли отступить, теперь все сконцентрировались на пятачке возле шоссе. Но этот пятачек шоссе наш! И не могут колоны грузовиков и бронемашин пройти мимо. Не может враг войти в Москву. Не пускают его какие-то две «офицерские школы» – так на картах обозначали немцы этот рубеж: «Подольск. Две офицерские школы». 57-й корпус не мог раздавить школяров!
***
Теперь бой на рубеже более походил на уличный бой. Окруженный рубеж сражался за каждый дот, каждый окопный переход. Немцы подогнали зенитки и расстреливали доты прямой наводкой, целясь по широким амбразурам. Но разбитые доты оживали и огрызались ружейным и автоматным огнем. Курсанты и раненые сражались. Сражались так, как могут сражаться только молодые, верящие в победу парни – насмерть.
Они перебегали от дота к доту, от окопа к блиндажу, они сами брали немцев в кольцо и уничтожали. И рубеж по-прежнему был наш. И шоссе – наше.
Немцы бомбили рубеж, атаковали рубеж, засылали на рубеж переодетых в советскую форму диверсантов. Ничего не могло сломить защитников.
– Доблестные красные юнкера! Вы мужественно сражались, но теперь ваше сопротивление потеряло смысл: Варшавское шоссе наше почти до самой Москвы… – курсант читал вслух листовку, которые сотнями немцы разбросали с самолета.
– «Почти» – не считается, – другой курсант вырвал листовку. – Даже подтереться ей брезгливо, – скомкал и выбросил. – Смотри! – проследив за полетом скомканной листовки, он вдруг вскочил. – Танки! Наши? Наши танки, ребята! Там наши танки! Сотни парней повылазили из укрытий и с надеждой вглядывались в шоссе. От Малоярославца по шоссе шла колонна танков, на первом развивался красный флаг.
