Денис Леонидович Коваленко
Подольские курсанты. Ильинский рубеж
– Может сюда их, – так же глядя на отступающие колонны предложил Россиков. – Помогут хоть ребятам траншеи рыть. А то и пополнят наши ряды. Нам сейчас каждый солдат нужен.
– Нет, – отвечал Стрельбицкий, – пусть идут. Наши ребята смотри, какие живые. – Курсанты, что рыли окопы, как раз с хохотом затеяли настоящую возню – чисто дети! – кто в траншее, лопатами черпал землю и бросал в тех, кто наверху, стараясь поразить метким арт-огнем занявшего высоту противника, противник отвечал забористыми комментариями, никак не достойными звания комсомольца, а иногда и меткими бросками комьев земли. – Не нужно ребят деморализовывать. Пусть идут. Это уже не бойцы, это просто тела. Пусть идут, – он отвернулся и спустился с насыпи. Надо проверить готовность дотов – вот что волновало Стрельбицкого. На календаре утро 10-го октября. Передовой отряд вернулся и встал в строй. Боевое охранение ведет бой на подступах к главной линии обороны. Разведка сообщает о концентрации больших сил врага. Завтра будет штурм. Доты – вот проблема. Пусть идут.
Вечером, когда солнце садилось за багровые рощи, приехал секретарь ЦК партии4 Щербаков. То, что он сказал, было коротко, но понятно – стоять до последнего курсанта. Если окружат, из окружения не выходить. Умереть, но не выходить, – вот такая нерадостная перспектива. Стрельбицкий молчал. Что здесь ответишь. Приказ партии, есть приказ партии. Значит, погибнут все три с половиной тысячи курсантов.
– Им не нужно этого говорить, они сами умрут, но с рубежа не сойдут, – чуть слышно, почти одними губами произнес он, ни к кому не обращаясь.
– Что? – не расслышал Щербаков.
– Приказ ясен, – отвечал Стрельбицкий.
– Товарищ полковник, – в комнату вошел курсант, лицо точно он с пожара, – разрешите обратиться. Россикова убили.
– Что? – точно очнулся Стрельбицкий.
– Капитан Россиков погиб, – повторил курсант.
Когда утром Россиков и Иванов вместе со Стрельбицким стояли на насыпи и смотрели на колонны беженцев, Стрельбицкого вызвали к телефону, звонили из Москвы, приказали отправить батарею 45-милимитровок на север на подкрепление 1064-го стрелкового полка. Командовать батареей Стрельбицкий поставил Россикова, комиссаром – Иванова. Прибыв по назначению, батарея получила приказ от командира полка выдвинуться в деревню Зеленино, и занять оборону. Все были уверены, что в Зеленино есть наша часть и ее нужно просто усилить артиллерией. Но в Зеленино были уже немцы. Впустив грузовик с курсантами на улицу, немцы взяли грузовик в кольцо и предложили курсантам сдаться. Курсанты открыли огонь и заняли оборону. Из окружения вырвались, даже убитых и раненых забрали, уложив тела товарищей в кузов. Среди погибших был и Россиков.
Капитана похоронили со всеми почестями на «курсантском» кладбище. Сколько уже положили в землю за эти пять дней – десятки и десятки свежих бугорков. А сколь еще положат, – Стрельбицкому и думать об этом было страшно. Он сам прошедший в свои семнадцать гражданскую, видевший смерть товарищей, видевший зверства казаков, когда те скручивали колючей проволокой живые тела киевских комсомольцев, и сталкивали парней в Днепр… Нет, до такого допустить нельзя.
Доты были замаскированы, орудия и расчеты – все на своих местах. Широкие амбразуры, вот чего так и не смогли исправить курсанты, не было бронелистов. «Аукнутся нам эти парадные ворота», – Стрельбицкий готовя себя к самому худшему, возвращался на командный пункт. К завтрашней атаке немцев всё было готово. Курсантам дан приказ отдыхать.
На командном пункте привычная сосредоточенная рабочая суета. И неожиданная радость. Стрельбицкого ждали командиры 64-го тяжелогаубичного полка и дивизиона 517-го артполка.
– Вот это царский подарок! – нисколько не сдерживая радости, Стрельбиций обнял и расцеловал обоих командиров. Немедля гаубицы и пушки нашли свое место на рубеже.
Наступило утро 11-го октября. Свежо. Осеннее солнце ленивыми лучами, растворяло ночной сумрак.
Курсанты многие не спали, с ночи ждали немецкой атаки, а кто и уснул, давно проснулся. За пять дней бомбежек такая здоровая злоба чесала курсантские души, что не было на рубеже того, кто не жаждал всадить снаряд или пулю, а лучше штык в немецкое брюхо. Не люди там у леса выстраивали линии пехоты и танков. Полумифические звери. Не было к ним пощады, не было жалости. Они приползли сюда утолить свой звериный голод. Убивать зверей, убивать без сантиментов, – вот что сейчас царапало курсантские молодые души. И чем выше поднималось солнце, тем больше крепла сила в мальчишеских сердцах.
– Вот они! – кто был в передовых окопах, увидели, как от еще сумеречного леса отделялись колышущиеся точки – большие и малые. Большие превращались в рычащие танки, малые – в солдат. Точки сливались в массу и масса непреклонно приближалась. Знали бы курсанты, что на них, вчерашних школьников, на них, кого и было три с половиной тысячи с дореволюционными французскими пушечками и винтовками первой мировой, шел полноценный, под завязку укомплектованный, 57-й механизированный корпус. Шел в полный рост, шел, брезгливо поплевывая, шел уверенный, что вот так, поплевывая, пожевывая сухие травинки, он дойдет до оборонительного рубежа, всех убьет на рубеже – перережет как щенят, и пойдет дальше – на Москву.
– Кто ж их всех хоронить-то будет? – без тени страха, до неприличия спокойно произнес высокий добродушного вида курсант, нацеливая винтовку на приближающиеся и растущие точки.
– А мы их по вавилонскому обряду похороним, – отвечал курсант, что был справа от добродушного здоровяка.
– Это как? – сразу такой здоровый интерес прошелся по окопу, точно курсанты были не в окопах, враг на них не шел, а сидели они в классе за партами.
– Вавилоняне, они такие затейники были, – отвечал знаток Вавилонской культуры, – они своих умерших выносили в пустыню, и отдавали на съедения диким зверям.
– Наши советские звери побрезгуют есть эту немецкую падаль.
– Строго по идеологическим соображениям, – сразу пошла такая глубоко-идеологическая дискуссия, что видел бы враг, как его ждут подольские курсанты – немало бы удивился.
– Товарищи курсанты! – не выдержал политрук, тем более что и немцы подошли на прицельный выстрел, и даже слышны были выстрелы с немецкой стороны. – Товарищи курсанты! – повторил политрук, – хорош трепаться. Устроили тут митинг. По немецко-фашистским захватчикам, беглым, огонь!
Патроны давно в стволах, немцы давно в прицеле, оставалось пальцу нажать на спусковой крючок. Первый залп оказался самым замечательным – наверное, ни одна пуля не прошла мимо цели. Десятки фашистов разом мешками повалились на землю. Перезарядка, патрон в ствол, выстрел. Курсанты четко, слажено, только и успевали, что перезаряжать, да менять обойму. Да; и немцы стреляли. И в окопах, охнет и опустится курсант, и молодые глаза с удивлением вглядываются в потухающее небо – как так, неужели всё? Всё – выносили парня из окопа, накрывали шинелью молодое удивленное лицо, и возвращались на свои места. Нет времени горевать об убитом товарище, надо немца бить.
Корпус направил основной удар, как и предполагал Стрельбицкий, по линии Варшавского шоссе. Шоссе немцам было нужно, по шоссе пойдут моторизованные части на Москву. Танк пройдет по лесу и оврагам, бронемашинам, грузовикам нужно шоссе. По защитникам шоссе немцы и били. Да, атаковали и по флангам, по всей линии окопов, но танковый клин загонялся именно в этот узкий – в километр – участок.
– Прёт как на буфет, зар-раза, – радостно ругался высокий курсант. Но и его пришло время. Не охнул даже – осколок точно в сердце вошел, и остановился вместе с сердцем.
Когда курсанты били из винтовок пехоту, артиллеристы били танки. Хорошо били! Не зря прошел месяц тренировок, когда Стрельбицкий обучал их работать по нескольким машинам. Легко и весело откатывалась родная сорокопятка, посылая снаряд точно под башню, или в борт, или куда там целился наводчик? Вот куда он целился, туда и весело летел смертоносный снаряд. Пушки били из дотов, били из укрытий. Расчеты, в теории, знавшие о постоянной смене позиций, теперь на практике поняли, что немецкий танк это не мишень. Он стреляет.
– Сменить позицию! – то и дело слышал расчет приказ командира, который напряженно следил за движением крестоносных машин. Заметил танк выстрел. Остановился, башня поворачивается, ствол опускается на прямую наводку. – Все от орудия! – крик лейтенанта, расчет прыжком в стороны. Выстрел. Пушка чуть качнулась, снаряд краем ударил по щиту, рикошетом в березу, щепки на голову как конфетти.
