Денис Леонидович Коваленко
Подольские курсанты. Ильинский рубеж
– Добро, – Россиков поднялся. – Курсанты, слушай мою команду!
***
15 километров – от Стрекалово до переправы через Изверь отступал сводный отряд, а за ним по собственной крови ползла немецкая пехота, и дымились их подбитые танки и бронемашины.
– Хоть бы одна тучка. Дождя бы, – говорили меж собой курсанты, когда хоронились от штурмовиков и истребителей. Немецкие асы не брезговали погоняться и за одним курсантом, если замечали, кого-нибудь на голой земле. Гнали и «резали» из всех стволов, как косой дождь осеннюю листву. Но нет. Ясно, безветренно. Небо чистое. И багрово-красные деревья. А на земле, под деревьями лежали, точно опавшие листья, желто-зеленые гимнастерки… не зарытые в землю, не похороненные, лишь прикрытые серыми шинелями не по росту, лежали мертвые мальчишки. Велики оказались розданные курсантам шинели.
Небо, земля – все несло смерть. Казалось на всём белом свете они одни, и на них одних брошены все силы врага. Защищая эту тонкую нить Варшавского шоссе, отступая по ней медленно и осторожно, как ступает канатоходец по натянутому канату, курсанты и думать не думали, что выше шоссе, в Детчино, насмерть стоит 312-й стрелковый полк. Стоит, защищая фланг Ильинского рубежа. Отступит полк, сдаст позиции и окружены и раздавлены будут курсанты. Но красноармейцы знали, за что они стоят насмерть. Да, за Родину, да, за Москву, но и за этих семнадцатилетних мальчишек они тоже стояли. Политруки доступно объяснили красноармейцам, чьи фланги они прикрывают. И только услышав, узнав это, сорокалетние мужики, советские солдаты, у кого сыновья по возрасту подстать этим курсантикам – стояли и держали Детчино, точно за своих родных сынов стояли.
Еще 5-го октября пустое шоссе 7-го казалось муравьиной тропой. Грузовики подвозили передовому отряду боеприпасы, еду, подкрепление, увозили раненых. Каждый рейс был как последний: с неба штурмовики, с земли пушки и минометы.
Водитель только и успел остановить машину и выпрыгнуть из кабины, когда машина полная снарядами загорелась от попадания мины. Курсанты, что собирались разгружать грузовик – откатились, как и водитель.
Лишь один человек, секретарь партбюро дивизиона, политрук Иванов, бросился не от машины, а полез в кузов.
– Комсомольцы! – надрывал он связки, – айда обратно! Снаряды нужны! Чем немца бить будем?!
– Комсомольцы! – опомнились курсанты. – Айда снаряды разгружать! – и быстрее чем от машины бросились курсанты к машине, обернуться не успели, как разгрузили, а другие и пушку отстегнули, и пушку покатили за пехотой, а пехота – в контратаку вдоль шоссе.
Так и отступали – пять суток – как волны – то откатывались, то накатывались на врага. Из семи курсантов, кто занял первый рубеж на берегу Угры у Красного столба – шесть остались лежать вдоль шоссе от Стрекалово до самой Ильинки. Лишь 30 из тех первых, кто в ночь выехал из ворот Подольских училищ, и 29 разведчиков Старчака, перешли мост через речку Выпрейку, перешли, сохранив все восемь пушек! С ними шли еще полсотни израненных курсантов, которых каждый раз вместе с боеприпасами привозили подкреплять, с каждым боем редеющий передовой отряд. А сколько их привозили – трудно было подсчитать, курсанты рвались на помощь товарищам, и некоторые без приказа влезали в грузовик и, получалось, самовольно оставляя Ильинский рубеж, попадали в передовой отряд. Кто их осудит? Кто из командиров рискнет осудить семнадцатилетних мальчишек, самовольно бросавшихся на смерть, на помощь товарищам и защиту своей Родины? Кто посмеет?
Когда передовой отряд (что от него осталось) дошел до Ильинского рубежа, курсанты, что укрепляли блиндажи и рыли окопы, невольно раскрывали рты, а глаза их не могли поверить – вчерашние их ровесники выглядели сейчас постаревшими тридцатилетними мужчинами. Перебинтованные, в запекшейся крови семнадцатилетние мужчины, шли на Командный пункт, устроенный в здании поселковой школы, чтобы получить приказ, и занять свое место на рубеже. Они, заставившие врага ползти в собственной крови 150 километров по Варшавскому шоссе, шли по перепаханному бомбами рубежу, и удивлялись, насколько досталось их товарищам, под бомбами рывшие окопы. То, что они пять дней, практически без сна и отдыха, удерживали немецкие танки и пехоту, это их не трогало.
Пройдет какая-то неделя и все, кто смотрел на вернувшийся передовой отряд, и удивлялся их перемене, кто выживет в этой нечеловеческой мясорубке, защищая Ильинский рубеж, сами не узнают свои лица – все как один постареют, и поседеют многие.
Капитан Россиков и политрук Иванов по форме с рапортом, подошли к своему командиру, полковнику Стрельбицкому. Свой кабинет полковник обустроил в кабинете директора, где был телефон.
Глава 2
Оборона Ильинского рубежа
Пять дней, что передовой отряд сдерживал немецкое наступление, основной отряд из трех с половиной тысяч курсантов, прибывший к Ильинскому 6 октября, укреплял недостроенный рубеж.
Что увидели курсанты и командиры, когда походным маршем вошли в границы рубежа? Первое, это женщин и подростков, копавших противотанковые рвы. Увидели две линии дотов – незамаскированные железобетонные коробки с широкими бойницами. Не было броневых щитов к дверям и амбразурам. Попади рядом снаряд и осколки посекут всё что внутри. Не было ни пушек, ни пулеметов. Ничего кроме коробов. Доты оказались совершенно непригодные для обороны – как непригоден для жилья недостроенный дом. Там на берегу Угры уже сражался передовой отряд. Сколько он продержится, 6 октября никто этого не знал. Потому к укреплению дотов приступили сразу же – немедленно.
Когда курсанты всеми силами дорабатывали доты, строили блиндажи, копали окопы, ходы сообщения, запасные позиции для орудий, командование решало вопрос не менее серьезный. Пушек для обороны не было. Да, были пушки, привезенные из училища, но лучшие восемь – отдали передовому отряду. Оставшиеся десять могли сделать пять, максимум шесть выстрелов, и всё – просто металлолом. И с этим держать рубеж?
Стрельбицкий по телефону доложил всё это командующему московским военным округом Артемьеву. И в течение дня со всех московских арсеналов к рубежу стали подвозить пушки. Что это были за пушки: некоторые командиры при виде подвозимых орудий чесали затылки. Но выбирать не приходилось.
Дивизион трехдюймовок3 образца 1902-го года. Дюжина французских пушек XIX века – откуда, из каких музеев их привезли, никто не спрашивал. Они хотя бы стреляли. Ценнейшим подарком прибыл 222-й зенитный артполк. Итого 50 орудий – вместе с французским раритетом и учебными пушками из училища.
– Кто сказал, что нам нечем воевать?! – Стрельбицкий осматривал всё это богатство. Вопрос встал, как все это рассредоточить по фронту. Растягивать орудия по всему рубежу, Стрельбицкий отверг, не обсуждая. 5 пушек на километр – это дырявая оборона – ничего и никого она не удержит. Немцы танковыми клиньями прорываются вдоль шоссе. Им нужно шоссе. Значит и пушки нужно ставить там же. Так и решили. 40 пушек установили вдоль шоссе, на три километра в глубину обороны. Остальные – по флангам.
Стрельбицкий как раз распоряжался, как и где вдоль шоссе устанавливать орудия, когда политрук Иванов, что был рядом, невольно произнес:
– Мать честнáя… сколько же их еще будет, – по шоссе бесконечным потоком мимо строящегося рубежа шли беженцы и то, что осталось от военных частей разбитых на подступах к Москве. Шли роты, батальоны, но больше – отряды из разных дивизий. Собиравшиеся по лесам и опушкам, как собираются вместе потерянные дети, они малыми группами по десять-двадцать человек шли к Москве. Шли в каком-то болезненном забытьи, не обращая внимания ни на курсантов, ни на своих товарищей – они просто шли. Из забытья их выводили лишь авианалеты. Здесь, сами ноги бросали отступавших в овраги и рощи – казалось никаких чувств, кроме одного – самосохранения – не осталось в этих израненных телах и измученных душах.
– Мы так не уйдем, – сдерживая нервную дрожь в горле, проговорил политрук. – Мы погибнем здесь все, но вот так, побитыми, потерянными, не уйдем.
– Идите к курсантам, – распорядился Стрельбицкий, – проверьте и доложите, как обстоят дела с дотами. Идите, политрук, – полковник, вполне по-отечески положил руку на плечо этого девятнадцатилетнего политрука. Да, этот точно умрет, но не отступит, как и все они – эти отчаянные мальчишки, кто, как и политрук, невольно и с любопытством и с тревогой смотрели на эти бесконечные колонны отступавших наших потрепанных войск.
