Денис Леонидович Коваленко
Операция «Искра». Прорыв блокады Ленинграда
– Гарно летят, – согласился Пирогов. – Даже как-то страшно, бр-р-р, – он рассмеялся, сразу показав свою игривую испуганность. – Вот зараз они такой будильник фрицам заводят, що не то, що мертвый, пьяный поднимется. Ой, как им зараз там весело, поганцам. Но это цветочки, самое веселье начнется, когда мы на тот берег переправимся! Так, студент?! – ответа не было, слишком заворожен был красноармеец Михаил Абрамов, студент первого курса сельхозтехникума, добровольцем ушедший на фронт в ноябре 42-го, только ему исполнилось восемнадцать.
Под самое утро, за сорок минут до артподготовки, группы бомбардировщиков и штурмовиков 14-й воздушной армии, сея осколочно-фугасную смерть, пролетели над немецкими укреплениям, в самом центре обороны – месте, где по плану должны были соединиться две армии Ленинградского и Волховского фронтов.
А на рассвете, в 9:30 утра, четыре с половиной тысячи орудий, прямой наводкой, как учили, как тренировали весь декабрь, ударили по всей линии реки. У одного Симоняка на 1 км было 46 тяжелых орудий.
Краем глаза, лишь высунувшись по ноздри из траншеи, красноармейцы штурмовых отрядов, зажав уши и раскрыв рты, видели, как левый берег взлетел на воздух – по-другому нельзя было это пересказать. Многое видели солдатские глаза, но это было что-то особенное.
Грохот оглушил, звуки смешались, превратившись в единый однообразный, заполнивший всё тело до последней клеточки гул. Он не раздражал, не пугал, он стал частью человеческого организма, смешав его с землей, снегом, и небом, что казалось, вместе со звездами, луною и солнцем рухнуло на землю и подскочило. Небо взрывалось в глазах, в голове, оно содрогало кишки и легкие, билось о зубы и щеки, пробивало нёбо и влетало в мозг. Ударившись о черепную коробку, летело в пятки сквозь грудь, живот, колени, пружиной вдавливая тело в траншею, и летело вверх – обратно через всё тело – вырываясь из глаз бесформенными кусками черной земли. Ещё, ещё, ещё! – комья взлетали и падали; падали и разлетались. И не мог взгляд оторваться от этого безумного действия…
Красноармейцы поворачивали головы, смотрели друг другу в глаза, видели ошалелые взгляды, раскрытые ощетинившиеся зубами рты, сжатые рукавицами ушанки, и такой радостный задор в глаза! Это если мы ту здесь за километр глохнем, что тогда там – в немецких окопах! Там же чистый ад! Там сама земля разверзлась! Там же сейчас такое!..
В 11 часов 50 минут всё смолкло; резко, внезапно; земля осыпалась и упала вместе с тишиной.
Секунда…
Тра-та-та-та-та! – сотни, тысячи пулеметных пуль полетели прямой наводкой в перепаханные снарядами немецкие окопы.
Вставай проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!
Кипит наш разум возмущенный, и в смертный бой идти готов!
Звон литавров и гул труб, поддержавших «Интернационалом»10 пулеметы, вырвал из траншеи штурмовые отряды и выбросил на лед Невы – так бодро выпрыгивает сонный из теплой постели, когда товарищи-шутники окатывают его студеной водой из ведра.
Бодрые, заряженные гневом красноармейцы, с огненными глазами, с пылающими сердцами выскочили из своего укрытия. Орущая «Ура-а-а!!!» лавина шинелей и телогреек, ощетинившаяся стволами винтовок и пиками штурмовых лестниц, волной выкатилась на белоснежный лед Невы, и бросилась в свой решительный бой!
Четыре минуты! – столько бежали штурмовые отряды 136-й стрелковой!
Четыре минуты покров из миллиона-миллионов пулеметных пуль висел над бегущими по льду красноармейцами, защищая их от врага, как защищал в сказаниях Покров Богородицы от вражеских стрел русские дружины. И исчез, как отбрасывают с постели покрывало, когда первые лестницы коснулись ледяного вала, а первые крюки вонзились в края левого берега. Не взобрались – взлетели на вал штурмовые отряды 136-й стрелковой, разя пулями и ножами, выбравшихся из-под завалившей их немецкие головы русской земли, вражеских солдат, что год сидели здесь в своей бетонно-земляной крепости и удерживали петлю, душившую город Петра и Ленина.11
Пирогов ловко забросил крюк на ледяную гору, крюк зацепился за проволочный забор, еще ловчее младший сержант вскарабкался наверх.
– Давай лестницу!! – заорал вниз. Лестницу тут же подставили. Привязав лестницу, младший сержант, нагнувшись, принял у связиста катушку с проводом. – Шибче лезь красноармеец Молодцов! Шибче! – пока Дмитрий Семенович бодро не по годам взбирался на кручу, Тимофей перегрызал саперными ножницами колючую проволоку. И слева и справа сотни лестниц приставленных к ледяному берегу переносили тысячи красноармейцев, что штурмовали берег от Шлиссельбурга до 8-й ГЭС и «Невского пятачка». 12 километров – такова была линия штурма 67-й армии Ленинградского фронта.
Восставшими из земли мертвецами, выбирались из своих окопов немцы; они бросались на красноармейцев, вонзали черные штыки и пули в красные сердца освободителей Ленинграда. Каждый метр земли штурмовые отряды отбивали у врага.
Пока отряд Пирогова, перебравшись через колючку, боролся врукопашную, занимая первый окоп и блиндажи, Молодцов, в окопе среди лежавших вперемежку советских и нацистских солдатских тел, настраивал связь.
– Есть связь?! – Пирогов спрыгнул в окоп, наступив сапогом на вражеское, лежавшее на пути тело. – Есть?!
– Есть! – Молодцов протянул командиру телефонную трубку.
– Дóбро! Весь окоп заняли! Блиндажи тут у них! Окопались как куркули на Херсонской ярмарке – ни проити, ни проихать. Глядишь, так и Марьино займем! Куда, вражина! – с размаху, Пирогов, прикладом своего ППШ опустил вдруг поднявшуюся немецкую голову. – Вот так, лежать смирно! Молодцов, доложи о занятии первого окопа. Доложишь, тяни связь дальше, за нами, ясно?
– Ясно, товарищ младший сержант.
Занята первая линия окопов, но нет и минуты на отдых – вторая линия, как вторая голова змея Горыныча, жжет еще злее, жжет огнем пуль и лезвиями ножей, освободителей славного города.
Как описать словами, как рассказать, какими красками нарисовать эту чудовищную картину первых часов операции по прорыву блокады?
Нет ничего упоительного и прекрасного в смерти. Нет прекрасных одухотворенных лиц и поз. Нет красивых призывающих к патриотизму слов и жестов. Нет героики. Нет патетики. Всё это было. Было перед боем. Было, когда командиры и политруки воодушевляли солдат. Было, когда играл оркестр и звучал гимн. Были тогда и лица и позы. Были и патриотизм и одухотворенность. Но как только звуки оркестра остались позади, и заменили их звуки стонущих от боли и ненависти товарищей, друзей, однополчан, с кем вот только полчаса назад стоял на правом берегу и ждал сигнала к атаке… Всё это – и героика, и патетика, и одухотворенность – всё исчезло. Как и не было…
Осталось движение.
Слова же потеряли свою книжно-газетную витиеватость, став короче и ёмче. Со стороны бой за первые линии окопов выглядел так: тела падали, вставали, бросались друг на друга и бежали друг от друга, взмахивали руками, подгибали-выпрямляли ноги, шатались, падали – и всё по кругу: падали, вставали, бросались… Калейдоскоп тел, меняющий свой рисунок, с каждым поворотом.
За первые минуты этого калейдоскопа, колючая проволока, что преграждала путь к окопам, увесилась застывшими телами. Точно выброшенные капризным ребенком мягкие игрушки, люди беспомощно свисали с проволоки. Живые стонали и просили о помощи, разрывая ладони, через боль, пытаясь выбраться из режущей паутины.
– Миленький, потерпи, – совсем еще девочки, школьницы, медсестрички, помогали раненым сползти на землю. Больше помочь было некому – красноармейцы, кто перебрался через проволоку и не подорвался на мине, которыми был утыкан каждый метр за проволокой, и добежал до окопа, валился, с прострелянной грудью или лицом, на дно; если же враг промахивался, прыгал, и прикладом ли, штыком ли, просто голыми руками разил врага, и уже оказавшись в глубине заледенелой траншеи, пробивал себе путь – больше чутьем, чем рассудком: руки сами находили горло и душили, нож сам летел в бок, приклад сам находил челюсть и дробил ее – и солдат, почувствовав смерть врага, пробивался дальше.
– Лапшов? Ты? – Пирогов, только что отбросив вцепившегося в него немца, и в упор, выстрелом отправив того к своим богам, чуть не наткнулся на своего товарища, старшину роты 342-го стрелкового полка, сержанта Ивана Лапшова, такого же молодого и жилистого, как и сам Пирогов. – Ты как здесь?
– Твоими молитвами! – Лапшов был рад. – Пригнись! – крикнул. Пирогов пригнулся, Лапшов дал очередью в немца, что замахнулся ножом. Скривив лицо, немец даже не хрипнул, а кудахткнул, точно курица, и кровь из прострелянного горла.
– Ты куда? – спросил Пирогов, давая короткие очереди из своего верного ППШ по выскакивающим, точно черти из табакерки, то тут, то там немцам.
– Туда, – отвечал Лапшов, сам не переставая целиться и стрелять. – А ты?
– Туда, – Пирогов вдруг выскочил из окопа и, пригнувшись, бросился к небольшим кустам, где немец, задыхаясь от натуги, душил какого-то красноармейца. Лапшов только краем глаза увидел, как Пирогов, на ходу перехватив автомат, прикладом, с размаха, ударил немца в висок.
– Сестра! – Лапшов заметил медсестричку, что растеряно озираясь, смотрела на весь этот ужас, не зная, за что взяться – раненых было так много, что слезы в девичьих глазах – кого спасать?! Старшина, пригнувшись, подошел к ней, тряханул за плечи. – Ты как? Нормально? Вон, парня видишь? – в паре метров молоденький красноармеец, раскинув ножницами ноги, сидел на черном снегу и смотрел в одну точку, из ушей кровь, он то и дело направлял винтовку в сторону вражеских окопов, передергивал затвор разряженной «мосинки»12 и нажимал спусковой крючок; опирался прикладом о снег, набирался сил, прижимал приклад к плечу, и все повторялось, – на санки его, – возле медсестры были санки для перевозки раненых, – контуженный он, – Лапшов заглянул в зеленые девичьи глаза. – Чего ждешь?! Приказ ясен?!
– Да! – очухалась девчонка, подскочила, и с санками бросилась к контуженому красноармейцу, тот, как раз уже не в силах сидеть, медленно навзничь опускался, вцепившись обеими руками в опустевшую винтовку.
Сам же старшина, взяв с собой пятерых солдат, бросился дальше, к третьей линии окопов.
К вечеру, когда штурмовые отряды 136-й стрелковой заняли три километра вражеской обороны в районе деревни Марьино в глубину, и пять в ширину13, и создали прочный плацдарм для переброски танков и орудий, командиры рот подводили итоги первого дня боя. Стало известно, что особо отличились в этот день сержант Лапшов и младший сержант Пирогов. Оба – и это многие подтверждали – настреляли такое количество фашистов, что в общем счете набиралось целое кладбище осиновых крестов, на каждого выходило по взводу. Ко всему прочему, и Пирогов и Лапшов взяли в плен офицеров – Лапшов двух, Пирогов – трех; так что как ни смотри, герои выходи сержанты, и если не звезды, то ордена заслуживали. Впрочем, много в этот первый день оказалось героев в дивизии Симоняка. Она одна продвинулась на три километра, дав возможность танкам и артиллерии переправиться через Неву. Не зря славный генерал-майор тренировал свои отряды, заставляя их месяц бегать по озеру. Лишь на участке 136-й, лед оказался не разбит, и тяжелая техника, без потерь, в полном составе была переброшена на левый берег. 268-я стрелковая застряла в районе 8-й ГЭС, наткнувшись на 15 немецких танков, 7 из которых оказались новейшие «Тигры». 45-я же вовсе не вышла с «Невского пятачка».14
Потери 136-й оказались тяжелыми: за одного убитого немца легли восемь убитых красноармейцев, – такова была цена этого молниеносного трехкилометрового прорыва.
Глава 3
Славные малютки
В боевых порядках стрелковых рот шли танки Т-60 из бригады полковника В. В. Хрустицкого. Юркие, стремительные, они всюду легко пробирались, а за ними, прикрываясь их бронёй, смелее действовали солдаты, вплотную подходили к вражеским огневым точкам, поджигали и взрывали их.
– Из воспоминаний заместителя командира 136-й стрелковой дивизии С. М. Путилова.
С вечера 12-го января на участке 136-й начали перебрасывать танки и артиллерию. Тридцатьчетверки, как этого не хотелось, пройти не могли, лед не выдерживал. Решено было ограничиться легкими Т-60. Уложив поперек реки бревна на ширину танковых гусениц, залив бревна водой, дождавшись, когда вода превратится в лед, по бревнам пустили первый танк.
– Хорошо, – наблюдая, как пыхтя, танк прополз через реку, произнес Симоняк. – К рассвету все машины должны быть в бою, – отдав приказ, генерал вернулся на командный пункт.
Командующий армией Говоров ждал всех командующих дивизиями: нужно было решать вопрос с застрявшей на Невском пятачке 45-й стрелковой. 118-й отдельный танковый батальон, что действовал вместе с 45-й, за первый же день потерял в боях все машины. Поддержки авиации и тяжелых пушек с кораблей Балтийского флота оказалось недостаточным. Стены и пролеты 8-й ГЭС, спроектированные и возведенные советскими инженерами, не могли разрушить даже тяжелые 406-ти мм снаряды корабельных башен линкора «Советский Союз», до того прочными они оказались. Что было построено на века на благо Родины, в эти дни приходилось уничтожать собственными руками. ГЭС возвышалась над берегом неприступной крепостью прямо между предполагаемым прорывом 268-й и 45-й. Целый гарнизон засел в ее стенах и вел корректировку огня вражеской тяжелой артиллерии, бившей как по самому Ленинграду, так и по Ленинградскому фронту. Первоначальный план приходилось менять на ходу. И для этого требовался военный совет. Нельзя вот так остановить наступление. 268-ю, нарвавшуюся на немецкие танки и занявшую оборону, нужно соединять с 136-й. 45-я же, при поддержи 13-й должна оставаться на пятачке и, удерживать силы немцев, удерживать так, чтобы ни один немецкий солдат не был переброшен к бреши, что успешно проломила 136-я.
