Денис Леонидович Коваленко
Бородинское сражение
– Вот сорванец, – Кутузов аж головой качнул. – Беги теперь, лови его, пока он до Багратиона быстрее его адъютанта не добежал, – и баба, под офицерский хохот, побежала за Дениской. – Ну что господа офицеры, – Кутузов, забыв про Дениску и оставив его судьбу на Нюркины не шибко быстрые ноги, поднялся с лавочки, – поехали в Горки. Заря уже начинается. До темноты надо бы добраться, – еще днем было решено на время битвы быть в Горках, поближе к месту завтрашнего сражения.
Глава третья
Бородинское сражение
Сражение началось в половине шестого утра, когда французские пушки как по часам одним залпом из нескольких сотен орудий ударили по передовой линии русской обороны. Как и говорил Кутузов, пушек у Наполеона было много, и ядра легли «плотно». За залпом последовал еще залп, и еще, и еще… И когда поле покрылось непроглядным пушечным дымом, тогда на русские флеши, в этом дыму, ровными линиями пошли две дивизии – Дессе и Компана. На деревню же Бородино, сквозь дым, зашагали полки Итальянского вице-короля.
Ни то, что Кутузову из Горок, Наполеону с Шевардинского кургана, было лишь видно, как его дивизии входили в дым, спускаясь в овраг, как в море. Что происходило в этом «море» – видно уже не было, как ни пытался вглядеться император Франции, он видел лишь один сплошной дым.
Впрочем, что происходило в этом дыму, можно было и догадаться – двадцать пять тысяч солдат, вот уже несколько часов – линия за линией, как волна за волной – пытались подняться на склон оврага, и штурмом взять Семёновские флеши. Взяты были флеши или не взяты – ничего из-за дыма разглядеть было решительно невозможно, как французский император и его генералы не протирали глазами свои подзорные трубы – ничего понять не могли.
– Картечью! – только и слышали команду багратионовские артиллеристы, – пли! – и ровная линия французской пехоты, послушно валилась наземь. А их, еще минуту назад безупречные мундиры, превращались в рваные ошметки. Новая линия в безупречных мундирах перешагивала через убитых однополчан и так же послушно падала после залпа картечи.
То, что флеши не взяты, стало понятно, когда с Шевардинского кургана увидели шатающихся, вразнобой выходящих из дыма французских солдат. Те же, кто остался лежать в овраге, были больше не заколоты или зарублены, а убиты картечью или осколками гранат, впрочем, тоже было и на флешах – защитников убивали осколки прилетавших французских ядер. До лихого рукопашного боя если и доходило, то в любую минуту влетевшее ядро, как опытный рефери, разбрасывало бойцов в стороны.
– От, чертяки, как летают! – то и дело приговаривали артиллеристы и пехота, что защищали флеши, – этак и саблю из ножен за весь бой не вынешь!
К полудню, осколком ядра, смертельно был ранен сам князь Багратион, с самой первой французской атаки не покидавший флешей и руководивший обороной.
Та же артиллерийская картина вырисовывалась и на батарее Раевского – всё решали не штыки, а пушки. И всё тоже – у деревни Бородино, где через речку Колочь наступали полки итальянского вице-короля. Мост был почти сразу разбит ядрами и командовали сражением всё те же пушки.
Всё сражение свелось к одной передовой линии – от Семёновских флешей через батарею Раевского и до деревни Бородино. Вся французская и русская пехота, и кавалерия расшибались с обеих сторон о ядра и картечь. А ядра – французские – упрямо, точно других целей у них не было, били по русским крепостям, русская же картечь, конечно, отвечала взаимностью – и била по наступающим французам. И такая смертельная игра длилась вот уже восьмой час. Если французам удавалось занять флеши или батарею Раевского, адъютанты не успевали донести до Наполеона радостную весть, как русские отбивали флеши и батарею обратно. Та же неопределенность царила и в Горках. Потому главнокомандующий, светлейший князь Кутузов, выбрал вполне здравую позицию: сражение выиграно, осталось только дождаться следующего дня и добить французов. А пока передовая линия держится – держать ее и дальше, пока француз лоб себе об нее окончательно не разобьет.
***
Время давно перевалило за полдень. Семёновские флеши, еще утром похожие на новенькие обмазанные глиной домики с окошками-бойницами для пушек, теперь больше походили на изрытую луну, что ночью освещала передовую линию. Рыжий гренадер, что еще вчера так умилялся пробуждению Дениски, уже дважды раненый, злой и ошалелый от всего этого грохота, нес последний ящик с картечью – удивительно, как вообще ее хватило на эти бесконечные восемь часов обороны! Взвалив ящик на плечи, гренадер чуть не уронил его… Лисёнок!
– Быть того не может! – гренадер встал как вкопанный. Да, перед ним, все с той же котомкой с подарками, стоял Дениска. Чумазый от гари и грязи, но живой. – Ранен?! – первое, что сделал гренадер, это схватил Дениску и рассмотрел его чуть ли не со всех сторон. – Слава Богу! Цел! – убедившись, он в сердцах обнял Лисёнка, и только тогда вспомнил про брошенный ящик. – Стой здесь, – махнул, – а, ладно, здесь везде смерть. Пошли, – завалив одной рукой ящик с картечью на плечо, другой взяв Дениску за руку, привычно склонившись, как склоняются от постоянно пролетающих ядер и пуль, зашагал к пушке, где ждали картечи. Навстречу четверо из ополчения пронесли раненого на носилках – москвичи-добровольцы, кто выносил с флешей (как, впрочем, и с батареи Раевского и со всего поля) раненых солдат в тыл. Часто ядра разрывали самих ополченцев и тогда другие ополченцы уже выносили своих земляков. Всех раненых свозили на подводах в Можайск, где к вечеру их набралось уже более десяти тысяч. Скоро узнав, куда свозят раненых, те, кто в силах был идти, шли в Можайск. Из Можайска всех должны были после сражения, вместе со всей армией отправить в Москву – так говорили солдаты по всем редутам и корпусам. И говорили, что французов почти побили, а добьют завтра, на рассвете. И это особенно радовало защитников поля – делов-то еще полдня продержаться, а после ночи, всеми силами враз добить французов.
– Мы их завтра… того… побьем этих насекомых. Картечь есть? – артиллерист злой от драки, от отсутствия картечи, от французов, что как тараканы – их бьешь, а они всё откуда-то лезут – целил пустую пушку на группу французской пехоты, что линией приближалась к флешам – какая это уже была по счету линия – никто не считал. Бой шел десятый час.
– Держи! – рыжий гренадер поставил перед пушкой последний ящик с картечью.
– Ой, ты мой дорогой! – артиллерист аж причмокнув, стал вскрывать ящик. Больше никого кроме него у пушки не было – живых не было. А мертвые были (мертвых ополченцы не выносили, раненых – не успевали). Мертвые же, кого, где осколок или пуля достала, тот там и остался – как застывшее подтверждение этому безумию под названием война.
– О! Лисёнок! – заметив Дениску, заряжая картечью пушку, сказал артиллерист так, точно Дениска только на минутку отлучился и появился – никакого удивления, ему бы успеть залп дать, пока французы не подошли ближе, чем ему надо. – А у нас тут, понимаешь, такой коленкор, что хоть мазурку пляши, хоть гопака. Та-ак… – он поднес зажженный фитиль. Грохот, и французы послушно повалилась на землю. – От молодцы! – похвалил их артиллерист. Дениска сразу узнал его, это он ему свистульку бросил, и похвалил, что Дениска ловкий.
Там внизу оврага сотни французских и русских тел, разбросанные картечью и ядрами, лежали точно поломанные куклы на свалке. Наполеон бросил на передовую линию почти всю свою армию, не тронув лишь старую гвардию. И если утром линии наступали и атаковали ровно и бодро, то сейчас – лишь разрозненные группы, воровато пытались подойти к огрызающимся картечью флешам, как и овраг заваленных, как русскими, так и французскими телами. И взяты были флеши и отбиты были, и вот опять их пытались взять – но уже без утреннего бравого напора. А как отчаянные смертники, у которых ни выбора не было, ни желания, а один безумный приказ безумного императора.
Вновь, как тени, появились ополченцы с носилками, и ходили по флешам проверяя, есть ли еще, кого можно спасти.
– Ты откуда взялся! – не выдержав, рыжий гренадер тряханул Дениску за плечи. – Ты как вообще попал сюда? Тебя же в тыл отвезли, я ж сам видел.
А что мог ответить Дениска? Он и сам не знал, как он сюда добрался. Весь этот день пронесся перед ним каким-то разноцветным клубком, играючи перепутанным бестолковым котенком, когда клубок выпал из ладоней, уснувшей бабушки.
Дениска помнил, как бежал от бабы, как смеялись в след ему штабные офицеры. Помнил, как забежал в лесок и баба от него отстала. Помнил, как уснул под какой-то корягой. Как проснулся от сумасшедшего стука копыт тысяч лошадей. И страшного грохота, сразу точно опрокинувшего его обратно в Шевардино в сарай и под лавку. Он так и подумал, что он всё еще под лавкой. Сообразил, что в лесу – когда мимо прошли солдаты. Солдаты были наши, русские, но Дениска и того уже испугался. И решил, что надо идти домой, в Шевардино, может там и мамка вернулась, и вообще… Куда еще было идти? И он пошел.
Как ни страшно было выходить на поле, но из леска пришлось выйти. Котомку Дениска перекинул через плечо и пошел, куда глаза его глядели. Когда проходил сквозь артиллерийские резервы, что были поставлены у деревни Псарево, Дениска решил, что это и есть флеши.
