Денис Анатольевич Власов
Избранное. Таинственное исчезновение. Сборник рассказов
Критик
Глава 1
Заседание литературного клуба посвящалось творчеству начинающего, но подающего надежды молодого писателя. Деятели культуры собрались, чтобы послушать произведения и оценить талант литератора. Широкому кругу читателей он не был ещё известен, но редакции видных журналов начинали принимать его работы в печать, полагая, что новые веяния должны быть отражены на их страницах. Писал он в большей мере рассказы, накапливая опыт для тяжеловесных произведений. Автор оказался феноменально плодовитым и мог выдавать по одному законченному рассказу каждый день. На этой встрече писатель зачитывал главы своей первой книги. Роман недавно отпечатали в типографии, и книжные лавки ожидали его поступление, а критики – очередную жертву вечного творческого поиска, чтобы отправить на эшафот или вознести публициста. Сочинитель стоял на импровизированной сцене и выразительно зачитывал отрывок произведения, иногда окидывая взглядом зал, в попытке понять реакцию «большого жюри». Наконец писатель закончил декламацию части своего труда. После присутствующие приступили к жаркому обсуждению представленной работы, прения, тем не менее, проходили в дружественной обстановке. Среди членов клуба находился журналист газеты по имени Ален. По заданию редакции он должен осветить происходящее действие в следующем номере газеты. В комнате, где проходило заседание, становилось душно, и он решил отлучиться на некоторое время в бар клуба. Журналист спустился на первый этаж, где обнаружил в одиночестве сидящего за барной стойкой известного литературного критика со скучающим видом. Заочно он знал деятеля искусств. Ален заказал себе коктейль и подсел к критику. Тот медленно и отрешенно потягивал виски и не обращал внимания на гостя.
– Что вы думаете о восходящей звезде? – затеял разговор Ален в ожидании услышать дельное мнение ведущего специалиста беллетристики.
– Какой ещё звезде? – буркнул в бокал критик, – например, я не наблюдаю в этом заведении никаких звёзд. К вашему сведению, именно рецензенты способны зажигать звёзды или превращать их в тёмные дыры на небосводе словесности. Исключительно высокоинтеллектуальные ценители и практики своего ремесла как я способны дать заключение, диагноз, если вам угодно, таким вот авторам. А там будь что будет. И не думайте, что я пьян. Я знаю, что говорю. Эй, бармен, ещё виски!
Он сделал глоток, поморщился и продолжил:
– А вы знаете, когда писатель становится истинно знаменитым, когда читатели начинают мнить его гением?
– Мне сложно сказать, хотя на эту тему можно спекулировать. Я бы посоветовал вам сегодня больше не пить.
– Это не ответ, я жду, – настаивал оппонент Алена.
«Лучше не спорить», – подумал репортёр.
– Не знаю. Сдаюсь, – ответил он.
– В истории человечества множество примеров, когда гений созидателя признавался только после его смерти. В течение всей своей жизни он творил, чтобы занять место в вечности. А неблагодарное человечество не признавало его гениальность при жизни и осознавало могущество его интеллекта лишь после утраты гения и постижения того, что он больше ничего не принесёт в этот мир. Причин этому может быть множество от тривиального непонимания до зависти. Скажите, я не прав?
– Отчасти, однако, история человечества знает множество примеров, когда люди добивались творческого успеха при жизни, и считались гениальными после перехода в иной мир.
После этой фразы критик впервые за время разговора взглянул Алену прямо в глаза. В его пристальном взгляде обнаруживалось что-то отталкивающее. От его глаз исходил странный блеск. Человеком он был в возрасте, и действительно считался мастером своего дела.
– Я, прежде всего, толкую о тех людях, кого не понимали современники, кого отказывались понимать, кого сжигали на кострах за их идеи. О тех, чьи умственные способности, эволюционные и порой революционные мыслительные процессы опередили текущие на тот момент стадии развития человечества, и стали поняты лишь последующим поколениям.
– Я пытаюсь понять, какое отношение имеют ваши рассуждения к герою сегодняшнего вечера.
– Я не стану читать книгу вашего героя. Я приступлю к её изучению при одном условии, – почти шёпотом сказал критик, выделяя каждое слово.
– Позвольте узнать каком? – Ален тоже перешёл на шёпот.
– Это может произойти только после смерти автора, – заключил рецензент и допил виски.
– Вы с ума сошли! Что вы такое говорите? Вы пьяны. Пойдите и проспитесь.
Наступила недолгая пауза. Опешивший Ален смотрел на критика и, наконец, вымолвил:
– Я понял. Всё это демагогия. Теоретические выводы. И потом, автор намного моложе вас, вы не сможете физически пережить его.
– Существуют болезни. Несчастные случаи, к примеру. Мало ли. Ладно, забудьте, конечно, всё это заблуждение. Извините, что отнял ваше время. Возьмите мою визитку. Может, пригодится. Успехов.
Критик запыхтел, поднялся и покинул помещение.
Глава 2
С момента той встречи прошло около двух недель, и Ален, загруженный работой, почти забыл о критике. Он вспомнил о разговоре, когда рано утром, часов в пять, его разбудил телефонный звонок главного редактора газеты:
– Спишь? Срочно поезжай на станцию Ричмонд. Мой источник в полиции сообщил, что там произошло какое-то убийство, и жертвой, по-видимому, стал тот писатель, о ком ты делал сообщение. Разузнай и сообщи.
Его тело обнаружил обходчик путей седьмого июля в 03:10 утра, что отражено в предварительном заключении полиции. Следователь утверждал, что это несчастный случай. По его словам, писатель в ожидании последнего пригородного поезда по неосторожности подошёл слишком близко к краю платформы, в результате чего он попал в воздушный поток проходящего мимо литерного поезда, не смог справиться с завихрением и угодил прямо под колеса. При нём ничего существенного не обнаружили, кроме бумажника с документами, подтверждающими его личность, и билета, где значилась станция отправки Ричмонд, дата и время посадки седьмое июля 195_г. в 01:30 ночи. Литерный проезжал станцию за десять минут до пригородного поезда, что подтверждало временной промежуток гибели. Очевидцев происшествия не оказалось. Ричмонд – дальняя станция, оборудованная кассовыми автоматами, поэтому найти свидетелей среди работников железной дороги также не представлялось возможным.
Узнав все обстоятельства из первых рук, Ален намеревался передать материалы в редакцию, но в полиции его убедительно попросили не предавать огласке о случившемся, пока не закончится предварительное расследование. Журналист покинул место происшествия и отправился не прямиком в редакцию, а в городской парк, где он сел на скамью, анализируя события утра. Ален испытывал чувство невосполнимой утраты и горя. Он думал о том, насколько был прав критик две недели назад, говоря, что в истории человечества множество примеров, когда гений созидателя признавался исключительно после смерти. «И всё же почему эта смерть наступила так скоро? Вдруг, это вовсе не несчастный случай, а хорошо спланированное убийство?» – задавался он вопросом. Ален решил нанести визит критику и поделиться с ним мрачными мыслями. Хотя, не имел какого-либо желания видеть этого человека после разговора в клубе, который оказался провидцем трагедии, но обстоятельства подталкивали его встретиться с критиком и узнать его мнение. Он извлёк из своего бумажника визитку.
Через час репортер стоял перед домом по указанному в визитке адресу. После третьего настойчивого звонка в дверь он услышал шарканье за дверью и шум замка, отварил критик. Непричёсанный он выглядел уставшим и потерянным. Под глазами мешки, багровое лицо. Ощущение такое, что человек не спал всю ночь и работал.
– Кто вы?
Хозяин дома, щурясь, смотрел на гостя, пытаясь вспомнить, где он видел пришедшего человека.
– Помните нашу встречу в клубе две недели назад?
– Смутно. Ах, да. Извините, за мой внешний вид. Понимаете, столько работы, что приходится засиживаться за полночь. Муза имеет обыкновение посещать меня ночью. Проходите в кабинет наверх. Кстати, я до сих пор не знаю вашего имени.
– Ален Павиони.
– Прошу вас подождать меня в кабинете, пока я приведу себя в порядок. Ещё раз извините.
Хозяин удалился. Ален прошёл в комнату. Его заинтересовали книги на стеллажах, затем он переключился на фотографии давних времен, висевшие на стенах. Гость подошёл к большому письменному столу, где в беспорядке лежали исписанные бумаги и черновики. Его взгляд упал на раскрытую книгу в синем переплёте. На странице лежала закладка. Взяв в руки книгу, он перелистнул несколько страниц, закладка выпала. Ален поднял ее. В качестве закладки выступал железнодорожный билет в книге убитого сегодня утром писателя. Через некоторое время критик вернулся в кабинет посвежевшим. Он сел за письменный стол и сказал громко:
– Теперь я в вашем полном распоряжении, мистер Павиони. Что привело вас ко мне?
– Вы всё-таки приняли решение прочитать книгу этого молодого автора? И очевидно ваше решение продиктовано выполнением того условия, о котором вы заявили мне в баре. Что вы делали на станции Ричмонд сегодня утром в 01:30? Это вы убили драматурга! Вы столкнули его с платформы! Вы действительно сумасшедший! Непредусмотрительно было с вашей стороны сохранить билет!
Хозяин дома явно занервничал. Он смотрел то на книжку в руках Алена, то на билет. Его речь стала невнятной.
– Что вы имеете в виду?! – прокричал он, собравшись с духом, – я запрещаю вам делать подобные заявления! Пойдите вон! Убирайтесь!
– Я собираюсь заявить в полицию! Вам не поздоровится.
Ален уверенно подошёл к телефону в другом конце кабинета и приступил к набору номера службы спасения, как неожиданно дверь в кабинет распахнулась, и молодой человек ворвался в комнату.
– Умоляю вас, не делайте этого! Не звоните в полицию!
Когда журналист увидел вошедшего у него трубка выпала из рук. Он отшатнулся, не зная, что делать, думать. Будучи атеистом, ни в Бога, тем более в приведения он не верил, но подсознательно репортер осенил себя крестным знамением. Ален побледнел, ноги его подкосились, и он рухнул в кресло. Стоявший перед ним человек оказался не кто иной, как Вильям Томпинксон – тот самый писатель, чей труп сегодня утром видел Ален собственными глазами.
Придя в себя от ужаса, и после бокала виски, он сидел в кресле и внимательно слушал объяснение возбуждённого Вильяма:
– Как видите, я жив и в полном порядке. Ещё раз прошу вас отказаться от полиции. Раз уж вы всё знаете. Я постараюсь объяснить.
– Признаться, Вильям, не ожидал, что нас так быстро вычислят, – встрял в разговор критик.
– Всё это по вашей вине, следовало быть более осмотрительным. Вы поставили под риск всё наше дело, – огрызнулся писатель.
– Теперь я искренне надеюсь на ваше понимание, мистер Павиони, – продолжал он, – это моя идея. Я поддался влиянию теории нашего критика. Мы решили на практике вместе с её разработчиком доказать ее верность – инсценировать мою гибель.
– А чей труп я сегодня видел?
– Мы все спланировали за два месяца, подкупили сотрудника в морге. Он при первом же появлении неизвестного трупа моей комплекции, обязался передать его нам. Что и произошло вчера вечером. Мы также подкупили обходчика железной дороги. Он согласился и организовал мнимый несчастный случай. Обходчик расположил труп на путях, таким образом, чтобы обезобразить лицо до неузнаваемости после прохождения поезда. Конечно, предварительно труп переодели в мою одежду, во внутренний карман пальто я положил свои документы для полной достоверности.
– А билет?
– Два билета приобрёл я, – вмешался в разговор хозяин дома, – по одному я прошёл на станцию, а второй с платформы передал обходчику, он положил его в карман трупа.
– Следователь утверждает, что это несчастный случай. Полиция не будет заниматься дальнейшим расследованием в связи с наличием документов, подтверждающих личность. Улики указывают на несчастный случай. Этого для них достаточно, чтобы поскорее закрыть дело. Всем известно желание органов защищать нас.
– Вот и замечательно.
– Интересно, как вы собираетесь вновь появиться на свет. Вы же не собираетесь здесь провести остаток жизни.
– Об этом прошу не беспокоиться. Через несколько месяцев я сам пойду в участок и расскажу подробную историю, что меня ограбили поздно вечером на улице, я получил удар по голове, потерял сознание, утратил память на время, что-нибудь в этом роде. Я же сочинитель.
– И всё это ради обретения известности. В полицию я не пойду. Мне понадобится время, чтобы осмыслить ваш поступок и выразить своё мнение. Теперь позвольте откланяться.
Через два дня после публикации в газете заметки о гибели Вильяма Томпинксона и хвалебных рецензий известного нам критика, объёмы продаж трудов писателя значительно возросли. А после его успешного возвращения с того света они увеличились многократно. Но судьбу не переиграть. Спустя пять лет Ален, в качестве главного редактора газеты, принимал в печать повторную заметку о гибели Вильяма Томпинксона. Несчастный случай произошел при аналогичных обстоятельствах именно на станции Ричмонд. Некий безумец столкнул его под поезд. Вильям остался в памяти признательных читателей гениальным писателем. В данном частном случае критик доказал выдвинутую им теорию.
Колодец
Эта история произошла в третий месяц от начала Великой Отечественной войны на захваченных нацистской Германией землях советской Белоруссии. В окрестностях оккупированного Гомеля немецко-фашистские захватчики расквартировали часть подразделений 221-ой охранной дивизии. В составе бригады служил майор Вермахта Брунс Ф. Грэф. Офицер исправно нес службу, с немецкой аккуратностью исполнял приказы по уничтожению советских граждан. Излюбленной забавой изувера было надеть белые кожаные перчатки, выйти в вечернее время на улицы разрушенного города под охраной автоматчиков и охотиться на голодных жителей, прячущихся в руинах. Однажды ему доложили, что на хуторе проживал некий провидец, многие местные ходили к нему за советом или об излечении хворей. Говаривали, что старец видел будущее и мог предсказать линию судьбы любого человека. Любопытная новость заинтриговала суеверного Грэфа, и офицер немедленно отправился на хутор в сопровождении мотоциклистов, чтобы лично побеседовать с прорицателем. Ближе к вечеру к калитке дома старца, что стоял на самом краю опустевшего хутора, подъехала колонна во главе с Грэфом. В окнах загорелся свет. Пнув дверь калитки со всей нацистской ненавистью, оккупант сорвал ее с петель и вошел на двор, где он недолго постоял, оценивая обстановку. Во дворе располагался покосившийся колодец, немец подошел к нему посветил фонарем в зияющую пропасть скважины, из мрачной бездны повеяло затхлой сыростью и стылым холодом. Грэф вздрогнул, что его перекосило. Он харкнул в источник и направился к избе, извлекая из кобуры пистолет по дороге. Дверь в дом немец открыл в свойственной ему манере. Возле печи суетился старый человек в традиционной белой одежде славян, не обращая никакого внимания на вошедшего Грэфа. В чистой комнате знахаря веяло приятным запахом полевых трав, незамысловатое убранство говорило об аскетическом образе жизни старца. Немец постучал рукояткой пистолета о косяк двери, привлекая к себе внимание.
– Почто плюешь в святой источник, Брунс? – продолжая возиться возле печи, спросил старец.
– Откуда имя мое знаешь? – удивился незваный гость, – да и воды в нем нет совсем.
Имея склонности к языкам, Грэф довольно сносно изъяснялся по-русски. Немец прошел вглубь комнаты, сел и закинул ноги на стол, жадно раскуривая сигарету.
– Живительная влага ушла аккурат перед новым крестовым приходом на Русь, – пояснил провидец.
– У меня к тебе два вопроса, – продолжил майор, – ответишь правильно, будешь жить, а нет – пристрелю.
Старец обернулся, его окладистая борода затряслась от непередаваемого страха перед верной погибелью. Всеми силами он старался овладеть паническими чувствами и, присев на край скамьи, уставился на Грэфа.
– Вопрос первый. Когда доблестные войска великой Германии будут в Москве? Вопрос второй, сколько гектаров земли выдаст мне фюрер за мою верную службу? – Грэф заливисто засмеялся и стряхнул пепел от сигареты в кружку с водой на столе, – хотя можешь не трудиться, я и так знаю.
Старец замялся с ответом, он закрыл глаза и начал что-то нашептывать, будто начитывал молитву или заклинание. Это продолжалось несколько минут, пока немец не заорал истерически:
– Мне некогда!
– Метр на три, – провидец вымолвил тихим голосом.
– Не понял!
– Метр на три, – увереннее повторил старец, – это все что тебе выделит фюрер на немецком кладбище в глухом лесу под Гомелем. Тебе еще повезет быть опознанным, на твоем надгробии укажут имя Брунс Ф. Грэф, у многих такой чести не будет. И в Москву вы не войдете.
– Это неправильный ответ!
– Майор Грэф погибнет от взрыва гранаты партизан ровно через сутки. Скоро убедишься.
Грэф взвел пистолет и прицелился, нажал на спусковой крючок – осечка, еще раз – снова осечка. Он передернул затвор, но оружие заклинило.
– Хм, повезло. Я оставляю тебе жизнь, но лишь с той целью, чтобы ты стал свидетелем нашей великой победы, вот тогда я вернусь и закончу дело.
Чертыхаясь, Грэф сорвался с места, на крыльце он сделал несколько затяжных глотков коньяку из фляжки, подошел к ведру с остатками воды возле колодца и с усилием омыл лицо несколько раз, явно он не это хотел услышать от старца, а в очередной раз утвердиться в праведности похода на Россию. Оккупант в гневе швырнул ведро в колодец, да так неудачно, что поскользнулся на мокром от вечерней росы камне, перевалился через невысокий борт и угодил прямо в черную бездну колодца, испытав действие силы притяжения Земли. В полете он цеплялся за стены, ломая пальцы, его безумный крик эхом раздался в шахте. Глубокий слой грязи смягчил падение, но от удара головой о ведро он получил контузию. Грэф тщетно пытался выкарабкаться, ноги по колено погрузились в вонючий, вязкий ил, все вокруг него заклокотало, извергая из-под земли ядовитые пузыри серного зловония. Неведомая сила затягивала задыхавшегося зверя в преисподнюю, облизывая его плоть удушающим жаром. Доли секунды и изверг провалился сквозь слой ила и оказался в ледяном потоке бушующей реки подземелья. Неизвестно сколько прошло времени, но очнулся Грэф от резкого запаха нашатырного спирта, что поднесла ему медсестра, на песчаном берегу реки, куда вынесло течением полуживого немца. На городском пляже, где он оказался, столпились люди, с нескрываемым любопытством они рассматривали пострадавшего человека в порванной немецкой форме времен войны. В голове Грефа стоял оглушительный звон, но все-таки он сумел разобрать отдельные русские слова. Его рука потянулась к кобуре, перебитыми пальцами он попытался нащупать пистолет, но оружия там не оказалось. Врач, прибывшей кареты скорой помощи, оказал ему первую помощь, а стоявший позади милиционер с искренним интересом профессионала изучал «Вальтер» и размокшее немецкое удостоверение майора Вермахта Брунса Ф. Грэфа.
– Может быть, это актер? – предположил мальчик из толпы, – у нас недавно кино про войну снимали.
Обессилевшего Грэфа погрузили на носилки и отвезли в больницу, где он провел несколько дней, приходя в себя. Вскоре для допроса его посетил сотрудник в штатском.
– По вашему мнению, какой сегодня год? – начал разговор контрразведчик.
Грэф заговорил по-немецки, что ничего не понимает и отказывается сотрудничать. Тогда агент повторил свой вопрос на чистом немецком.
– Я в плену?
– Война давно закончилась, поэтому ваш статус непонятен. Вопрос в другом. Каким образом вы оказались здесь при оружии в немецкой форме и с документами офицера Вермахта?
– Я ничего не понимаю. А кто победил? – с дрожью в голосе спросил Грэф.
– СССР.
– Невероятно. Это безумие, катастрофа, – он закрыл лицо руками, – какой год сейчас?
– 1981г. Врач говорит, что вы страдаете психическим расстройством. По неизвестной причине внушили себе, что вы из Германии третьего рейха. Откуда у вас «Вальтер» и документы?
– Мне их выдал фюрер, – глядя в одну точку ответил подавленный немец.
– Хватит! Кое-что мне удалось выяснить. Сейчас вы проедете со мной в одно место. Думаю, это хорошенько освежит вашу память.
Милицейский «Уазик» медленно карабкался, переваливаясь через ухабы проселочной дороги. До этого, проезжая по городу, представитель «высшей расы» с изумлением смотрел на мирные улицы из будущего. Он отказывался понимать происходящее. Грэф проклинал себя, что отправился к знахарю. А, может быть, это кошмарные галлюцинации, а не будущее, успокаивал он себя. То и дело Грэф открывал и закрывал глаза, моргал с усилием, но тщетно, картинка иного сценария развития событий не менялась за окном автомобиля. Куда его везут? Машина преодолела поле и въехала в еловый лес. Дорога петляла среди деревьев. Наконец, «Уазик» затормозил, так как дорога переходила в тропу. Еще минут двадцать контрразведчик и его невольный попутчик преодолевали заросли бурной растительности, поднимая тучи комаров, чтобы выйти на опушку. Там – в еловой рощице вдали от людских глаз Грэфу предстал католический крест высотой в несколько метров, рядом на погосте возвышались мрачные надгробия с именами немецких интервентов. За местом явно кто-то ухаживал, где присутствовали чистота и порядок.
– Твоя плита справа, – указал рукой агент, ожидая реакцию.
На каменном надгробии пришелец из прошлого прочитал свое имя в готическом стиле Брунс Ф. Грэф, годы 1900 – 41. Он провел рукой по надписи, ощупывая перебинтованными пальцами каждую букву своего имени. Однако со стойкостью истинного солдата Грэф не выказал каких-либо эмоций по поводу незавидной участи, предначертанной ему в крестовом походе.
– Колодец, – обратился он к следователю, – я оказался в вашем времени через колодец.
Грэф в деталях поведал свою историю. После чего они немедленно отправились на поиски указанного хутора. Дело оказалось не хитрым по прошествии стольких лет. Выяснилось, что хутор с тех времен превратился в поселок. Следователю даже удалось побеседовать с пожилыми людьми, кто еще помнил деда Игната – знахаря, зверски замученного фашистскими захватчиками. Но что самое интересное, дом, где он жил, превратился в место паломничества, а в источник вернулась целебная вода. Ходила молва, что старец являлся видением возле источника, чтобы испить воды колодезной. Грэф вновь оказался во дворе дома прорицателя, куда его сопроводил сотрудник спецслужб. Сруб практически не изменился, только колодец был отстроен заново, и его оголовок украшала замысловатая резьба в виде славянских узоров. Обследовав источник, агент к своему глубокому разочарованию ничего не обнаружил, а на просьбу Грэфа войти в дом отреагировал безразличием. За немцем захлопнулась дверь, и он прошел в хату. Грэф остолбенел, и холодный пот прошел по его спине при виде старца. Как такое возможно? Знахарь живо суетился возле печи, не обращая внимания на вошедшего.
– А, ты здесь? – обратился Игнат к нему. Видя растерянное недоумение на лице интервента, он продолжил, – я показал тебе один вариант из множества событий. Ты сам сделал свой выбор 22-го июня 1941г. Он и получил развитие.
– Верни меня в мое линейное время.
– Время объемно, поэтому ты уже вернулся, переступив мой порог.
Грэф машинально раскрыл кобуру, там он обнаружил свой пистолет, проверил нагрудный карман – документы на месте. И самое главное белые кожаные перчатки заложены за ремень.
– Возможно все изменить, здесь и сейчас. Сделай иной выбор.
– Чем я и займусь, я разорву цикл, теперь осечки точно не будет.
Смакуя момент, убийца стал надевать перчатки и раскрыл кобуру.
– Никто не в силах лишить меня права выбора.
– Ты так ничего и не понял. Он уже выдернул кольцо.
– Кто?
В это мгновение за дверью дома раздался глухой хлопок от взрыва гранаты, послышалась беспорядочная стрельба. Грэф вздрогнул, он выбежал во двор, где увидел сопровождавших его мотоциклистов, они суетились возле колодца. Один из солдат побежал в дом прямо навстречу Грэфу, но он не свернул в сторону при виде офицера, а пробежал прямо сквозь Грэфа, затем второй солдат задел его плечом, но Грэф не почувствовал толчка. В хате раздались выстрелы. Он подошел к колодцу, никто не обращал на него внимания, Грэф безучастно смотрел, как несколько солдат его охранения тщетно пытались вернуть к жизни окровавленное тело майора. Он сделал свой выбор.
