Казимир Яворскисс
Шестнадцать тон
Первые веяния
Я балансирую на грани затмения разума и реальности с серыми хрущевками вокруг, разбитыми дорогами и недовольными людьми. Вечерами я пью виски, думаю о своем детстве и болтаю с Шестнадцать тон. Паша ввязался в отношения с одной из бывших подруг. По миру распространяется неизвестная болезнь, поражающая легкие и уносящая жизни людей. Многие пациенты жалуются на сильный кашель, отсутствие обоняния. Количество больных пневмонией растет.
«Ешь меня изнутри, тоска. Пожирай меня, печаль. Растерзай мою душу, боль». Солнце ушло, оставив пейзажи безнадеги и ощущение бренности жизни. «За что?», – спрашиваю себя я.
Я представляю, как меня захлестывает шумовая волна из моего сонного паралича. Она заберет меня и унесет в царство ангедонии, где не нужны жизнь и смерть. Там существует только мое угасающее сознание. Оно постепенно сходит на нет, растворяясь в бытие, как волшебная пыль. И когда не станет его, наступит перманентная ночь. Отдельные пылинки, бывшие мной, будут летать в этой ночи, путешествовать по чудесным мирам, где нет меня. Они увидят так много, сколько не увидят тысячи глаз за всю жизнь. Они никогда не вернутся в это богом забытое серое место.
Раздался звонок. Первый от матери за последние несколько месяцев:
– Леша, Леша! Отцу плохо, приходи, ради всего святого!
«Отпустите меня. Забудьте про меня».
– Мам, ты вызвала «скорую»?
– Они будут ехать невесть сколько! Тебе совсем плевать на нас стало?
«Да»
– У меня нет реанимационного набора, как минимум! Я приду, только вызови «скорую» быстрее.
Вскоре я оказалась в отчем доме. Отец лежал на диване, тяжело дыша. Регулярно случались сильнейшие приступы кашля, и он буквально задыхался. Его «лихорадило», это было похоже на предсмертную агонию. Беспокойно ворочаясь, он бормотал что-то невнятное. У матери – глаза на мокром месте.
– Как давно это с ним?
– Последние пару дней. Если бы ты окончательно не забила на своих родителей, возможно, этого и не было…
Я закрыла глаза и вновь представила медленного надвигающуюся шумовую волну.
– Что ты хочешь от меня сейчас услышать?
– Что с ним? – голос матери сорвался на вопль?
– Нужно сделать компьютерную томографию легких. Нельзя ставить диагнозы без диагностики…
– Уйди отсюда! Никакого проку от тебя! – она кинулась к рукам отца, которые беспокойно ерзали, будто что-то искали.
Мать целовала его руки, обливаясь слезами. Она молилась на коленях перед ним. Она им дорожила. Я почувствовала себя лишней здесь. «Убилась бы она так же по мне?»
Внутри все похолодело и как будто умерло.
Я застыла на месте. Все тело будто под свинцовой тяжестью, и я не в силах отвести глаз представшей картины. Но я больше не слышу плача матери, стонов отца, которые прерывались громким кашлем. Я только вижу и ощущаю биение своего сердца.
Темнота.
Обрывок
Резкий запах ударил в голову. Сквозь дебри забытия сознание возвращается ко мне, освещая ярким светом все вокруг.
– Леша! Леша! Она в сознании, – куда-то в сторону сказало это знакомое лицо.
Вокруг витали невидимые голоса:
«Смерть – это часть естественного процесса»
«Лазарь, иди вон!»
«Нам стоит порвать»
– Ей нужно прийти в себя. Возможно, перенервничала, – говорило все то же лицо.
За ней стоял Шестнадцать тон. Его рога задевали потолок. Он был как всегда неотразим.
– Шестнадцать тон… – пробормотала я.
– Что?
– Почему они меня не любят… Шес… Шестнадцать тон?
– Они не знают, каково это. Зато ты знаешь.
– Разве ты любишь меня?
– Разумеется, люблю. Мне нужно идти.
Сознание снова покинуло меня.
***
Через несколько дней отец скончался. Болезнь полностью завладела его больным бренным телом. Ему поставили пневмонию. Возможно, это была та самая новая болезнь из Китая. Но официально она зафиксирована только в Чите.
Его уход не стал для меня серьезной утратой. Скорее, это выбило из колеи ежедневного погружения в глубины своей души. Более того, я стала чаще видеть Шестнадцать тон. Это всегда только радовало. Мы вместе – вот что важно. Мы – одно неразрывное целое. Без него пропадет смысл моего существования, а без меня не станет его.
Похороны прошли тихо. Пришли немногочисленные соседи да парочка его собутыльников. Шестнадцать тон всегда стоял позади этого скромного сборища. Снег ложился на его рога, плечи и выступающий череп. Он будто подмигивал мне каждый раз, когда я оборачивалась на него. А я лучезарно улыбалась ему.
Соседи косо смотрели и перешептывались «бедняга», «что стало с девочкой…», «жалко-то как», «кто о матери теперь позаботится». Ну и что с того?
Мать без конца кашляла. На лице выступала мука всех прожитых лет. Мне стало жаль ее. Жаль, что она не нашла лучшей работы, лучшего мужа, лучшую себя в этом мире. И не воспитала лучшего ребенка, чем я. Наши возможности так часто ограничены из-за нас самих же.
Я ничего не сказала ей. Ни единого слова.
Полет нормальный
На следующий день я встретила в поликлинике Пашку. Завидев его, на мгновение мне захотелось броситься в его объятия, рассказать о смерти отца и от души рыдать. Рыдать от торжества моей темноты, которая побеждает душу и сознание.
Он сильно торопился и запыхался. В руках колыхались бумажки. Паша почти прошел мимо меня.
– Эй, Паш!
– А, Леш! Привет. Я тороплюсь, извини, – что-то наигранное звучало в его интонации. У него бы ничего не получилось на актерском поприще.
– Ничего не хочешь сказать? Ты пропал черт знает на сколько! Снова!
– Я был занят, извини… Завал в отделении. Сезон такой, сама понимаешь.
– У всех жителей района разом обострились отит с гайморитом?
– Я помирился с Аней, – нервно выпалил он. – Помнишь, мы встречались год назад? Я понял, что мне не хватает ее и никто ее не сможет заменить. Люблю ее, получается…
– …получается, ты снова «кинул» меня, как и тогда.
– Я не… Короче, мы вместе, и ей не особо нравится твое общество. Она мне без конца «капала» на мозги еще год назад из-за нашего с тобой общения. Я не хочу повторения. Проще сделать так. Пойми.
– Нет, я не пойму.
– Ладно, неважно. Мы уезжаем в ее родной город. Она беременна.
– Даже не знаю, порадоваться за тебя или…
– Порадоваться.
– …послать ко всем чертям. Успехов.
Это был наш последний диалог. Спешный, скользкий и мерзкий.
Он так и не узнает о смерти отца. Я не могу рассчитывать на его дружескую поддержку. Рите я рассказала. Она долго причитала по этому поводу, но ни горячо, ни холодно мне от этого не было. Безразличие, апатия, ангедония.
И это продолжалось на протяжении следующей недели. Я не хотела принимать пациентов, кого-либо видеть или слышать. За исключением Шестнадцать тон, разумеется.
Я взяла отпуск на две недели.
