Дарья Аппель
Дети Балтии

– А как может быть иначе?

– Ну, раз так, умрите! – и Анжелика кинула нож в своего собеседника.

Его спасла быстрая реакция. Выставив перед собой руки, он дёрнулся в сторону. Кинжал по касательной вонзился в левое запястье, чудом не прорезав главную артерию. В тот же миг, не почувствовав боли, Алекс прыгнул в окно, разбив собой стекло, и очутился на улице. Множество осколков впилось ему в спину, грудь, порезало голову. Он быстро выдернул кинжал из руки и побежал прочь. Кровь хлестала у него из раны, но барон пережал её манжетой своей рубашки. «Надо на Каменный остров, срочно», – сказал он и вспрыгнул на первого попавшегося извозчика, который с сомнением оглядел окровавленного барина. «Трогай!» – закричал страшным голосом Алекс. – «На Каменный! Живее!» Потом, увидев лодку, немедленно вспрыгнул в неё, пугая всех переправляющихся вместе с ним своим видом.

Вот и дача Ливена; огни светятся, значит, кто-то дома. Сестра, вышедшая его встречать, закричала от ужаса.

– Твоя подруга Анж – это дьявол, – сказал он, запыхавшись. – Это, – указал он на своё запястье. – Она сделала. Кинжалом.

Доротея позвала слуг и приказала им промыть раны её брата. После этого он сбивчиво изложил всё то, что произошло в мастерской мадам де Жюль.

…Когда Кристоф вернулся домой, то увидел, что его родственник Альхен фон Бенкендорф и его супруга оба сидели на диване. Они оба мрачно и враждебно поглядели на вошедшего графа. Он обратил внимание, что левая рука Алекса была перевязана какой-то тряпицей – и голова тоже.

– Что произошло? – спросил он.

– Нет, это я тебя должна спрашивать, что произошло? И что вообще происходит? – твёрдым голосом спросила его жена, оглядывая его холодным взором зелёных глаз.

Граф понял: первый удар Аспид нанёс. Так что таить от жены бессмысленно, тем более, что и брат её пострадал. Он всё рассказал. Доротея выслушала его, не перебивая. Граф боялся, что она запаникует, испугается – нет. Наоборот, в её глазах он заметил огонёк живейшего интереса к тому, что происходит. Вспомнил её же пять лет тому назад, когда она не растерялась в столь трудных обстоятельствах, которые предшествовали трагической кончине Павла, и даже смогла поддержать его.

– Ты можешь уехать к отцу. С Паулем, – сказал он напоследок.

– Да, так, наверное, будет даже лучше, – произнёс Алекс.

Доротея покачала головой.

– Я остаюсь здесь. И никуда не еду, – проговорила она твердо.

– Дотти, – повысил голос Кристоф. – Ты не понимаешь, на что они способны.

– Нет, Бонси, – улыбнулась она. – Это ты не понимаешь, на что способны мы.

Алекс подумал: всё-таки его сестра – на редкость сильная, решительная, смелая девушка. Любая другая на её месте проявила бы постыдное малодушие, упала в обморок или зашлась в истерике. Все же Дотти – молодец, крепкий орешек. А Кристоф повторил про себя: «Леди Макбет она, вот кто» и решил, что не зря на ней женился.

Он посмотрел на неё – красавица, да и только. Беременность её уже начала становиться заметной, особенно когда она сидела. Слава Богу, её состояние в этот раз выдавали только изменения в фигуре – к лучшему, надо признать.

– Рожай лишь сыновей. С таким закалом должно создавать одних мужчин, – повторил он вслух цитату из «Макбета».

Сестра и брат переглянулись. Цитату они не признали, а Дотти только улыбнулась слегка.

Потом был ужин, за которым присутствовал и Штрандманн. Он болтал без умолку о том, что интересно ему, и оказался настолько увлечённым, что предания глубокой старины заинтересовали и всех его собеседников. Дотти особенно понравилась история Ольги, «королевы руссов», отомстившей за своего супруга, убиенного князя Игоря, самым изощренным способом, а потом мудро правившей княжеством, доставшимся ей от мужа. Почему-то она подумала: «Хочу быть как она. Чтобы Ливония досталась мне. Я бы придумала, как справиться с этим королевством». Хорошо, что этих её мыслей никто не мог прочитать.

***

Анжелика была весьма зла на себя и свою глупость. Она горько плакала, но её дядя даже не думал её утешить.

– Ты сама виновата, – проговорил он. – Играла с огнём. Почему ты не оставила это дело Анжею?

– Потому что он дурак! – выпалила княжна. – Он бы всё испортил.

– По крайней мере, он бы его смог убить, – усмехнулся Адам. – Хотя я вообще не понимаю, зачем ты решила его убивать?

Княжна покраснела. Говорить, что она была с Алексом наедине, что он домогался до неё?

– Понятно, – сказал Адам, потемнев лицом, – Тебе вообще в голову не пришло, что сама ситуация показалась ему весьма удобной для домогательства?

– Я думала, он человек чести, – всхлипнула она.

– Анеля, девочка моя, – смягчился князь. – Ты вообще не знаешь мужчин. Любой из нас воспримет такое положение однозначно. Ты назначила ему, по сути, рандеву. Естественно, он и подумал, что имеет все права на тебя…

– Теперь его вообще нужно убить, – яростно произнесла Анж, размазывая слёзы по щекам носовым платком, – Потому что он всё знает и всем сообщит.

– Нет же. Ему это невыгодно, – улыбнулся Адам. – Ему для этого придется сообщать и то, почему именно ты явилась к нему. И даже если ему и взбредёт в голову рассказать о происшествии всему Петербургу, найдётся целая армия людей, которые пожелают постоять за твою честь и наказать клеветника.

– Ты в этом уверен? – прищурив глаза, спросила Анжелика.

– Конечно. Я никогда не говорю то, в чём я не уверен, – Адам поцеловал ей тонкую, бледную руку. – И пожалуйста, впредь вообще не езди никуда, не уведомив заранее меня или Константина. Иначе мне придётся закрыть тебя дома, а мне этого совсем не хочется.

– Я буду умнее, – угрюмо отвечала его племянница, всё еще злясь на себя. – Намного умнее.

«Я неправильно выбрала врага. Мне нужно было добраться до самого Ливена, а вместо этого я растратилась на этого мальчишку», – подумала она, оставшись одна.

Она решила, что рано или поздно назначит похожее свидание графу Кристофу. И убьёт его. Чтобы наверняка. Её честь не пострадает – она сумеет сделать так, что ни одна мужская рука не прикоснётся к ней. Кроме адамовой. Она будет как Юдифь – так же сказал давеча этот Бенкендорф. Или нет, скорее, как Шарлотта Корде. Ливен не успеет и штаны спустить или облапать её своими костлявыми руками, как свалится замертво. После убийства врага она уедет в Пулавы. И её никто не заподозрит. Подумают на слуг, лакеев – на кого угодно. Невинный вид Анж принимать умеет мастерски. Надо только найти место, где убийство можно совершить тихо и бесшумно. Такие места, как ателье мадам де Жюль и прочие подобные им, уже не сгодятся. Похитить его тоже не удастся – граф не иголка и вряд ли сдастся без сопротивления. Подстеречь его, разве что, в лесу, в парке… Можно и так. Но Анж сочла, что лучше всего сделать это на каком-нибудь многолюдном мероприятии, где люди танцуют, обильно пьют, едят и не обращают особого внимания друг на друга. Она заманит Ливена в уединённую комнату, а там случится повторение широко известной библейской истории. Яд, кинжал, пистолет – можно применить всё, что угодно.

Но было и другое. То, чем Анжелика хотела заняться исключительно для собственных целей. Она продолжала служить фрейлиной при Елизавете Алексеевне, но отношение её госпожи к ней изменилось. Та словно не замечала её, ходила вся какая-то таинственная и загадочная. Кроме того, недавно было объявлено о её беременности. Анжелика тоже испытывала к ней какие-то смешанные чувства. Раньше она лишь презирала императрицу за глупость. Ныне начала ревновать. Она представляла, как её возлюбленный Адам обнимает стан этой женщины, шепчет ей слова любви, проделывает с ней то же самое, что и с Анж… Пусть это было давно, шесть лет тому назад, но всё равно неприятно. А вдруг былая любовь возвратится? Анжелика понимала, что ревновать к прошлому – абсурдно и неблагородно, но ничего не могла с собой поделать. «Надо ей сделать какую-нибудь пакость», – решила она. – «Чтобы жизнь мёдом не казалась». Анж, будучи фрейлиной, конечно, располагала самыми широкими полномочиями – могла войти в покои государыни в любое время без стука, у неё был свой ключ от них. Если два кристаллика яда в огуречное протирание добавить, Елизавета покроется коростой… Но к чему Анжелике было портить внешность императрицы? На ту и так никто не смотрит. Нет, конечно, восхищаются, но муж глядит мимо неё, а все остальные считают её слишком возвышенной для того, чтобы в открытую её разглядывать. Не будет выезжать в свет? Но Елизавета и так ведёт крайне уединённый образ жизни. По этим же причинам Анжелика отвергла и идею отравить её через пищу. Болезнь и смерть государыни ничего не дадут ей лично. Напротив, сделают императрицу мученицей. Такая молодая, такая красивая… Да ещё и мужа её очернят. Подумают, что Александр сделал это для того, чтобы законная жена не мешалась на пути его почти супружеского счастья с Марыськой Нарышкиной. Одно Анжелику утешало – в любом случае, на неё не подумают. Эта «тихоня», блондинка с русалочьим взором, слишком много кому мешает. И прежде всего – в царской семье. Нет. Пусть она живёт. Но мучается. Как мучился Адам в своё время. Как отчасти мучается она, Анжелика, зная, что её возлюбленный не будет ей принадлежать, и сама их связь – великий грех. Перед тем, как ложиться спать, княжна решила: «Надо уничтожить того, кто ей наиболее дорог». Но кто же он? Вскоре Анж смогла это выяснить.

На утреннем дежурстве во дворце Анжелика увидела, как другая фрейлина, Натали Загряжская, вытаскивает из большой медной вазы какой-то маленький конверт. «Любовник завёлся», – утомлённо подумала княжна. Сия Натали была красивой дурочкой с немного экзальтированным характером. Такие многим нравятся. И такие быстро расстаются с невинностью. Но Загряжская, к удивлению Анж, не пошла уединяться с конвертом в гардеробной. Не стала хихикать и краснеть, как обычно делала на балах, во время мазурки, когда какой-нибудь франт отпускал ей очередную порцию банальных и двусмысленных комплиментов. Словом, не вела себя так, будто это послание действительно предназначалось ей. Спрятав конверт в складках шали, Натали пошла в сторону покоев государыни быстрым, деловитым шагом, внимательно озираясь вокруг себя. Анжелика не стала её преследовать, чтобы не вызывать подозрений.

Потом в покои прошла государыня, а Загряжская вышла оттуда. Княжна заключила, что Елизавета осталась наедине. На всякий случай, она постучалась и спросила, не нужно ли чего. По раздражённому тону императрицы Анж поняла, что та никого не хочет принимать. Для девушки всё было ясно без всяких слов – это письмо предназначалось государыне, и, судя по тому, что она выслала из своих покоев всех, послание содержало крайне личные сведения. «Шпионаж», – подумала Анжелика, вспомнив, как передавала в двойных конвертах письма императрицы к её матери, маркграфине Баденской. Но потом, усмехнувшись, передумала – кому может быть интересна Елизавета? Что она, «соломенная вдова» и затворница, может знать о нынешних политических событиях? Всё гораздо банальнее. «Тайный роман», – усмехнулась княжна. – «Интересно, кто счастливый избранник? И она крутит его в таком положении? Любопытно». Императрица совсем не похорошела из-за беременности. Её лицо покрылось некрасивыми пятнами, талия расплылась слишком рано, волосы потускнели – казалось, ребёнок, которого она носила под сердцем и который должен был появиться на свет, по расчётам придворных медиков, в ноябре, выпивал из Елизаветы Алексеевны все силы. Анжелика подумала – интересно, а как император смог сделать жене этого ребёнка, если он даже не приходит на её половину во дворце, а днюет и ночует у Нарышкиной? Может быть, один раз они и были близки, но почему-то княжне казалось, что это маловероятно. А если это на самом деле не его ребёнок? Тогда чей же? Неужели того, кто пишет ей эти послания?

Анжелике страстно хотелось разгадать этот секрет. Лучше всего было бы допросить Загряжскую, но у княжны с этой фрейлиной отношения были, как на грех, отвратительные. Та вряд ли ей что-нибудь ответит. А может быть, и сама не знает, что это за письма. Однако через неделю, когда княжна ночевала во дворце, она узнала тайну императрицы Елизаветы.

…Ночь была белая, душная. Анжелика, почитав «Письма мадам де Севиньи», затушила огонь и пошла задергивать шторы, чтобы лечь спать, но тут её внимание привлекла длинная тень, отбрасываемая кем-то на лужайку под окном. Вскоре княжна разыскала глазами и источник тени – некоего высокого, ладно сложенного юношу в мундире Кавалергардского полка. Он стоял прямо напротив окон императрицы, которые ещё горели в столь поздний час. Потом он, оглянувшись, пошёл налево, к чёрному входу во Дворец. Там и скрылся. Через какое-то время свет в покоях государыни погас – Анж заметила это боковым зрением. Сопоставив одно с другим, девушка поняла, кто это. Кавалергардов она знала всех наперечёт. Особенно из прошлой кордегардии, почти всей полегшей на поле под Аустерлицем. Этот был из «стареньких». Выжил, потому что на время выступления в поход был болен и остался в Петербурге. Казначей полка. И зовут его Алексеем Охотниковым. К неудовольствию Анжелики, она вспомнила, что этот молодой человек чем-то похож на Адама, только повыше ростом. Тоже смуглый брюнет с карими, огненными глазами. «Она не может забыть его, поэтому влюбляется во всех похожих мужчин», – подумала Анж. Потом, улёгшись в постель и закрыв глаза, продолжила мысль: «А Семье наверняка будет крайне интересно знать, с кем спит императрица. Охотников, Боже мой… Не могла выбрать кого познатнее? Что за фамилия – такое ощущение, что его предки были какими-нибудь холопами. Полное отсутствие гордости…» Потом она заснула. Девушка уже знала, что сделает первым делом. И к кому пойдет. Цесаревич Константин – вот кому это будет интересно. Только надо сделать так, чтобы эти сведения исходили не напрямую от неё, Анжелики Войцеховской…

Царское Село, июнь 1806 года.

Сегодня у Кристофа был опять тяжелый день. Да ещё надо было присутствовать на вечере, данном Александром после ужина. Ему хотелось сказаться больным, поехать домой, принять ванну и лечь спать пораньше. Но мало ли чего ему хотелось? Нечего потворствовать своим желаниям, сказали – надо присутствовать, значит, надо. Поэтому нынче Кристоф сидел в углу, мучился от мигрени и духоты. К счастью, его уединение развеял князь Долгоруков. Он протягивал графу бокал шампанского и улыбался приветственно.

– За что пьём? – проговорил граф.

Пьер состроил загадочную мину и прошептал:

– Аспиду пришел конец. Надо за это выпить. Как у вас, немцев, говорится, – Prost?

– Prost, – кивнул Кристоф и чокнулся с ним бокалом. – Празднуешь отставку князя Адама?

– Именно, – усмехнулся князь. – Нынче, когда его нет, станет легче дышать! Государь-таки опомнился и нашёл своего истинного врага.

Графу почему-то показалось, что зря его приятель так рано радуется. И ему не понравилось, что тот чуть ли не на весь зал кричит об этом. Впрочем, неприязнь Долгорукова к бывшему теперь уже канцлеру была при Дворе секретом Полишинеля – все о ней прекрасно знали.

– К вашему сведению, князь, Чарторыйский сам выпрашивал эту отставку, а mon frère её не давал, – произнес звонкий девичий голос. Перед ними стояла великая княжна Екатерина, насмешливо оглядывающая их своими чуть раскосыми глазами. Она поигрывала расписным шёлковым веером и держала в руках фужер, наполненный розоватым вином.

Кристоф при её появлении понял, что был прав, осуждая друга за слишком громогласное проявление неприязни к князю Адаму. И покрылся малиновым румянцем, подобно юной барышне, которой во время мазурки ловкий поручик наговорил двусмысленных комплиментов. Почему он сейчас так стесняется эту девушку? Потому что она великая княжна?

– Да что вы так смутились, граф? – улыбнулась она ему, подумав: «Они оба хорошенькие. Особенно Кристоф. Кажется, он женат на этой страшной швабре из маменькиных бывших фрейлин. Да, и сын фрау Лотты. Наверное, ему скучно с женой…»

– Думаете, никто не знает, что вы не любите Чарторыйского? – продолжала великая княжна. – Вот князь Пётр его не любит и не стесняется об этом говорить. И ваша уважаемая матушка от него не в восторге. Как и моя…

Долгоруков залпом выпил шампанское и добавил:

– Ваше Высочество, я всегда знал, что у вас русская душа. Представитель мятежной нации не может быть другом нашей страны.

– Князь – истинный сын своего народа. Вероломный. Жестокий. Хитрый. Последнее качество вызывает во мне особое отвращение, – со значением проговорила Екатерина. – Поэтому те, кто не любит Чарторыйского, – мои друзья.

– Интересно, кого назначат на его место? – вслух подумал Долгоруков. – Хорошо бы русского человека.

– Или немца, – и Екатерина Павловна подмигнула несчастному Ливену, лицо которого изменило окраску и нынче стало угрожающе бледным – можно было пересчитать все жилки.

– Разве он не уехал из Петербурга? – тихо проговорил он, заметив своим острым взглядом профессионального стрелка то, что не заметили его собеседники, а именно – входящего в залу и приближающегося к государю князя Чарторыйского.

– Mon Dieu! – воскликнул Долгоруков, а великая княжна поправила своё светло-зелёное платье, раскланялась со своими спутниками и решительным шагом направилась к кружку, образовавшемуся вокруг её брата.

– Надо нам выйти поговорить, а то в одном помещении с Аспидом я находиться не могу, – Пётр чуть не вцепился в рукав Кристофа. Граф тихо отстранился, но выйти согласился.

В парке стояла тишина. Они закурили, и Пьер проговорил:

– То, что он не в своей сраной Польше, а разгуливает по балам и здоровается с государем, означает, что он в отставке, но не опале. Это не очень хорошо.

– Согласен. Особенно для меня, – Кристоф с наслаждением затянулся предложенной другом сигарой.

– Для меня – не меньше. Катька тоже с нами теперь, оказывается. А знаешь, какое влияние она имеет на государя? О…

– Катька? – графа покоробило столь пренебрежительная манера именовать представительницу царствующего дома. – Какая она тебе Катька?

– Я имею право её так называть. Мы, Долгоруковы, вообще-то Романовых постарше будем, – усмехнулся князь. – Могли бы на престоле сидеть. Ну это ладно.

Кристофа осенила мысль: «Постарше Романовых», значит? А не хочет ли он того же самого, чего желаю я – только применительно к России?»

– Ты знаешь, я посвятил свою жену, – проговорил Кристоф.

– И зачем? Думаешь, оно того стоит?

– Рано или поздно она бы всё равно узнала. Это раз. Дорхен умная. Это два.

– Вот ты ругал меня за Уварова, а сам тащищь в нашу партию каких-то левых баб! – взорвался Долгоруков.

– Поаккуратнее. Это не «левая баба», как ты изволил выразиться, а моя жена, – ледяным тоном произнес Кристоф. – И завтра ты приезжаешь к нам на ужин. Мы обсудим порядок действий. Кажется, Аспид приготовился к нападению…

– Что не сделаешь ради друга? – вздохнул Долгоруков. – Обязательно приду.

– Вот и отлично.

Князь Пётр чувствовал, что Ливен в их «команде», последнее время пополнявшейся всё новыми членами, потихоньку начинает одерживать верх над ним, и это ему не слишком нравилось, потому что «заводилой» быть хотелось именно ему. Кто, в конце концов, первый начал войну с Чарторыйским? Кому пришла в голову идея свергнуть «Аспида»? Не Кристофу, явно. Но ссориться из-за того, кто будет главным, было не время, и даже Долгоруков это понимал.

…После того, как они с Долгоруковым расстались, Кристоф пошёл через парк. Его внезапно настигли лёгкие шаги сзади, и вскоре его глаза закрыли две прохладные женские ладони. Запахло жасмином.

– Юной воспитаннице давно нравится второй сын её гувернантки, – прошептала та, кого князь Пётр так пренебрежительно назвал Катькой.

– Но… – он с силой отнял её руки и обернулся в смущении и неловкости, уверенный, что произошло какое-то недоразумение. По глазам её, беззастенчиво рассматривающим его оценивающим взглядом, он понял, что именно его великая княжна и имела в виду. Эта девушка явно знала, чего она хотела от жизни. И сейчас она хотела получить его. Граф сразу это понял, и взглянул на неё тяжёлым мужским взглядом в ответ. Оценил взглядом её грудь – не очень большую, но аккуратную, уж всяко пообъемнее, чем у его худощавой супруги. Осмотрел её фигуру – ладную, точеную, крепкую. Потом спохватился – как он смеет разглядывать великую княжну как какую-то крестьянку, которую он собирается затащить на сеновал?

– Ваше Высочество, – проговорил он, откашлявшись. – Вам не стоит…

– Из всей вашей семьи я принимаю наставления только от вашей матери, граф, – усмехнулась девушка. – Так вы отказываетесь от меня?

– Я женат, – выдавил он из себя, попытавшись собрать мысли воедино. Неужели она хочет переспать с ним? Стать первым мужчиной принцессы – этого ещё не хватало! Это смерть. Хотя… Какие же красивые у неё волосы – пышные, тёмно-русые! Какие красивые глаза…

– Разве вам это доселе мешало? – хищно улыбнулась Екатерина.

В её глазах читалось то, что в свое время заставило Кристофа возжелать свою невзрачную маленькую женушку до такой степени, что он практически изнасиловал её в их первую брачную ночь – сочетание невинности и любопытства, соблазна без явного желания соблазнить. «Она девица!» – напомнил он себе. – «Она ничего не знает о любви, мужчинах, испугается меня и выставит виноватым…»

Като словно прочла эту мысль в его глазах и шепнула:

– Поверьте, для меня это не впервые.

Потом она, не встречая особого сопротивления со стороны Ливена, кинулась ему на шею и одарила страстным, уверенным поцелуем. Уста её были мягкими и ароматными, оставляя вкус земляники на его губах. Целоваться она прекрасно умела, и у графа даже голова закружилась от прилива желания. Оторвавшись от неё, он скользнул губами по её подбородку, горлу, шее, прикоснулся рукой к её левой груди, уместившейся ему в ладонь, сжал её, ощутив сквозь лёгкую ткань летнего платья жар тела девушки и биение её сердца.

– Хорошего помаленьку, – словно опомнившись, строго проговорила Екатерина. – Отпустите меня.

– Нет уж, вы этого хотели, теперь получайте, – прошептал он, чувствуя, что не владеет собой. Его плоть чуть не разрывала ткань панталон, и желание придавало ему ярости, решительности и неумолимости.

– Отпустите меня, иначе я буду кричать, – прошипела она, отстраняя его руки.

– Как вам будет угодно, – одной рукой граф по-прежнему держал её запястье, другой – начал задирать юбки спереди. Внезапно чувствительный удар ногой в пах отрезвил его.

– Вы животное, – сказала без особого негодования, даже с некоторым восхищением Екатерина. – Я-то думала, вы, граф, галантный кавалер, а оказывается-то вон оно что…

– Что я могу поделать, если вы, принцесса крови, ведёте себя как кухонная девка! – возмущенно произнес Кристоф, всё ещё морщась от боли.

– А вы ведёте себя как неотёсанный мужик, – парировала девушка. – Но, смею вас заверить, мужики и их господа испытывают одни и те же инстинкты. И я нынче в полной мере убедилась, что я вам тоже нравлюсь.

«А какие-то идиоты твердят, что он предпочитает мужчин», – усмехнулась она про себя. – «Видели бы они его теперь».

– Не то слово, – сказал без улыбки Кристоф, хмуро глядя перед собой. – Но на будущее, Ваше Высочество – ежели вы будете провоцировать других подобным же образом…

– Вы ревнуете? – Екатерина поправила юбки, запахнула шаль на груди, пригладила рукой растрепавшиеся волосы.

– Я не ревную, я предупреждаю вас, – произнес граф. – С мужчинами себя вести так опасно. Вы можете, – он покраснел, но всё же сказал, что хотел, – потерять таким образом честь.

– Кто сказал, что я её берегу? Какой вы смешной! – заливчато рассмеялась Като. – Знаете, мне предстоит сугубо династический брак с человеком, которого мне покажут на портрете, сильно льстящем оригиналу. И отъезд в какой-нибудь тихий немецкий городок, а потом серая жизнь в бесконечных беременностях, беспокойствах о целостности жалкой казны, штопанье чулок и переделки тех немногих платьев, которые мне достанутся. Поэтому пока я числюсь девицей, стараюсь брать всё от жизни.

– Я уже вижу, – усмехнулся её собеседник. – Но уверен, вас не выдадут замуж за нищего курфюрста.

– Да, потому что я вообще не выйду замуж, – торжественно объявила Като. – Я останусь здесь, в России. И буду помогать моему брату править страной.

– Вы справитесь? – снисходительно спросил её Кристоф.

– Я уже справляюсь, граф, – прошептала она. – Я всецело на вашей стороне в вашей борьбе с Чарторыйским. Кстати, почему вы его так возненавидели? Неужели вас всего лишь втянул князь Пётр, а вы пошли за ним?

Ливен вкратце изложил свои причины. Екатерину они, казалось, немало удивили.

– А я думала, что вы пытаетесь тем самым защитить свою мать, – призналась она.

– От чего? – недоуменно посмотрел на неё граф.

– Вы, верно, слышали, что князь Адам состоял в интимной связи с правящей императрицей? – Екатерина взяла его под руку и они пошли по тёмной аллее. – После этой связи родилась девочка.

– Великая княжна Мария, да, – проговорил Кристоф.

– Великая княжна? – переспросила его Като. – Какая она великая княжна? Она Мария Адамовна Чарторыйская, вот. Вылитая копия своего истинного отца. Ваша достопочтенная матушка, конечно, сказала, что Господь, мол, всемогущ…

– Он действительно всемогущ, – подтвердил Ливен, – Мало ли кто в роду был брюнетом – это может всплыть через поколения…

Граф вспомнил, что государя Петра Великого на всех портретах рисуют кареглазым брюнетом, равно как и герцогиню Курляндскую Анну, племянницу Петра, ставшую императрицей Всероссийской.

– Если даже мой отец, мистик и суевер, нашел этому более рациональное объяснение, то не всё так просто, – сказала Екатерина. – От блондина-отца и блондинки-матери и в самом деле не может родиться ребёнок-брюнет – спросите у любого доктора, он вам подтвердит. Такое случается лишь в крайне редких случаях. Но это в сторону. Возникает другой вопрос – зачем Чарторыйский зачал этого ребёнка?

Кристоф посмотрел на неё как на сумасшедшую.

– Как понять «зачем»? – переспросил он. – Дети появляются на свет потому, что так хочет Господь.

– Эх, граф, вы немец, поэтому не знаете хорошую нашу пословицу: «На Бога надейся, сам не плошай», – притворно вздохнула великая княжна. – Такие многоопытные мужчины, как князь, у которого, я думаю, моя belle-soeur была далеко не первой пассией, прекрасно знают, как оберегать своих любовниц от неких неприятностей…

Кристоф покраснел. Так она и это знает? Однако ж… Кто научил Екатерину всем этим премудростям? Наверняка, не его матушка.

– Итак, – продолжала принцесса. – Адаму был очень нужен этот ребёнок. Желательно, мальчик. В этом случае семейка Чарторыйских связала бы моего брата по рукам и ногам, а объединение Польши было бы делом решённым. Да и смешать свою кровь с императорской – это вам не пустяки…

– Провидение распорядилось иначе, – вспомнил Кристоф. – Родилась девочка и не прожила и года.

– Да, она умерла. Но ведь маленькие дети часто болеют и умирают, да? – Като пронзительно посмотрела на него. Ему показалось, что принцесса знает о его потере. И дочь его звали так же, как эту несчастную великую княжну, виноватую лишь в том, что родилась с «неправильной» внешностью, вызвавшей кривотолки… Какое грустное совпадение! Он опустил глаза.

– Простите, – прошептала она, сжав его руку.

– Ничего, продолжайте.

– Так вот, Чарторыйские считают, что ваша мать отравила девочку, – проговорила Като. – И они наверняка хотят вам всем отомстить.

– Но разве ж это правда? – спросил он.

Екатерина пожала плечами.

– Маленькие дети, как я уже говорила, могут умереть от чего угодно. Но эти отравители всех судят по себе.

Они дошли до ворот парка. Уже занимался рассвет – ночи стояли короткие.

– До встречи, – произнесла великая княжна.

Граф хотел было идти, но девушка вновь окликнула его.

– Я делаю вас своим рыцарем. И ждите меня… – она послала ему воздушный поцелуй.

Итак, слишком много случилось с графом за один-единственный день. Значит, Екатерина Павловна теперь с ним тоже. Всё-таки она великолепна… При воспоминании о её волосах, коже, запахе, теле он снова почувствовал томление сердца и вместе с тем некую неловкость – она же питомица его матери, ему почти как сестра, кроме того, сущая девчонка, младше его на четырнадцать лет – как он смеет желать её? Но, вспомнив, как великая княжна сказала это сокровенное «Ждите меня», Кристоф оставил всякие сомнения. Да, он, чёрт возьми, будет ждать её с тем, чтобы осуществить свою волю над ней до конца. Но было и менее приятное. Чарторыйский, оказывается, после отставки не уехал в Польшу, а остался в Петербурге, и его принимают при Дворе как ни в чём не бывало. И вот эти странные подозрения. Со всем этим нужно разобраться.

Когда его карета подъезжала к городской заставе, Кристоф вспомнил слова Долгорукова. «Мы Романовых постарше будем». Уж не собирается ли он вдруг сделаться Петром Четвёртым? Граф отлично знал, что в России полно династий древнее Романовых. Даже Ливены и то будут постарше рода, к которому принадлежат государи. А предки Трубецких, Волконских, Долгоруковых, Голицыных, Лобановых-Ростовских во время оно правили различными русскими княжествами, и их потомки вправе претендовать на трон Империи. Но если Пётр всерьез планирует устроить coup d’Etat, то Ливен ему в этом не помощник. Он присягал на верность именно Романовым-Голштейн-Готторпским, им и останется верен до конца. Кроме того, свержение правящей династии путает все карты в его Деле.

А какая выгода Екатерине враждовать с Чарторыйским? Здесь всё просто. Честолюбивая девочка хочет добиться ничем не ограниченного влияния на брата. Возможно, даже сделаться соправительницей. Или тоже впоследствии свергнуть государя и стать Екатериной Третьей. Как бы печально не было признавать это, великая княжна тоже решила воспользоваться им, графом Ливеном, для достижения своих целей. Хочет влюбить его в себя, сломить его волю, превратить в своё послушное орудие и личного раба. Нет, не бывать этому. Это он будет пользоваться ею, так же, как пользуется женой и служанками. Он сделает её своей игрушкой. И, возможно, если Като придёт к власти тем или иным способом, она утянет во власть и его… История императрицы Анны и герцога Бирона. Именно так этот соотечественник графа Кристофа и добился короны Курляндии – через постель влиятельной женщины. Но у Эрнста-Йохана были амбиции, простирающиеся на всю Империю, а он, Ливен, всё же более скромен – ему будет достаточно и небольшого Ливонского королевства. Като, став соправительницей государя или даже императрицей, сделает своему фавориту такой подарок.

Так, у него ум заходит за разум. Какой из него «второй Бирон»? Конечно же, он никогда не выйдет во временщики – характер не тот, да и желания никакого нет. Като тоже никогда не станет императрицей – как она и предрекала в разговоре с ним, её выдадут замуж из династических соображений за очередного немецкого правителя, владеющего жалким клочком земли где-нибудь в Тирольских Альпах, где она и будет куковать свой век, если не помрёт в родах или от чахотки, подобно своим двум старшим сестрам. Фрау Шарлотта как-то, правда, говорила, что Мария Фёдоровна отнюдь не горит желанием отпускать от себя четвёртую дочь, потому что боится повторения судеб Александры и Елены. Слава Богу, хоть Мария неплохо поживает в Веймаре. К тому же, политическая обстановка и война с Бонапартом изменили отношение к германским князьям, слишком уж боящимся завоевателя и выносящим ключи от городов по его первому требованию. Поэтому пока Екатерина, как она сама выразилась, «наслаждается жизнью».