Дарья Аппель
Дети Балтии

Он налил себе полную стопку коньяка. Выпил залпом, как водку, не закусывая. Внутренняя дрожь не прошла.

«Самое главное, я не могу поделиться этим ни с кем», – сказал он себе. – «Ни с Волконским, ни с Долгоруковым. Это моё дело. Моя борьба». Затем граф прилег на диван, закрыл глаза. Да, всё следует одно за другим. Выбор, сделанный им, двадцатилетним мальчишкой, поставил на нём вечное клеймо. И ныне…

«А я их перехитрю», – вдруг решил он. – «Поиграю в поддавки. Подпишусь под Ливонским Делом. Пойду в короли. Пусть Аспид считает меня изменником. Но в самый решающий момент я выйду – и докажу верность свою государю».

Кристоф понял – больше всего он жаждет уничтожения Адама Чарторыйского. Казалось, страстная ненависть его друга Долгорукова к этому поляку заразила и его. Но если у князя Петра поводом ненавидеть Адама было раненное самолюбие, то у Кристофа мотивы были более глубокими. «Он один из тех, кто сломал мне жизнь», – прошептал он. – «И он не остановится ни перед чем». Племянница князя, жестокая Анж, эта порочная девчонка, этот цветок зла, чей аромат пропитан смертельным ядом, вспомнилась ему. Такая будет, пожалуй, еще решительнее его дяди. Чарторыйский – политик и хитрец и придумает тысячу способов, как обвести графа вокруг пальца, а Анжелика – это его орудие, его наёмная убийца. «Прямо как я десять лет тому назад», – усмехнулся Кристоф. Если он сперва примет правила игры, то сможет сокрушить их всех. Этим самым избавив Россию от предателей и изменников, Двор – от польского засилья, а себя и свою семью – от опалы и крушения.

«Прежде всего, надо дать знать Карлу. Это раз», – сказал себе Кристоф. – «Но сам туда я не поеду, естественно… Кого же отправить? Да, конечно. Пусть едет Лёвенштерн. Затем, мне нужно собрать команду из своих. Это два».

Страх в его сердце сменился решительностью. Его хотели загнать в угол? Ха, как бы не так! Плохо же они знают Кристхена фон Ливена, эти «вольные каменщики»! Он выжил тогда, в Лондоне, не только потому, что ему чудесным образом повезло, но и из-за того, что он сразу же чувствовал возникшие опасности и вовремя уходил от них. Лишь единожды не получилось – но не из-за собственной глупости, а из-за того, что против него применили силу в открытую. Когда тебе дорогу преграждают шестеро громил, то сложно изловчиться и убежать от них.

И, главное, Кристоф умел ждать и терпеть. В его ремесле – том, которым он долгое время занимался – терпение было главным. Ничто другое – даже сила, даже ловкость – не значило так, как способность спокойно выжидать необходимого момента. Что ж, навыков он пока не растерял…

Спать пока не хотелось, хоть уже пробило три утра. Кристоф решил почитать что-нибудь на сон грядущий. Взял с полки книгу – Shakespeare, пьеса под названием «MacBeth». Любит он этого драматурга, надо признать. А «Макбет» еще не читан. Он открыл книгу на первой попавшейся странице, и взгляд зацепился за строки из пятой сцены:

Ты ждёшь величья,

Ты не лишён тщеславья, но лишён

Услуг порочности.

Ты жаждешь сильно,

Но жаждешь свято. Ты играешь честно,

Но рад нажиться,

Ты хотел бы взять

То, что взывает: «Сделай – и достигнешь!»

«Как будто обо мне», – усмехнулся граф. Как тут не поверить гаданиям? Только делать и достигать он решил не спеша. В этом был весь смысл.

На следующее утро граф Кристоф принимал у себя Лёвенштерна, которого захотел послать с каким-то незначительным поручением в Рижский гарнизон, а заодно – с личным, в Зентен, передать ответ Карлу. С минуту Ливен осматривал своего подчинённого, постепенно становившегося его «правой рукой» в том, что касается служебных вопросов. Нет, он не ошибся в своём выборе и в том, что не уступил его Пьеру. Весьма толковый юноша. Много болтает – но это на данный момент не является пороком. Когда придет время – будет молчать. Да, и он «свой», из балтов и из родни, что сейчас было для Кристофа немаловажно.

Приказание графа удивило Жанно немало. Он почему-то подумал, что граф замышляет нечто своё. Назавтра Лёвенштерн уже ехал в Ригу, с первым своим поручением вне столицы. Ему по-прежнему не хотелось сталкиваться с Иоганном фон Ливеном, но ныне у него была служебная необходимость, на которую всегда можно сослаться в случае какой-либо неловкости. К счастью, в гарнизоне он самого графа не застал – тот был на маневрах где-то, а «за главного» посадил своего адъютанта фон дер Бриггена, который командовал его штабом. У него он и оставил все нужные рескрипты, и сразу же выехал в Курляндию.

Пулавы, Подолия, апрель 1806 года.

Ответом на послание князя Чарторыйского к императору Александру стал приказ немедленно явиться в Петербург и приступить к своим министерским обязанностям. Адам принес показать это письмо Анжелике, на что она, точившая недавно подаренный дядей кинжал, отвечала:

– Петербург так Петербург. Я еду с тобой.

– Будешь убивать?

– Сначала мне нужно приблизиться к нему. А в Пулавах это довольно трудно, – кратко усмехнулась Анж.

– Может быть, не надо убивать его сразу, – задумался вслух Чарторыйский. – И не своими руками.

– А чьими же? – вскинула на него свои пронзительные глаза княжна.

– Найдём Иуду, – тонко улыбнулся её дядя. – Это проще простого.

Анжелика бросила кинжал в стену и, повернувшись, взглянула на князя.

– Почему ты такой умный? – прошептала она.

– Я не умный. Я просто прожил на этом свете на семнадцать лет дольше тебя, Анж. И знаю – если за столом собирается больше дюжины человек, один из них станет предателем, – он выдернул кинжал, протёр лезвие тряпицей и передал княжне.

– Но кто из них? – спросила Анжелика.

– Нам и предстоит это узнать. Точнее, тебе, – произнес Адам, обняв её.

Анжелика подумала, что нужно немедленно стать вхожей в дом своей подруги. И наблюдать. Можно даже соблазнить графа. А это проще простого. Анжелика впервые возблагодарила природу за подаренную ей внешность. Доротея хороша всем, но у неё грудь как у скелета, бёдра – как у мальчишки, и ноги великоваты – таких редко кто желает. Что ж, княжна будет действовать. И Бонси – так её подруга называет злейшего врага Адама – не заживётся на этом свете.

Вскоре они уже отправлялись в Петербург, чтобы встретиться со своими противниками лицом к лицу.

Зентен, Курляндия, май 1806 года.

Зентен оказался лесным поместьем средней руки. Герб Ливенов на воротах – в жёлто-синем, как шведский флаг, поле две ветви лилий, перекрещенные, подобно шпагам. Лёвенштерн вспомнил, что лилия – знак чистоты и веры. Насколько чисты и набожны эти Ливены, интересно? Он бы не сказал, чтобы эти качества проявились в потомках этого рода чересчур уж ярко.

Граф фон Ливен принял барона у себя в кабинете с задёрнутыми портьерами, уставленным книгами. Простота убранства была обманчивой. Жанно разглядел это. Ковёр английской работы стоил немало денег, как и гобелены, изображающие сцены соколиной охоты. Над письменным столом висела золотая шпага; Лёвенштерн даже разглядел в тусклом свете, проникающем с улицы, цифры «1794» и надпись «За беспримерную храбрость» на клинке. Рядом со шпагой – мушкет модели, вышедшей ныне из употребления, с длинным штыком. Граф, заметив интерес гостя к оружию, проговорил:

– Да, я не всегда был помещиком.

Затем он открыл конверт, пробежал глазами письмо брата и прочёл вслух последнюю фразу: «Подателю сего раскрыть суть послания при необходимости». Ливен-старший повернулся к окну, резко одёрнул шторы и осмотрел Лёвенштерна с неким выражением сожаления и сомнения в глазах. Жанно снова обратил внимание на руки графа – почти такой же формы, как у его старшего брата, только тот из всех украшений носил обручальное кольцо, а Карл – ещё и опаловый перстень-перчатку, и гербовое кольцо, и золотой обруч с рубинами на большом пальце левой руки. Нет, этот человек не такой простой. И умеет красиво жить. В кабинете Кристофа на Дворцовой тоже всё красиво – но такое ощущение, что вещи, мебель, обои и картины выбирались без души и долгих раздумий, словно бы начальник Лёвенштерна прибежал в лавку и наспех указал приказчику, что ему нужно. Здесь же очевидно, что хозяин любил вещи. Смотрел на эти пейзажи, развешанные по стенам, на эти гобелены…

Граф Карл тем временем нарушил молчание, уже становившееся неловким.

– Я не знаю, как начать разговор с вами. Сначала приношу соболезнования. Уже полгода… – проговорил он.

– Спасибо вам за то, что вы сделали, граф, – откликнулся глухим голосом Жанно.

– Не стоит благодарностей, мы сделали, что должно. Как поживает ваша медицина? – продолжал Ливен-первый.

– Последнее время я выступаю лишь в качестве пациента, – улыбнулся в ответ ему Лёвенштерн. – Был ранен, потом болен…

– Очередной Крестовый поход, причём очень дурно организованный, – Карл опять посмотрел на послание брата, – Брать в союзники австрийцев – значит, подписывать себе приговор заранее. А мой брат – послушный мальчик Кристхен – воспринял всё как данность, вот и расхлёбывает нынче… Странно, что он ещё не в опале. И в такой момент он вдруг начинает Дело…

Потом, пристально взглянув на Жанно светло-серыми глазами, граф проговорил:

– Как я понимаю, Кристоф послал вас курьером?

Лёвенштерн кивнул.

– В этом письме он просит дать вам ответ устно. С тем, чтобы вы, как его доверенное лицо, передали его ему. Неужели мой братик наконец-то научился доверять людям? – усмехнулся Карл. – Как вы смогли сблизиться с ним?

Жанно ответил как есть. И добавил, что не считает свои отношения с начальником хоть сколько-нибудь близкими.

– Милосердие и щедрость – что-то новенькое в Кристхене, – проговорил он не торопясь, – Впрочем, уроки пастора Брандта он всегда усваивал медленно. И через двадцать лет до него, наконец, дошёл их смысл. А пять лет спустя он понял, что упустил.

– Но каков же будет ваш ответ? – нетерпеливо спросил Жанно, отчего-то возмутившись взятым графом тоном.

– Передайте ему, что зря он не верит в дьявола. Нечистый существует. И нынче его искушает. Пусть сходит в кирху лишний раз – от него не убудет. И сообщите ещё Кристофу, чтобы перечитал «Макбета» и сделал соответствующие выводы, – и Карл порвал послание брата на мелкие кусочки.

– Спасибо вам большое, я поеду, – Жанно поклонился и захотел встать с места.

– А у вас нет ко мне никаких вопросов? – остановил его Ливен. – Раньше вы были пообщительнее, поразговорчивее. Неужели вы подражаете своему начальнику? Вам, кажется, не так мало лет, чтобы такое поведение было простительным.

В Жанно боролись два желания: одно заключалось в том, чтобы намёками, наводящими вопросами выяснить содержимое загадочного письма, которое, оказывается, имело такую важность, что ответ на него нельзя было даже доверить бумаге; другое – чтобы убраться восвояси от этого мрачного, худого человека, напоминающего, скорее, не пастора, а чернокнижника. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, досчитал почему-то до двенадцати. Потом обратился к Карлу:

– Ваше Сиятельство, ваша манера говорить загадками меня интригует, – и он улыбнулся, чтобы его слова не выглядели осуждением. – Но имею ли я право задавать вопросы?

– Там же чёрным по белому было написано: «Подателю сего раскрыть суть дела при необходимости», – Карл позвонил и приказал служанке принести чай.

– Думаете, необходимость настала? – переспросил Жанно.

Его собеседник кивнул и, тонко улыбаясь, отвечал, загибая пальцы на руке:

– И вот почему. Вам самому стало интересно, почему я советую братику прочесть Шекспира, особенно зная, что до книг, а уж тем более до пьес тот небольшой охотник. Это раз. В этом письме вас назвали доверенным лицом. Это два. По-моему, резоны вполне веские. Давайте, спрашивайте меня, о чём хотели.

Жанно принял правила игры. Ему не хотелось говорить о «деле» в лоб. Тем более, этот хитрец начал бы снова водить его вокруг носа, запутывая всё ещё больше. Надо начать издалека. Пока он размышлял над началом разговора, Карл его опередил.

– Что вы слышали о польско-шведской войне? – спросил он, отхлебывая уже приготовленный и принесённый служанкой чай.

Жанно назвал даты.

– Вы знаете, что она велась вот за эту землю? – граф показал в окно, на лес, расстилавшийся внизу.

Лёвенштерн подтвердил и этот факт.

– У нас с Кристхеном был учитель, рассказывающий ужасы, сотворённые поляками-папистами со всеми, кто поддерживал шведов. Женщин жгли заживо на кострах. Мужчинам отрезали гениталии, чтобы ни один не смог плодиться в нашем краю. Маленьких детей жарили на вертелах, как поросят.

– Я всё это знаю, – тихо проговорил Лёвенштерн, помешивая в чашке кусковой сахар. – Какое отношение эти события имеют к современности? Польши уже нет на карте Европы.

– Судя по всему, она скоро появится. И захочет восстановить все утраченные земли, не исключая и Ливонии. Этот государь, находясь под влиянием поляков, отдаст им всю землю, какую они попросят, – Карл встал, скрестил руки на груди.

– Это ещё не точно, – Лёвенштерну вдруг показалось, что он и вправду беседует с безумцем.

– Всё равно. Вы же из Ригеманов фон Лёвенштернов? Должны знать, что одну из вашего рода – Софию-Леонору – сожгли на Домской площади в Риге. Перед гибелью она прокляла своих палачей, а потом война кончилась, – продолжал Карл. – За одну вашу фамилию я бы открыл все карты перед вами. Но кто знает – вдруг на вас повлияют паписты? Вдруг вы влюбитесь в польку?

Жанно покачал головой.

– Меня впечатлили рассказы нашего учителя, – Карл вновь задернул шторы. – Я поклялся отомстить. И мне довелось это сделать. Вот, – и он указал на саблю. – Меня в Риге звали героем. Мать мною гордилась. А весь мой героизм – убийство мальчишек за их ложные идеи. Те, кто вложил их им в головы, ещё ходят по земле.

– А теперь я спрошу вас прямо – как это касается дела, о котором шла речь в письме? – Лёвенштерн уже злился на красноречивость своего собеседника.

– Пока Остзейский край – часть России, его можно отдать хоть кому. Если он станет независимым королевством, это будет уже сложнее сделать… – граф усмехнулся. – Но вот я вам всё и объяснил, Иоганн-Вальтер-Германн-Александр Ригеман фон Лёвенштерн, – добавил он, глядя Жанно в глаза. – Моё мнение: Кристхен вспомнил о Деле слишком поздно. Пален гоняет чертей на своей мызе. Самым влиятельным балтом при власти остался он сам. Но в моём брате нет задатков временщика. Как там в «Макбете»: «Ты жаждешь сильно… Но жаждешь свято». А мой брат всегда хотел многого, но не имел достаточной злости, чтобы получить всё сразу. Когда возник шанс – ему, видите ли, стало страшно. Но, впрочем, у него ещё есть возможность войти в историю. Пусть доверяет своей жене – вашей троюродной сестре, кажется?

При упоминании о Доротее Лёвенштерн слегка покраснел и молча кивнул. Потом, опустив голову, проговорил недоумённым тоном:

– Вы хотите независимого королевства Ливонского, подобно тому, как раньше было герцогство Курляндское. Но… как же? И возможно ли? Сказки какие-то.

– Я прожил на этом свете почти сорок лет и могу сказать, что сказки чаще всего основаны на реальных событиях, – Ливен облокотился на подоконник. – И у меня был учитель – не герр Брандт, а другой, о, совсем другой, и много позже достопочтенного пастора – который говорил, что возможно даже самое невероятное.

– Но ведь это очень рискованно. Отделяться, устраивать восстание, – у Жанно голова шла кругом, всё происходящее казалось абсолютно нереальным, а слова Карла – сущим бредом. О чём он? Неужели его младший брат, такой трезвомыслящий, тоже во всём этом участвует? Не может такого быть!

– Сразу видно, что в ваших жилах течет горячая итальянская кровь, – граф как-то хищно, по-волчьи, улыбнулся. – Всё-то вам мерещатся восстания, кровопролитье без конца. Мы, балты, умеем ждать – столько, сколько нужно. И умеем быть жестокими к врагам.

…Они сидели ещё долго, и Лёвенштерн сам не понимал, почему он не может просто взять и уйти от этого человека. Они ещё и пили. И в Карле, как и в Кристофе с Иоганном, было это странное свойство – некая душевная «цепкость». Но, в отличие от младших братьев, Карл фон Ливен говорить любил. И выудил из Лёвенштерна все, что тот мог рассказать. И сам не остался в долгу, поделившись своими воспоминаниями. Графу было что поведать, особенно про войну. И про дуэли – он во время оно прекрасно фехтовал и сам учил ныне своего старшего сына Андреаса основным приемам.

– Я раньше считал, что это глупый обычай – готовить всех сыновей до единого в офицеры. Если кто хилый или чахоточный – то ладно, в дипломаты, – говорил Ливен-старший, – Но ныне думаю, что дворянин – и, тем более, остзейский дворянин, – должен владеть всеми видами оружия.

– Медицина – тоже полезный навык, – добавил барон. – Мне пригодился. Вот, – и он продемонстрировал давешний шрам от дуэли на руке. – Зашивал сам.

– С кем дрались? – поинтересовался Карл.

– С папистом, – усмехнулся Жанно.

За окном уже погас закат, когда они перешли к военным воспоминаниям.

– Под Аккерманом был лютый п-дец, – последнее слово граф проговорил по-русски. – Я чудом вышел живым из четырёх дел, и всё для того, чтобы потом чуть не сдохнуть от лихорадки. Там все этим болели – гиблые места, болота и гниль.

– Так всегда – от пуль и ядер ещё спрячешься, а зараза обязательно настигнет, – согласился Лёвенштерн.

– Потом – Финляндия. Это братоубийство. Вы знаете, что Ливены были сподвижниками Карла Двенадцатого? Забавно, что на шведскую войну матушка Екатерина предпочитала отправлять остзейцев. И только остзейцев. Вроде наказания.

– У нас тоже шведский герб. И у Бенкендорфов, – Лёвенштерн уже чувствовал, что ему на сегодня пить хватит.

– Мы все немного шведы. Викинги. Варяги. А варяги на Руси государство установили. В Киеве княжили, – Карл налил еще бренди и осушил рюмку залпом. – Понимаете – в Киеве! Мы все там родились. Ради моего крещения они там кирху устроили – до этого не было.

– Рюрик, Олег, Игорь, Ольга, – отрывистые сведения из истории России появлялись в голове Жанно, и он озвучивал их вслух. – Призвание варягов на царство…

– Да. Так всегда было. В нынешнем государе почти не осталось русской крови, – граф не останавливался в своих разглагольствованиях. – И то, что испокон веку государи российские нас, остзейцев, привечают и приближают, в обычай уже вошло. Так что мы здесь – там – имеем все права. Каких нет у полячишек. Тех в 1613 году из Москвы выгнали, ибо только самозванством они смогли прийти к власти, – Карл открыл окно и уже достал табак и трубку, чтобы с удовольствием закурить.

– Но ныне Польша раздроблена, а шляхта мыкается по Европе, как народ Израилев – по пустыне Египетской, – продолжил он, глядя в глаза своего благодарного слушателя.

– А если у них найдется свой Моисей? – осторожно спросил Жанно.

– На эту роль слишком много претендентов. Они грызутся между собой, – покачал головой Карл фон Ливен. – Самое худшее, что может случится – придёт нынешний Атилла и натравит эту свору на Россию.

– Их нужно обезглавить, – Жанно откинулся на спинку кресла.

– Их нужно оставить без земли, – возразил Карл. – Наша сила в том, что есть вот это всё – он очертил круг руками, – В том, что Рига, Ревель, Митава, Либава, Якобштадт, Мариенбург, Дерпт – города немецкие. В том, что у нас есть крестьяне, поля, леса и прочие угодья. И мы едины. У нас уже есть Ливония. Остаётся сделать её независимой, – и мы станем, наконец, теми самыми варягами, которым когда-нибудь скажут: «Придите и владейте нами!»

Граф сладостно вздохнул, словно предвидя блистательное будущее своего народа.

– Королевство будет – это ясно. А кто король? – спросил Жанно.

– Кто угодно. Это должность выборная, – отвечал Карл. – А вообще – кто-то из нас с нисходящим потомством. Может быть, вы, может быть, я.

– Я полукровка, а папенька мой вообще бастардом меня считал. Он как-то сказал, что понятия не имеет, его ли я сын или ещё чей-то, – Лёвенштерна тоже несло, из памяти возник эпизод, когда отец противился его отъезду на учебу в Геттинген. – Так что моя кандидатура отпадает. Зато ваша кровь…

– Князь Каупо Трейденский перешел после своего крещения к немцам и воевал против своих же. Некоторые говорят, что предательство – у нас в крови, – откликнулся граф. – Так что мы все не идеальны.

Дом постепенно заснул. Тихая, ясная ночь стояла над Зентеном, и тонкий обрезок месяца висел над тёмными верхушками сосен. Вдали, если приглядеться, можно было увидеть руины замка Трейден. Жанно, закурив милостиво предложенную его хозяином сигару, вспомнил, как с латышского переводится название когда-то неприступной крепости ливов – «рай-сад». Надо запомнить.

А Карл спрашивал его между делом, листая какой-то фолиант:

– Вот вы в каком часу родились?

– Понятия не имею, – пожал плечами Лёвенштерн. – Никогда не интересовался.

– А надо интересоваться. Я специально вызнал у Mutti – та отмечала время нашего рождения в своём дневнике. И время рождения своих детей я тоже записываю, – Карл просмотрел какие-то страницы в книге. – Вот. Фридрих, наш брат убиенный, родился в семь вечера. Малыш Гансхен – два пятнадцать дня, самое пекло, лето на дворе тогда стояло. Кристхен появился на свет в 3.40 утра. Час меж волком и собакой – так, кажется, называют это время?

– А вы когда родились? В каком часу? – спросил Лёвенштерн.

– Я? В час Волка. Половина третьего ночи. Впрочем, люди чаще всего рождаются или ночью, или утром. По моим наблюдениям, – проговорил его собеседник.

– Поэтому вы Волк, – вырвалось у Жанно.

– Да. А Кристхен никак не может определиться, кто он, – произнес Карл. – Правда, говорят, есть такие собаки, похожие на волков. Вот братик мой – из их породы.

Потом Карл уложил Лёвенштерна, не держащегося на ногах от сонливости, а сам продолжил сидеть перед окном, пока не заснул – как был, в кресле.

С утра Жанно еле продрал глаза и долго восстанавливался рассолом, солёными огурцами и селёдкой.

– Кстати, забыла спросить, как поживает моя невестка? – спросила Анна, жена Карла, вышедшая к столу.

– Похоже, ждёт ребенка, – слабо улыбнулся Жанно.

– Опять? Ну, семя Ливенов сильно, – произнес Карл, к немалому смущению его супруги. – У нас с Анхен уже пятеро. Но сейчас Кристхен ставит себя в очень опасное положение.

Потом попрощались, и Лёвенштерн уехал из Зентена с больной головой и путаными мыслями. Вот он и посвящён в тайну, связанную с амбициями его начальника. Теперь Жанно ничего не остаётся делать, как становиться участником этого действа. Марионеткой в руках судьбы. Нет, о таком он не мечтал, но мало ли о чём он мечтал? Одно утешало – Кристоф очень осторожен и быстро выйдет из игры, когда почувствует реальную опасность. Но сможет ли он это сделать? Жанно жалел, что не умеет видеть будущее. Ныне этот навык бы очень ему пригодился.

***

Когда он приехал в Петербург, его пригласили к столу. Дотти снова отправилась на дачу – или в Павловск, но Лёвенштерн был только рад тому, что её нет. Похоже, он всё-таки влюбился. Она стала такая красивая, что само осознание присутствия кузины рядом с ним в одном доме вгоняло его в краску, заставляло совершать безумства, говорить невпопад. Они с Кристофом обедали в тишине, не спеша. Доев суп, граф обратился к своему визави:

– Сейчас можете сообщить мне, что передал вам Карл.

– Граф сказал мне буквально следующее: вам следует почитать «Макбета». Сходить в кирху. И ещё про дьявола – мол, он вас искушает. И зря вы в него не верите, – отчитался Жанно.

– Кто сказал Карлу, что я не верю в дьявола? – краем рта усмехнулся Ливен. – Впрочем, от него я ничего другого не ожидал.

– Он мне всё рассказал, – продолжил Лёвенштерн, отставив от себя тарелку с супом, – Это… это поразительно. Я даже не знаю, что с этим делать.

– Просто жить. Ждать момента, – Кристоф по-деревенски собрал ломтиком хлеба остатки супа с тарелки.

– Извините, – улыбнулся он, заметив, что допустил вопиющее нарушение застольного этикета, – Привычка из полуголодного детства.

– У вас было голодное детство? – с удивлением спросил Жанно.

– Полуголодное. И в большой семье. А как там русская пословица – я не помню, скажу по-немецки: «In die grosse Familie клювом nicht клац-клац»? Не доешь всё сам до конца – доест кто-то другой. И еды у нас особо много не было. По крайней мере, явно недостаточно для четырёх прожорливых мальчишек. Это длилось три года, пока мать не отправили в Петербург, и мы за ней не поехали. Но я – да и все мы – хорошо это время помним.

– У меня было голодное студенчество. Тоже в течение трёх лет, – Жанно понимающе улыбнулся. – Да и учиться в казённых заведениях – не то, что дома.

– Это всё лирика, – оборвал сентиментальные воспоминания Кристоф, заметивший свою склонность к ним и приписавший это началу старения. – Перейдёмте к новостям. Для вас. Думаю, вас эта весть обрадует. Завтра будет приказ о повышении вас до штабс-ротмистра.

Лёвенштерн не смог скрыть довольную улыбку. Он пошутил:

– Ох, боюсь, мой кузен меня сгрызет, когда я сообщу ему об этом.

– А что, вы с ним на ножах?

– Не совсем. Но он не упустит случая подтрунить над тем, что мы с вами служим вместе. Похоже, он вас не любит, – осторожно добавил он.

– Это он, конечно, зря, – сказал Ливен, не возмутившись бестактностью собеседника. – Но здесь я ничего не могу поделать. Я бы тоже хотел его привлечь, правда. Он мне всё же родня.

– Почему вы не расскажете об этом жене? – перевел разговор Жанно.

– Что это даст? Я не хочу её тревожить лишний раз, – Кристоф тщательно вытер пальцы и губы салфеткой. – И с её нравом она не преминет поделиться со всеми, кого знает, что в скором будущем сделается королевой Ливонии.

– Вы думаете, что Доротея глупа, – горячо начал его переубеждать Лёвенштерн. – Но я уверен – о таком она болтать не будет.

– Не знаю. Мне сложно доверять другим то, в чём сам не уверен, – пожал плечами граф.

– Так вы думаете – ничего не получится? – Жанно оглядел его испытующе.

– Насчет моей коронации – вряд ли при моей жизни, – проговорил не спеша Кристоф. – Я думаю – может быть, королём станет Поль. Или Андрис – мой крестник, старший сын Карла. Может быть, мой младший брат на склоне лет. Но не я.

– Почему же?

– Потому что не доживу, – граф проговорил это спокойно.

– Послушайте, – конфиденциальным тоном обратился к нему Лёвенштерн. – Вы чем-то больны?

– Кроме бессонницы и периодически мигрени – ничем, – вздохнул Кристоф. – Но я умру не от естественных причин.

Лёвенштерн понял, о ком говорит его начальник. Но на всякий случай уточнил:

– Вам угрожали?

– Да. Карл наверняка говорил, кто именно, – Кристоф налил в бокал вина, чуть отпил.

– Что-то припоминаю… Поляки. Паписты.

Кристоф молча кивнул. А потом, ещё отпив вина, уже ополовинивая свой бокал, добавил:

– Они не остановятся ни перед чем.

Лёвенштерн вспомнил о Чарторыйском и спросил:

– Князь Адам знает то, что вам известно о его планах? И его измене?

– Думаю, да. И если даже он не знает, так догадывается, – граф помрачнел. – Свита государя – очень тесное общество. Враждовать, состоя в ней, легко. И крайне опасно.

– Ужасно. Из того, что я знаю о поляках… – пробормотал Жанно. – Но стоит ли оно того? У вас семья…

– Довольно мне быть трусом! – почти что в сердцах воскликнул Кристоф. – Я приму этот бой. Либо он, либо я. Либо Польша, либо Ливония.

В его красивом лице Жанно разглядел нечто величественное, героическое, чего ранее не замечал. Неужели граф Ливен во всё это верит? Лёвенштерн на его месте сумел бы как-то договориться с противниками, обратить врагов в сторонников, а потом их обмануть – да, он всё-таки потомственный «купчишка», тогда как граф происходит из князей, племенных вождей и рыцарей. Это его «священная война», «джихад», как говорят магометяне. Это его Крестовый поход против тех, кого он считает «неверными». Здесь речь идёт не только о тщеславии и амбициях. Барон только мог восхититься этим качеством, которым сам не обладал. А Кристоф даже покраснел, почувствовав, что выражается неимоверно пафосно. И произнёс уже своим обычным тоном:

– Так вы со мной? Не страшно?

Жанно произнес:

– Конечно. Я ваш вассал. А вы мой сюзерен.

– Ненавижу пафос, но ценю ваше решение, – Ливен допил вино. – Что, всё ещё желаете быть флигель-адъютантом? – он прищурил свои и без того узковатые глаза, – Ваше дело, конечно, но не советую.

– Что-то не хочется. Лучше уж так.

Лёвенштерн понял, что мечтать о придворной карьере в таких обстоятельствах нельзя. Ибо тогда его повяжут по рукам и ногам, и выйти из воды сухим не удастся.

– А всё-таки я бы воспользовался помощью и советом вашей супруги, будь я на вашем месте, – задумчиво произнес он.

– Моим детям будет нужна мать, – покачал головой граф. – И я не хочу тянуть её в опасность. Они способны на всё. Как и мы, – он холодно улыбнулся, сделавшись на мгновение совсем похожим на своего старшего брата. «Собака, похожая на волка, или волк, похожий на собаку», – внезапно вспомнилось Жанно.

Потом они перевели беседу на тему политики, заговорив о положении Пруссии, оказавшемся не лучшим. Скорее всего, прусский король будет вынужден выступить против Бонапарта, захватывающего немецкие княжества одно за другим. И себе на горе – ибо силы будут явно неравными. Тогда опять придётся вмешаться России.

– Осенью всё станет ясно, – многозначительно проговорил Кристоф.

Его подчинённый подумал: «Ну, если начнётся война, я попрошусь в действующую армию. Ничего другого мне не останется. Да и поляки меня там не достанут». Если всё равно помирать – какая разница, когда и как: красиво пасть под пулями или некрасиво загнуться от яда или удара кинжалом в бок? Но вслух этими соображениями не поделился.

Через некоторое время Жанно попрощался с Кристофом, а тот прошёл в кабинет – обдумывать свою «систему» далее. Усевшись в кресло и вытянув ноги, Кристоф повторил шёпотом слова брата, переданные ему адъютантом. «Дьявол». С дьяволом всё ясно. В облике Чарторыйского и в самом деле присутствует нечто демоническое. Кристоф бы мало удивился, увидев, что у того вместо ног – копыта, и почувствовав, что от министра иностранных дел исходит отнюдь не изысканный восточный аромат духов, а отвратительный запах серы. Но граф и сам не ощущал себя ангелом. Так что считать своего врага воплощением зла на Земле – значит, вдаваться в высокопарный мистицизм. А пафос лучше оставить на долю борцов за независимость Польши.

Что ещё передавал Карл? «Кирха». Это пустое. Кристофу сейчас некогда слушать пасторские проповеди. Может быть, брат имел в виду конкретного пастора и конкретную кирху? Надо бы уточнить.

И был упомянут «MacBeth». Ливен закрыл глаза, восстанавливая в памяти сюжет недавно прочитанной им пьесы. Правитель Гламиса хочет стать королём Шотландии. Но для этого ему нужно убить действующего короля и возможных претендентов на престол. Сам Макбет – человек хоть и честолюбивый, но довольно мягкий. Однако его соблазняют дьявольские силы в виде ведьм-пророчиц. Да и жена у него сильная и решительная за двоих. Жена. Именно поэтому он не посвящает Доротею в это дело – знает ведь, что она может на него надавить, заставить быть решительнее и смелее, так, как понимает это она. Нет. Пусть рожает и воспитывает детей, а когда его, Ливена-второго, не станет на этом свете, удаляется в деревню и живёт там тихо и спокойно. Кристоф побогаче собственного отца, голодать и без обуви разгуливать никто не будет. И она довольно молода, легко найдёт второго мужа. Кристоф знал, чем заканчивается пьеса Шекспира. Смертью Макбета от рук «того, кто не женщиной рождён». Его пьеса жизни, скорее всего, закончится тем же самым. Но его смерть в случае неудачи будет политической – если интриги Чарторыйского и его племянницы удадутся, его отправят в отставку. А там немудрено заболеть настоящей чахоткой от скуки и ненужности. Но ничего этого не произойдёт. Сперва он воткнёт осиновый кол в грудь проклятого поляка и его родственницы-ведьмы…