Дария Олеговна Тарасова
Пустошь 1 (1)
Дирижабль прилетал, когда песок становился обжигающим и все чаще поднимался в воздух высокими столбами, а стебли зеры образовывали петлю. Изабелль глянула на огород через окно. До петли оставалось полсантиметра. Это значит день или два.
Ящик для средств заполнился от стенки до стенки, от донышка до крышки. Петрушка обнадеживающе зеленела с грядки, но больше была не нужна. Изабелль со Славеком, омулем и ящиком сядут на дирижабль и поплывут в воздухе за счёт выталкивающей силы, если его средняя плотность равна или меньше плотности атмосферы. А этот домик, огород и все кастрюли останутся здесь.
Вот в эту корзину она сложит провизию, а в этот мягкий тюк завернет теплые вещи. Наверное, Славек тоже захочет что-нибудь взять с собой. Какие-то свои сокровенные сокровища, с которыми не захочет расставаться. Например, панцирь озерного щитохвоста на полке над его топчаном. На котором он сегодня не спал. Потому что ушел еще вчера вечером помочь отнести последнюю партию петрушки из-подам. Он ушел и не приходил.
Спокойно, Изабелль. Он знает, как обращаться с сорванной зеленью. Извилистый шрам на ноге – лучшая шпаргалка.
Спокойно, Изабелль. Из-поды – не демоны, она видела их. Это просто люди из других земель, куда они полетят вместе со Славеком уже завтра или послезавтра.
Спокойно, Изабелль. Ему уже четырнадцать. Он может вдруг не прийти ночевать.
Стоп. Ты не сказала ему ни слова о дирижабле. Не показывала оживший ящик и подготовленную корзину для провизии. Ты отослала его с петрушкой, чтобы он не мешал последним сборам. Но без Славека – это сборы в никуда.
А может, собирается не только она? Если ты родился в Пустоше – тебе сложно выбраться из нее, но если ты пришел сюда, то ты можешь уйти по собственным следам. Ее дорогой Исследователь, легкая складочка на лбу, пришел и ушел. Вылезшие из-под песка чужестранцы несомненно поступят также. Уже поступают также. Прямо сейчас их головы скрываются в безобразной темной дыре, только знакомый вихор прощально качается на родной макушке.
Изабелль выскочила за дверь и побежала, огибая встающие на пути песчаные круговоротики.
Какое же глубокое это озеро! В прошлый раз дно было плоским, желтым, простым, пара тонких водорослинок качается ленно. Ныряй, потом отталкивайся от дна и всплывай. Опустившись под воду со Славеком, Айра увидела глубокие темные провалы, лабиринты между поросших яркими цветами камней, коридоры и закутки подводной жизни. Откуда озеро брало все это сложное дно, если само постоянно перемещалось?
Славек ворошился в густых темно-бордовых кустах, куда Айра (собрав весь предыдущий опыт) ни за что не стала бы соваться без специального снаряжения. А он глубоко погружал руку и водил ей вверх и вниз. А после подносил руку ко рту, и не то, чтобы ел собранное, а просто складывал.
Воздух в натренированых легких кончился, и Айру подняло наверх, оторвав от созерцания. На пляже ребята плясали. Заметив Айрино внимание, стали выстраиваться в тайные знаки с тонкими искажениями – это была их шутка. Айра посмеялась, показала как могла на пальцах ответные искажения. Потом снова сунула лицо в воду – Славек все еще шарил в кустах. Наверное, у жителей Пустоши есть какие-то незаметно встроенные жабры, шарься себе в подводных кустах сколько влезет.
Славек уже напихал полный рот природных даров и складывал непомещающееся в пригоршню. Удовлетворившись скопившимся количеством, задрал лицо вверх и поискал Айру, потыкал указательным пальцем в сомкнутый кулак, поманил к себе. Тоже ничего себе тайные знаки.
Славек был крайне доволен и даже пытался улыбаться, но это плохо получается, когда щеки твои набиты мелкими черными беспокойно вращающимися червячками так, что даже рот плохо закрывается и губы обрамлены живой бахромой. Айрины зубы сжались сами собой, а ноги ударили воду, унося свою владелицу подальше от черношевелящейся пригоршни.
Два поплавка голов вынырнули одновременно. Да нет, показалось наверное.
Ты чего? – Славек выплевал своих червячков в ладонь. – Это ж шитики, с ними можно долго под водой плавать, сейчас как раз дно интересное. На, держи, – и он стал напихивать шитиков обратно в рот.
Айра чуть отплыла и ввиду сжатости зубов просто помотала головой отрицательно. Славеку снова пришлось освобождать рот.
У вас таких нету что ли? Они не вредные, только щекотятся немного. Ну давай, там впадина открылась, я прошлый раз пропустил, а ребята рассказывали, из нее звуки фиолетовые идут и пальцы прозрачными становятся.
Айра честно признавала свои достоинства и недостатки, оттого и была принята в Бригаду. Достоинством была честность и конечно биди, а вот недостатком – довольно слабая способность слышать пустоты. Неудивительно, что она не слышала и эту. А как же Синий? Однажды они вместе с ним бежали километров пять, чтобы обнаружить пустоту величиной с кулак. А сейчас он сидит на берегу, расслабленно опустив свои руки на песок.
Наверное, вода глушит звучание. Или это вовсе не пустота? Айра помяла точки под ушами, чтобы расслабить челюсть.
Давай, – подплыла она к Славеку и напихала полный рот шитиков.
Славек потянул ее за ногу, дышать воздухом суши стало невозможным, червячки щекотали нёбо.
Глава о продолжении.
Мари сидела дома. А зачем выходить? Уже давно не было подарков. Последний комплимент она слышала неделю назад от Одноглазого. Взгляды не провожали ее. Она будто исчезла.
Причина ей абсолютна ясна. Мари открутила крышку у маленькой баночки, легко подцепила полногтя мази и нанесла полумикронный слой на лицо. Шайнинг. Скоро она будет сиять. Хорошенько намазала губы – болтать она не собирается. К чему слова, когда в ход пойдут кулаки?
Из окна хорошо просматривалась дорога из Пустоши в поселение. Как только Чернолицая снова явится, то ее ждёт хорошенький прием. Сначала по ее черному личику, а потом по всему подряд. А когда мазь впитается, то можно припечатать крепким словом. Конечно, для тяжелой работы Мари обычно использовала мужчин. Но не из-за слабости. На соревнованиях по переноске камней она всегда занимала первое место, где часто требовалась крепость не только рук, но и слов. Особенно изящно ей удавалось последнее задание, когда самые неподдающиеся камни разлетались в пыль. И она купалась в аплодисментах, восторженный криках и всеобщем мужском поклонении.
Чернолицая будет помягче камней. Опустив руки в расплавленный воск, Мари продолжила наблюдение. Она любила сидеть у своего окна, ведь с этого места ее отлично видно, всегда можно подойти и смотреть, как она многозначительно улыбается между фразами, превозносящими ее существование. Иногда перед окном собиралась небольшая аудитория.
Поднимая пыль, пронеслась Изабелль. То, что пробежало, было похоже на Изабелль, но бег – это так не похоже на Изабелль. Что может быть более размеренным, чем ее желтоволосая подруга? Изабелль – это ходьба, Изабелль – это ведение хозяйства. Ну уж никак не это быстрое перемещение ног. Но погоня и выяснение не вписывались в планы Мари, поэтому она осталась, невольно следя, как Изабелль пылит по дороге в Пустошь.
На широком подоконнике стояло несколько зеркал, отражение которых позволяло проверить свою идеальность со всех сторон. На тонких изящных полочках, обрамляющих окно, размещались красивые вещицы: ее собственные находки или лучшие из подаренных. Уродливое Мари разбивала или сжигала. Для этого во дворе стояла корзина из металлических полос.
Чернолицая была уродлива. Она коверкала красивую жизнь Мари и подлежала уничтожению. Но ведь Мари спасала не только себя, но и поселение, мужскую его часть, от дурного вкуса. Только зачатки дурного вкуса могли расточать комплименты этому ужасному темному....
…пятну, которое показалось на дороге.
Она не пожалеет восковой маски, все равно после драки придется обновлять маникюр.
Старый Моряк не желал останавливаться.
Росинка моя, росиночка, – переставлял и переставлял тяжелые ноги, грубые башмаки.
Глаза прикрыты. Изабелль хотела было потрясти его за плечи, но на мгновение показалось, что на руках останется что-то темное, липкое, будто растворенная паутина. Поэтому пришлось идти рядом, обратно, в сторону деревни, теряя время, теряя последнее хладнокровие.
Моряк, ты видел моего сына?
Моряк то ли кивал, то ли не мог держать голову.
Где? В лагере? У Озера?
Моряк кивал.
Дождинка моя, я иду.
Ухмылка выглянула из-за завесы беспокойства о Славеке – дождалась Мари поклонника, сейчас получит свои комплименты. Недобрая ухмылка, провалитесь вы все со своей Пустошью.
Иди-иди, она уже ждет.
Тьфу-тьфу-тьфу, оказывается, если бежать не только к чему-то, но и одновременно отчего-то, получается быстрее. Подальше от чужого прогнившего вожделения, ближе к свободе неизвестности. Только бы они не успели спуститься под.
А во сколько повара встают?
Физические ощущения возвращались изнутри. В животе подбулькнуло и запищало. А потом заворчало, но как-то издали и настырно, на одной ноте. Кишки так не умеют – это что-то внешнее. Да и правда, не могут же их всегда окружать только песок да озеро, другой мир тоже есть. И судя по звуку, этот мир приближался.
Квадрат Синего поехал гранями, он первый понял:
Бэстия, ребят. На аппарате шпарит. Слышу. Сам чинил.
Значит, копать снова будем. Бэстия – огонь, нашла что-то, факт, нашла. Нашла, что никто не смог найти, ай, хорошо, – Плахой подскочил и осмотрелся. – Вон она!
Колесный аппарат отлично передвигался по песку. Высокие обода из углепластика, частые спицы, штук по сто на каждом, легкая минималистичная (никаких нежностей) гондола из плоских реек, запрятанный в кожух мотор, три рычага для скоростей и поворотов. Украдена прямо из-под визирской задницы во время прогулки старшей части гарема. Только хлоп – и главный визирь каганатства вместе с двадцатью носительницами шелка, парчи и наследников уже на пыльной дороге, а аппарат разобран, запакован и унесен.
Все повскакивали, только Полович остался сидеть, что-то бормоча про испорченный отдых – он не мог выйти из образа. Один недовольный всегда должен остаться для контраста и пущей радости. Прочая бригада уже махала Бэстии, издалека присматривая себе места на гондоле. Копать, копать! Углубляться в землю, прислушиваться к пустотам, выходить на них, забывая себя. Ничто другое не приносило и полпроцента таких же ощущений. Прогулки с собаками, метание ядра, воспитание племянников, возведение башен, украшение нашего стола оставалось за границами, терялось, растворялось.
Чуть заныли мышцы на руках – от электрической шишечки на локте до крайней складки перед ладонью, забилась ярко-синяя черточка вены. Предвкушение. Еще и самим топать не надо. Весь этот ночной путь за медленно перекатывающимся озером. А ноги-то гудят. Пожалуй, можно поберечь силы, присесть обратно, подождать транспорта. И руками не размахивать – Бэстия уже увидела их, да она и так их чувствует.
Кулаки сжались совершено понапрасну. Темное пятно, с которым беседовала Изабелль, увеличилось в Старого Моряка. Эта опустевшая раковина не часто заявляется в поселение. И никогда не приходит в испепеляющий полдень, особенно в те дни, когда песок начинает подниматься столбами, а стебли зеры стремятся к петле. Этому организму нельзя повышать температуру и понижать влажность больше или меньше чем на пару пунктов.
Вот мой самый старый поклонник. Самый старый. Наверное, думала Мари, если бы он сейчас обратил на меня внимание, то это было бы последней каплей. Если из всех почитателей осталась только уродливая развалина, то это может только оскорбить. Насколько это было бы жалкое зрелище, если бы Моряк сейчас подошел к самому ее окну. Сплетни и хохотки за спиной, некое понимающее подбадривание во взглядах. Понимающее подбадривание – для нее! Кулаки снова сжались, с заострившихся костяшек отвалились чешуйки воска.
Пекло. На улицах было пустынно, единственным развлечением оставался Моряк. Долгий путь и жара не прибавили ему привлекательности. Казалось, он идет на главную площадь, чтобы застыть там навсегда песчаным памятником, лишенным всякой жидкости, дающей жизнь. Выделения из носа, слезы, слюна, желудочный и кишечный сок, пот, моча, синовиальная жидкость, все выпарится окончательно, как только он достигнет конечной точки.
Мари всегда принимала. Но помнила, что кое-что нужно и отдавать, чтобы обмен не заканчивался. Шаркание Моряка пролегало под ее окнами. Воодушевляясь от собственного благородства, Мари счистила остатки восковой маски с рук, и прицелившись, нажала пару раз на курок пульверизатора. Распыленная вода, высыхая на лету, осела освежающим облаком. Ах, хорошо. А теперь можно и на Моряка. Пшик.
Последний шаг будет у самого источника ее свежести.
Это она.
Его темная богиня. Его капелька. Его грозовое облако.
Он шел к ней через песочный жар Пустоши. Шел к ней через года страха, ненависти, безразличия, желчности.
Это она. Прямо над ним. Глаза перестали видеть, зрачки сожжены. Но он почувствует ее самой кожей. Руки потянулись вверх, к источнику.
Пшик. Да кажется, он совсем ослеп.
Ему ничего не надо. Только быть рядом, впитывать источающуюся свежесть, только дотронуться самыми кончиками пальцев.
Пшик. Но похоже так же одержим.
Он слышал ее божественное Имя и теперь готов произнести его сам. Корка губ приоткрылась, труп языка совершил последние конвульсии, гортань вытолкнула звук.
Айраа…
Ах почему в ее бутылочке, у самого кончика трубки нагнетателя просто сто миллилитров чуть охлажденной воды, а не сильный яд, причиняющий максимальное страдание? Пульверизатор отброшен прочь. Очевидное – Моряк пришел искать Чернолицую – полоснуло злобой.
Вывалившись наполовину из окна (черные кудри, красный цветок, белая пышная грудь), Мари схватила тянущиеся вверх сморщенные клешни, притянула к себе, вдавила губы в губы, будто ставя последнюю печать.
Изабелль халтуры не делала, золотые руки, талант. Ее мазь действовала. Лицо Мари сияло, Старый Моряк был абсолютно мертв.
Глава III
Ну только камней пойдешь-наберешь, а тут тебе опять-невстать, – Зои развела руками, а Хлоя протянула привычно в нос, – ритуааал.
Они встретились на площади каждая со своей маленькой корзинкой.
Хорошо, в последний раз побольше набрали-насобирали.
Как знаали, как знаали.
Они вывалили корзинки на небольшой холмик посередине площади, посыпались камешки, мелкие, неровные, с отбитыми краями. Переглянулись.
Нуу, это так внезаапно…
Не успела подготовиться, уж все по полкам-по двору.
Женщины помолчали, уговаривая совесть забыть, как они только что перебирали свежую кучу камней каждая у своего дома, откладывая гладкие красивые камни в сторону, а редкий сор – в приготовленную корзинку.
Мы еще посмотрим-поглядим, что другие принесут.
Зои еще раз хлопнула по дну корзинки, высыпая крупную каменную уж совсем пыль.
Старого Моряка нашли под окнами Мари, а вот Мари еще не нашли. Кто-то самый внимательный говорил, что видел, как она бежала, заломив руки. Но у этого самого внимательного, был еще один статус – самого болтливого, так что уверенность в словах колебалась меж двумя статусами. Возможно, и для Мари вскоре придется воздвигать поминальный столб посреди площади, но об этом не стоит говорить раньше, чем будет воздвигнут столб для Моряка.
Камешки понемногу прибывали. Моряк не был любим, но ритуал есть ритуал.
– Ууу тебя зера запетлилась?
– Ну вот почти-почти, завтра утром-вечером.
Воздух завивался спирально, суетя песок площади. Хлоя ушла и вернулась с большим круглым камнем, покрытым росчерком звездчатых пятен, напоминающем небо. Зои усмехнулась, вынула из-под фартука зеленоватый каменный треугольник. Материал добавился в строительство.
Столб прибывал. Поселенцы приходили, приносили ненужную каменную пыль, кто-то украдкой подбрасывал два-три камешка, кто-то честно высыпал из карманов свежесобранные. Встречались и булыжники, их прикатывали, оставляя неглубокие быстрозатягивающиеся борозды.
Пойду, надо отдохнуть перед вечером.
Д-да. И я.
Фиолетовое свечение, прозрачные пальцы. Они протискивались в глубокую подводную расщелину, не боясь задохнуться – шитики работали как надо, щекотали рот, вырабатывали кислород. Айра пропустила вперед Славека, куда более опытного в изучении изменчивого озерного дна, но теперь жалела об этом. Пустота тянула ее, Пустота тянула всех членов Бригады, но рядом всегда была Бэстия, ее чутье, ее голос-гром. Звучание пустоты дурманило, приказы Бэстии отрезвляли.
Здесь ее сдерживал только Славек, прочно загораживающий узкий лаз. Он двигался осторожно, оттого медленно, осматривая путь, осматривая каждую трещинку, удивляясь каждой прошнырнувшей рыбке. Он не слышал пустоту и был к ней довольно равнодушен. Хотя не равнодушен, скорее заинтересован так же, как и быстрыми рыбками, и солнечными пузырями, и мелкими крапинками красивых подводных цветов, лепящихся к стенкам расщелины.
Но из-за анемонов ли Славек замедлял и замедлял свой ход? Нетерпение Айры толкало ее вперед, и скоро она почти вплотную прижалась к его спине, вот-вот готовая снести эту естественную преграду. Здравый смысл затуманился. К зеленоватости окружающего пространства добавились посторонние оттенки, поднимающиеся из глубины.
Славек в играх толкался с мальчишками, Изабелль иногда обнимала его (в последнее время только когда он болел и не мог угрюмо сопротивляться, борясь за взрослость), Мари изредка трепала его мимоходом… несомненно, телесный контакт случался, но никогда еще от этого не становилось так горячо внутри, никогда так не обжигало снаружи. Вода уже не охлаждала. Всё медленнее. Сначала перестали двигаться ноги, налитые жаром, а потом и руки, перебирающие каменную стену расщелины. Славек остановился. И сразу почувствовал всю Айру, продолжавшую тараном толкать его вперед.
Айра уперлась в преграду. К такому она привыкла. Вперед, только вперед. Инстинкты, укрепившиеся в организме за последние десять лет работы в Бригаде, сработали. Айра начала копать. Неистово стремиться преодолеть препятствие. Ослепла, оглохла. Только еле слышный, но невыразимо манящий тонкий звук в самой середине головы, окрашивающий всё в лиловый. Лиловое звучание пустоты.
Славек оцепенел – Айра дотронулась до него. Потом еще раз, и еще. Но это не были ни мальчишечьи тычки, ни материны объятья, ни стыдные прикосновения. Ладошки, сложенные совочком били его снова и снова. Под напором жар отступил, и Славек глянул Айре в глаза. Закатившиеся, одержимые. Такие он уже видел, у Бэстии, тогда, когда решился спуститься под землю. Это и значит «слышать пустоты»?
Но он не «слышал», а теперь Айра колотит его в жажде прорваться и уйти на самое дно, в фиолетовое свечение. Зачем он повел ее сюда?
В прошлый раз Айра спасла Бэстию – она кричала и вынимала набившуюся землю. Но ртом, полным червяков, не покричишь, да и земли здесь нет. И никого нет, кроме него самого. Значит, спасти Айру может только он сам. Ни Изабелль, ни решатель Дэн, ни камень советов.
Айра тоже не могла кричать, но очень старалась, и ее рот постепенно опустошался. Черная шевелящаяся масса распадалась на маленькие быстрые сегментики и извилисто кружила у лица. Скоро его любимая подруга начнет задыхаться, глотая озерную воду.
Где-то в середине головы тоненько зазвучала мягкая нота. И несмотря на необходимость немедленно действовать, спасая жизнь, Славеку вдруг больше всего захотелось услышать эту ноту погромче и поотчетливей. Развернуться, подставив под непрерывные удары спину, продолжить прерванный путь в глубину, найти источник звука и позволит заполнить всю его голову до отказа. Остановить все движения и мысли, пусть только эта нота звучит всегда. Тесная близость Айры переставала волновать.
Изабелль не знала, что сын ее на дне озера, теряя кислородных шитиков, слышит свою первую в жизни, а может и последнюю, пустоту, и струйки лилового звучания колышутся ему навстречу. Она не знала, что ее подруга Мари бежит не в силах остановиться, боясь остановиться и осознать сделанное, и может, вот-вот сама облизнет свои пересохшие губы. Не знала она и того, что все поселение сносит по камушку в центр площади на погребальный столб Старого Моряка, готовится к вечернему отпеванию.
А мы не знаем, куда ночью уходила мадам Клик, и где теперь умалишенный Свист со своими хлопками. Неужто все-таки встретился с самим Царем? Ведь мы не видели его на площади (и вы бы не пошли, пока там Зои с Хлоей), да и в пещере его нет. Неужели Свист сел на трамвай и оставил своих будущих невинно-наивных неразумных постапокалиптиков? Навряд ли. Трамваи тут не ходят. Сюда прилетает дирижабль, и судя по стеблям зеры, прилетает завтра в любое время. А Изабелль бежит от бархана к бархану, выкрикивая имя сына. Успеет ли?
Хорошеньких у Плахого было много. Такой у него типаж – неказистый балагур. С виду средняя осинка, при общении расцветал в пышный осенний клен. Вот Синий – точно дуб. Могучий, уравновешенный, каждый год стабильно желуди. Но мы про Плахого, и про его хорошеньких.
Одна была молодая журналистка. Путая профессию с личной жизнью, все разговоры превращала в интервью. Спрашивала у Плахого, цепляясь за карандаш:
– Что самое лучшее в жизни?
Кокетство чистой воды. Плахому хотелось ответить (а ей услышать):
– Любовь.
Но вдруг Плахому самому стало интересно, он изменил себе и ответил честно то, что думал:
– Быть специалистом.
Быть специалистом – это значит увлеченно, забыв себя и бытовые потребности, отложив лень, погрузиться в дело. Просыпаться, уже обдумывая следующий шаг в решении очередной задачи. Когда каждое новое знание обрабатывается и применяется на практике, а не образует пыльный склад в памяти. Плахой чувствовал себя подключенным. Он работал в Бригаде, и каждая клеточка его организма участвовала в работе. Его руки, его уши, его мысли. Наполненный жизнью.
Они, конечно, славно повеселились этой ночью, ох уж эти диковинные растения Пустоши с их расширяющим эффектом. Плахой поглядел на сброшенные Айрой сандалии. Ночью, когда они уходили из лагеря, она смеялась и кричала, что эти капканы не дают ей уйти. Сдернула их поочередно и кинула в стенку шатра. Айра любила резкие жесты. То, что ей не нравилось – улетало далеко. То, что нравилось – держала близко-близко. Она забросила свою прошлую жизнь на неразличимое расстояние, и вжилась в Бригаду, последние десять лет ни разу не исчезая из вида. А сегодня только толстые подошвы с разорванными от рывка ремешками и черными отпечатками пальцев остались напоминанием.
Утром, на берегу озера, обрадованные появлением Бэстии, их грозного и любимого руководителя, они попрыгали в гондолу колесного аппарата и укатили, эгоистично не приметив некоторого отсутствия. Укатили они, а Плахому казалось, что это Айра, размахнувшись как следует, запустила Бригаду за горизонт своего восприятия. Что же теперь стало предметом ее близости? Новый, странный, вечно смущающийся, но искренний в своем познавании мира Славек или сама Пустошь, проникшая в ее кровь с укусом ожившей петрушки? Плахой и сам начинал ощущать струящийся под кожей песок, различать мужские и женские барханы, ловить тонким слухом песенки тонких золотых вихрей.
Но повеселившись как следует, все переварили супчик и свои переживания, и вспомнили, что они – не бродячий цирк астронавтов, а Бригада Бэстии Клик, и с радостью бросились к оставленным чертежам, приборам, вычислению, измерению пульса, а Айра исчезла. Названные и неназванные члены Бригады переглянулись, и Лисенок подобрал и унес испорченную обувь в шатер под Айрину кровать. Любимую обувь всегда можно починить.
Циркуль выпал из рук задумавшегося Плахого и воткнулся в песок, чуть склонившись под воздействием тяготения. Плахой очнулся. Как же хорошо все-таки вернуться к тому, в чем ты специалист, вернуться к сбалансированным настройкам. Четкий запрос – сформулированный ответ. Плахой склонился над планами, картами и схемами, разложенными на широком устойчивом столе под навесом. Под соседним навесом за своим столом работал Синий, записывая и сравнивая показания приборов. Писки, огоньки, колебания стрелочек – Плахой мало что в этом понимал, занимаясь своими вычислениями. Он любил тонкие линии чертежей, почти магически появляющихся над прозрачным пластиком коротких и длинных линеек из-под грифеля карандаша. Он сводил на поверхности кальки и миллиметровки беседы с копателями, свои наблюдения, показания приборов Синего и приказы Бэстии. И получалась карта маршрута, карта будущего.
Последний обвал отнял у них несколько рабочих единиц копателей и техники, зато дал вектор направления.
Особенно жалко было того, которого Плахой называл Т2, самого толкового. Т2 знал термины, имел четкую руку. Плахой даже доверял ему свой любимый траспортир, большой двухсотпятиградусный, подарок Бэстии. Полович пробовал собрать Т2 обратно из того, что удалось вытащить, но большая часть осталась под завалом. Впрочем, Полович тоже был специалистом своего дела и получился Р5. Менее опытный и четкий, зато рьяный.
Р5 придерживал норовящую превратиться обратно в рулон предпоследнюю схему и сравнивал с предыдущими слоями.
– Запад, запад – наше направление. Тут отклоняемся на север на пятнадцать градусов, обходим твердый пласт, заворачиваем к югу и снова на запад.
На запад от лагеря устойчиво располагалось поселение.
Год. Два года. Одна. Только две руки. Только два глаза. Только один одинокий одичавший мозг с одной мыслью, которую никак не заносил ил происходящей жизни, не засыпала земля всех прокопанных тоннелей. Бесплодных тихих тоннелей.
Три. Четыре года. Тоннели зазвучали. Радость напополам с тоской, злостью. Желтые отзвуки, лимонные, канареечные, яичные, зеленые отзвуки, изумрудные, травяные, оливковые, красные, алые, коралловые, бордовые, аквамариновые, лазурные, маренго, кобальт. Она видела звучание пустот всех цветов от абрикоса до янтаря, но лишь один спектр удалился из всех пустот мира – фиолетовый. Фиолетовый, одновременное сочетание самого горячего красного и самого холодного синего. Единственный настоящий цвет жизни. От ее бледно-лиловой кожи до его исчерна-фиолетовой бороды.
Они спустились в этот тоннель вместе, заслышав ту бесцветную пустоту. Погрузили руки в свежепрокопанную стену. Они хотели уловить редкое бесцветное звучание, но оно первое уловило их и высосало без остатка весь цвет. Поднялась Бэстия уже одна, белокожая и оглушенная. А он втянулся тонкой фиолетовой струйкой в глубины на годы и годы.
Пять лет. Она столкнулась с Синим в глубоком тоннеле. Таком глубоком, что рассчитывала остаться там навсегда. Синий вывел ее на поверхность. Нет. Не своим оттенком, а рассказами о самой желанной пустоте, о мифе среди искателей пустотного звучания. Пустошь. Их рай, их мечта на двоих, пока одного не всосала бесцветность. И Бэстия поняла, где ждет ее весь фиолетовый мира. Синий стал началом Бригады.
Десять лет, двенадцать лет. Она, конечно, любила свою бригаду, каждого выбирала, проверяла, следила за умственным и профессиональным ростом. Баловала поблажками, наказывала за проступки. Знала их тонкости, вырабатывала их привычки. И вела от пустоты к пустоте сложным извилистым путем, оберегая от последнего самого тесного соприкосновения. Берегла их всех для Пустоши. В которую они, наконец, добрались. Докопались. Дорвались. Когда уже все жилы ныли от звенящего желания почувствовать единственное в своем роде звучание. Желание, разбуженное в них постепенно, исподволь. Легкими намеками, упоминаниями вскользь, неожиданными фактами, историями от третьего лица, красочными рассказами, полноценным повествованием.
Вон они. Бегают в предвкушении, делают последние приготовления. Возбужденные, счастливые. Полович проверяет снаряжение на каждом, подтягивает ремешки, заменяет прохудившиеся резиновые трубки, подкручивает карабины.
Плахой заряжает в планшеты проложенные схемы. Мельчит старые отработанные, чтобы не мешали, не лезли в ответственный момент на глаз, не сбивали с толку и с пути истинного. Оставляет только самые верные.
Синий настраивает оборудование, поругивая треснувшие лампочки. Прилаживает детали одну к другой, широкую к извилистой, блестящую к шероховатой. Бэстия не вникала в технические подробности, действуя неизменными методами внутреннего прислушивания. Синий любил научный подход, изобретая и изобретая новые уловители. Сообщают ли ему сейчас его зашкаливающие приборы, куда мадам Клик их ведет?
Хватит сантиментов. Бэстия надела свой шлем с кривой царапиной от недоставшей ее сабли.
– Спускаемся, ребята.
В тот дальний тоннель, от которого она заранее убрала табличку с черепом. Парадный вход. Невидимой волной прямо в лоб.
Последний неказистый камешек проскакал с окраины, притулился на свое место. На небе зажглась первая звезда, а на площадь вышел первый житель. С ушедшим, погребенным под столбом, должны попрощаться все. Слишком мало живых, дышащих, думающих единиц на эти бесконечные квадратные километры Пустоши, слишком мало, для того, чтобы игнорировать уход одного из них, пусть даже такого, как Старый Моряк. Да и что с того, что он был неприятен? Никто не идеален, Бурэсте не нравится нерешительность Азеля, а Курому раздражает напористость Капы, слишком тонкие губы не привлекают любителей толстогубых, чувствительные натуры кажутся борцам никчемными. Я люблю яблоки, у тебя от них изжога, так вот тебе все тесто шарлотки.
Никто не идеален, кроме Мари, но ведь из-за нее лежит теперь под столбом Моряк. А вокруг столба прибывает и прибывает толпа, и от каждого в столбе по камешку. Не все тут силачи – лишь несколько увесистых булыжников собрались в основании. Немного каменной пыли от самых скряжистых. А по традиции все приносили как и себе – то, что помещается в руке. Столб поднялся на высоту человеческого роста, на ширину человеческих плечей – так сколько же человеческих душ здесь собралось?
Если душа весит около двадцати одного грамма, то все, что вокруг нее – гораздо тяжелей. В двадцать тысяч раз, в тридцать тысяч раз, в сорок тысяч раз. Недаром говорят – человеческая масса. И эта масса прибывала по одиночке и семьями.
Тихо переговаривались, но в основном молчали. Проводы – не повод для болтовни, языкового шума. Даже Пустошь примолкла, успокоила свои ветра, уложила снующий песок, притушила палящее солнце. Небо, лишившись яркой точки светила, окрасилось равномерно. Светло-коричневым у далекого горизонта, прозрачно-голубым ближе к середине купола. Бледные несмелые звездочки проявлялись по мере своей близости и давности свечения. Хотя какая может быть близость, когда речь идет о световых годах.
Камни выстраиваются в поминальный столб, все жители выходят на площадь. Таковы традиции, на которых и держится жизнь. За первым следует второе, за вторым следует третье. И все ждали третьего, даже не переглядываясь.