Дария Олеговна Тарасова
Пустошь 1 (1)
Славек снова задохнулся – вдвоем! Руки слегка онемели в плечах, и он не мог как следует накинуть ремень. Сейчас она заметит это, сейчас скажет «давай я сама», сейчас… о, получилось. Агрегат оказался тяжелым.
Конечно, тяжелый, думала Айра. Да еще по жаре, ну уж фигушки, нашли себе мула тяглового.
В Бригаде никто не любил наземных измерений и всячески их избегал. Одно дело, когда ты идешь по тоннелю, когда вокруг все вибрирует от пустот, само тянет тебя. И совсем другое – тащится по поверхности с тяжеленным агрегатом улавливания и прислушиваться к тонким пискам, неким отзвукам, каким-то мелким глупостям. Тело жжет, глаза слепит.
Но эта штука помогала в случаях обрушения. Нет, не предотвратить случившееся, а найти изъян в заданном направлении, скорректировать подземную работу.
Айра, разленившись, проспала обвал, и проснулась, когда все интересные задания были расхватаны. А с этой штукой можно и до ночи ходить. О какая монотонность и скука!
А Славек стоял, не чувствуя вес, не чувствуя жару, на спине у него была необыкновенная штуковина, которую собрала необыкновенная Айра, которая прямо сейчас и прямо с ним.
– Ну пошли улавливать, – Айра сняла с крючка на столбе забытую кем-то форменную кепку со значком Бригады (кого там придавило и что Полович из этого соберет, что может и головы уже этой нет, которая кепку носила), и нахлобучила Славеку.
«Фартуки, фартуки, они все носят эти фартуки. Будто все время готовят», – засунув правый безымянный палец в левую ноздрю, Свист сидел в кустах у дороги в поселение. Мимо Свиста прошли две женщины. Они несли большую корзину с камнями, и животы их были туго подпоясаны фартуками.
… а теперь еще эта Чернолицая. Уф, Хлоя, передохнем, – женщины опустили корзину и остановились недалеко от Свиста. – Уф, солнце встало, а уже так жарко, – одна из них начала обмахиваться подолом.
Свист хлопнул себя по ушам и поменяв безымянный палец на средний, засунул его поглубже. Где женщины – там женская болтовня, а от нее надо беречься. И куриный петух понес их в такую сизую рань за камнями! Уйти он не мог. Ему надо было в поселение, и он ждал, пока освободиться дорога.
Чем тебе мешает, не к тебе же ходит. Зои, Зои, до всего-то тебе есть дело, – Хлоя была высокая и черноволосая, а Зои пухлая и рыжая.
Да и не к тебе. А муженечек твой на нее зырк-зырк. Своего недавно зову-зову камни перебирать, молчит, иду-ищу, а он об калитку облокотился и на Чернолицую во все глаза смотрит, чуть язык-брови на плечо не свесил, – Зои всплеснула руками и изобразила язык на плече.
Лицо ее при этом перекосилось, и Свист яростно зашептал охранные заклинания, загибая большой палец ноги под соседний.
Да твоего и так от забора не оторвать, – Хлоя говорила немного в нос и растягивала слова, руки спокойно лежали на коленях. – Стоит Мари на прогулку выйти, они все на заборах висят.
Так Мари нам родная, привычная! – снова всплеснула руками Зои. – Ну походит-походит, ну хвостом своим повиляет. За пятнадцать лет все-все ее фокусы наизусть! А от этой что ожидать? К тому же, – Зои оглянулась по сторонам и чуть уменьшила громкость, – после появления этой Чернолицей, – тут она совсем зашептала, – Мари перестали замечать-привечать. А Гуляка Фрэд вообще прошел мимо Мари и подарок свой Чернолицей отдал. Гуляка Фрэд – прошел – мимо – Мари.
Хлоя откинулась назад и сделала круглые глаза.
Да нууу, – протянула она дольше обычного.
Вот тебе и да нуу, «чем мешает, чем мешает». А у меня, между прочим – дело к ночи, дочь на выданье. А если все мужики к Чернолицей? А о своем сыне ты подумала, балбесе великовозрастном. Кто до полдороги Чернолицую по кустам провожает?
Тут они обе глянули в кусты прямо на прячущегося Свиста.
Ой, кто это, – вытянула шею Хлоя, – Франческо?
Да как же! Это ж наш полоумный спаситель! Чего подслушиваешь? – Зои сложила пальцы и пронзительно засвистела.
Свиста свело судорогой от макушки до пяток. Вырвавшись из убежища совсем не уберегших его кустов, он припустился бегом в город, проклиная болтливых фартучниц.
Пришпоренный визгами Свист не потерял направления. Палец в носу – лучшее средство от них, он давно это знал. Он знал средства практически от всего и применял их в соответствии случаю. От проклятых фартучниц, от ехидных ухмылок, от кудахтанья, от похищения души и подмены тела, от шарканья, от слабоумия и от громкого смеха, приносящего горькую расплату. Он знал все приемы и он умел распознавать точный момент их применения. Казалось за секунду до неизбежного, за мгновение до удара, лишающего абсолютно всего, он ставил барьер, раз за разом сохраняя себя и свой рассудок для будущего всего человечества на грани апокалипсиса. Жестокие, жестокие, но наивные поселяне!
Он знал все приемы, но это не помогало здесь. Боком он подходил к окраине домов, не решаясь ни на один выпад, ни на один прыжок или дробный стук зубов. Уже привстав на пятки, уже сложив локти на пояснице, с подбородком, сложенным на плече и далеко высунутым языком, он останавливался в бессилии нерешительности. Перед ним стоял его бывший дом, и тут надо было либо ставить все барьеры, что физически невозможно, либо не делать вообще ничего. Даже закрывать глаза, хотя страх и волнение наполняли от ома до кали.
…и благоразумно не приглашал дальше входной двери. Да и что бы они делали у него в доме? Рассматривали бы портреты учителей на стенах, читали его книги, трогали его записи? Они приносили – он чинил, они приводили – он лечил, они жаловались – он успокаивал.
Входили вот в эту калитку. Вот их отпечатки. А вот его отпечаток. Свист давно отсюда ушел, переселился в огненную пещеру его бабки, ближе к предкам, в которых благоразумия было гораздо больше, чем вежливости. Бабка не чинила и не лечила, она изучала и составляла таблицы. А когда бабка превратилась в рыжий пепел в горящем кусте своей пещеры, Свист собрал все таблицы и перенес их в дом на окраине поселения, расставив и развесив в заданном порядке. К чему бабке была вежливость? Только к Свисту, да к горящему кусту. Впрочем, судя по всему на куст не хватило.
Но Свист переехал и на калитке стали появляться отпечатки, а вежливость постепенно уравновешивать благоразумие. Но равновесие – зыбкая вещь…
Свист быстро плюнул через правое плечо – самое действенное против воспоминаний, плюнул через левое – от впечатлений, и точно ткнул калитку в свой отпечаток. Нырнул, отпрыгнул, скользнул в тень якоря и закрутился на месте, очерчивая круг из плевков. Правое-левое, правое-левое – воспоминания-впечатления. Тьфу-тьфу, тьфу-тьфу. Ооо, его драгоценный ум не должен подвергаться этим испытаниям.
В защитном круге он притих. Тень якоря ненадолго предохранит от физической опасности, а пара приемов – от психосоматической. По двору уже не ходили его милые курочки и не цвел малиновый камланник. Снова почувствовав слюну в пересохшем от защиты рту, Свист одернул себя – о еде успеется, его еще ждут углы и закоулки соседних домов. Маршрут был выверен благодаря отличной памяти (необходимой для руководителя будущего мира) и вел строго из пункта N в пункт Z. У Хлои куры несут самые вкусные яички, у Коста сушится самая жирная рыбка, у Филистины камни сложены один к одному. И конечно зеленая, опасная, благостойная петрушка в огороде у Изабелли. С желтыми волосами, эта женщина приходила к нему, приводила своего сына, такого тонкого и прозрачного, что страшно было отпустить из рук, и Свист брал его на руки и уплотнял, чувствуя прибавляющуюся тяжесть…
Свист сплюнул уже порядком набежавшую слюну через правое. Он помнит каждого, но зачем вспоминать, ведь совсем скоро от них почти ничего не останется, кроме крохотной искры разума на всех. Сейчас нужно войти в дом, два шага вперед, пять шагов направо вдоль стены, три шага до шкафа. Левая верхняя створка, вторая полка. Вытянуть руку, там, в самой глубине нащупать хрустящую бумагу бабкиных записей. Сжать, рвануть к себе, спрятать в нагрудный мешок на самое дно. После на долгом выдохе двенадцать шагов спиной вперед до стола. Нашарить не глядя, на ощупь, чайник, тарелка, кастрюля, утенок, воронка, дробитель, ага! Вот она! – в карман. Три прыжка до двери. Наружу, мимо якоря, мимо калитки, цокая свернутым языком каждые пять секунд. Смог, смог!
Ах, Мари, Мари, ах зачем ты уродилась на свет.
Ах, Мари, ты как нежный бутон.
Ах, Мари, Мари, зачем тебе твоя красота,
Ведь ты ее никому не отдашь.
Сердце уже не колотилось так часто. Если как следует погрызть ногти (в верной последовательности), любой мятежный дух уляжется сытым псом. Основную задачу он выполнил, бумаги лежали на дне мешка и похрустывали при движении. В кармане устроилась ложка и напоминала о тех скорых временах, когда ему придется нежно и настойчиво учить пользоваться этим простым предметом потерявших разум поселенцев. Он научит их умываться, есть, рассказывать истории, носить камни, петь. Может даже тпрукать и цокать языком. Единственный звук, что останется для них неизведанным, единственный, что он утаит от своих дорогих умалишенных, а там может постепенно забудет и сам – это свист. У него есть на это право. Если бы не свист, то он продолжил бы ухаживать за курочками, жить в своем доме, и не переселился в эту обожженную пещеру, где криворожие твари то и дело донимали его своими плясками, а котлеты из песка сыпались через зубцы вилки прямо на штаны.
У курочек Хлои самые белые и нежные перья в поселении. Сейчас они приятно щекотали грудь Свиста за пазухой. Им как будто даже нравилось, когда Свист похищал их. Ни одним криком не выдавав его присутствия, примолкали в ожидании выбора. Свист всегда выбирал самую хорошенькую, самую белую, самую мягкую. Он думал о том, как в спокойствии своей пещеры он посмотрит в блестящие капельки куриных глаз, увидит в них искру сознания, сближающего ее с прочими разумными существами, и потушит эту искру простым поворотом пальцев рук, представляя совсем другую шею, шею хозяйки куриной шеи – Хлою. Хлою, издавшую тот самый первый свист, начальный свист на площади.
Это все бабкины книги! Это они дали ему его интеллект, способный сложить логическую картинку, совместить факты. Пустошь всегда была опасным местом для людей. Поначалу ласково простираясь безобидными песками, нерушимыми, успокаивала своей стабильностью. Но стабильность эта на проверку оказывалась двусторонней. Стабильно благоприятные периоды чередовались стабильными катастрофами. Мегатонны песка внезапно поднимались равнодушной к кучке людей волной и опрокидывались в самое себя. Сметенные барханы сменялись идентичными, и все становилось прежним, за исключением белых курочек, каменно-песчанных домиков и пустых разговоров, которые после прихода волны переставали отличаться от любого другого бархана. И ко-ко-ко, и ха-ха-ха становились свежей горой песка идеальной формы.
Свист как всякий поэт любил наслаждаться этими идеальными изгибами, но к изгибами людей он был более неравнодушен. Он любил свое поселение, любил поселенцев, он желал жизни всем. И он нашел среди бесчетных страниц спасение.
На площадь пришли все, отложили свои дела, стали полукругами, приготовились слушать. Свист сказал немного, он не хотел перегружать никого информацией, хотел сказать лишь самую суть, оставив подробности для любопытных. Конечно, остановить пески было невозможно, но Пустошь всегда подавала знак перед очередным обновлением. Тихо-тихо в безбрежном мареве раздавался тонкий свист. В нескольких источниках он нашел упоминание об этом свисте, а в одном даже подробное его описание. И в конце своей речи он попробовал его воспроизвести.
Наверное, информации все же оказалось много. Или его слушателям тоже нужно было находить среди своих бесчисленных дел время любоваться идеальными изгибами песка. Но что реальней? Выдуманный апокалипсис или неподметенный пол? И Хлоин палец поднялся до виска и прокрутился вместе с талантливо передразнивающим свист Свиста свистом, сделавшим Свиста Свистом навсегда.
И разошлись. И забыли все, кроме сложенных трубочкой губ и пронзительного звука.
Свист протер руки о штаны. Задумавшись, он раздавил пару спелых слив, которые держал в руках. Вот если бы это были глаза Хлои! Он яростно потер роговицу своих глаз. Ее он спасать не будет. Лишь свистнет на прощанье, адьё, мадемуазель, в новом мире вы никому не нужны.
А он будет нужен, а ему необходимо полноценное питание. В мешке не хватало лишь пряности, пикантности, остросюжетности, которой был полон огород Изабелли.
Он мог взять петрушку и уйти. Предварительно хотя бы пару раз тявкнув. Не как мелкая жалкая псинка с поджатым хвостишкой, а густо так, солидно – тяф-ТЯФ! Он сам научил этому Изабелль еще до того, как стать Свистом. В благодарность за науку она посылала ему маленькие кулечки с чаем и зеленью. Их приносил Славек. И продолжал приносить, правда все реже и реже, даже в пещеру, в которую переселился Свист, покинув поселение и свой дом. Наверное, не надо было тогда угощать его котлетами из песка. Кажется, после этого он совсем перестал приходить. (Славек забрасывал материны посылочки в колючие кусты, злясь от страха и терзаний совести).
Только пару раз тявкнуть (густо и солидно), махнув ногой, взяться в нужном месте на три сантиметра от корешка – и стебель твой. Но огород располагался непосредственно под окном, а за окном располагалась сама Изабелль, внимающая Мари. Итого целых четыре уха, которые могли распознать постороннее тявкание, весьма подозрительно при отсутствии наличия хотя бы одной собаки.
Курочка за пазухой сидела тихо, обход деревни завершен, желудок наполнен сливами – Свист мог и подождать, а заодно послушать человеческую речь.
– Изабелль, я потеряла блеск, теперь я просто Мари. Сегодня я не получила ни одного подарка. Они все висели на заборах только для нее. Изабелль, я должна изменить свой цвет. Мое белое лицо недостойно комплиментов.
Мари плакала. Ведь она – создана для восхищения. Она – создана из восхищения. Внимание – источник ее жизни. Если бы источник этот иссяк, то иссякла бы сама жизнь. Но он бил с прежней силой, изменилось только положение Мари относительно него. Теперь ее дело – сторона. Ее дело – наблюдать за бьющим мимо ключом, не получая ни брызгинки. Нежный бутон превратился в забытый гербарий.
– Проклятые из-поды, отродья демона, пусть черви выедят им глаза. Зачем она таскается сюда?
Изабелль молчала. Айра приходила в поселение за ее, Изабеллиной петрушкой, ничто прочее не приводило эту девушку сюда. Ни взгляды мужчин, ни букеты азалий, ни один из ныне бывших поклонников Мари. Она приходила всегда одной и той же дорогой, и уходила так же. Брала пучок свежей петрушки и отдавала пучок свежих монет. И ящик для средств теплел с каждым днем все больше.
Так что практически причиной частых появлений Айры в поселении была сама Изабелль. Но кажется Мари блуждала далеко от логических выводов, а Изабелль молчала.
– Чернолицая, страшна как черт! Мало ей своих из-подов, всех хочет забрать. И Санчеса, и Гома, и Калахара. Посмотри, посмотри на подушечки моих пальцев, посмотри на кончики век, они желтые, скоро я умру. Ты должна мне помочь! Дай мне, дай мне ту мазь!
Всхлипы, причитания и проклятия. Изабелль не представляла, что такое ухаживание, все в поселении знали, что она видит лишь Исследователя, и ни одна попытка не исходила со стороны мужчин-поселенцев. Она не понимала страданий подруги, да и не стремилась разрешать страдания, считая их привычным ритмом жизни. Сама жизнь и есть страдание, думала Изабелль, и только подспудное чувство вины за появление Айры в деревне подняло ее тело со стула и понесло к полке с баночками.
Когда-то она хотела быть красивой для Исследователя, стать ослепительной настолько, чтобы затмить статуи Пустоши. Колодцем знаний в поселении всегда был дом Свиста. Там, среди книг и расспросов, она нашла подходящий рецепт. Она собирала, растирала и настаивала. И действительно стала ослепительна, начисто лишившись обоняния.
Но красоту надо было чем-то подпитывать, красота – это обоюдный процесс воспринимаемого и воспринимающего. Тропинки под ногами Исследователя не стали короче, и ослепительность снова покрылась песчаной пылью и рыбьими чешуйками.
– Я же помню, какая ты стала красотка! Я даже подумывала перестать быть твоей подругой, Сандро что-то такое сказал мне про тебя, не могу вспомнить, а Исследователь дурак. Давай ее сюда, давай всю, сколько у тебя есть?
Мари уже запустила пальцы в баночку, не собираясь откладывать своего преображения. Изабелль схватила ее за руку и отняла мазь.
– Это очень сильное средство. Можно пользоваться только один раз в день и только вот столько, – Изабелль показала полногтя. И лучше закрой глаза и постарайся не болтать, чтобы не попало внутрь. Капля на язык, и фьють – мгновенное избавление от всех страданий.
Изабелль хохотнула, ведь она имела в виду смерть.
Мари закрыла глаза и замолчала, намазанная, Изабелль затратила слишком много сил на хохоток, и ее сморило. В доме затихло, и Свист, наконец, сорвал пару зеленых стеблей, предвкушая плотный обед.
Чтобы не испортить себе аппетит, он не стал вспоминать о настоящей цели схода с песочной диеты. А мы вспомним: Бэстия обладала могучим организмом, с которым порой не справлялся и Марсель, а он был очень хорош в этом деле. Той ночью Свист зажмурился и подчинился, и Бэстия сделала все сама. Правда, он чуть не умер. Требовалась выносливость. Поэтому стоило подкрепиться.
В прошлый раз соитие с Бэстией вызвало приход чернобородого, Свист разбирался в таких вещах. Предвестники апокалипсиса не подвели, к нему пришел сам Царь Апокалипсиса. И Свист снова пройдет через эту встречу, не будь он спасителем.
Глава 555.
– А вы скоро примете меня в Бригаду? – Славек шел с Айрой от самого дома, куда она приходила за новой партией петрушки.
– Примем, примем, – Айра поднесла пучок зелени к носу и вдохнула ставший теперь таким родным и многообещающим аромат. Она даже не думала о придумывании какой-то причины, откладывающей это событие, Бригада была укомплектована, решение о расширении принимала только Бэстия, и никто не мог предугадать, когда это произойдет. Судя по всему, в Пустоше Бригада засела надолго, на столько долго, что даже приблизительной даты перехода назвать было нельзя. Кажется, все тысячи километров прорытых ими тоннелей, в какую сторону они бы не вели, приближали их именно к этой цели.
Пустошь стала нарицательной, так долго они к ней шли, толком не представляя, что их ждет. Может быть, ничего, пустошь, пустота. Хотя по сути как раз «пустоты» и являлись причиной существования бригады. Из этого выходило, что для поисков Пустошь – самое подходящее место.
У каждого были свои соображения. Пока бригада продолжала перешучиваться, не затрагивая серьезных тем. Постижение петрушки заняло их умы, они даже позволяли себе веселиться как дети, забывая о работе.
Айра приветственно помахала пучком.
Синий, всегда готовый к действиям, подвижный, с мыслью в глазах, с грубыми, квадратными пальцами. В трещинах на коже собралась земля каждого прорытого им тоннеля, от Чутоки до Артениги. Иногда он бросал кирку и рыл тоннель голыми руками, чувствуя приближение самого сокровенного. Все члены бригады чувствовали «пустоты» в той или иной мере, это было первым условием приема, но безусловно по силе восприятия никто с Синим сравниться не мог. Кирку свою больше никто не бросал, а некоторые даже старались получше держать, чтобы соблюсти дистанцию между своим желанием и холодным рассудком.
Очки-консервы подняты на грязный лоб, трещины на пальцах пополнились свежими запасами – Синий копал. Он и сейчас стоял у одного из спусков, держа в руках замысловатый аппарат для забора проб со стеклянной колбой и семью клапанами-входами. По бокам несколько рычажков настроек тембров, октав, действительности.
– Кажется, я слышал отголоски звучания. У новой метки.
Айра подобралась, отбросила руку Славека и мгновенно скользнула к спуску.
– Наши где? – спросила она, спустившись уже наполовину.
– Все там, прощупывают.
– А Бэс?
– Куда-то пропала.
– Ха, как всегда ушла вперед.
Айра и Синий быстро скрылись в дыре, пренебрегая вниманием нового знакомого, как чисткой зубов после ночной прогулки.
Славек остался с пучком петрушки посередине лагеря. Идти с пучком обратно Славек не мог, ведь Айра заплатила за него, а купленное однажды обратно не возвращается. Шататься по лагерю в поисках подходящего места он боялся. А вариант спуститься и отдать ей самой можно даже не озвучивать. Его кости просто распались бы в небытие. Так думал сам Славек.
Поэтому он решил просто подождать.
Куриные потрошка приятно разбавляли песок. Вогнутость ложки заполнялась и опустошалась раз за разом. Жуй-жуй, спаситель, тебе понадобятся силы. Потрошка, сливы, петрушечка. Песочные котлетки держали форму. Он их всех сначала посадит на песочную диету. Вручит по ложке – это лож-кааа, повторите – лож-кааа. Они повторят и погрузят в теплый и рыхлый. Такие милые, такие глупые.
Лож-кааа, – довольный смех для бодрости.
Все будет так, он много прочел, он ана-ли-зи-ро-вал.
Обед окончен, стряхнуть крошки, постучать по зубам, дернуть за волосы. Шуточки окончены. Пора открывать бабкин тайник.
Не сгори его бабка в огненном кусте, лежал бы он сейчас с оторванными ушами и замученной совестью. В тайнике лежала книга, тайная книга. Ее нельзя было раскрывать, тайны таились в книге. Бабка берегла книгу от него, а его от книги. Но перед лицом грядущего апокалипсиса поздно беречься. Ради живого будущего он должен ее открыть и постичь знания, в ней таящиеся. Прочитать каждое слово, просмотреть каждую картинку, даже если нападает дрожь и кишки выдавливает наружу.
Ему необходимо выманить Царя Апокалипсиса. Развитая логика помогает связывать два события друг с другом. Он был в лагере – он вступил в связь – Царь пришел к нему. Он снова проникнет в лагерь – он вступит в связь – Царь придет к нему. Первый пункт легко осуществим, третий пункт вытекает из второго. Второй пункт.
Для второго пункта он выкопал этот проклятый тайник, поступился запретом бабки.
Бэстия взяла его, но взгляд ее не лучился, а колени болели от долгого стояния. Но теперь у него появились силы от питания, а умения он получит от книги. Разложив инструмент, Свист принялся за дело.
«Если я еще немного подожду, то они обязательно выйдут», – думал Славек, сидя на некотором достаточно безопасном по его расчетам расстоянии от дыры, – «и увидят, какой я терпеливый и обязательный».
Твердая, ярко-зеленая петрушка начинала увядать. Стебли становились мягкими, опасно коричневыми и клонились к песку. И к пальцам Славека.
«Она просто не знает», – оправдывал Айру Славек, – «иначе не оставила бы меня так».
Айра действительно не знала, что сорванную петрушку лучше всего обработать сразу, а не соединять в беспечный букетик. Ведь после того, как петрушка отделялась от своих корней, прочно укрепленных в земле, она только набиралась сил. Сначала мягчели стебли, приобретали гибкость и юркость. Потом коричневели сами листья, но лучше было не дожидаться этого момента. Тем более держа их в ничем не защищенных руках.
Славек переложил чуть дрожащую зелень в другую руку и почесал длинный шрам на лодыжке. На песок ее лучше тоже не класть. Он бы сделал то, что нужно было делать в таких случаях, но отсутствовало даже металлическое ведро или земля. Айра тоже умела с нею справляться, но каким-то своим способом. Отходить от дыры Славек не хотел. Кто знает, какие опасности ждут исследователя изнанки, так что это можно было считать тренировкой.
Славек отставил руку с петрушкой подальше от лица, хотя это вряд ли помогло бы, и опасливо заглянул в дыру. Песок, задетый ногой, ушуршал вниз, обозначив темное дно светлым пятном.
«Ведь это мое будущее», – подумал Славек, – «нельзя бояться будущего». Скрутило живот, отозвался треугольник в голове. Ставшей какой-то внезапно жидкой ногой Славек нащупал первую ступеньку лестницы, а за ней вторую, пятую, седьмую.
Тут лестница задрожала, да и весь тоннель загудел, затрещал. Славек как приклеился к перекладинам. Что-то обрушилось. Славек обернулся. Из стенки тоннеля выпала и рассыпалась пара крупных комьев земли, а за ними, решетя стену, еще десяток. Как будто кто-то пробивался изнутри. Ноги Славека не могли оторваться от лестницы, а глаза – от разрушающейся тверди. Одна прореха начала расширяться, и Славек разглядел мелькающие руки. Вскоре появился всклокоченный и перемазанный Синий. Он вывалился в тоннель, немедленно подскочил и продолжил расшвыривать стену, увеличивая проход. Через несколько секунд он попятился от чего-то ярко-рыжего, пожарного как огонь. Пробивая ход широким плечом, в тоннель рухнула Бэстия. Синий успел подхватить ее, но был бы раздавлен массой своего шефа, если бы с другой стороны ее не поддерживал Полович. Всех троих покрывала земля и царапины. Ворот на рубашке Бэстии оторвался, а рукава превратились в бахрому. Она страшно рычала и кажется, пыталась освободиться от своей поддержки.
Вслед за ними выскочили не менее потрепанные Айра и Плахой.
Надо уходить. Надо наверх, – Айра говорила отрывисто и присев, зачем-то закидывала землю обратно в проход. – Наверх! Быстро!
Тащить сопротивляющуюся Бэстию было невозможно. Айра подскочила и махнула рукой. Плахой навалился сзади, Полович и Синий потянули Бэстию за руки вниз. Айра приподнялась на цыпочки и закричала что-то Бэстии в лицо, та зарычала-закричала в ответ. На что Айра неожиданно быстро и ловко сунула руку Бэстии прямо в рот, вытащила оттуда большой ком земли и откинула в сторону.
Рык прекратился. Бэстия тяжело навалилась на своих помощников, и они наконец поволокли ее к лестнице. Славек ожил и выбрался наружу. Тут же наверх выпрыгнул Полович, таща непомерную ношу, подталкиваемую снизу Синим и Плахим. Выбравшись, Бэстия стряхнула с себя всех троих и побрела в сторону лагеря, спотыкаясь и чертыхаясь. Полович и Синий расположились с двух сторон и сопровождали ее, готовые подхватить.
Айра тоже показалась на поверхности. Она тяжело дышала. Из туннеля слышались голоса.
Нормально. Ребята справятся, – сказала Айра Плахому, присевшему на песок.
Неплохо бы биди после такого. Или пару, – ответил Плахой.
Тут они заметили совершенно ошалевшего Славека.
Эй, парень, а что это у тебя на руке?
Тут Славек почувствовал жжение в ладони и кислый вкус во рту.
Петрушкаа, – выдохнул он, качнувшись.
Коричневые стебли обвились вокруг левой руки и ползли все выше. В прошлый раз Изабелль успела. Хлопнула в ладоши, запела высоким голосом, вся затряслась. Она выращивала петрушку, она знала, как с ней справиться.
Но Изабелль была так далеко.
Мама! – Славек заплакал от нарастающего жжения и ужаса. Картинка действительности начала двоиться, троиться, песок под ногами будто расплавился. Голова закружилась и все закружилось вместе с ней, стало трудно дышать.
Ах ты, олмбратобори, – по тону было ясно, что Айра упомянула не ангелов небесных. Резким движением она схватила изворачивающийся стебель у основания и сдавила его изо всех сил. Зашипела, засвистела, пронзительно завизжала. И нагнувшись, сомкнула челюсти чуть повыше захвата.
Изворачивание прекратилось. Петрушка безвольно повисла у Айры в руке. Девушка кинула кровожадную зелень Плахому в подставленный шлем, а сама начала яростно отплевываться.
Таких я ещё не видела. Не знала, что у вас тут водятся змеи, – сказала Айра Славеку, но тот уже ничего не слышал, отключившись из-за неподходящий для его организма дозы яда.
Славеку было щекотно, щекотно-щекотно-щекотно. Щекотно от… от… от… хихихи…От смеха. Хихи приходило издалеееекаааа....и маленькимисвоимитоненькимихвостиками щекотало его изнутри. Славек попробовал пошевелить пальцами на ногах. Пальцы оказались его и пошевелились. Стало ясно, что смеется не он. Правый бок почувствовал тепло. По волосам, которые превратились в тонкие трубочки, что-то утекало и с легким шипением уходило в песок.
Блблбульблабилиблоп…хихихи…рядом кто-то был. Под закрытым веком правый глаз улавливал резкие движения, близкие к метаниям. Метания были прочно связаны с теплом, все сильнее ощущаемым правым боком. Славсуо сиа нионини плаййяя буо. Вдруг все резко отошло на задний план, даже будто пропало. Из-за этих звуков прямо над его головой. Чудесное пронеслось у него по волосам. Хихихихихи…в горле появилась четкая граница. Все, что ниже, заледенело, закаменело – от горла вверх вспыхнуло и потекло жидким пламенем. Сложная система запрета выстроилась у Славека. Сейчас раскаленная голова расплавит ледяное тело и останется без поддержки, тогда его точно не возьмут в бригаду, и он вечно будет лежать на маминой кухне в ведре для чистки рыбы.
Не хочу! – Славек вскочил на свои хрупкие ледяные ноги, готовые рассыпаться, побалансировал слишком длинными руками, ища то ли опору, то ли невидимого соперника.
ХИИИИХИИИХИииии-а-ах-а-ах!
Ой не могу! Глаза открой! – отчетливо услышал Славек и открыл глаза.
Перед ним, сложив ноги по-турецки и уперев руки в колени, сидела Айра. Она улыбалась. Широко улыбалась. Очень широко улыбалась.
Ну ты, брат, даешь, – слова у нее получались с трудом, но Славек их понял.
И почувствовал ожог от петрушки. По всей руке от запястья до плеча шел фиолетовый след. Но на удивление только чуть покалывал. Славек потрогал его пальцем. Странно. Странно, что рука осталась при нем.
– Первая медицинская помощь от первого медицинского помощника! – Айра говорила на удивление легко и трудно. – Полович, ты еще жив? – не меняя позы, она чуть отклонилась в сторону и глянула за Славека, стоящего прямо перед ней.
Мммм, – донеслось из-за Славека.
Он повернулся всем корпусом, оставляя нижнюю половину в надежно закрепленной позиции. Правая нога от бедра до колена дернулась током – вокруг костра (вот оно тепло и резкие метания) лежала бригада. Но легла она будто не сама. Некая взрывная волна положила их кое-как. Славек застыл, занемел. Что произошло? Жив ли Полович? Почему Айра просто сидит?
Мммм… мммаааммм....мамочка.., – тянул тем временем вроде бы все-таки живой Полович. – Мммамочка тебя не учила, что не стоит играть с такими сильными веществами?
Вам плохо? – спросил совершенно испуганный Славек.
Нет! – подал голос и Синий.
Слишком хорошо! – откуда-то из-за высоких языков костра выкрикнул Плахой и пару раз квакнув, завыл.
Их-хихихихи-хаха-ааххххаххххааа. Бригада сотрясалась от смеха. Айра тоже смеялась, слегка подвывая, и не отрывала рук от колен. Славек попытался посмотреть ей в лицо, но оно расплывалось, молниеносно сменяя отражаемые эмоции, а глаза смотрели на что-то слишком далекое. Стало понятно, что сидит она только благодаря особому расположению рук и ног, а иначе давно бы уже лежала как остальные.