Дарина Грот
Александра
Часть III
1
Слава рассматривал осунувшееся лицо Макса, сидя в открытом летнем кафе на Тверской улице. Как сильно изменился Макс! Он выглядел как старик, а ему ведь всего 31! Когда-то насыщенного цвета волосы поседели у корней, придав пепельный осадок волосам. Брови тоже не устояли перед внезапной напастью седины и частично окрасились. Ресницы на правом глазу были полностью белыми, как у альбиноса, и становилось даже немного жутко глядя на их движение, бросающееся в глаза. Под глазами все явственнее проявлялись черно-синие синяки, словно Макс не спал уже несколько дней подряд, при этому смертельно устал, работая не покладая рук. Носогубной треугольник обрамляли 2 широкие, глубокие морщины, свойственные очень пожилым людям, но никак не тридцатилетним мужчинам, которые едва только вчера перестали быть безусыми юнцами. Его высокий лоб изрезали три продолговатых морщины, так же неясного генеза. А глаза потускнели, стали походить на глаза мертвеца: практически лишенные цвета, едва реагирующие на свет зрачки. Губы испещрены сетками морщин, сухие, где-то виднелись корочки подсыхающих язвочек, а где-то кожа трескалась прямо на глазах и тут же в трещинках появлялася кровавая субстанция. Глазные яблоки были изрезаны красными тонкими линиями, словно не смыкались уже несколько дней. За последней полгода это был третий раз, когда друзьям удалось совместить выходные, освободив их предварительно от иных обстоятельств и уделить друг другу время.
Каждый раз Слава смотрел и ужасался столь страшным, неестественным переменам во внешности своего друга. Каждый раз Слава хотел спросить, что происходит и чем он может помочь Максу, но странные чувства неловкости и стеснения глушили его благие намерения, нашептывая, что если бы Макс хотел, он бы рассказал сам. Догадки продолжали бороздить его разум. Неужели смерть Ани, девчонки, в которую Макс был оказывается так сильно влюблен, могла сыграть столь злую, уничижительную шутку с Максом? Слава не мог поверить в это. Такого могло случиться с кем угодно, но не с Максом. Он всегда трезво и здраво рассуждал, и скорее в итоге отнесся бы более рационально к измене и смерти подруги. Даже, если вдруг Макс оказывался таким сентиментальным, что прошлые, уже действительно мертвые отношения уже столько времени тревожат его искажённую, нервную систему, то Слава упорно и эгоистично считал, что это все равно не повод так себя вести, загоняя в могилу, умирая, будучи живым молодым человеком в рассвете сил. То ли дело Слава! Он полгода назад похоронил мать, ни какую-то там псевдо-любовницу, чувства к которой могут зиждиться на эмоциях, да и только, а собственную мать! И сейчас, конечно, легкая пустота где-то внутри осталась, не давала о себе забывать, но жизнь-то продолжается. Надо жить дальше. Что толку чахнуть по тому, что уже зачахло? Как это поможет? Разве страдания по смерти смогут вдохнуть жизнь в бренность? И уж Макс, почти судмедэксперт, повидавший множество трупов, и рыдающих около них родственников, как никто должен знать, что это так не работает. Что с фактом констатации смерти надо смириться и принять. Мысленно отчитывая своего друга, Слава все сильнее заводился.
– Слушай, Макс, ты бы прекращал это! – не выдержав собственный поток негативных мысленных изречений, выдал Слава. Максим поднял непонимающий взгляд и озадаченные глаза, полные смертельной усталости.
– Что прекращал? – переспросил он.
– Вот это все. У тебя маниакальная депрессия. Так нельзя. Ты чахнешь на глазах. – Буркнул Слава. Макс отвел глаза, озадаченно и даже удивленно рассматривая идущую мимо девушку. Он так плохо слышал Славу. Практически не слышал. Не понимал смысла сказанных слов. Девушка. Такая красивая! Как своенравная волна, она приближалась к брегу, на котором задумчиво сидел Макс, с наслаждением рассматривая водную пучину, приближающуюся к нему, готовящемуся убрать угрюмость с лица, улыбнуться, притвориться счастливым человеком, независящим от внешних обстоятельств и факторов, не знающим горя и печали. Но ни один мускул ни дрогнул на его лице. Мышцы напряглись и стоически, без единого шанса, продолжали поддерживать физиономию полноценной депрессии, меланхолии, боли, которую едва можно было выдержать. Он действительно хотел улыбнуться, понравиться, но не мог. Она прошла мимо. Она даже не заметила опустошённое, бренное тело, сидящее под раскрытыми зонтами в летней кафетерии, потому что то, что сидело за столом, больше напоминало призрак. Изнеможённый, лишенный всего, уничтоженный, избитый, опустошённый. Его бы никто не смог заметить. Никто! Славка замечал и то только потому, что знал, что напротив сидит его друг, когда-то вечно улыбающийся, переполненный оптимизмом, таким детским и наивным, что даже было смешно. И только Славка видел ту безграничную пустыню, иссушенную, никогда не знавшую, что такое дождь, что может сделать всего лишь капля дождя. Он видел эту пустоту, покрытую затхлыми песками, слипшимися под весом поверхностной иллюзорной блажи.
– Наверное, ты прав, – Макс горестно опустил глаза, чуть надавив большими пальцами на глаза, чтобы вызвать хоть какое-то изменение света.
– Что-то случилось? – с опаской и почему-то с легким недоверием спросил Слава. – Я чувствую, вижу, что с тобой что-то происходит. Это из-за Ани? – Слава набрался смелости и спросил.
– Нет, – Макс отрешенно покачал головой. – Нет. Ни в коем случае. Ее смерть здесь совершенно ни при чем. – Глаза Макса светились поистине девственной чистотой, той самой, которая может излучаться только непрочными детьми, которые еще не познали обратной стороны, черную и изъеденный опарышами. Блеск его глаз пугал и воодушевлял одновременно, так и не дав возможности склониться к чему-то одному.
– Тогда что? – с надеждой в голосе спросил Слава, не спуская глаз с друга, всячески сопереживая ему.
Макс долгое время не отвечал. Он безжизненно опустил глаза, поджал нижнюю губу, застыв в нерешительности. Кончики его пальцев несознательно шевелились, комкая уголки торчащих салфеток, губы вздрагивали, словно пытаясь сказать что-то важное, но опасались, не смогли издать ни одного звука.
– Я не знаю, – пожал он плечами, а в глазах блеснули слезы. – Я бессилен диагносцировать себя. Бессильны и мои коллеги. Все разводят руками, а результаты анализов и исследований указывают на то, что я старею. Мой организм стареет, разваливается, словно я 90-летний старик. Жизнь уходит из тела.
– Куда она может уходить? – возмутился Слава. – Такого не может быть. Просто так жизнь не может уходить! Ты сам это прекрасно знаешь.
– Знаю, но факт остается фактом! – огрызнулся Макс, поднимая глаза.
– Это психологическое! Тебя жрет какая-то меланхолия. Ты пробовал сходит к психиатру?
Макс обиженно посмотрел на друга и глотнул горячий чай, оставив вопрос без ответа.
– Извини, – Слава чуть смутился, решив, что слишком сильно давит на друга. – Я не хотел обидеть тебя или давить. Но мне кажется, что это психологическое.
– Нет, – Макс покачал головой. Он точно знал, что это никак не хандра и меланхолия, и уж тем более не психосоматика. У него были догадки, но он не мог говорить о них со Славой. Просто не мог. – Все нормально. Не обращай внимания.
– Слушай, – усмехнулся Слава, – я знаю тебя не первый день. Даже не первый год. Я знаю, когда у тебя нормально. То, что происходит с тобой сейчас – не нормально! Я вижу, что ты не хочешь говорить и это твое право!
– Я встречаю с девушкой, – Макс внезапно перебил Славу.
– Эм-м, – Слава опешил от внезапно резкой смены темы разговора. – Я рад за тебя. Давно?
– Не очень. И встречаюсь – громко сказано. Я сплю с ней. Хотя буду откровенным, это она спит со мной.
Слава не понимал, для чего Макс завел интимную тему, вдаваясь в подробности и Слава не знал, да и не решался ответить что-либо на это. Что он мог ответить? Его никогда не интересовало кто с кем спит, кто инициатор и кому, как нравится, единственное, что интересовало его в плане чужой интимной жизни – это увлечения его сестры. Вот с кем она спит, если спит, он хотел знать, но Саша не спешила открываться брату.
– Я думаю, мое состояние как-то связано с этой девушкой.
– Кожвен? – тут же спросил Слава, не задумываясь о эстетичности вопроса.
– Нет, – Макс улыбнулся, отмахнулся и снова сделал глоток чая. – Я здоров. По всем показателям.
– Тогда как это может быть связано с девушкой?
– Не знаю, но думаю, что отношения с ней опустошают меня, – Макс замолчал на секунду, но взглянув на изумленное лицо Славы, продолжил. – Она приходит ко мне и словно высасывает очередную порцию жизни. Я отдаю ей себя в буквальном смысле.
– Что за девушка? – спросил Слава с недоверием. Нет, он знал и верил, что у Макса могут быть девушки. Его харизма и вычурная внешность всегда приковывали к себе противоположный пол и односложные лейблы бабника. Никто не мог поверить, что Макс неисправимый однолюб и это знал лучше всех именно Слава. Он помнил, как однажды Макс встречался с некой Леной. Ту новогоднюю ночь они решили праздновать за городом у знакомых на даче. И перед самым праздником Лена приболела и ехать с ним отказалась. Макс, естественно, решил остаться с ней. Как же сильно злился тогда Слава. Пара грамм соплей и кашель еще не повод отказываться от праздника и лишать присутствия его друга, но высказаться он не мог, понимая, как эгоистично звучали бы его слова. Но к Славиному счастью Лена оказалась не такой эгоисткой и практически силком выгнала Макса к друзьям на дачу. Он поехал под натиском жесткого ультиматума с ее стороны. На даче одна дамочка не отходила от Макса ни на шаг, пораженная его депрессивным видом. Всем известный факт – женщины зачастую проявляют излишнее сострадание, внимание и жалость к «несчастненьким». Макс не стал исключением. Она вилась вокруг него как дикий виноград, стелящейся по дачной веранде, стремящийся достичь крыши. Слава и другие ребята говорили Максу обратить внимание на девушку. Макс обратил. Обнял, пару раз улыбнулся, сказал мягкие словечки и все. Все! Дальше он заговорил о своей девушке с температурой и о своем скотском поведении, отдыхающего мужлана, веселящегося в компании юных дев, вина и сигаретного дыма. Слава говорил, что Максу надо просто расслабиться. Барышня сама настояла на его тусовке. Но Макс не слушал и не слышал, а к середине ночи вызвал такси и поехал к своей девушке, не в силах совладать с уколами совести. Дома он застал свою возлюбленную с другим…
Много было похожих ситуаций, когда Максу казалось, что вот она любовь, на всю жизнь. А о все казалось фальшью. И каждый раз он так мучился после очередного фиаско, что Слава просто не мог поверить в то, что Макс так опустошён из-за девушки, с которой встречался. Сейчас он скорее опустошён из-за Ани и ее измены, и внезапной кончины и ее самоубийством, которое повесили следователи на это дело.
Макс не решался ответить другу. Его вопрос казался ему самым тяжелым, невозможным вопросом, который его когда-либо спрашивали. Ему было что ответить, но не Славе.
– Просто девушка, – прошептал он, уголки его губ неуверенно скользнули вверх, но тут же сорвались вниз. Глаза суетливо пробежались по архитектурным выступам домов Тверской улицы через дорогу. Хотелось зацепиться взглядом за что-то, только не смотреть на Славу.
– Ты, – Слава выдержал драматическую паузу, наклонился вперед, – просто девушка? – еще с большим сомнением спросил Слава.
– Я не могу, – Макс уткнулся лицом в ладони, вцепившись пальцами в волосы, – не могу. Я такой мудак! Я сам мудак!
– Что ты несешь?
– Это все я! Все моя вина! – Макс качал головой, не показывая лица.
– Эй-эй-эй! – Слава не знал, что делать и как остановить нервный порыв своего друга.
– Я сплю с твоей сестрой! – крикнул Макс и впился в глаза Славы. «Я сплю с твоей сестрой!» неоднократно отдалось эхом в ушах Славы.
Перед его глазами внезапно наступила темнота. Кромешная. Непроглядная. Такая темнота, которая может случиться только за городом, на дорожке, ведущей через поле, окруженной дремучим лесом, когда небо затянуто черными тучами, скрывающими слабый свет мерцающих звезд. Темнота быстро передала борозда правления пробивающемуся свету. Сквозь закрытые веки Макс видел, что светлело. А через несколько секунд он почувствовал режущую боль в переносице. Слабый, тусклый темно-серый цвет перед глазами, сменивший черноту, покрылся искусственными звездочками, возникающими то тут, то там, сразу же исчезающими. Дальше Макс услышал неестественный, скрипучий, дрожащий голос Славы, ранее который он никогда не слышал, да и подумать даже не мог, что его друг способен произносить такие звуки.
– Ты охренел что ли? Какого черта?! – кричал голос. Послышался женский визг, верещащий, чтобы сейчас же все прекратили. А что прекратили Макс понять не мог, так как был слишком сосредоточен на болевых ощущениях на лице, в переносице и умирающих звуках в сереющем фоне, затянувшем взор. – Как ты опустился до этого? А? Она же… – голос замолчал и дальше чуть потише, мягче и с еще большей укоризной продолжил, – больна. Сумасшедшая! Ты же знал об этом, Макс! Знал! И повел себя как животное! – кричал голос, звуча так, словно сам себя уговаривал в правдивости своих слов. Наконец перед глазами Макса сформировался окружающий мир. Боль с переносицы распространилась по всему лицу, отдавая даже в затылок. Он обнаружил, что сидит, скорее даже полулежит на асфальте, устланным неровной брусчаткой. Рядом валяется стул, на котором он некоторое время назад сидел, железными ногами кверху. Что-то горячее, словно напополам разрезая губы, текло вниз. Макс посмотрел вниз, на асфальт, на свои джинсы, на ткань которых капала бордово-красная жидкость. Тут же инстинктивно он провел рукой по губам. На коже остался длинный размазанный кровавый след, а губы тут же покрылись липкой, тонкой пленкой.
– Мне нет прощенья, – тихо сказал Макс, чувствуя, как крепкая рука помогает ему подняться и тут он попытался переместить центр тяжести, чтобы помочь себе встать. – Прости меня, друг, но Саша не сумасшедшая. Ты сам всегда говорил, что она живёт по своим собственным реалиям, идеям, желаниям, у нее своя точка зрения на все, которая не то, что бы не совпадает с точкой зрения окружающих, а полностью противоречит им. Все это нельзя назвать симптомами безумия.
– Что? – удивился Слава. Он не мог ни понять, ни контролировать собственные эмоции и чувства. То, что он был в небывалом, противоестественном для себя гневе – факт. То, что он едва сдерживал себя, чтобы голыми руками не придушить обидчика сестры – факт. То, что он страдал от жестокой обиды и неспособности изменить прошлое, как-то предотвратить то, что уже случилось – факт. То, что он не смог распознать теперь уже явные намеки сестры, которые она давала ему много раз, бесило его – факт. И то же время, рациональная часть шептала, что произошедшее случилось по обоюдному желанию. В чем вина Макса? И тут же, споря сам с собой, Слава объяснял себе, в чем была вина Макса: он не устоял! Он не справился со своими желаниями! Он – слабое безотказное самому себе звено. И Слава, как любящий брат, совершенно не мог винить сестру, все интенсивнее называя ее психически нездоровой дурочкой, ничего не соображающей и не понимающей, вновь и вновь перекладывая вину на Макса, снова чувствуя прилив новой злости и обиды. И снова рациональность, слабеющая с каждой пройденной минутой, застучала в висках, наивно спрашивая, а что, если между этими двумя случилась любовь? Ладно, не бреши! Но если не любовь, то уж точно взаимная симпатия.
– И давно? – прорычал Слава, отворачиваясь от друга, стараясь подумать еще о чем-нибудь, о чем-нибудь позитивном, а не только о ненависти.
– Достаточно, полгода, может больше, может меньше, – Макс стер вновь сбежавший ручеек крови из носа. Народ вокруг, очевидно, поняв, что продолжения драки не будет и мужчины кажется угомонились, стали расходиться.
– Черт! – Слава закрыл лицо руками, жмурясь, матерясь, пытаясь прогнать навязчивые миражи, так злобно и больно показывающие предполагаемые рандеву его друга и сестры.
– Прости меня, Слав, – Макс вздохнул и опустил голову, чувствуя вину в троекратном размере. Святослав приподнял брови и взглянул исподлобья на осупившегося друга. Наконец-то здравый смысл все больше и больше преобладал над ним и теперь ему казалось, что он хотя бы способен держать себя в руках.
– Что у тебя к Саше? – спросил он, шмыгнул носом, почесав переносицу, и уточнил, – намерения?
– Намерения? – словно не понимая, переспросил Макс. Последнее, о чем он мог думать в тот момент, это о намерениях.
– Никаких? – усмехнувшись со злостью и долей отвращения, переспросил Слава. – То есть ты спал с моей сестрой просто потому, что не с кем? Потому что она – дура, а ты – животное?
– Громкие слова, – в глазах Макса полыхнул злобный огонек, – обидные! Я знаю, что неправ. Но! – он внимательно посмотрел на товарища, – но Саша всегда симпатизировала мне. Я всегда восторгался ее фигурой. Она прекрасна сложена и это всем известный факт! Да, – Макс отвел глаза в сторону, шмыгнул носом и вновь стер уже засыхающую кровь на губах, – я не говорю о любви. Не говорю о свадьбе в ближайшем будущем. Да и вообще, черт возьми, я говорю не о себе, а о твоей сестре! Она не сумасшедшая, – Макс снизил голос до полушепота и впился глазами в изумленного Славу, – она… она – не человек.
– Что?! – возмутился Слава, чувствуя, как кровь вновь начинает закипать в жилах. – Не человек?!
– Не кипятись, – Макс жестом попытался остановить бушующей рост гнева, – послушай меня, хорошо? Сделай одолжение, выслушай, потом можешь винить и даже четвертовать. Мне уже все равно. Я знаю, что не доживу до осени.
– Что ты несешь? – испуганно спросил Святослав.
– Да, это правда. Я слабею каждый день все сильнее. Все меньше у меня остается сил. Саша приходит ко мне и забирает меня. Целиком. Я мог бы говорить о том, что она обычная девчонка со своими странностями, как и все другие, если бы не некоторые нюансы, которые периодически проявляются в наших с ней отношениях.
– Какие нюансы? – Славе не терпелось поскорее узнать, что имеет против его сестры теперь уже скорее всего бывший друг.
– Ее глаза. – Макс вновь осмелился посмотреть на разъяренного мужчину напротив. – Как у человека может быть золотистый цвет в радужке? Что это за мутация? Ты, дипломированный специалист, ординатор, скажи мне, ты знаешь что-нибудь о появлении такого пигмента? – Макс вопросительно посмотрел на Славу. Тот молчал. Он и сам неоднократно задавал себе этот вопрос. И сам же неоднократно пытался дать ответ, но кроме игры света, освещения искусственного и естественного ничего стоящего на ум ему не приходило. И Слава настолько сильно поверил в теорию света, что уже вопрос цвета глаз его сестры остался далеко в прошлом с грифом «решено» и никогда больше не возвращался к нему. Золотистые вкрапления. Так должно быть. Природа и не такое может вытворить.
– Я знаю сестру с рождения. Я ездил в роддом вместе с отцом за ней. Ее глаза всегда были такими, – сейчас Слава уже звучал больше оправдываясь, нежели нападал.
– Я не о том, – Макс вздохнул, – ты говоришь о естественности ее цвета, а я говорю о естественного такого цвета глаз для человека. Но да бог с ним. Ты живешь с ней бок о бок уже столько лет и даже то, что совершенно неестественно, для тебя кажется вполне естественным. Я расскажу тебе и о других нюансах, о которых ты вряд ли мог знать, с твоего позволения.
Святослав медленно кивнул в знак согласия, не сводя взгляда, полного нерешительности и испуга, нежелания знать правду, которая однозначно проведет своими острыми как бритва самурайскими пальцами, причиняя жгучую боль. И в то же время ему хотелось узнать, что может рассказать посторонний человек о его сестре того, что не знает Слава.
– Я видел знаки, мерцающие по всей ее коже, сразу после полового акта, прости за подробности, – Макс спрятал глаза. – Они словно прожигают кожу изнутри, пытаясь вырваться наружу. Словно изнутри светиться кода. Таким тусклым, бледно-желтым, отталкивающим светом. Они вспыхивают и тут же гаснут. Впервые, когда я заметил эту странность, я был уверен, что у меня галлюцинации. Я точно помню, что был с суток и хотел спать. Я безжалостен к себе и свалил все на уставший мозг и глаза. Но знаки появлялись снова и снова, как только мы оказывались в постели, как только я… – Макс замолчала, провел рукой по лицу, тут же поморщился, задев разбитый нос, – господи, прости, когда у меня была эякуляция.
Слава поморщился, мгновенно почувствовал очередную порцию отвращения и негодования к своему другу и к тому, что тот говорил. К беспардонности и бессовестности, которые говорили вместо него. Но здравомыслие уже усиленно шептала на ушко, что так нельзя. Нельзя ненавидеть из-за взбунтовавшейся страсти. Что такого случилось? Им просто нравилось вместе проводить время. И его даже не удивляло то, что из того, что только что сказал Макс, Слава заметил, услышал и принял к сведению информацию только о совершившихся коитусах. Сколько их было? Сколько раз они уже встречались? Ничего он не хотел знать ни о каких символах, да галлюцинации друга меньше всего волновали Славу.
– Черт, – обреченно и даже смирившись, буркнул Слава, откинувшись на стуле, в очередной раз успокаивая дрожь в руках, которые бессознательно рвались снова треснуть друга по лицу. Просто треснуть. Цели не было. Прошлое нельзя изменить ни словами, ни ударами. Действие завершено. Приговор вынесен и не подлежит обжалованию.
– Мне чертовски больно и плохо от того, что я рассказываю все это тебе. Я знаю, что должен был рассказать раньше. Да и вообще не должен был ничего делать из того, что я сделал. Я даже не знаю, простишь ли ты меня когда-нибудь… Но я должен рассказать все. – Голос Макса дрожал, чуть срывался, но звуки настойчиво продолжали вырываться из его горла, приобретали решительность в словах. – Я понимаю, почему ты молчишь, то я говорю не может восприниматься взрослым человеком серьезно, но прошу выслушать меня до конца.
– Ну давай, давай, – усмехнулся Слава, едва абстрагировавшись от того, что происходило в тот момент, не контролируя издевательскую улыбочку.
– Птица. Черная. – Макс проигнорировал явную издевку и продолжил рассказ…
– Он был моим другом, – печально сообщил Артем стоящей рядом Саше, глядя на могилу, на холме которой ласкалась под теплый ветерок зеленая травка, недавно впервые увидевшая мир. Саша посмотрела на фото молодого человека, обрамленное черной прямоугольной рамкой. Лениво перевела взгляд на свежие цветы, изысканно уложенные в толстый букет у основания креста. В ветвях дерева, стоящего справа от могилы, раздался резкий, громкий крик, хлопот крыльев и через секунду-другую на самую нижнюю ветвь, толстый сук, села огромная черная птица, склонила голову на бок и устремленно посмотрела на Сашу. Глаза, которые видела Саша, на мгновение покрылись белой пленкой, и тут же вновь на нее таращился черный, словно без зрачка глаз, как будто птица подмигнул девушке. Справа подул легкий приятный ветерок, колыхнул ее спутанные распущенные волосы, бросив упитанную прядь на лицо, застывшее в сосредоточенном разглядывании птицы.
– Мы дружили с ними с первого класса и вот теперь его не стало, – продолжил Артем, ни на что не обращая внимания, – так внезапно и так рано.
– Ничего в этом мире не бывает внезапным, – шепнула Саша, и улыбнулась птице, замерившей на ветке, будто превратившейся в чучело.
– Хм, – усмехнулся Артем, покосившись на девушку. Нелепое, даже абсурдное высказывание ничуть не удивило его, уже не первый день он общался с Сашей. Привык. Уже много раз звучали странные, даже абсурдные высказывания, которые Артем всегда старался понять по-своему, не пытаясь выяснить у Саши, какой смысл она закладывает в то или иное высказывание.
– Не смейся, – Саша перевела на него взгляд.
– Я не смеялся, – пожал он плечами, рассматривая черные глаза, впившиеся в него. – Просто я не могу согласиться с тобой в этом.
– Мне твоего согласия и не нужно. Просто прими этот факт. Пойми. Смирись, – Саша, не моргая смотрела на парня. – Внезапно – это то, что было придумано для оправдания неприятного стечения обстоятельств. Невыгодного. Во всех сферах жизнедеятельности. Во все времена. Начиная с тех времен, когда появилась речь.
– Ты утрируешь, – Артем хотел свести все на шутку.
– Нет. К сожалению. Когда ты таешь из дня в день, когда твое сердце и легкие отказываются работать, когда ты ссыхаешься, разве можно что-либо говорить о внезапности? – Саша перевела взгляд на птицу, на ее черные глаза…
… Утро? Ночь? Ничего не понимаю. Темно-то как! Что такое? Почему не могу пошевелиться? Что происходит? Какого черта? О боже! Боже! Хоть бы голову от подушки оторвать! Нет! Ничего не выходит! Никак!!!…
… Сколько уже прошло времени? Сколько? Меня парализовало? Не может быть! Этого не может быть! Почему не приходит отец? Должен же он заметить, что я не встаю! Что я не могу даже глазами моргнуть! Где отец? Почему меня все покинули?..
… Уже столько времени прошло… И ничего не изменилось. Ничего! Значит, тело все-таки не онемело. Значит парализовало! Где отец? Он уже должен был заметить. Ну хоть что-то крикнуть. А что толку? Я не могу ни звука произнести…
… А вот какой-то шорох! Прям около двери в мою комнату! Да, папа! Да! зайди ко мне, пожалуйста! Не проходи мимо! Мне сейчас как никогда нужна твоя помощь! Пожалуйста…
… Ушел. Черт подери! Куда-то ушел и даже не заглянул ко мне! А вдруг со мной что-то случилось? Черт с ним! Черт с ними со всеми, кто мог бы быть рядом со мной и кого нет. Я сам справлюсь. Всегда справлялся и сегодня не станет исключением. Всегда справлялся! Сейчас я приду в себя и встану. Прямо сейчас…
– Кирилл! – наконец, спустя еще несколько часов раздался голос отца за дверью и лёгкое постукивание.
… Да, па! Заходи! Заходи скорее. Сейчас же!..
– Кирилл, алле! – отец, чуть повысив голос, придав ему строгости, снова позвал сына. В ответ его уши резала безжалостная тишина.
… Да ты что! оглох, едрена вошь! Заходи, черт тебя возьми! Быстрее! Мне нужна твоя помощь!..
– Сам выйдешь, когда жрать захочешь, – буркнул отец и пошел на кухню, поставить на плиту греться вкуснейшее мясо, приготовленное вчера. В квартире разнесся убийственный запах поджаренного бифштекса.
…Как же хочется есть… Папа… Ну зайди ко мне! Мне страшно. Страшно!..
– Кирилл! – еще спустя несколько часов раздался уже не на шутку встревоженный голос отца. – Немедленно открой!
…Да я не могу! Не могу пошевелиться! Когда же ты поймешь-то это? Заходи уже!..
– Кирилл! Я захожу! – словно прочитав мысли сына, мужчина толкнул плечом дверь и она, как ласковая, добрая псина-бродяга, ласкающаяся о руку, которая только что накормила, поддалась и впустила мужчину в комнату.
Его сын лежал на кровати. Одеяло скинуто на пол. Глаза широко открыты. Кожа бледная, практически белая. В сердце Ивана Петровича мгновенно промчался холодок и тут же сменился горячим, разливающимся по всему телу, мерзким, страшным теплом. На письменном столе что-то шелохнулось. Огромная черная птица, резво застучала длинными, кривыми когтями по столешнице куда-то проворно убегая.
– Кыш! – шикнул отец и хотел было подойти к птице и вытурить ее в открытое окно, но птица повернулась к нему всем корпусом, широко открыла черный клюв, явив не менее черную пасть, издала неясный, утробный, глухой звук. Мужчина тут же остановил все свои и без того тщетные попытки подойти к столу и, наконец, закрыл окна, из которого угасающее лето так по-хозяйски деловито расхаживало по комнате сына. Опешив, усомнившись в собственном здравом рассудке, Иван Петрович все еще не мог шевельнуться. Птица же, присмирив его одним лишь своим видом, еще раз глухо, но раскатисто прозвучала на всю комнату, и неспешно, явно ничего не боясь, сама направилась к открытому окну. Еще раз окинув помещение и людей в нем своим мрачным суровым взглядом, грузно, словно перегруженный АН-225, поднялась в воздух и вылетела в открытое окно, пустив плотные воздушные потоки в комнату. Мужчина выругался и поспешил закрыть окно и тут же обратился снова к сыну.
– Ты ничего не слышишь? – строго спросил он, откровенно боясь взглянуть на ребенка: уж слишком тот был бледен, когда отец вошел в комнату. Настолько бледен, что шквал страшных, угнетающих мыслей ворвался в голову и тут же устроил там безумную, алогическую бурю. Ему никто не ответил. С щемящим, терзающим страхом сердце, Иван Петрович отвернулся от окна и уставился на сына.
Кирилл лежал неподвижно, руки вытянуты вдоль тела, ноги прямые. Рот чуть приоткрыт, глаза наоборот – открыты широко. Губы были столь бледные, что едва отличались от белой кожи лица, практически исчезли.
– Сын? – дрожащим голосом позвал он.
…Да! Блин! Ты не слышишь меня что ль? Со мной что-то случилось! Алле! Папа!…
Кирилл кричал, срывая внутренний голос в молчании, пытаясь посмотреть на отца. Но его тело парализованное не двигалось, не откликалось на команды. И с каждой пройденной секундой Кириллу становилось все страшнее. Он не чувствовал привычных ощущений, часто посещающих его тело, не чувствовал ни мурашек, ни холода, ни сведенных мышцы внизу живота, сопровождающих страх. Ничего. Словно от него остались только мысли и все. Все физическое тело исчезло.
Тут он застывшими глазами увидел, как над его лицом появилась рука отца, медленно тянущаяся, дотрагивающаяся до его носа. Открытая ладонь, исчерченная большим количеством глубоких линий, замерла прямо около его ноздрей, прикасаясь к коже. Холодной.
– Ты замерз, сынок? – спросил отец и наклонился к Кириллу так, что теперь он мог увидеть и лицо своего отца. У мужчины стояли слезы в красных глазах. Они тоже дрожали, подхватывая по инерции лёгкую дрожь всего тела.
…Да не замерз я! Чего ты городишь!..
Кирилл мысленно возражал, силясь отодвинуть лицо от ладони отца.
…Что ты там делаешь? Черт!..
И вот копившиеся слезы Ивана Петровича брызнули из глаз. Его лицо покрылось красно-бордовым цветом. Горячие, крепкие руки схватили за голые ледяные плечи Кирилла и стали так сильно трясти парня в разные стороны, что он подумал, что ему сейчас голову оторвет.
…Па, ты чего? Успокойся! Все нормально. Почти…
Бубнил про себя Кирилл сквозь жуткую тряску, пока отец умолял своего ребенка шевельнуться…
Потом приехала скорая и зачем-то полиция. Они что-то говорили, стоял у кровати, зажавшей в крепкие тиски юное, здоровое тело сына. Кирилл уже не понимал, о чем речь, что обсуждают эти люди. Зачем? Почему они не помогают ему? Медики уделили Кириллу не много внимания: потрогали пульс, поднесли зеркальце к носу. Зачем? Кирилл снова вторил и вторил этот вопрос. Но никто не слышал его. Никто не видел, как гримаса отчаяния, страха разрывала его лицо в клочья. Как он старался, изо всех сил старался пошевелить хотя бы мизинцем. У него ничего не получалось. Ничего. И это сводило его с ума еще больше. Пугало сильнее, хотя казалось, что сильнее бояться уже нельзя.
