Данила Андреевич Трофимов
Питер Терпи
– И ты меня любишь?
– Да, я люблю тебя. Очень люблю, Полина.
Так, обнявшись, они и вышли к отцу. Полина не помнила себя, Корней осторожно передал её отцу, и тот, суровый, бородатый, со злыми густыми и чёрными бровями, заплакал: «Дочка моя, Поля, ну зачем ты так со мной! Я же тебя люблю, Полина».
Отец Полины положил её в клинику. Раз в две недели Корней приходил навещать девочку, которая каждый раз произносила фразы в духе: «Ты мой воздух. Если ты не будешь приходить, я задохнусь». И Корней исправно приходил, мучился от этого, но приходил. Корней врал и думал всё: «Зачем я обманываю её, зачем я уговариваю себя идти к ней, быть с ней, самому себе обещаю, что всё будет нормально, даже не нормально, а очень хорошо, потом, когда она выйдет? Нет, когда выйдет она, сразу с ней расстанусь. Она будет свободна, я буду свободен, и всё будет обязательно хорошо. А сейчас я должен её поддержать, ведь она такая слабая, ей действительно нужен хоть кто-то рядом. Но потом обязательно надо ей сказать, что это никакая не любовь, и всё это с самого начала было неправильно». И продолжал он приходить к Полине, сидеть рядом, обнимать, целовать в щеку, гладить волосы и на вопрос, любит ли, отвечать, внутренне коробясь, одним-единственным словом «очень». Но в какой-то момент ему даже начало нравиться. Он смотрел на Полину и замечал первые изменения: вытянутые тонкие пальцы, две скруглённые у уголков губ морщинки, спокойный, не дрожащий взгляд. Полина становилась женщиной, и чем заметнее были черты взросления, тем больше (внешне) нравилась девочка Корнею.
«Может быть, всё получится? Может быть, мы будем вместе и счастливыми? Я очень виноват перед ней. Что будет, если она узнает, что я её не люблю? В жизни себе не прощу. Но как же быть, как мне быть?» – бурлили мысли Корнея, и они не давали ему спать, от них временами жутко болела голова.
А вместе с тем время-то шло. Полина вернулась в обыкновенную жизнь: окончила школу с золотой медалью, поступила на платное в МГИМО на международные экономические отношения, съехалась с Корнеем, который, кстати, даже отцу девочки, Олегу, полюбился. Корней себя всё уговаривал, что вот-вот будет счастлив, вот-вот получится ответить своё «очень», не дрогнув, искренне, но этого, увы, так и не случилось.
На его глазах девочка Полина превратилась в красивую, с острым умом и амбициозную женщину. Ему с его заочным экономическим образованием, которое нигде так и не пригодилось, было порой трудно понять, о чём говорит Полина, но та лишь искренне старалась Корнею объяснить, чем важен конвент ISA для международников мира и что такое реферативная база AGRIS и так далее, и так далее. Корней понимающе всегда кивал, слушал внимательно, но всё это было так далеко от него. Зато вот музыку он любил и даже писал песни. Но вот когда начали жить с Полиной – почти совсем перестал. Они снимали однушку, ютились в ней, Корней втайне скучал по дому и видел, как скучает с ним Полина. В один из поздних вечеров, когда он вернулся домой, его посетило вдохновение и он сел писать музыку. Полина уже спала, так что ему пришлось взять ноутбук и электрогитару и закрыться с ними в ванной. И вот только всё начало получаться, посетила-таки муза, в ванную постучалась Полина и пожаловалась на шум: «Ты же можешь завтра дописать с утра, я не могу уснуть». И Корнею пришлось перестать. Он решил заниматься музыкой на работе. Принёс туда аппаратуру, оборудовал подсобку под запись – так рабочие вечера удлинились до рабочих ночей. Если ему звонила Полина, то он врал ей и говорил, что директор ресторана сказал работать до последнего гостя. «Это ли любовь, Корней», – повторял он сам себе и понимал, что надо уйти, но никак не мог сделать ни единого шага, как будто сковало его что-то изнутри. Ведь всё-таки станет лучше? И вот – Полина сказала, что беременна.
Иногда ни с того ни с сего у Корнея шла кровь из носа и дрожала левая рука, но он не придавал этому значения. «Надо сходить к врачу, Корнюш», – говорила Полина. Корней не слушал, пока не случился с ним на кухне первый приступ: он упал на пол, его трясло и шла пена изо рта. Полина плакала, когда рассказывала об этом самому Корнею, но тот не поверил: да просто перетрудился, устал, вот и отключился на секунду буквально.
– Но тогда я решил – хватит с меня, – заканчивал свою исповедь Ане Корней. – Что бы то ни значило, я просто не хочу всего этого. И вот теперь я здесь, в Питере. Не знаю, зачем, но знаю, почему. Встретил тебя, и вдруг начало казаться, что ещё не всё потеряно.
Что-то ты заврался, Корней, заврался так, что сам во всё это поверил. И Аня поверила. Смотри, как она смотрит на тебя. Сочувственно.
– Все так часто говорят про любовь, – заметила Аня. – Говорят «люблю» и требуют. «Люблю» – и сразу хотят всего тебя. Но ведь тогда «люблю» равно «моё». А любовь вообще не про это. Любовь – когда ты просто радуешься тому, что есть этот человек, вот он говорит что-то, смотрит, думает, и ты ничего от него взамен не требуешь. Если привязанность, жалость и чувство вины смешать, любви не получится, Корней, нет.
***
Аня, она тебе, несвободному, придаёт уверенности в том, что ты можешь быть свободным. Ведь не такого ты ответа ждал на своё банальное «Мужчине надо зарабатывать деньги, а творчество должно остаться как хобби». Аня сказала тебе: «Кому надо? Тебе? Разве есть что-то важнее творчества?»
***
Корней подошёл к окну и увидел там голубое небо, высоко-высоко простирающееся над городом. Ему захотелось вдруг гулять: плеер в уши и пойти по улицам, рассматривать барельефы, фронтоны на многочисленных разноцветных, но таких единых вековых зданиях. Идти и никуда не торопиться, ведь это утро особенное, в Питере, но не питерское, солнечное.
Корней вышел на улицу и побрёл, ведомый случайностью. Так он оказался у здания с надписью «Почтамтъ». И вдруг понял: нужно. Не получается правильно, но пусть хоть чуть-чуть будет, как нужно. Корней зашёл в почтамт, купил там конверт, бумагу, сел за столик и начал писать:
«Привет, мам.
Пишу тебе письмо, представляешь? Ты, наверное, давно не получала настоящих писем. А я их вообще никогда не писал и понятия не имею, что из этого получится. Первый раз, волнуюсь.
Не решаюсь с тобой говорить по телефону, от разговора мне может стать хуже. Надеюсь, ты простишь меня за это. Потом, мама, когда силы будут, я позвоню, обещаю.
Да, сейчас я в Питере. Со мной всё нормально, хожу по музеям, много гуляю (про музеи и прогулки – вычеркнул). Погода хорошая. Знаю, ты думаешь, что я простыну, но нет, я купил много тёплых вещей. Одежда тут стоит столько же, сколько в Москве, зато продукты чуть дешевле. Мне кажется, даже дышится легче, и голова болит реже и спится спокойнее. Я бы хотел родиться здесь. Жаль, что человек редко рождается там, где ему было бы хорошо.
Знаешь, что чувствовал я лет десять почти? Как будто сижу на берегу и вижу огромную волну, типа цунами, волна идёт, а я сижу. Жду. Понимаю, чем это кончится, а сижу и ничего не делаю. Я окаменел и сижу, я – камень.
Пожалуйста, попроси прощения у Полины за меня. Я не хотел, чтобы всё так получилось, и это, конечно, всё моя вина. Я убежал, да. Но по-другому я не могу. Я надеюсь, ты поймёшь.
Прости меня, мама. Прости, пожалуйста.
Я тебя всегда любил и люблю.
Сын».
Запечатал конверт, наклеил марки и написал индекс и адрес отправления, Корней встал из-за стола и пошёл к сотруднице почты, принимающей письма. Она приняла конверт. У этой женщины волосы по плечи, пышные и ясного морского цвета глаза, как у мамы.
– Что-то ещё, молодой человек? – спросила женщина.
Опомнившись, Корней отрицательно закачал головой и вышел из почтамта.
***
На кухне Корней застал двух пьянствующих: Андрей нашёл себе собутыльника, кого-то из новеньких. Новенький был мужчина в круглых очках, лысый, с козлиной бородкой – идеально выбритой длинной чёрной стрелой, заостряющей подбородок.
– Привет, Аскук! – кивнул Корней.
– Шалом, Корней, – пропел Андрей на манер песни «Привет, Андрей». – А это Богдан, мой старый друг. Подселился тут к нам на день.
Корней пожал руку Богдану, они обменялись тихими «Здрасьте».
– Пить будешь, Корнюха? У нас тут московская разработка. Ну, это я её так называю. В общем, особую технологию пития коньяка привёз с собой мой дорогой друг Богдан. Называется, значит, как? «Николашка»! Вот, ты видишь, Корней, у нас есть тарелка. На одной стороне зерновой – зерновой! (это очень важно) – кофе насыпан молотый, на другой – сахер. Посередине, да, лимон нарезанный, обыкновенский. Берём лимон, обваливаем с одной стороны, нежненько, с другой стороны, тоже нежненько. Далее – начисляем в рюмочку коньяк. У нас рюмочки нет, но и стакан сойдёт. Льём. (Буль-буль-буль.) Та-а-ак. Всё готово, можем приступать к самому главному. Выпиваем коньяк. Хлоп! И затем, в зависимости от предпочтения вкуса, общего тонуса и настроения, кладём в рот лимон: кофейной или сахарной стороной. И самое главное – совершенно легко идёт и напрочь накрывает после второй бутылки, да, Богдан? Ну шо, как грится, но пасаран!
Первая бутылка была наполовину пуста. Корней отказался от «Николашки», решил в компании зрительствовать.
– Все мы актёры, – заявил сентиментально Андрей. – И ты актёр, Корней. Как и мы с Богданом. Вот ты летал на самолётах? Богдан летал, да, Богдан? Из Москвы прилетел выступать в «Ауре», который бывший «Орландина», но ты всё равно не знаешь, Корней, чего тебя объяснять. Но да мы отклонились. И ты что, Корней, когда заходил в какой-нибудь, скажем, аэропорт, например, не представлял себя актёром, который здесь же как будто и играет в кино? Вот ты идёшь по дорожке-эскалатору горизонтальному, держишь своё пальто в одной руке, а другой чемодан на колёсиках придерживаешь за ручку. Вот ты, короче, на этой дорожке, значит, едешь, идёшь, а тебя камера снимает, со спины. Ты подаёшь свой билет у стойки регистрации, крупный план здесь, из руки в руку билет передаётся, отрывается корешок и дежурная фраза «Удачного вам полёта!» от сотрудника компании, потом камера легко-легко идёт за тобой, но уже снимает твоё усталое лицо, когда ты заходишь в самолёт, где тебя встречает стюардесса. Между рядами протискиваешься, вместе с тобой протискивается и камера, плывет, лениво, как ты. И потом стюардесса, она, значит, всем говорит пристегнуться, выключить мобильные устройства с вай-фаями и интернетами, опять крупный план, сначала на телефон – ты его выключил, а потом на тебя. Твоё лицо падает на стекло иллюминатора. И финал – поднимающийся в ночное небо самолёт, огни большого города, ты надеваешь наушники, когда набрал самолёт высоту, включаешь тихий музончик.
– Скучный из тебя режиссёр, не в обиду, – заметил Богдан.
– Да, наверное. Пока вся эта картинка у меня в голове была, она как-то заманчивей казалась, и только говорить начал, и сам понял, что отстой какой-то. Я актёр больше всё-таки. Хотя при должном старании из меня бы обязательно получился крутой киношный режиссёр, снял бы своих «Трансформеров» обязательно!
– Каждому своё, – сказал Корней.
– Висела такая табличка в Бухенвальде, – заметил Богдан.
– Откуда такие познания? – распушился Андрей.
– Не всем же быть тупыми.
– Это да, брат-Богдан, – улыбнулся Андрей. – Может, всё-таки выпьешь с нами, Корней?
– Ладно, давайте.
И Корней выпил вместе с молодыми людьми «Николашку». Коньяк он закусил лимоном, положив его на язык кофейной стороной. После того как Корней вытащил изо рта кожуру, он почувствовал, как по животу расплылось тепло. На зубах поскрипывал сладковатый кофе.
– Мы на самом деле все скоты, – философически завершил обряд пития Андрей. – Ты, я, друг твой какой-нибудь, мой вот товарищ Богдан – все скоты. Ну, кроме Ани. Она – святая. Скот среди святых. Или святой среди скота. Как правильно? Ладно… а мы, что пьяные, что трезвые, всё равно скоты рано или поздно. Я вот как выпью, мне сразу хочется мерзостей. Смотрю на девку какую – и хочется. Но терплю, не поддаюсь. Убеждаю себя, ведь всё-таки не скот, есть же что-то высшее, благородное, человеческое во мне. Вот как в Богдане. Он тут до твоего прихода, Корней, растрогал меня совершенно. Я чуть ему не поверил и не прослезился. Он, значит, приехал сюда из Москвы рубить на концерте, к нему пьяные девочки сами в штаны залезут, а он говорит: «Домой хочу. Скучаю по дочке». Да, Богдан?
Богдан сидел и смотрел сосредоточенно на пустую бутылку из-под коньяка:
– Раньше я отвечал только за себя, а теперь ещё за одну жизнь, которая только начинается. Я думал сначала убежать, но потом спохватился – чего же я, как я вообще?.. Теперь я всё делаю ради дочери.
– Да-да, кроме этой поездки, – заметил Андрей, рассмеялся и вдруг повернулся к Корнею и заговорил, безумно глядя на него. – Существует теория, что в мозгу у человека спят до двадцати опухолей. Их невозможно обнаружить, только если они начнут просыпаться. Но они есть. Всё, что есть в человеке плохого, из-за них. Представляешь, ужас какой? Давай выпьем.
И лёгким движением Андрей нырнул под стол за второй бутылкой коньяка, раскупорил её, разлил по стаканам. Выпили. Андрей продолжил говорить упоённо:
– И всё-таки все мы скоты, разносчики семени, из которого получается человек. Тут, кстати, жил один костромской татарин, заездной юрист по образованию. Его, значит, в командировку сюда отправили, но что-то всё дело не шло и, короче, бабки начал он уже тратить из своих. Мы с ним пили, он всё плакал, что на работе даже не дадут ему никакой компенсации, волчья работа, семью тоже не видит, а так хотел привезти побольше денег из Питера. Плакал вот, значится, грустил, а потом снял проститутку на последние три штуки, и всё хорошо у человека сразу стало. Его здоровье, прости Господи! Натурально без порток поехал к себе в Кострому.
***
В своей комнате ночью Корней начал шмыгать носом. Сначала показалось, что это ему снится, а потом он проснулся. «Наверное, из-за сквозняка простыл, вот и потёк нос», – подумал Корней. Поднялся с постели, потёр кончик носа – липко, пальцы слиплись. По голове треснуло – бум-бам-бум! Корнея повело. Медленно он вышел в коридор, добрёл до ванной. Ледяной водой из крана умыл лицо. Отнял от лица руки – кровь. Когда Корней высмаркивался, весь рукомойник изгваздал: повсюду были маленькие кровавые пятнышки, они так быстро начали засыхать. Корней сплюнул (тоже кровью) и запрокинул голову. Надо подождать. И вдруг как будто кто-то потянул сзади, Корней почувствовал, что вот-вот рухнет на пол, и поэтому, схватившись крепко за рукомойник, аккуратно спустился на пол. Тело трясло. Корней закрыл глаза и слушал, как льётся вода, свинцовая, холодная, тягучая.
Наверное, сначала мама искала тебя с собаками. Расклеили по всему южному округу объявления с твоей фотографией в красной рамке: «Пропал молодой человек среднего роста, среднего телосложения, в красной куртке и жёлтым портфелем с синими вставками. Ушёл из дома в неизвестном направлении и не вернулся». Куртка досталась тебе от двоюродного брата, он купил, говорит, ему не подошла, а тебе – в самый раз. С портфелем Полина постаралась. «Прикольный, правда?» – спросила она, вручая этот жёлто-синий подарок… Хотя, наверное, менты маме сразу сказали, что ты улетел в Санкт-Петербург, так что невозможны никакие расклеенные объявления с твоей рожей. А как плакала Полина, представляешь? И винила тебя во всех смертных грехах. Ты её обманул, ты её никогда-никогда не любил, а теперь оставил одну, с ребёнком, которого она тебе не позволит видеть, учить чему-то, с которым не позволит общаться по телефону, будет мстить и изредка вбрасывать мысль ребёнку о том, какой у него беспомощный и жалкий отец, как отвратительно он с ней поступил. И будет права. Так что для тебя объявления с красной рамочкой – это слишком: слишком много чести.
Слышишь, шипение воды? Вот она перед тобой – река. Нева-Нева-неважно. Ты видишь себя от третьего лица, как в кино.
Корней упал в чёрную воду с медным оттенком. Корней пытался дышать ртом, носом – чем больше вдохов, тем больше, казалось, вода попадает в лёгкие, тело уходит ко дну. Корней бился, пытался всплыть – больно. Но перестал, закрыл глаза и пошёл на дно, а там вода – неожиданно чистая-чистая – никакой тебе мути, прозрачная, как в бассейне, вода. О чём ты думаешь, Корней? Попытаешься ещё раз всплыть?
Блёклый Корней, опираясь на рукомойник, медленно встал, выключил воду и побрёл в свою комнату.
***
Сегодня Аня уезжает. Её отцу стало плохо, и он созвал домой всех многочисленных детей своих. Так сказала Аня, когда увиделась с Корнеем.
– Когда я в последний раз видела папу, я расплакалась. Он совсем постарел. Если встречаться с людьми редко, особенно видно, как время быстро летит. Ещё год назад папа был совсем другой. Я взяла билеты на сегодня, я уезжаю, не знаю, на сколько, – говорила Аня, стоя у Корнея в комнате у окна. – Смотри, опять та кошка бродит по карнизу. У нас в отцовском доме тоже был кот. Такой обыкновенный Васька: серый, худой, с усищами. Прожил у нас лет пятнадцать, наверное. А потом исчез. Когда мы перестраивали дом наш деревенский, нашли его высохшего. Думаю, он не хотел, чтобы мы его нашли, оплакивали, но всё-таки Бог дал нам его, всклокоченного, ссохшегося, предать земле.
– Мне жаль, – отозвался Корней. – Можно я тебя провожу до вокзала?
– Я буду рада.
Вечером молодые люди собрались идти до вокзала пешком. Корней катил за собой Анин чемодан на колёсиках, Аня шла рядом. Высыпал снег, и Аня опечалилась:
– Так жалко травку, она под снегом совсем замёрзнет, а ведь ещё зелёная.
– Снег ничего ей не сделает, она и под ним останется зелёной.
– Думаешь?
– Надеюсь.
– Надежда – это очень хорошо. Младшая сестра моя ещё живёт с родителями. Она каждый раз так радуется, что я приезжаю, и рассказывает всё время, как ей хочется повзрослеть побыстрее, чтобы я её забрала к нам, в город. Она будет надеяться, ждать, и это обязательно случится. Она уже совсем взрослая, настоящая барышня.
Они дошли до вокзала, сверили по табло нужный путь поезда и пошли на платформу. Поезд стоял на платформе. Нужно было прощаться.
– В моей жизни не происходило ничего нового, точнее, хорошего, очень давно. Вот произошла ты, но и ты уходишь.
– С тобой происходит и обязательно ещё произойдёт, – отозвалась Аня. – Ведь не всегда же нужно, чтобы происходило что-то грандиозное – типа нашей встречи. (Улыбнулись друг другу.) Радуйся чему-нибудь.
– Например?
– Не знаю. У каждого своё это «что-то». Для меня новый вкусный чай – это уже хорошо. Или новая книжка в красивой обложке. Когда у цветка новые листочки.
