Роберт Бюттнер
Сироты
6
Следующий день начался вполне обычно.
«Я подружку заведу…». В курсанте Спэрроу было шесть футов шесть дюймов росту и сто шестьдесят фунтов весу – без рюкзака, – зато голос, как у негритенка из церковного хора, поэтому Орд и назначил его запевалой.
«…И в пехоту приведу», – подхватывает третий взвод, маршируя к стрельбищу сквозь хмурое утро, винтовки в руках. Равенства ради, женщины вот уже не один десяток лет служили в боевых частях – пехотных, бронетанковых, артиллерийских, – хоть и тренировались отдельно. И все равно, слова песни звучали сказкой. Да что греха таить, сами женщины казались сказкой.
Я представил себе Мецгера: как он лежит на берегу бассейна в плавках и форменном шарфе, а две блондинки – нет, блондинка и брюнетка – массируют его указательный палец, натруженный гашеткой пулемета, пока Мецгер рассекал просторы космоса, еженедельно спасая миллионы жизней. Здесь же, в форте Индиантаун, мое представление о роскошной жизни сводилось к мгновениям, пока ешь нечто, что армия считает яблочным пирогом.
Утро по теперешним меркам выдалось отменное. Дымка почти рассеялась, ветра не было, температура около нуля. Потом что-то случилось с воздухом.
Сейчас-то я знаю: это было избыточное давление. Космические снаряды такие громадины, что, ворвавшись в земную атмосферу на скорости тридцать тысяч миль в час, они сжимают под собой столб воздуха.
Вальтер повернул ко мне голову под кевларовым котелком, удивленно наморщив лоб.
– Тебе не кажется…
Мы увидели снаряд прежде, чем услышали его звук; надеюсь, больше никогда не доведется испытать ни того, ни другого. Словно солнце над нами закипело, вытянулось в полоску и разлилось на все небо. Шум и ударная волна бросили нас на землю. Потом – огненный цветок распустился на горизонте; даже за пол-штата слепящий, как вспышка старого фотоаппарата. Земля всколыхнулась, будто простыня, которую расправляют на матрасе, нас подкинуло и опять швырнуло оземь. Дыхание вышибло, искры полетели из глаз.
«Ни хрена себе», – прошептал кто-то.
Потом мимо пронесся ураган, поднятый ударной волной. Он гнул к земле высокие голые деревья, как ветерок качает травинки.
Долго – слишком долго – никто не смел и пошевелиться: все просто лежали и ловили ртом воздух. Орд первым оказался на ногах. Впервые я увидел на его лице хоть какой-то отголосок эмоций. Его глаза, казалось, едва расширились, с губ шепотом сорвалось: «Пресвятая Богородица». Он отряхнулся, поправил шляпу и крикнул: «Встать! Третий взвод, рассчитайсь!»
Мы поднялись, устроили перекличку. Раненых не оказалось, и Орд погнал нас дальше прежде, чем мы успели опомниться.
Все косились в сторону взрыва.
– Что там? – прошептал кто-то.
– Питсбург. Был.
К горлу подступил комок. Из глаз покатились слезы.
Я думал, Орд отменит занятия. Ведь прямо на наших глазах погибли люди. Внезапно. Ужасно. Массово. Но Орд шагал вперед, как будто ничего больше не имело значения. Остаток пути никто не пел.
M-16 создавали не для снайпера. У нее короткий ствол. Выпущенная пуля кувыркается – и тем лучше рвет плоть при попадании. К тому же пули мелкие, чтобы солдат мог больше унести. Но все это сказывается на меткости стрельбы. Если мишень стоит от тебя за триста метров, то без оптического прицела можно с таким же успехом камнями по ней кидаться. Правда, это не остановило армию в глубокой премудрости своей поставить последний ряд мишеней на расстоянии 460 метров.
Лоренсен стоял по грудь в окопе и палил из «шестнадцатой». Я, в роли временного тренера, сидел по-турецки за окопом и вел счет попаданиям. Нас всех разбили на пары: один – стрелок, второй – тренер; потом мы менялись. Я отмечал попадания в карточке допотопным графитовым карандашом и дышал пороховым дымом.
– Ну что, Джейсон, я попал?
А я почем знаю? По близким мишеням стрелялось легко, а последний ряд я отсюда сквозь вечные сумерки и разглядеть не мог. Поставил галочку в нужном месте.
– Пригвоздил сукина сына.
– Ух ты! Ни одного промаха!
Об этом не принято говорить, но если курсант не дотянул до снайперского результата, виновата не его меткость – виноват карандаш тренера.
Мы поменялись местами. Теперь я и остальные тренеры скрючились в окопах. Стрельба продолжилась. Я раздраконил ближние мишени, потом приступил к дальним.
Вальтер прищурился, вглядываясь в даль.
– Вот по этой ты вроде промазал.
– Да не.
Вальтер потряс головой.
– Точно промазал. Слушай, может тебе тужиться сильнее? Мне помогло.
– Да господи, Вальтер! – выдохнул я. – Просто отметь это как попадание.
Он опять потряс головой. Его шлем был настолько велик, что даже не двинулся.
– Нельзя, так нечестно.
Сзади к нам подошел Орд. Я заткнулся и продолжил стрелять.
После стрельб инструктора расселись вокруг деревянного стола и стали подсчитывать общие результаты. Мы же разглядывали три тяжелых грузовика, стоящих поодаль. Старые грузовики на дизельных двигателях. Впрочем, чему удивляться: такие махины на одних аккумуляторах не поедут. В одном из грузовиков сидел фельдшер, в кузове лежали носилки. Типа скорая помощь. Стоит нам взять в руки боевое оружие – и армия чутко следит, чтобы поблизости были аптечки.
От этой картины я чуть не заплакал. Нет, не потому что растрогался заботой армии о нашем благополучии, – просто вдруг понял, что грузовиков-то всего три. Три грузовика, четыре взвода. Стало быть взвод с худшими результатами потопает назад на своих двоих. Шесть миль при полной боевой выкладке.
Орд поднялся и начал зачитывать:
– Первое место – второй взвод.
Эти говнюки радостно завизжали и набились в грузовик.
Орд проводил их взглядом и продолжил:
– Первый взвод – тоже максимальный результат. Очень впечатляет.
У них что, у всех максимальный результат? В душу мне закралось нехорошее подозрение. Может, другие инструктора намекнули своим взводам на творческий подход к оценке результатов? Орд оставил нас разбираться самим, и, по крайней мере, Вальтер не разобрался. Нам каюк.
Пятнадцатью минутами позже третий взвод тащился к лагерю, шесть миль от стрельбищ. Впереди скрылся последний грузовик, оставив нас жрать пыль четвертого взвода. Хоть можно было больше не слушать их гиканья и насмешек.
– Славно потрудился, Уондер. Единственный из всей роты, кто хоть раз промахнулся!
Если я хоть слово скажу о том, как это произошло, взвод растерзает Вальтера. У него и после вчерашнего-то разбора винтовок руки тряслись, а если взвод еще ему поддаст хорошенько, он точно сломается. А меня и так уже ненавидят, я стерплю.
И все равно, от сознания несправедливости происходящего, я судорожно сжимал ремень винтовки. А тут еще Вальтер, как назло, привязался:
– Эх, Джейсон, сказал бы ты сразу, я бы помог тебе тренироваться. Наверняка у тебя получилось бы не хуже моего.
Даже не знаю, что произошло. Может, я из-за Питсбурга психанул. Может, из-за Орда и всей этой бесчувственной армии, которая заставляла нас играть в солдатиков, когда только что погиб целый город. Но только схватил я Вальтера за тощую гребаную шейку и давай душить. Шлем соскочил с его головы и запрыгал по земле.
– Ах ты, тупая жаба четырехглазая. Да пойми же ты наконец…
Мы упали и покатились по пыльной дороге под общее изумление взвода.
– О-отставить!
Мой кулак замер перед носом Вальтера: Орд уж как гаркнет – так падающее с небоскреба пианино на лету остановит. Он рывком поставил нас на ноги.
Вальтер смотрел на меня через треснутые очки обиженными щенячьими глазами. Из его левой ноздри ползла струйка крови.
Орд грозно нахмурился.
– Уондер, когда ж ты усвоишь, что через армию вы либо пройдете все вместе, либо не пройдете совсем?
Я?! Да я же само сотрудничество! Тут в остальных дело.
Орд скомандовал продолжать путь. Мы тронулись, он подошел ко мне сбоку.
– Когда почистишь и сдашь винтовку, приведешь порядок форму и закончишь уборку казармы, зайдешь в сержантскую.
– Есть, господин инструктор! – У меня екнуло в груди. Ладно, хотя бы весь взвод не поплатится за мою выходку…
– Вот и порядок. Ах, да! Надо ж проследить, чтобы тебе времени хватило.
Пятьдесят пар сапог долбили промерзшую пенсильванскую землю. Что может быть хуже шестимильного марша в полной боевой выкладке?
– Взво-од! Оружие на-а грудь!
Сердце подскочило в груди. Когда идешь при боевой выкладке, винтовку несешь за спиной. На грудь ее полагается брать, когда бежишь.
Орд собирается гнать нас шесть миль до лагеря бегом. И все – из-за меня.
Нет, я не само сотрудничество – я сама популярность. Меня не материли только потому, что берегли дыхание. Марш получился тихим.
После отбоя я подошел к полуоткрытой двери в сержантскую, откуда все еще лился свет. Орд сидел за серым металлическим столом, рядом лежала шляпа. И как только у него получалось, чтобы форма к отбою была такой же аккуратной, как с утра, ума не приложу. Я постучал по косяку.
Он даже глаз не поднял.
– Входи. И закрой за собой дверь.
Во влип. Я шагнул вперед и замер перед столом.
– Курсант Уондер по вашему приказанию прибыл, господин инструктор.
Он разглядывал старую открытку, потом воткнул ее под поле шляпы, пока я, вытянувшись по стойке смирно, дышал, моргал и глотал.
Немало контрольных я сдал на одном лишь умении списывать с перевернутого текста. Вот и теперь без труда прочел «С днем рожденья, сынок» на открытке. И обратный адрес: «Питсбург».
Боже мой! Сегодня Орд потерял родителей! Когда у меня погибла мама, я готов был стереть в порошок любого, кто перейдет мне дорогу. А теперь я перешел дорогу Орду. Я сжал зубы и приготовился к худшему.
Наконец Орд вздохнул и поднял глаза.
– Что ты тут делаешь, Уондер?
Где здесь подвох?
– Прибыл по приказу господина инструктора.
– Я говорю про армию.
Так ведь иначе судья Марч упечет меня до старости за решетку вместе с отбросами общества.
– Я пришел в пехоту, потому что пехота лучше всех, господин инструктор.
– Нечего мне тут очки втирать. Я знаю, как ты записался. И про то, что с матерью твоей случилось, знаю. И искренне соболезную.
Глаза у него были мягкие, почти влажные. Я хотел сказать ему, что понимаю. Понимаю, кого он потерял. Понимаю, каково ему сейчас. Только солдату такого не подобает. (Это я тогда так думал).
– Ну, не знаю.
– Сынок…
Вот уж это слово я меньше всего ожидал от него услышать.
Орд откинулся на спинку стула.
– Не место тебе здесь. Тут, сколько глаз не закатывай, а надо работать сообща.
– Сообща? Так ведь все жульничали на стрельбах!
Он кивнул.
– Лоренсен честно засчитал тебе семьдесят восемь попаданий из восьмидесяти. Вряд ли кто-нибудь из роты набрал выше шестидесяти. Немало я повидал карточек с безупречным счетом, но за десять лет только двое выбили семьдесят восемь мишеней.
У меня отвисла челюсть. Как же я не сообразил, что Орд знает про счет. Орд про все знает. А грудь распирало от гордости за свою меткость.
– Уондер, на экзаменах твои результаты по математике были посредственными, зато по языку с литературой такими высокими, что по суммарному баллу ты превзошел даже капитана Яковича. А он ведь как-никак отучился в военной академии. Для тебя наша пехотная наука, небось, кажется не сложней арифметической задачки.
Ну вот, опять меня учат жить. Я вздохнул – достаточно громко, чтобы Орд услышал.
– Хочешь смеяться над пехотой – пожалуйста! Только знай, что она готовит самых крепких солдат во всей армии.
А я разве смеялся? Я прекрасно понимал про дисциплину, повинуясь которой Орд повел нас на стрельбище, хотя на его глазах только что погибла собственная мать. От удивления – а никак не в насмешку – я закатил глаза.
Но Орд-то не знал, что мне известна его трагедия, не знал, что я понимаю и сочувствую. Взгляд его вдруг ожесточился.
– Земля погибает, Уондер. Не знаю, суждено ли пехоте помочь. Зато знаю: моя задача – обеспечить, чтобы каждый солдат был готов исполнить свой долг. Пехотинец-одиночка – не просто заноза в жопе. Он опасен – и для себя, и для других солдат. Ты хочешь уволиться?
Хочу? Да я только об этом и мечтаю! Однако нельзя – судья Марч в тюрьму запрячет. Я покачал головой.
Орд вздохнул.
– Я не могу приказать тебе подать рапорт об увольнении. Но я постараюсь, чтобы ты хорошенько подумал, действительно ли хочешь остаться на службе.
Я сглотнул. Я вовсе не хотел оставаться.
Он наклонился, потянул на себя ящик стола и достал оттуда полиэтиленовый пакет. Из пакета он извлек длинный тонкий фиолетовый предмет и поднял перед собой. Это была зубная щетка – обычная зубная щетка на веревочке.
– Уондер, известно ли тебе, на что ты взираешь?
Я присмотрелся. Какая-то странная у нее щетина: окрашена так, будто ее не пойми куда совали, как мама любила говорить.
– На зубную щетку, господин инструктор?
– Зубную щетку?! – взорвался Орд.
Я замер.
– Так точно, господин инструктор, зубную щетку!
Он расплылся в улыбке и вразвалку обошел стол.
– Нет, нет, нет и нет, курсант Уондер, вы взираете на почетный ночной гигиенический прибор третьего взвода.
– Надо же! И как я сразу не догадался?
Да что я говорю?! Никак рассудок потерял? Но Орд как не заметил – просто продолжал улыбаться. Он теперь держал щетку за веревочку, и та болталась между его рук.
– Иногда, раз в несколько лет, мне попадаются особо одаренные курсанты, которые зарабатывают вот это. – Он развел руки над моей головой и надел на меня мерзкое ожерелье. Зубная щетка опустилась мимо моего носа. Теперь-то я точно знал, куда именно ее совали.
Была уже полночь, когда я на карачках переполз к третьему из шести унитазов и, матерясь себе под нос, продолжил скрести. Орд сказал, теперь я буду чистить унитазы каждую ночь – мол, появится время подумать о своем будущем. И еще он приказал постоянно носить эту щетку с собой.
Скотина. Обычно, если ты не дежуришь по казарме или по кухне, можно спокойно спать. Орд своей выходкой отнимал у меня сон, заставляя бросить армию добровольно. А вот хрен ему! Я тер сильнее.
Про уборную нашу надо сказать особо. Если пятьдесят парней на одну спальню-то многовато, то уборная была просто живым надругательством над Четвертой поправкой.*[1] У одной стены в ряд стоят унитазы, у другой – умывальники. Пока справишь большую нужду, успеешь пересчитать волоски на заднице тех, кто бреется. В углу – так же в открытую – краны для душа. Если бы это была тюрьма, ее давно бы уже закрыли за бесчеловечное обращение с заключенными.
Первые недели ребята до того стыдились прилюдно облегчаться, что терпели до ночи, дабы справить нужду в одиночестве. Потом кое-как привыкли. Правда, не все.
– Прости, что подвел тебя, Джейсон.
Я оторвался от унитаза. Рядом, ежась от холода, стоял Вальтер. На нем была полевая куртка, из-под полы которой торчали голые белые ноги. Тощие ноги с раздутыми несколькими парами шерстяных носков ступнями. Прямо ватные палочки, которыми уши чистят.
– Ты срать сюда пришел или языком чесать?
– Я что, правда похож на жабу?
Конечно, похож.
– Нет.
Я опустил голову, чтобы он не увидел моей улыбки.
Он улыбнулся, потом нахмурился.
– Это ведь я должен быть сейчас на твоем месте. Я никудышный солдат.
Конечно, никудышный.
– Вовсе нет… Просто, у тебя с армией не сложилось.
– Должно сложиться.
– Зачем?
Я переполз к новому фарфоровому трону.
– Помнишь, я говорил, что мой дед получил орден Почета? Он спас человека. В моей семье все служили. Мама не будет мной гордиться, если я не заслужу медаль.
– Фигня это, Вальтер. Медали раздают, когда дела совсем хреново оборачиваются. Медалями армия зализывает раны. У меня из родных никто не служил. А теперь и родных-то не осталось.
Слезы затуманили мне взгляд, и я принялся тереть сильнее. Чья-то армия убила мою маму за одно единственное преступление – за то, что она поехала в Индианаполис. Эта же армия убила все население Питсбурга. Даже мать Орда.
– Это бездумно, нелепо, неправильно.
– Мой дед воевал во второй мировой. Ему было за сотню, когда он умер. Он говорил, смысл войны в том, чтобы ее закончить.
Вальтер переминался с ноги на ногу, его кишки недовольно урчали. Пора ему остаться в одиночестве, причем скоро, но он стеснялся даже меня попросить выйти. Я встал и прогнулся в пояснице.
– Пора передохнуть. Выйду на минутку.
Я вышел из казармы и задрал голову. Где-то там, за облаком пыли, все еще горят звезды. Где-то там космические пилоты вроде Мецгера ведут войну за спасение человечества. А здесь сегодня погибло население целого города. Я что, так и хочу остаться умником, трущим унитазы зубной щеткой?
Я не знал, кто отобрал у меня маму. Мне и мстить-то не хотелось: этим прежнюю жизнь не вернешь. Но если я помогу приблизить конец войны, то буду считать, что чего-то добился.
Вальтер высунул из-за двери счастливую физиономию и улыбнулся.
– Спасибо, Джейсон. Ты парень что надо.
Я выдохнул в темноту. Нет, я не что надо. Но постараюсь стать таким.
7
Следующим утром мы взяли винтовки и двинулись прямиком в ад. Нет, не один третий взвод – весь восьмисотголовый учебный батальон. Вереница зеленых грузовиков тянулась по дороге, отрыгивая дизельные выхлопы в количествах, не слыханных с перехода на электромобили. Мы направлялись к развалинам Питсбурга, скрытым под облаком пыли, которая еще вчера была магазинами, небоскребами и детьми. Что там наши выхлопы в сравнении с этим.
Мы качались на скамейках в кузове грузовика и ежились от холода.
– Зачем нам винтовки? – спросил кто-то. – Что, инопланетяне наконец прилетели?
– Мародеров разгонять будем.
– Иди ты! Я по нашим не стреляю!
– Наших там не осталось, брателла. И грабить уже нечего.
– Да нет, кто-нибудь да остался. Жрать им дадим.
М-да, солдатская болтовня в кузове – это, знаете ли, не заседание парламента.
Сзади разворачивалась сельская Пенсильвания. То тут, то там попадалось по коровенке: они тыкались носом в землю, пытаясь пастись на замерзшей траве. Ближе к Питсбургу коровы, оглохшие и растерянные от вчерашнего взрыва, едва держались на ногах.
Облако пыли постепенно окутывало нас мраком. Теперь грузовики едва ползли: дорогу заполняли беженцы из города. Ехали машины, шагали хорошо одетые люди с тележками, полными всякого барахла. Родители везли детей на колясках. Кое-кто из ребятишек махал солдатам. Родители, заслоняясь руками от света фар, ошалело смотрели нам вслед, как будто мы спятили. Или они.
Уже в кромешной мгле до нас донесся запах – запах горящих зданий и паленого мяса. Впрочем, нет, мглой это не назовешь: Питсбург все еще полыхал, и красное пламя, отражаясь от низких облаков, освещало нам лица. Мы выпрыгнули из машин, разминая затекшие ноги, и построились по ротам. Вокруг стояли уцелевшие жилые дома – однотипные, двухэтажные и сооруженные так давно, что мертвые деревья в садах были в обхват, как мое бедро. Пепел на несколько дюймов покрывал все кругом и продолжал падать.
Капитан Якович вышел перед строем. Пыль и прах кружились в воздухе, серебрили его волосы, заставляя кашлять через бумажную маску.
Он уперся руками в бока.
– Вы знаете, что тут произошло. Нас вызвали помочь. Наша задача: искать уцелевших, предотвращать мародерство, помогать беженцам и содействовать группам военной разведки.
Правильно, выходит, мы коллективным разумом в грузовике дотумкали. Вот только разведка-то тут при чем? Эти чего здесь забыли?
Битый час, на холоде и под пеплопадом, мы играли в «пошевеливайся и жди», пока Якович говорил по рации. В окнах, на фоне тусклого свечного или фонарного света, виднелись силуэты зевак – взрослых и детей. Уцелевшие счастливчики, оставшиеся без света, воды, тепла и продуктов.
Подкатил грузовичок поменьше наших, водитель откинул борт кузова, и мы принялись выгружать коробки. Боевые пайки. Пришла пора гражданским отведать ужасов войны. По крайней мере, раздавать здесь еду безопаснее, чем ехать в горящий центр города.
Когда грузовик разгрузили, инструктор махнул мне лезть в кузов.
– Зачем, господин инструктор?
Тот пожал плечами.
– Шпионы попросили рабочую силу. Считай, что ты вызвался, Уондер.
Шпионы? Военная разведка то есть? На кой черт разведке сдался необученный курсант? Грузовик дернулся и покатил прочь от Вальтера и всего третьего взвода. Меня швыряло от одного края брезента до другого, к горлу подступил комок. Это нечестно! Пусть ребята мне и не семья, но ближе у меня никого нет. А теперь вот и их отобрали.
Какое-то время я трясся в грузовике и оплакивал себя, пока не сообразил, что в кузове посветлело и меня больше не знобит. Вонь усилилась, огонь ревел громче.
Я откинул край брезента. Окутанные черными проводами выкорчеванные столбы превратили дорогу в полосу препятствий. Машины лежали опрокинутыми. Разбитые окна зияли чернотой.
Грузовик остановился, и я вновь оказался на земле. Теперь уже ближе к эпицентру взрыва.
Огонь припекал незащищенное лицо. Он всасывал в себя воздух, и созданный ветер трепал мои рукава. Если снаряд упал в самой середине города, то до него оставалась, видимо, всего пара миль. Даже на следующий после взрыва день центр Питсбурга извергал пламя где-то на полмили вверх. Рев огня сотрясал землю, где жалобно звенели бесчисленные стеклянные осколки, отражая бушующее пожарище.
Не успел я и моргнуть, как грузовик умчался назад. Я огляделся. Футов на пятьдесят от меня пламя высвечивало контуры офицера средних лет. Капитан. Рядом с ним стоял складной стол, сверху был растянут брезентовый навес, прогибавшийся под тяжестью пепла, вокруг – три зеленых прицепа и мощные лампы на шестах. Где-то рядом жужжал переносной генератор.
– Ты пока не в аду, парень, – крикнул капитан, сложив рупором ладони, – но отсюда его уже видно.
Я взял под козырек, но офицер вместо ответного приветствия только подозвал к себе, махнув усталой, не тренированной рукой. Капитан важно и неторопливо оглядел меня сверху донизу.
– Инопланетян когда-нибудь видел?
Я просиял.
– Мой взводный сержант внушает подозрения.
Он вздохнул.
– Ну ничего – что просил, то и получил. Сойдет. Кофе хочешь? – Он махнул на термос и стаканы на столе. – Меня Говардом Гибблом зовут.
Я пожал протянутую руку – тоненькую, на такой ни разу не подтянешься. На капитане был новый камуфляж, не то что наше старье. На воротнике с одной стороны располагались две серебристые капитанские пластинки, с другой – меч, компас и роза: эмблема военной разведки.
Капитан пригладил седеющие, коротко остриженные волосы и затянулся сигаретой.
– Не жди от меня сержантских замашек: я в армии, поди, меньше твоего служу. До прошлого месяца я преподавал в Невадском университете, искал следы внеземного разума. Хочешь верь, хочешь нет.
Я верил: сразу видно, что ордоподобные инструктора его не дрессировали. Камуфляж висел на тощей фигуре капитана мешком, измятый, как морщины на лбу. Ботинки выглядели так, будто чистил он их не щеткой, а шоколадным батончиком.
– Всю жизнь я надеялся, что мы не одни во Вселенной. – Он сплюнул и оглянулся на пламя. – Теперь вот думаю, какой же я был дурак.
– Что прикажете, сэр?
– Пока поспи вон в том прицепе. Вся наша братия давно там дрыхнет. Тронемся, когда будет светлей и прохладней.
С рассвета я трясся в машине. Вопрос про инопланетян не сулил ничего хорошего, зато разрешение спать было как бальзам на душу.
К утру пожар угас, ветер стих и остались только тлеющие угли. Я вылез из прицепа и, почесываясь, двинул в нужник. По площадке между прицепами бродили остальные солдаты. Хотя солдаты – это я условно говорю. Рожи небритые, шнурки не завязаны – да Орда от одного взгляда на них удар бы хватил. Целое отделение башковитых слюнтяев, слыхал я о таких. «Специальные подразделения» называются. Я прислушался к их заспанным беседам: тут были и ракетостроители, и биологи, и даже экстрасенсы с шаманами. В поисках ответов человечество хваталось за любые соломинки.
Гиббл выудил пончик из коробки со стола и отошел, жуя и посыпая куртку пудрой.
– Угощайся. Как поешь, отправимся в центр города на поиски обломков от снаряда.
Я чуть пончиком не подавился. Центр города был ямой, заполненной расплавленной огненной массой.
– Туда?
– В защитных костюмах.
– В защитных костюмах? Но ведь обломки…
– Не радиоактивные, нет, – кивнул Гиббл, – даже не взрывоопасные. Эти снаряды – просто огромные куски материи, летящие с запредельной скоростью. Достаточно кинетической энергии, чтобы спалить город. Мы-то привыкли, что города испепеляют взрывчаткой, однако глыбы из космоса работают точно так же. Спроси динозавров.
– А зачем нам обломки?
Он закатил глаза к дыму.
– А что нам еще изучать? Так хоть установили, что враг прилетел извне Солнечной системы. Металлы в снарядах для наших окрестностей слишком редкие.
Что-то подсказывало, что наши с Говардом представления об окрестностях разнятся на световые годы. Он подыскал мне резиновый противогаз вроде тех, которые носят пожарные, с маленькой штуковиной сбоку, вырабатывающей кислород. Поверх одежды и ботинок мы надели огнеупорные защитные костюмы. Мне еще достался пустой рюкзак.
Поехали к центру города, пока не достигли края воронки, потом оставили древнюю машину – Говард звал ее «джипом» – и пошли пешком.
Дым, мерцающее пламя и очки противогаза размывали вид каменных стен, которые возвышались над нами и грозили рухнуть в любую секунду. Сердце отчаянно колотилось: я опасливо смотрел на развалины, ожидая увидеть окровавленную руку или обгоревшее тело, торчащие из-под камней.
– Не рассчитывай различить могилы.
– Чего?
– Останки – мы их не увидим. Если на человека падает небоскреб, человек исчезает.
Я зажмурился, представив себе эту картину. Я дышал ртом в противогазе и все равно ощущал запах паленого мяса.
Говард вытянул перед собой металлическую палку и, балансируя ей, как цирковой акробат, прошелся по обугленному брусу с одной кучи камней на другую. Преодолевая дрожь в коленях, я двинулся следом. Брус затрещал, лопнул, и тонна обломков осыпалась рядом с Говардом.
– Осторожно!
Он отмахнулся тростью.
– Брось, скоро привыкнешь.
Несмотря на защитный костюм, пот струился по моему лицу. Очки противогаза запотели. На отдельные здания не осталось и намека: лишь изредка удавалось различить остатки дверей да обклеенные обоями куски стен. На изогнутом в штопор бампере электромобиля виднелась наклейка «Студент-отличник». Во рту у меня пересохло.
– Как вам удается здесь что-нибудь находить?
Говард пожал плечами.
– С опытом приходит чутье. Что-то, наверное, досталось по наследству. У меня отец был геологом-разведчиком. – Он помолчал, потом прогудел из противогаза: – У тебя-то родные целы?
– Мама погибла в Индианаполисе. А больше у меня никого не было.
Он замер.
– Прости.
Я передернул плечами.
– А у вас?
– Моим единственным родственником был дядя. Погиб в Фениксе.
– Так что мы оба сироты?
– Этим сейчас вряд ли кого удивишь.
Говард подлез под обугленной балкой между двумя грудами обломков.
– Смотрите, как бы не свалилось.
– Ничего, – махнул он рукой, даже не оборачиваясь, – у меня на такие дела нюх.
Поковырялся палкой в пепле.
– Ух ты!
Ну точно, слюнтяй. Любой уважающий себя солдат на его месте матюгнулся бы. Говард между тем вытягивал что-то из пепла.
– Джейсон, иди-ка сю…
Груда обломков, удерживающая один конец балки, задрожала, на Говарда посыпались камешки. Потом балка покачнулась. Я прыгнул к нему.
– Говард!
Бум.
На мгновение Говарда скрыло пылью, а когда пыль рассеялась, на его месте осталась куча обугленной древесины.
– Говард!
В ответ только треск огня.
Мне нравился Говард. Он был таким же нескладным, как Вальтер, и настолько же искренним. Я кинулся разбрасывать дерево и штукатурку, откопал ботинок, потом ногу, а потом и всего Говарда. Балка придавила ему грудь.
Я смахнул пыль с его противогаза.
– Говард?
Он открыл глаза и выдавил: «Ух ты!».
Обгоревшая балка крошилась в моих руках и не поддавалась, однако со второй попытки я все же исхитрился ее приподнять, и Говард отполз в безопасность. Я отпустил балку, и отвернулся от облачка пепла к Говарду.
Он уже стоял на ногах, рассматривая зажатый в резиновых рукавицах предмет.
– Говард, ты цел?
– И невредим. Спасибо, Джейсон, ты спас мне жизнь. И что важнее, ты спас вот это.
– Что это?
– Точно не знаю. Но оно из космоса.
Он протянул мне искореженную железку величиной с чернослив, до того горячую, что она дымилась в рукавице.
– Вот этот переливающийся синий цвет типичен для обшивки их снарядов. Легкий и прочный, как титан, но с примесью микроэлементов, практически не встречающихся в Солнечной системе.
– И что, стоило из-за него рисковать жизнью?
Я прямо видел, как он хмурится под противогазом.
– Не, такие осколки мы часто находим. – Он махнул рукой на развалины. – Знать бы, где найти что-нибудь покрупнее. Вроде уже все методы испробовали.
Мы зашагали дальше. Я показал на одну груду. Чем-то она выделялась из других.
– А что если здесь поискать?
Говард проследил за моей рукой.
– Почему здесь?
– Не знаю. Просто кажется.
Он безразлично пожал плечами, и мы начали разгребать кучу.
Парой минут позже я кое-что нащупал. Волосы у меня зашевелились.
– Говард… – Я обхватил изогнутое нечто и дернул на себя. Оно поддалось, и я зашатался, стараясь не упасть.
В руках я держал блестящий синеватый диск размером с тарелку; даже через рукавицы я чувствовал его жар. Говард подпрыгнул ко мне и моей находке, приговаривая «Ух ты! Ух ты!». Он развернул осколок. Выпуклая часть его обгорела дочерна.
– Это внешняя сторона. Видишь, обуглилась от трения о земную атмосферу.
– Что-нибудь интересное?
– Самый крупный обломок из всех, что мы находили. Обычно от снаряда почти ничего не остается. – Говард провел пальцем по краю осколка: он был изогнутый, будто кто-то откусил кусок, и серебряный. – Этот обломок – настоящее сокровище.
– Почему?
– Моя догадка – а армия только за правильные догадки меня и терпит, – что это фрагмент ракетного сопла.
– И что с того?
Говард достал карманный компьютер и что-то туда ввел: видимо, пометил, где мы нашли наше маленькое сокровище. Он жестом показал мне повернуться, раскрыл рюкзак и сунул туда фрагмент. Рюкзак заметно потяжелел. Теперь-то я понял, зачем Говарду понадобился пехотинец: пустовала должность ишака.
– Радиус этого сопла слишком мал, чтобы толкать махину размером с небоскреб. Выходит, сопло поворотное. До сих пор у нас расходились мнения, насколько точны эти снаряды. Одни считали, что снаряды баллистические: выстрелил, как пулю, и забыл. Другие доказывали, что с расстояния в триста миллионов миль в Землю так никогда не попадешь. Это сопло подтверждает, что траектория снарядов корректируется в полете.
– Дистанционным управлением?
Говард замотал головой.
– Многие наверняка так и решат. Только ни радиоастрономы, ни кто-либо еще не поймали от снарядов ни одного сигнала. А уж слушали изо всех сил.
– Тогда как?
