Роберт Бюттнер
Сироты
31
Корабль устремился к Ганимеду, ускорение придавило меня к Пигалице. Поначалу просто казалось, что мы спускаемся на скоростном лифте. Потом мы вошли в атмосферу.
Толчок едва не припечатал меня к потолку – спасибо ремням безопасности. Корпус корабля заскрипел: давление, распиравшее его прежде изнутри, теперь оказалось меньше давления снаружи. Искусственная атмосфера Ганимеда сжала наше судно.
– Температура обшивки восемьсот пятьдесят по Фаренгейту, – невозмутимо сообщила Пух. – Хорошо идем.
При трехстах пятидесяти уже печенья пекут.
Тряска кидала нас о борт и друг о друга. Пигалица пыхтела, как чихуахуа во время случки.
– Наши корабли проверяли на прочность на Земле, правда ведь?
– Конечно.
Вот только никто не проверял их после двухлетнего путешествия через космос, где температура почти абсолютный ноль.
– Температура обшивки тысяча градусов.
После этого Пух перестала держать нас в курсе, и слышны были только рев воздуха за бортом и лязг винтовок. Пигалица уставилась на меня распахнутыми от ужаса глазами. А у меня самого сердце выпрыгивало из груди.
– Успокойся, все путем, – сказал я ей.
Черта с два. Если она опять вытащит свои четки, я тоже стану молиться.
Нашим единственным окном был толстенный иллюминатор аварийного люка. За ним колыхались языки пламени – горело керамическое покрытие корабля. Так, вроде бы, и должно быть. Наверное.
Я перевел взгляд на Вайра, закаленного морпеха, заменившего Орда на посту старшины дивизии. В то время как все кругом дружно клали в штаны, Вайр сидел расслабленный, с закрытыми глазами, покачиваясь в такт трясущемуся корпусу и сберегая силы на то время, когда они понадобятся. Он опытный вояка, он-то уж точно выживет – а вот мы?
Наши головы стучали о борт корабля. Какую вибрацию, какое трение перенесет корабль, никто толком не знал. Температура на носу выросла до тысячи градусов, когда Пух прервала свой увлекательный репортаж. Ожидалось не больше тысячи трехсот. От вибрации корабль так жалобно скрипел и дико трясся, что мне казалось, я вижу, как он прогибается, как расходятся швы. Нам оставалось жить секунды – не больше.
Перед нами, объятый пламенем, летел корабль с техникой; позади – восемнадцать кораблей с тысячами солдат.
Я зажмурился и прислушался к сердцебиению, пока мои позвонки колотились друг о друга. Я насчитал восемьдесят ударов. Мы еще не умерли.
Бум!
На сей раз тряхнуло иначе. Сильней, но не так резко, что ли.
– Свежие новости от бортового компьютера для заднего ряда, – ожил громкоговоритель. – Температура обшивки девятьсот градусов и продолжает падать. Скорость меньше тысячи узлов. Начинаем плавно парить.
– Ну вот, – подмигнул я Пигалице. – Я же тебе говорил.
– Да ну тебя. – Она все еще перебирала четки.
Полет превратился во что-то приемлемое, в нечто вроде прыжка с парашютом в грозу. Через пять минут снова раздался голос Пух:
– Дамы и господа, мы приближаемся к Ганимеду. Местное время: пол-темного, температура аж десять градусов ниже нуля.
Никто не засмеялся.
В следующий раз ее голос звучал взволнованнее.
– Мы летим на высоте двадцать пять миль, в двухстах милях от зоны высадки. Расчетное время прибытия – через семь минут. Пока Ганимед выглядит точь-в-точь как на голограмме. Мы тут чуть-чуть заняты, так что на время прощаюсь. Наша скорость малек выше запланированной.
Пух – королева приуменьшений. Я только раз слышал от нее слово «малек» – когда взмокшая после бурной ночи она ловила ртом воздух, распластанная по кровати, как медуза на берегу. «Я малек притомилась, Джейсон», – выдохнула она тогда. Мои волосы зашевелились.
Я поправил снаряжение на поясе, проверил в карманах магазины с патронами, убедился, что винтовка на предохранителе, и пробежал глазами по прикрепленному к полу пулемету. Потом повернулся к Пигалице, и мы осмотрели друг друга. Вокруг залязгал металл: остальные поступали так же.
– Минута до посадки.
Бам!
Тряхнуло несильно – это корабль выпустил лыжи. Инженеры сказали, что шасси на застывшей лаве слишком непредсказуемы, поэтому лыжи наших кораблей – первое творение человеческих рук, которое коснется Ганимеда.
Защитные костюмы предохранят нас от шрапнели и пуль, напалма, радиации, ядовитых веществ и микроорганизмов. Мы могли дышать сколь угодно долго, переносить температуру до тридцати ниже нуля и видеть в темноте. У каждого было по автоматической винтовке с технической скорострельностью восемьсот выстрелов в минуту и две тысячи патронов, дюжины гранат, а плазмы, атропина и заживляющих повязок – больше, чем в больнице. Любая пара солдат была опасней целого взвода времен Корейской войны. Командиры держали с нами радиосвязь и видели положение любого солдата на приборах спутниковой навигации (только сегодня «Надежда» выпустила на орбиту Ганимеда сеть спутников). Наши лазерные целеуказатели позволят «Надежде» швырять с орбиты с точностью до метра что попало – от однотонных бомбочек до исполинских махин.
Мы были готовы ко всему…
…Кроме того, что нас ждало.
32
– Двадцать секунд до посадки.
Корабль должен был коснуться поверхности Ганимеда на скорости двести миль в час и потом, как по катку, проехать четыре мили, пока не остановится.
Если слизни нас ждут, то они должны вот-вот открыть огонь, который только усилится по приземлении.
Бум!
Что это? Удар лыж по земле или выстрел слизня?
Бум-бум-бум.
Не, все нормально – садимся. Вот уже катимся.
Следующий удар с такой силой кинул на меня Пигалицу, что казалось, она сломала мои ребра. Снаряжение вырвалось из креплений и полетело в сторону передней переборки.
Напротив меня, все еще расслабленный перед боем, сидел Вайр. Сорвавшаяся с места винтовка прошла через висок морпеха, как зубочистка через маслину. Опыт его не спас.
– О, господи! – закричал сосед Вайра, которому упала на колени окровавленная голова старшины. – Господи боже!
Мы остановились. Свет погас. Я даже успел подумать, что потерял сознание, но потом кто-то выругался.
Что-то капало в темноте. Кого-то громко стошнило.
Бух-бух-бух!
Сработали взрывные болты вдоль верхней обшивки, и фюзеляж распался, как гороховый стручок. Над нами сияло оранжевое небо Ганимеда.
Я опустил на глаза прибор ночного видения. Расколотый надвое корабль лежал в серой пыли.
– Шевелись, шевелись! Наружу из гроба!
Я все еще озирался, а рука рефлекторно ударила по пряжке на груди. Я повернулся помочь Пигалице, но она уже сама отстегнулась и высвобождала пулемет из креплений на полу.
Вокруг нас солдаты топали по Ганимеду. Да-да, топали – в отличие от Луны, здесь есть атмосфера, которая проводит звук. В остальном, впрочем, Ганимед был таким же холодным и негостеприимным.
Мы с Пигалицей отбежали на пятьдесят метров от корабля и плюхнулись на пузо между другими пехотинцами, создавая защитный периметр. Щелкали затворы, драли глотку командиры, выравнивающие ряды.
Потом с оглушающим грохотом над нами пронесся третий десантный корабль и за футбольное поле от нас врезался в гору, сложившись в гармошку. Он не взорвался. Конечно, нет – в здешнем воздухе ведь только два процента кислорода.
На мгновение корабль застыл, будто воткнутый в камень, потом покачнулся, свалился с горы и откатился на пятьдесят ярдов от нашего периметра.
Гора? Откуда здесь взяться горе?
Я приподнялся и огляделся вокруг. Вместо обещанной равнины мы лежали у подножия горы в центре кратера. Наш корабль зарылся носом под камни. Позади тянулись мили ровной поверхности. Из-за края кратера выглядывал огромный красный Юпитер.
Мы на мили просчитались с зоной высадки и врезались в единственную преграду посреди площадки размером с Лос-Анджелес. Кораблю номер три досталось еще хуже. А самого первого корабля нигде не было видно. Что, черт возьми, натворила Пух?
Пух!
Она осталась в кабине! На носу, под камнями!
С обеих сторон громыхали корабли, скользили по камням и врезались носами в гору, которая должна была стать нашим убежищем. Эхом отражались выстрелы взрывных болтов, солдаты высыпались из корабля, как мы до них, и достраивали наш периметр.
Через пыль и суетившихся фельдшеров я всматривался в искореженные останки нашего корабля. Никакого движения.
Я проверил пулеметную ленту, убедился, что коробка со следующей лентой стоит наготове, и сказал Пигалице:
– Я назад к кораблю.
– Тебе никто не разрешал.
– Там Пух.
– Это дезертирство!
– Пятьдесят метров всего.
Я поднялся, скидывая на ходу рюкзак, и побежал, пригибаясь от огня противника. Только не было никакого огня. Ганимед был пуст, как и положено безжизненной космической глыбе.
Ближе к горе медики копошились у остатков корабля номер три. Электропила с недовольным визгом вонзалась в металл.
– Сюда, сюда! – замахал я им.
Искореженный фюзеляж перекрывал вход в кабину.
– Пух?
Тишина.
Я вскарабкался на камни над самой кабиной. На крыше корабля, погребенный под булыжниками, должен быть аварийный выход. Казалось, я часами раскидывал камни, пока не показалась красная надпись: «Открывать здесь».
Впрочем, удар и так его открыл.
– Пух! – крикнул я.
Молчание.
По животу разлился холод. Мне нужно, просто жизненно необходимо было спуститься в темную кабину, но меня мучил страх от того, что могу увидеть. Я нагнулся, всматриваясь внутрь, но там была только темнота.
Я тряхнул головой, опустив на глаза прибор ночного видения, и выждал четыре удара сердца, пока он заработает.
Люк открывался несколько справа, над креслом второго пилота. Только винты в полу подсказывали, где стояло кресло. Я повернул голову: пилот вместе с креслом припечатался к стеклу, превратившись в кровавое месиво. Этого можно даже не проверять.
Я не мог заставить себя посмотреть на Пух. Я закрыл глаза, набрал полную грудь воздуха и повернулся.
Ее кресло удержалось на полу. Пух висела на ремнях, обмякшая, неподвижная, будто спала.
– Пух?
Она не шелохнулась.
Я стянул рукавицу, расстегнул ее комбинезон и прижал пальцы к шее, проверяя пульс. Только в проверке не было никакой нужды. В таком холодном теле сердце биться не станет.
А ведь я знал, знал с полной уверенностью, что погибну я. Пух не могла умереть. Не могла.
– Эй, там есть кто живой?
Никого. Никого из нас троих.
Чьи-то руки оттащили меня от нее.
– Не мешай работать, парень!
Чуть позже, когда я сидел в пыли, обхватив колени, ее положили рядом со мной.
– Сломана шея, – докладывал кто-то. – Она ничего не почувствовала.
Прямо как я. Совершенно ничего.
– А с этим что?
– Не знаю. Двинутый какой-то.
– Эй ты, солдат! – Кто-то хлопнул мне по плечу.
Позади меня стоял сержант из другого взвода.
– А ну подъем!
– Погодите, дайте ему время – они были вместе!
Голос Пигалицы.
– Нет у нас времени! А если он сейчас же не встанет, то отправится следом!
Пигалица подняла меня на ноги. Рядом с ней торчал Ари.
– Сержант прав, Джейсон.
Вокруг неровными рядами лежали раненые, суетились медики. Многим просто наклеивали на шлем букву «М». Морфин. Больше помочь нечем.
Двое санитаров опустили носилки рядом с нами. Ноги раненого были зафиксированы пневматическими шинами. Его синяя форма отличалась от формы Пух только нашивкой «Третий десантный корабль». Тот самый корабль, который пролетел над нами и врезался в гору.
– Не знаю, как у нее это вышло, – проговорил пилот, окинув нас туманным от наркотиков взглядом. – Тот корабль, который первым опустился… Он вообще исчез.
– Джиб сейчас летает над зоной высадки, – зашептал мне на ухо Ари. – Застывшая лава, на которую мы рассчитывали сесть, оказалась не лавой вовсе, а вулканическим пеплом. Корабль провалился, как кирпич.
– Кто-нибудь выжил?
– Магнетометр Джиба показывает, что корабль упал на двести футов вниз.
Ганимед уже заживо похоронил четырехсот солдат.
– Она увидела, как корабль ушел под землю, – продолжал бормотать пилот, – перелетела яму и села прямо у горы. И знала ведь, что нос не выдержит – но это давало шанс солдатам.
Пилот тряхнул головой.
– Я пытался идти за ней следом. Только никто не летает, как Пух.
Летала.
Я осмотрелся. На милю у подножия горы валялись шестнадцать кораблей со смятыми носами, вокруг которых окапывались солдаты и лежали раненые.
Остальные пилоты за лишние секунды успели среагировать, последовали примеру Пух и погибли, спасая солдат. В мгновение ока она обменяла свою жизнь на тысячи других.
А Пух еще говорила, что это я совершу какую-нибудь благородную глупость и умру. Я смотрел на нее через слезы, заливавшие очки ночного видения.
Пигалица взяла меня за руку, всмотрелась в глаза.
– Надо похоронить ее до заката. У мусульман так положено.
Вроде бы мы высадились на рассвете. Говардовы астрометеорологи предсказывали, что ночью из-за охлаждения и сжатия атмосферы на спокойном Ганимеде начнутся ураганы.
Гонимая ветром пыль уже окружала нас, когда мы положили на могилу Пух последний камень. Пигалица пробормотала арабские слова и оставила белую розу, которую Мецгер дал ей на прощание. Ари молился на иврите. Я рыдал.
Похороны Присциллы Харт были последними, которые я посетил на Ганимеде.
На остальные просто не осталось времени.
33
Тысячью футами выше могилы Пух я осознал весь размах катастрофы, в которую обернулась наша высадка. Наш штабной батальон – вернее, то, что от него осталось – первым лез на гору, о которую разбились корабли. Я вскарабкался на очередной камень, глотнул воздуха и обернулся. Даже при ганимедовом тяготении и кислороде из генератора, приходилось попотеть: рюкзаки весили, как холодильники.
Над нами кружил Джиб, разведывая путь; под нами тянулись остатки экспедиционных войск. Внизу, у подножия горы, лежали обломки кораблей и тела погибших. Оттуда до края кратера простирались мили ровной земли, или вернее, как мы убедились на горьком опыте, мили зыбучих песков. Зона высадки «Альфа» пришлась на каменистый сектор Ганимеда: льда здесь нет. Багряный полумесяц Юпитера проглядывал над кратером через слой поднятой ветром пыли.
Я помог подняться Пигалице и генералу Коббу. Отдуваясь, он тоже повернулся и окинул взглядом долину. Тысячи черных точек двигались внизу: это солдаты лезли на гору.
Генерал оглядел местность через боевой монокль, убрал его. На дисплеях у командиров отражалось расположение каждого подразделения и даже, при желании, каждого солдата – все с легкой руки Джиба, парившего сверху. В наушник генералу также надиктовывали всевозможные отчеты – от боевых потерь до обеденного меню.
Генерал ссутулился и покачал головой.
– С первым кораблем мы потеряли не только жизни четырехсот доблестных солдат – мы потеряли технику и тяжелое оружие. Придется завершать задачу имеющимися силами.
Завершать задачу? Немыслимо! После того, как три корабля разделили участь первого, да учитывая погибших при посадке, мы потеряли четверть исходных сил.
Я обернулся. Серые неровные скалы тянулись на две тысячи футов вверх и темнели пещерами. Поднять сюда войска с открытой равнины казалось естественней всего. Гора защищала, точно средневековый замок. Только ведь задача наша – атаковать, а не защищаться. Мы полкосмоса избороздили, чтобы отыскать слизней и лишить их возможности медленно душить человечество. И вот теперь мы загнали себя на голую скалу посреди непроходимого вулканического пепла. Даже если слизни знают, что мы здесь, они могут преспокойно нас игнорировать, будто мы все еще мерзнем в колорадских горах.
Я прочистил горло.
– Сэр? Вот мы влипли-то, а?..
– Война редко идет по плану, Джейсон. – Генерал Кобб пожал плечами.
– Так точно, сэр! Мы готовы следовать за вами. Только скажите, что делать.
– Я? – Генерал иронично запрокинул голову на бок. – Ты разве не слышал слов Джорджа Паттона? «Никогда не говори подчиненным, что делать. Скажи, чего надо достичь – а дальше пусть сами кумекают».
Порыв ветра чуть не сбил нас с ног. Выходит, не ошиблись астрометеорологи, когда предупреждали о сильных ветрах к концу восьмидесятичетырехчасового дня. Недалеко от нас саперы разложили стекловолоконные панели и достали распылители с эпоксидным клеем – собирать панели в убежища. Палатки не выстояли бы. Заметно похолодало – это чувствовалось даже без ветра. Хоть в чем-то планировщики не ошиблись.
Ветер кинул генерала на нас с Пигалицей, и мы втроем свалились в кучу. Стекловолоконную панель подняло в воздух и понесло к нам. Я заслонил генерала с Пигалицей, и панель врезалась мне в спину, как разъяренный бык.
Я оглянулся на саперов. Тех, как и нас, раскидало по земле. Панелей и след простыл. Очередной солдат вскарабкался на нашу площадку – ветер поймал его за рюкзак, солдат покачнулся и полетел с горы.
Метеорологи предсказывали ночные порывы ветра до восьмидесяти миль в час. Скорость ветра уже переваливала за сотню, а ведь еще только вечер.
Один из саперов подполз к нам через клубящуюся пыль и прокричал на ухо генералу:
– Бесполезно, сэр! Убежища не выстоят, даже если мы их соберем. А мы и этого не можем.
Говард Гиббл и Ари взобрались на площадку и подползли к нам. Говард показал вверх.
– Там полно пещер.
– Джиб нашел одну, куда бы мы все уместились, сэр, – добавил Ари.
– Хорошо, – кивнул генерал. – Дай знать остальным.
За следующий час завывающий ветер Ганимеда прикончил еще двести солдат. Остальные расползлись по пещерам.
Метеорологи измерили скорость ветра. Двести километров в час. Добро пожаловать на Ганимед.
Пещера, в которой расположился штабной батальон, выгибалась вверх на двадцать футов и уходила вглубь горы на пятьдесят ярдов. Я выбрал укромное местечко в сторонке для себя, генерала Кобба, Пигалицы, Говарда и Ари, разложив наши спальные мешки. Костров при такой атмосфере не разведешь, даже если бы было, что жечь, но лежа вповалку впятером мы, может, победим холод.
Гиббл с сапером обошли пещеру, переступая через сгрудившихся на полу солдат, лопающих консервы с таблетками. Да-да, когда-то меня чуть не выперли за «Прозак», а здесь нам давали амфетамины, чтобы соображалка все восемьдесят четыре часа работала, и снотворное для долгих ночей. Гиббл и сапер попялились на изрытые трещинами потолок и на стены, дошли до нашего места.
– Вулканогенная брекчия, – подытожил сапер. – Но крепкая.
Я поднял брови на Гиббла. Тот похлопал по потресканной стене.
– Он говорит, стены не обвалятся.
Что-то не давало мне покоя, однако боль в спине, куда ударило панелью, постоянно отвлекала, и к тому же я слишком устал, чтобы трезво мыслить.
У входа в каждую пещеру посадили часовых, хотя слизней сейчас, особенно по такой погоде, меньше всего следовало бояться.
Пока мы вчетвером, изнеможенные, оставались в нашем уголке, генерал Кобб ходил по пещере, беседовал с солдатами, проверял снаряжение, уточнял планы. Невероятно: я вдвое моложе его, тащил такую же ношу по таким же горам – и вот, он ходит, а я сижу как сплошной комок из мозолей и растянутых связок.
Говард, сидевший рядом, протянул мне шоколадку, пока разворачивал никотиновую жвачку. Без кислорода не покуришь.
– Мои соболезнования, Джейсон.
Я кивнул. Усталость притупляла все чувства. А может, я просто отгородился от них.
– Как думаешь, Говард, слизни так и оставят нас здесь гнить?
Он задумчиво пожевал.
– Думаю, нет. Им гораздо удобнее, когда противник сидит на другом конце галактики. Здесь мы для них угроза.
– Ты же говорил, они не смогут летать. Значит, ни им до нас не добраться, ни нам до них.
Говард пожал плечами.
– Мы толком ничего не знаем об их технике и тактике. Знаем лишь, что они готовы жертвовать собой.
Ну да, вот уже не один год они набиваются в корабли и, как камикадзе, врезаются в Землю.
– С чего это они?
– Возможно, слизни не «они», Джейсон, а «оно». Единое существо, состоящее из множества самостоятельных организмов. Гибель отдельных индивидов в таком случае может быть настолько же безразлична Большому Слизню, как нам – стрижка ногтей.
Читать лекции посреди хаоса входило в обязанности Говарда. Кроме того, это было в его натуре.
Генерал Кобб подсел к нам. Готов поклясться, я слышал, как у него скрипят суставы.
– Ты прав, Говард, пора отвлечься от стереотипов. У нас принято сберегать силы. Если не для того, чтобы спасти жизни солдат, то хотя бы потому, что ресурсы ограничены.
Мне вдруг смертельно наскучили философские споры. Веки налились свинцом. Я настолько измотался за день, что даже смерть Пух ощущал как-то отстраненно. Другим наверняка приходилось так же тяжело. Пожалев мысленно часовых, обреченных сидеть на ветру и морозе, всматриваясь в непроглядную тьму, я зарылся в спальный мешок и принялся считать трещины на потолке, пока не заснул. Снотворное принимать не стал: здоровый сон казался лучше наркотического. Сами знаете, обжегшись на молоке…
Несмотря на все дневные происшествия, меня не покидала мысль, что я чего-то недодумал, что худшее еще впереди. Мне снилось, будто я опять на Луне, ползу внутри снаряда, цепляясь носками и пальцами за вентиляционные отверстия, а на каждом повороте на меня из ниоткуда лезут жирные пластилиновые слизни.
Я проснулся в темноте под храп окружающих солдат…
… И под что-то еще.
Кап. Кап.
Словно падают огромные капли. Я спустил на глаза прибор ночного видения и подождал, пока появится картинка. Снаружи облюбованной мной ниши с потолка падали капли дождя. Ну что ж, предупреждали ведь нас астрогеологи, что на Ганимеде есть вода.
Капли были гигантские. Они сочились через трещины в потолке и падали на лица крепко спящим солдатам. Те даже не шевелились.
До чего же неестественно.
Я сильнее закутался в спальный мешок. Несмотря на форму с подогревом, было страшно холодно. Тут, небось, все десять градусов ниже нуля.
Меня словно молнией ударило. Какой, к черту, дождь при минус десяти?
Сна как не бывало. Я снова опустил на глаза прибор и всмотрелся, теперь уже внимательно.
Слизни!
Сотни бесформенных слизней ползли из трещин на потолке и на стенах. Трещин такой же ширины, как вентиляционные отверстия в снаряде. Так это двери были, а никакие не вентиляционные отверстия!
Я видел фильмы, как осьминоги протискиваются через щели в дюйм толщиной. Это казалось таким очевидным! Настолько же очевидным, как и то, что мы укроемся здесь от ночных ветров, если выживем после посадки на вулканическую пыль. Что часовые будут смотреть из пещеры, а не внутрь ее.
Мы нарвались на страшную, прекрасно продуманную западню.
Сбоку над Пигалицей свесился слизень, вытянулся в соплю и навалился ей на лицо. Пигалица беспомощно задергалась, но из зажатого рта не вырвалось ни звука. Ари продолжал мирно спать рядом.
– Твою мать!
Я вынырнул из спального мешка, оторвал от Пигалицы зеленый комок и размозжил его камнем. Пигалица села, хватая ртом воздух и брезгливо вытирая лицо.
Подхватив винтовку, я помчался по пещере, сошвыривая пинками слизней с солдат, вопя благим матом и стреляя по зеленым каплям на потолке. Мгновениями позже к моим выстрелам присоединились другие.
Не знаю, сколько продолжалась стрельба – минуты ли, часы, – знаю только, что выпустил все патроны, а слизни все лезли и лезли в пещеру.
Немногие присоединились ко мне. Не один, видать, час трудились слизни, прежде чем я проснулся.
Я отступил в нашу нишу. Из-за тела погибшего солдата генерал палил из пистолета; Ари, Пигалица и Говард – из винтовок. Шум выстрелов сменился тихими щелчками и всхлипами слишком небольшого числа раненых.
– Патроны кончились, Джейсон. – Ари щелкнул затвором.
Я обернулся: к нам ползло не меньше сотни слизней. Нас просто раздавят.
В отчаянии я захлопал по себе в поисках оружия. Гранаты на груди! Нет, нельзя. Здесь, в пещере, они опасны для нас не меньше, чем для противника. Хотя…
Под ногами у меня лежало чье-то безжизненное тело; я закинул его поверх трупа перед Ари. Тот сразу понял.
– Там же раненые, Джейсон.
– Нам их так и так не спасти.
Он сжал губы, кивнул и подхватил другого мертвеца. За пару секунд мы выстроили баррикаду из человеческого мяса. Я перемахнул через нее, пригнулся и, по сигналу генерала, мы все сорвали с груди гранаты. Я замер: в памяти всплыло лицо Вальтера Лоренсена.
– Джейсон! – Пигалица влепила мне пощечину, выдернула чеку и первой метнула свою гранату. Мы метнули следом.
Пещера содрогнулась от грохота. Осколки зажужжали над нашими головами, как комары-переростки. Мы снова метнули гранаты, и еще, и еще, пока не израсходовали все. Эхо взрывов затихло, оставив только наше неровное дыхание, да завывания ветра снаружи. Я приподнялся и выглянул из-за изувеченных тел, спасших наши жизни. Мои перчатки тут же стали скользкими от крови. Пол пещеры походил на сплошное месиво из замерзающих на глазах крови и слизи. Из всего штабного батальона в живых остались только мы пятеро. Что если мы вообще единственные выжившие из десятитысячного войска?
Я отвернулся, согнулся пополам, упал на колени и отдал природе вчерашний ужин. Генерал Кобб присел рядом, положив мне руку на плечо.
– Я не могу, – простонал я, стирая со рта замерзающую слюну и борясь со слезами. – Я не выдержу!
– Пока выдерживал. Жаль, не могу тебе пообещать, что потом станет легче…
Генерал был прав. Легче не стало.
