Бэлла Шапиро
Русский всадник в парадигме власти

1.3.5. ЦАРЬ-ВСАДНИК. ФЕДОР АЛЕКСЕЕВИЧ РОМАНОВ

Несмотря на некоторые новые черты, присущие придворной культуре XVII столетия, понимание тесной связи всадника и коня, как первого и главного царского слуги, в русском сознании оставалось неизменным. Эта особенность наиболее специфическим образом сказалась в жизненном пути царя Федора Алексеевича – несмотря на череду биографов, одного из самых малоизученных правителей России⁷¹⁹, для которого умение хорошо держаться в седле значило много больше, чем для остальных детей царя Алексея Михайловича. Из-за хронической болезни, которой с юных лет страдал царевич Федор, только «в седле он [был] хорош, легок, молодцеват, [тогда] исчезают вся тяжесть и неуклюжесть его походки, видны лишь юная сила да искусство управлять лошадью»⁷²⁰.

Сегодня о причинах этой болезни известно только со слов «великого государя ближнего боярина» А. С. Матвеева, записанных по кончине Алексея Михайловича в 1676 г.: «Федор, будучи по тринадцатому году, однажды сбирался в подгороды прогуливаться с своими тетками и сестрами в санях. Им подведена была ретивая лошадь: Федор сел на нее, хотя быть возницей у своих теток и сестер. На сани насело их так много, что лошадь не могла тронуться с места, но скакала в дыбы, сшибла с себя седока и сбила его под сани. Тут сани всею своею тяжестью проехали по спине лежавшего на земле Федора и измяли у него грудь, от чего он и теперь чувствует беспрерывную боль в груди и спине»⁷²¹. Других свидетелей этого происшествия не было, и обыватели связали страсть царевича к лошадям с его недугом.

Современные исследователи называют причиной нездоровья царевича Федора не столько эту травму (да и была ли она?), сколько наследственное заболевание в виде хронического неусвоения витамина С, передавшееся сыновьям царя Алексея Михайловича и Марии Ильиничны Милославской⁷²². Так или иначе, царевичевы «ношки»⁷²³ утратили подвижность, и теперь верховая езда давалась царевичу Федору много легче, чем ходьба. Предполагают⁷²⁴, что именно по этой причине он впервые показался своей невесте Агафье Грушецкой именно верхом, «едучи гулять в Воробьево нарочно мимо двора их, снова в окошке чердачном изволил видеть»⁷²⁵.

Как и прочие царские дети, Федор Алексеевич научился искусству верховой езды при дворе своего отца, где для малолетних царевичей и их лошадок мастерами Конюшенного приказа изготавливалось особое снаряжение под общим названием «недомерки»⁷²⁶. Несмотря на то что снаряжение ребенка-всадника и его миниатюрного коня имело и другое название – «потешное», в действительности оно ничем не отличалось от полноразмерных вещей, кроме габаритов. Первоначально такое снаряжение было только импортным и завозилось в Россию как диковинка. Со временем, когда употребление потешных вещей для обучения царских детей верховой езде стало традицией, было налажено и их местное производство⁷²⁷. У шестилетнего царевича Федора уже имелось специальное детское седло; сохранилась запись о том, что к седлу были вышиты серебром по бархату седельные тебеньки⁷²⁸.

Итак, верховая езда с самых ранних лет стала подлинной страстью царевича Федора, не раз оказавшей влияние на ход его жизни. Потешные деревянные лошадки со временем сменились потешными же, но настоящими, только малорослыми, лошадками; так, участник голландского посольства в Москву 1676 г. Б. Койэтт дважды упоминает о наличии на дворцовой конюшне миниатюрных лошадей ростом с английских догов, или чуть больше. «Четыре из [них] были запряжены в карету, карлик сел кучером на козлы, шесть человек сели внутри и, таким образом, несколько раз объехали вокруг двора, причем карлики, в роде парадных лакеев, бежали кругом», – писал он⁷²⁹. Лошади миниатюрных пород в Московии в это время уже не были новинкой: Павел Алеппский свидетельствовал, что еще двадцатью годами ранее путешественники «…удивлялись на обычаи их детей, на то, что они с малых лет ездят верхом на маленьких лошадках <…> так мы видели и удостоверились в этом после многих расспросов»⁷³⁰.

Известно, что уже в 1673 г., т. е. к всенародному объявлению царевича Федора, он владел собственной конюшней, на которой стояло 27 «потешных» лошадей⁷³¹. В 1670–1677 гг., как отмечалось выше, Федор Алексеевич положил начало русскоязычной иппологической библиотеке.

Ему принадлежит еще одно нововведение в русской конной культуре, которое обычно остается без внимания (при довольно хорошо изученной реформе платья 22 октября 1680 г. в целом). Хорошо известно, что в 1680 г. царь Федор запретил ношение традиционного парадного костюма, поскольку «старые одежды были долги, прилично женскому платью, и к служилому и дорожному времени непотребны»⁷³². Заменой морально устаревшим одеждам было избрано служилое платье, учитывающее нужды деятельного, прежде всего, ратного человека. Новый костюм должен был как можно меньше сковывать движения, что предопределило его меньшую длину.

Сходным образом изменился и внешний вид ездового кафтана – одежды, предназначенной для дороги, в том числе и для верховых выездов. Основу нового гардероба всадника составил укороченный кафтан с прямыми боковыми клиньями, сделанными «по-иному, чем у всех прочих; они вшиты вверху не в виде угла, а в виде сборок, расположенных по прямой растянутой линии»⁷³³. Кафтан нового покроя, подчеркивающий талию расходящимися от нее мягкими складками, «придавал фигуре стройность и молодцеватость»⁷³⁴.

В царском гардеробе было несколько таких кафтанов, обозначенных в документах как «кафтаны ездовые с прямым клиньем»: один из бархата лимонного цвета, другой из рудожелтого сукна и еще два из рудожелтой объяри (первый из простой объяри, второй – из гладкой; кафтан из гладкой объяри имел горностаевый подклад – «испод»). Еще один «кафтан ездовой теплый с прямым клиньем» был построен из сукна светло-брусничного цвета, утеплен собольими «пупками» и украшен запонами⁷³⁵. Все перечисленные одежды надевались Федором Алексеевичем в дороге к Троицкому богомолью в сентябре 1679 г.

Новые кафтаны «с прямым клиньем» были более функциональны и удобны, чем близкие им конструктивно кафтаны времен Алексея Михайловича. Декоративное решение верховой одежды в целом также стало более лаконичным: так, самый нарядный ездовой кафтан Федора Алексеевича описывался как «зарбаф золотный по нему кубы серебряные, нашивка образцы жемчужные с алмазы»⁷³⁶. Большинство других его ездовых одежд было оформлено намного проще; после изменения покроя и упрощения отделки верховые одежды царя и царского окружения приобрели сходство с аналогичным европейским (польским) костюмом.

Упростился и сам царский выезд. Говорили, что этот царь «величие свое заявляет не как иные монархи, толпою царедворцев, а больше всего роскошью одежд и красотою коней»⁷³⁷. Отныне внимание уделялось не только пышному конскому убранству, но и красоте породистых коней. Своим безупречным экстерьером, грациозными и изящными движениями эти благородные животные служили достойным оформлением царского выезда.

Общее восхищение дворцовым конным хозяйством разделяли и иностранцы, бывшие в Москве в годы правления царя Федора Алексеевича. Так, участник польского посольства Б. Таннер, бывший здесь в 1678 г., неоднократно отмечал выдающиеся стати лошадей царя и его свиты. Среди прочего путешественник особо выделял красоту царской лошади в ее полном уборе и конного отряда, высланного для встречи посольства, в том числе и тех «крылатых» всадников, которых он прозвал легионом ангелов⁷³⁸.

Особенно любопытно свидетельство уже упомянутого голландского посланника Койэтта, обратившего на царскую конюшню самое пристальное внимание. Хорошо известно его воспоминание об эффектном представлении, организованном для участников посольства «конного учения мастером» Т. С. Ростопчиным⁷³⁹: «шталмейстер [Ростопчин], – вспоминает Койэтт, – велел привести красивого серого жеребца (таковыми была большая часть их), который… услыхав, что ему стал говорить шталмейстер, начал проделывать разные фокусы, изгибал свое тело в странные дуги и курьезно прыгал то на 4‐х, то на 2‐х ногах. Он привел еще 3‐х других лошадей не менее интересных, чем первая, и, после ряда фокусов, поставил их крестообразно друг против друга; расставленные таким образом оне начали прыгать и скакать, как будто они танцовали и стремились превзойти друг друга в ловкости»⁷⁴⁰.

Затем Ростопчин «велел привести к себе белую лошадь средней величины, которая могла делать всевозможные фокусы. Захватив ее за уздцы, он, с острой лозою в руке, велел ей нагнуться. Лошадь так и сделала, и ударила головой об пол по Русскому обычаю; затем она легла на бок, точно спала, с конюхом, лежавшим у нее между ногами и положившим свою голову на ее голову. Коротко говоря, она оборачивалась и лежала, когда приказывал шталмейстер, так спокойно, что последний мог становиться на нее ногами. Она пошла так же, как собака, искать шапку, которую она принесла шталмейстеру. Она на передних ногах приподнялась у стены, и тогда конюх вскочил ей на спину, как мальчишки в известной игре прыгают друг другу на спину. Другой конюх захватил передние ноги этой лошади, положил их себе на плечи и лошадь пошла затем на задних ногах, подобно тому, как иногда мальчики делают с собаками, которых берут за передние ноги, заставляя их идти за ними на задних ногах»⁷⁴¹. Отмечает посланник и другие трюки, которым были обучены царские лошади: подъем и спуск по ступеням и т. д.⁷⁴²

Это описание относится ко времени, когда царские конюшни находились на попечении ясельничего Ф. Я. Вышеславцева; появление значительных успехов в искусстве выучки связывают с деятельностью Вышеславцева как главы Конюшенного приказа (1670–1676). Ранее обучением царских лошадей занимался ясельничий И. А. Желябужский (1664–1668), также преуспевший в этом деле⁷⁴³.

Были у Федора Алексеевича и другие единомышленники, поскольку, как отмечал В. Н. Татищев, «сей государь до лошадей был великой охотник и не токмо предорогих и дивных лошадей в своей конюшне содержал, разным поступкам оных обучал и великие заводы конские по удобным местам завел, но и шляхетство к тому возбуждал. Чрез что в его время всяк наиболее о том прилежал, и ничем более, как лошедьми хвалился»⁷⁴⁴. В истории, кроме уже названных Вышеславцева, Желябужского и царского конюха Ростопчина (бывшего стремянного конюха боярина И. Д. Милославского, перешедшего на царскую службу⁷⁴⁵), остались имена Т. Е. Поскочина, берейтора государевой конюшни («при конюшне его величества славный берейтор и в великой милости был Тарас Елисеев сын Поскочин»⁷⁴⁶); И. Т. Кондырева, потомственного коневода, в 1676 г. поставленного царем во главе Конюшенного приказа; князя В. Д. Долгорукого, одного из лучших в Московии знатоков лошадей, вложившего свое состояние в конные заводы⁷⁴⁷.

Деятельность Долгорукого, не раз поддерживавшего царя Федора Алексеевича в его начинаниях, особенно важна для понимания поступков монарха. Известно, что царь-лошадник с трепетом подходил к подбору «своих великого государя лошадей»⁷⁴⁸, отбирая лучшие экземпляры из возможных. Как одержимый коллекционер, несмотря на приложенные усилия, он считал, что государевы конюшни было недостаточно хороши и разнообразны. Не удовлетворяясь покупкой иностранных образцов, понимая необходимость массового улучшения местных лошадей, царь-лощадник устроил на месте уже существующих «кобылячьих конюшен» первые государственные конные заводы, сменив естественное разведение искусственным подбором⁷⁴⁹. Одним из первых стал конезавод в дворцовом селе Броничи (Бронницы), основанный вблизи обширных пойменных лугов «государевой кобылячьей конюшни»⁷⁵⁰.

Работу по совершенствованию поголовья и увеличению породного разнообразия «своих великого государя лошадей»⁷⁵¹ царь Федор Алексеевич вел все шесть лет своего правления, применяя всевозможные способы. Так, достоверно известно, что в 1676 г. царь выменял понравившегося ему белого жеребца, принадлежащего послу Генеральных штатов Нидерландов К. ван Кленку⁷⁵². Вероятно, именно на царскую конюшню поступила после конфискации имущества опального А. С. Матвеева в том же 1676 г. верховая лошадь, подаренная боярину годом ранее послами Священной Римской империи⁷⁵³. Лошадь была прекрасно выезжена императорскими берейторами и, безусловно, была достойна занять место в конюшне царя-лошадника.

В 1679 г. царь лично поручил шведскому купцу и дипломату Т. Книперу (Книпперу) привезти дюжину немецких лошадей «на Аргамачью конюшню и на запасной двор»⁷⁵⁴. Книпер занимался поставкой европейских лошадей в Московию и позднее; только в феврале 1682 г. он ввез в Россию полсотни голов. Три из них, в том числе два жеребенка по цене 40 р., поступили на царскую конюшню, семь – на царскую запасную конюшню; остальных раскупили приближенные царя.

Апогеем царской «конемании» стал сезон 1680–1681 гг., когда Федор Алексеевич приобрел турского аргамака за немыслимые по ценам того времени 150 р.⁷⁵⁵ Чтобы сегодня оценить размах царского «шопинга», можно привести стоимость покупки в 1667 г. гостем С. Гавриловым для конюшни Алексея Михайловича шести роскошных лошадей за 675 р.⁷⁵⁶ Первоклассные лошади со сказочно богатой, по словам современников, конюшни И. М. Языкова, первого боярина и царского фаворита, в 1682 г. были проданы по 100 р. каждая. Лучшая лошадь со двора боярина К. П. Нарышкина стоила не более 50 р.⁷⁵⁷ Лошади, привезенные Книпером для царедворцев в феврале того же года, стоили:

1) проданные боярину П. М. Салтыкову – семь лошадей общей стоимостью 470 р.,

2) боярину М. Л. Плещееву – две лошади за 116 р.,

3) боярину и князю П. И. Прозоровскому – две за 110 р.,

4) боярину и князю М. А. Черкасскому – одна за 80 р.,

5) боярину и князю П. С. Урусову – три за 200 р.,

6) боярину К. П. Нарышкину и боярину и князю Т. Т. Ромодановскому – два за 150 р. каждому⁷⁵⁸.

Еще одну крупную партию из 44 «немецких» лошадей доставил в Московию любекский купец З. Инаверсен в январе 1682 г.; позже Федор Алексеевич послал конюха А. Рукина к Инаверсену для покупки лошадей для царской ахтамачьей конюшни⁷⁵⁹. Уже тогда царь был серьезно болен (что известно, например, по характеру брачной церемонии 15 февраля 1682 г., когда он венчался с Марфой Матвеевной Апраксиной, не поднимаясь из кресла⁷⁶⁰. Царь уже «не мог ездить на… лошадях, но имея великую к ним охоту, непрестанно смотрел и пред очьми имел»⁷⁶¹.

* * *

Можно с уверенностью предположить, что поручения 1682 г. стали последними заказами на покупку иноземных породистых лошадей, сделанными во время правления царя Федора Алексеевича. По окончании этого царствования развитие русской конной культуры продолжилось. Безусловно, на ход этого процесса повлияли как личные пристрастия Федора, так и обстоятельства его жизни. Несмотря на это, представленный материал полностью исключает возможность рассмотрения начинаний Федора Алексеевича как ограниченных масштабом его личности, имеющих преимущественно местное (придворное) значение. Напротив, именно они подготовили последующие, хорошо известные, изменения русского быта.

Итак, в русской культуре позднего Средневековья диада «конь – всадник», взятая в национально-государственном контексте, осмысливается прежде всего во взаимосвязанных мифологической и царской парадигмах. Универсальный символический образ конного героя, помещенный в пространство царской власти, трансформируется в культурный символ царя-всадника, сохраняя все базовые характеристики, изначально присущие символическому героизированному образу (прежде всего дуальность).

В Московии XVI–XVII вв. церемониал царского парадного конного выезда уже сформирован; особый язык ритуалов и символов царской власти, используемый в нем, определен и обозначен. Конь, как животное с древней мифо-ритуальной историей, в русской средневековой придворной культуре (где наблюдается крайне сильное смешение двух функций коня – утилитарной и ритуальной) был довольно широко вовлечен в эту сферу. В этих условиях конный выезд становится важнейшим средством выстраивания образов царской власти. Дорогие породистые кони – символические спутники солярного божества – и их драгоценное убранство, с его сложной символической системой декора, способствовали формированию образа русского царя как могущественного богоизбранного властителя.

Единение коня и его царственного всадника подчеркивалось целостностью художественного оформления их парадно-сакрального убранства. Вещный мир всадника был призван подчеркивать своим великолепием величие образа; значение царского выезда предопределило роскошь его убранства. Образ царя-всадника стал значимой составляющей московской культуры «государственного устроения». В итоге в русском средневековом сознании конь связывался с фигурой царя в трех контекстах – трех ипостасях, которые соединялись только в лице могущественного властителя, «повелителя и царя над многими странами»⁷⁶². Конный образ стал символом тесной связи с сакральным, символом сильной державной власти и символом воинской доблести.

Часть 2. Русский всадник между царством и империей

ГЛАВА 1. РУССКИЙ ВСАДНИК В ПРОСТРАНСТВЕ ПЕТРОВСКИХ РЕФОРМ

2.1.1. НАЧАЛО РЕФОРМ. «КОННИЦЫ МАЛОЛЮДСТВО». ВОЙНА КАК ОСНОВНОЙ СЦЕНАРИЙ

К концу Московского царства конница все еще была основой русской армии⁷⁶³. В это время она имела весьма самобытные формы, сложившиеся в результате смешения различных культур. Основу войска составляла иррегулярная поместная конница («временное» войско), мобильная и многочисленная. К концу XVII в. ее численность равнялась приблизительно шестидесяти тысячам, составленным из конных сотен дворянской и татарской конницы. Всадники поместной конницы были известны как «добры и конны и оружейны»⁷⁶⁴: по качеству боевой подготовки до определенного момента она была лучшим видом вооруженных сил России.

С 1680‐х гг. поместная конница начала терять боеспособность, а вместе с ней – и свое значение, уступая и пехоте, и войскам иноземного строя. На рубеже XVII–XVIII вв. современник И. Т. Посошков подверг ее резкой критике, приписав ей неимение основных понятий о воинской дисциплине, массу «нетчиков», желание «саблю из ножен не вынимать»⁷⁶⁵. «Клячи худые, сабли тупые», – обвинял он⁷⁶⁶.

Так или иначе, неспособность поместной конницы к успешным наступательным действиям не оспаривалась, поскольку ее главной воинской задачей до настоящего момента предполагалась оборона. «Воинское дело первое из мирских дел, яко важнейшее для обороны своего отечества», – соглашался впоследствии и царь Петр I⁷⁶⁷. В западноевропейских войнах XVIII в., где от конников требовались выучка и техничное маневрирование, поместное войско могло выступать только как вспомогательная сила, равно как и другой вид временного ополчения «русского строя» – даточная конница.

Относительно развитый боевой навык имела конница городового войска казаков-помещиков и «стремянных» стрельцов как первый вид русской «непременной», т. е. регулярной конницы. Рейтарские и драгунские полки, состоящие частью из наемников-иностранцев, частью из русских под руководством иностранных офицеров, несколько уступали им, так как были рассчитаны на бой огнестрельным оружием на медленных аллюрах, не требовавших от всадника особой выучки⁷⁶⁸.

В общий состав русской конницы к концу XVII в. входили 25 копейно-рейтарских полков драгунского типа, а также поместная дворянская конница и люди за ней, даточные конные, городовые, слободские и донские казаки в числе «нестройных» войск и временных ополчений общим числом свыше 55 тысяч человек, и, кроме того, гарнизонные стрельцы и драгуны (количественных данных по этим видам войска нет). В 1694 г. имелась рота палашников и рота конных гранатчиков⁷⁶⁹.

Недостатком такого устройства была прежде всего его многоукладность, каждая из групп была обособлена и имела свою специфику. Ратная повинность отличалась неопределенностью и неравномерностью. Слабыми сторонами «русского строя» также были его архаическая система снабжения и долгая и нестабильная мобилизация, что задерживало выступление на театр войны (так, сосредоточение к Нарвскому сражению 1700 г. заняло более месяца⁷⁷⁰, к Крымскому походу 1687 г. – два месяца).

Поместная система не предполагала систематического воинского обучения, что обусловило размытость требований к качеству подготовки всадника и его лошади. Не были определены требования к подготовке офицерского состава: в дворянской коннице командные должности замещались по родовому признаку⁷⁷¹. «Известно есть всему миру, какова скудность и немощь была воинства российского, когда оное не имело правильного себе учения», – заключил сподвижник Петра I Ф. Прокопович⁷⁷².

В царских указах понятие готовности к государевой ратной службе ограничивалось расплывчатым понятием «добрый»: «да у вас же бы и у людей ваших, которые за вами в полках будут, было огненное ружье, фузеи и пистоли добрые, а лошади польские или ногайские или домашние, или иные какие, добрые ж»⁷⁷³. Таким образом, одним из главных недостатков русской конницы на конец XVII в. было отсутствие единой системы подготовки.

Ключевым моментом в развитии русской конницы стали петровские реформы, призванные превратить Россию в европейскую державу. Первые шаги по переустройству относятся к 1698 г., когда начинается формирование регулярных драгунских полков. В сентябре этого года генералом А. М. Головиным был набран первый четырехротный драгунский полк, названный Преображенским драгунским (полк иноземца «старого выезда» А. А. Шневенца). «Из того выбираю, чтоб были собою человечные и не глупы…»⁷⁷⁴, – докладывал Головин Петру I, отбирая лучших из дворян и дворянских и шляхетных недорослей московских чинов (царедворцев), достигших 15 лет, ростом не менее 151 см (2 аршина 2 вершка). В августе 1700 г. генералом А. А. Вейде сформирован второй драгунский полк (полк Е. А. Гулица). Однако новонабранные драгуны были малознакомы с конной службой и поначалу по своим качествам могли называться только пехотой, посаженной на коней.

Оба полка вместе с наскоро набранной поместной конницей Б. П. Шереметева участвовали в Нарвском сражении в ноябре 1700 г. (1400 драгун, 5250 всадников поместной конницы⁷⁷⁵). Итоги этого сражения хорошо известны. Поместная конница в панике отступила в самом начале боя, бежав с поля сражения к Новгороду; во время переправы через Нарву утонуло около тысячи ее всадников⁷⁷⁶. Потери новых драгун тоже были существенны: полк Шневенца потерял 279 всадников, полк Гулица – 133. Нарвский разгром показал недостатки подготовки и послужил к очередному витку преобразований.

Очевидно, что русская конница as is не могла выполнять тех задач, которые ставились перед русской армией в войнах первых десятилетий XVIII столетия. Согласно замыслу «в Европу прорубить окно», Петру I предстояло прежде всего создать новую боеспособную армию, для чего необходимо было определить такие принципы подготовки всадника, которые позволили бы не только достигнуть общеевропейского уровня, но и превзойти его.

Выбор был сделан в пользу конницы драгунского типа: она не исключала спешивание в бою, что соответствовало современной тактике ведения конного боя. Петр I повелел Б. А. Голицыну набрать в десяти низовых городах 10 драгунских полков и сверх оных в Новгороде два полка. Полки, каждый на 1000 человек, были набраны к середине 1702 г.; кроме того, были сформированы Малолетний драгунский полк, переданный в школу при Посольском приказе, и выборная драгунская рота при Золотой палате и Казанском приказе; все они получили относительно единую организацию. Общие военно-административные распоряжения возлагались на главу Разрядного приказа Т. Н. Стрешнева⁷⁷⁷. Ближняя Канцелярия выдала Золотой палате 100 000 р. «на покупку лошадей для свейской службы»⁷⁷⁸. Обзаведение новосозданных полков лошадьми, по признанию Б. А. Голицына, было больным местом: «…превеликое теснение имею сердцу своему в лошадях», – сообщал он Петру I в апреле 1701 г.⁷⁷⁹

В 1703 г. и в 1707 г. были предприняты попытки создать кирасир и легкую кавалерию. В 1709 г. из драгун были выделены гренадерские роты, временно сведенные в три конногренадерских или драгунских гренадерских полка. Аналогично были переформированы драгунские фузилерные полки⁷⁸⁰.

Учреждение новой конницы (по сути, попытки создания регулярной кавалерии) требовало расходов: снабжение одного драгунского полка стоило свыше 23 000 рублей (согласно «Ведомости что в Кавалерии полков и кто в оных командиры и откуда на те полки из приказов жалованье дается» от 1711 г.)⁷⁸¹; общий расход на содержание армии за 10 лет (1701–1710) удвоился. Для высвобождения средств на военные нужды сократились расходы на содержание двора: со свыше 224 000 р. в царствование Федора Алексеевича до 56 500 р. в 1701 г.⁷⁸² Ограничения затронули все сферы дворцовой жизни; не могли они не коснуться и придворного конного хозяйства.

К началу петровского правления на дворцовых конюшнях содержалось свыше 5 000 лошадей. В селе Коломне находилась Собственная конюшня, где в разные годы содержалось от 287 до 311 лошадей для личных нужд царя. Численность остального поголовья военного и хозяйственного назначения царь оценивал в 50 000⁷⁸³.

После начала Северной войны Конюшенный приказ из экономии был передан в ведение Ингерманландской канцелярии Дворцовых дел под управлением А. Д. Меншикова⁷⁸⁴. Часть из государственных конных заводов закрылась (Беседский, Воробьевский, Остожский), другие были переданы людям, имевшим силы, знания и материальные средства для их содержания. Давыдовский завод был отдан боярину Т. Н. Стрешневу, возглавлявшему в конце 1690‐х гг. Конюшенный приказ, Покровский завод – стольнику и ближнему кравчему К. А. Нарышкину, Хатунский – думному дьяку Д. А. Иванову, возглавлявшему Иноземский, Рейтарский и Пушкарский приказы, Юховский (Юхотский) и Уславцевский – генерал-фельдмаршалу графу Б. П. Шереметеву, Великосельский – генералу князю А. И. Репнину, Софьинский – князю М. П. Гагарину, Бронницкий – первому помощнику Петра I в создании регулярной кавалерии и первому русскому генералу от кавалерии А. Д. Меншикову⁷⁸⁵. Два конезавода, Таннинский и Александровский, были подарены Петром I жене Екатерине⁷⁸⁶. Всего было роздано 10 дворцовых конных заводов. Потребности царского двора обеспечивались оставшимися 11 заводами в Московской, Владимирской и Костромской губерниях. Ценой преобразований была утрата старорусской боярской породы лошади. Крепкая, но тяжелая, она не соответствовала новым потребностям⁷⁸⁷.

Надо сказать, что реализация царских замыслов требовала значительного количества лошадей, в том числе для ремонта (пополнения), так как убыль конского состава в военное время была весьма значительна (так, в разделе «убитые лошади, раненые и безвестно пропавшие» по «Табели потерь, понесенных Русской драгунской конницей в сражении под Калишем 18 октября 1706 года» значилось 678 единиц⁷⁸⁸; в донесениях отмечали, что «лошади все в нашем войске зело от безкормицы ослабели»⁷⁸⁹). Также требовалась замена лошадям, отслужившим свой срок⁷⁹⁰. «В поход со мной пойдут 9 полков драгунских, да только они безконны», – сообщал Петр I в августе 1703 г. Б. П. Шереметеву⁷⁹¹.

Динамика содержания царских указов о военно-конской повинности («лошадиных наборов») для конницы и конных рекрутов в 1704–1707 гг. и их интенсивность ясно иллюстрируют, по выражениям Б. П. Шереметева, и русской «конницы малолюдство», и ее «малолошадство»⁷⁹² в первые годы XVIII в. В 1704–1706 гг. были проведены смотры недорослей, и «которые… явятся собою добры и человечны, и тех писать конной службы»⁷⁹³, т. е. следует определение их в драгунские полки⁷⁹⁴. С 1706 г. в офицеры и рядовые конной службы набираются «служивые московские и городовые». С 1705 г. главным средством комплектования драгун объявляется набор конных рекрутов – сначала с 80 дворов «по [одному] даточному конному человеку, одежного с лошадью и с ружьем… а лошадям и ружью у тех даточных быть добрыми», в 1706 г. – по 1 человеку с 50 дворов «московских и городовых дворян третьей статьи»⁷⁹⁵.

Новоприбранные драгуны подкреплялись пехотой, посаженной на лошадей. Так, в сентябре 1708 г. отряд из 10 драгунских полков под личным начальством Петра I был усилен пятитысячной пехотой, посаженной на коней⁷⁹⁶.

Рекрутам, не знакомым с искусством конного боя, предоставлялись мало и неравномерно обученные лошади, полученные от населения по военно-конской повинности (в качестве альтернативного источника пополнения конского состава также выступали реквизиция и трофейный захват; закупки почти не практиковались)⁷⁹⁷. «Лошадиные наборы» вводятся с 1706 г.; первоначально лошади собирались «с полной сбруей и вооружением, на поставленных и непоставленных помещиками рекрут… со 100 дворов по человеку… а буде они тех лошадей к смотру… не приведут и не запишут и на них те лошади и конская сбруя взято будет вдвое»⁷⁹⁸. В следующем году военно-конская повинность распространилась на попов и диаконов «по числу приходских дворов, с московских с 150, а с городских с 200 дворов по одной драгунской лошади… ценой по 12 рублей лошадь, а меньше б той цены не были, в драгунскую службу годных, чтоб были летами меньше десяти лет»⁷⁹⁹. Тогда же «били челом московских сороков священники и диаконы, что им драгунских лошадей вскорости взять стало негде», после чего повинность заменили на денежный сбор по 15 р. за лошадь⁸⁰⁰.

С началом русского похода Карла XII летом 1708 г. интенсивность рекрутского и лошадиного набора усилилась. Результатом ужесточения стало увеличение численности русской конницы, но не ее качества. Драгуны и легкая кавалерия снабжались коренастыми ногайскими лошадками (как и в прежние времена) и местными лошадьми крестьянских некрупных пород⁸⁰¹ «только б были крепкие и здоровые»⁸⁰². Так, согласно царской инструкции фельдмаршалу Огилви перед Гродненской операцией в феврале 1706 г., «лошадей из Гродни тутошних жителей, хто они ни есть… из монастырей и домов, и також в чем нужда есть, взять нуждное без крайнего разоренья, а лошадей всех»⁸⁰³.

Особое положение было в конногренадерских полках, куда подбирались лошади особые, рослые, в основном голштинские жеребцы, приученные к взрывам и выстрелам⁸⁰⁴. От конногренадера требовалось умение вести такую лошадь на различных аллюрах. На первое место встала проблема подготовки всадника и его лошади.