Бэлла Шапиро
Русский всадник в парадигме власти

Полная версия

1.3.2. «КОНЬНОЕ УРИСТАНИЕ»: КОННЫЕ ЗАБАВЫ, СОСТЯЗАНИЯ И КОННЫЙ БОЙ

В последнюю четверть XVII в., в эпоху беспрерывных войн, европеские монархи-военачальники стремились развивать «кавалерийский дух и распространять конные знания, связанные с войной»⁶¹⁴. В войнах этого периода от конницы в целом и от каждого конкретного всадника требовались прежде всего выучка и техничное маневрирование. Основой обучения всадника становится манеж, где отрабатываются приемы конного боя.

Уровень задает французская школа, прежде всего знаменитый Salle du Manège, существующая с 1594 г. Академия верховой езды в Тюильри; на волне популярности манежной езды ее мощностей становится недостаточно. С 1674 г. вновь открывается академия верховой езды в Сомюре. После ее угасания в 1680 г. открывается школа неподалеку, в Анже⁶¹⁵.

В 1679–1683 гг. в Версале строятся Великие конюшни, объединяющие академию верховой езды, Большие и Малые Конюшни⁶¹⁶. В 1682 г. при Версальской академии открывается École des Pages – Школа пажей, дворянских недорослей, которых обучали верховой езде и действию оружием⁶¹⁷. Здесь преподавал великий Дюплесси, которому Людовик XIV доверил конное образование дофина⁶¹⁸. Версальский комплекс стал знаковым для своего времени, превратившись в ведущий культурный центр.

Еще одним признанным центром манежной подготовки была Вена⁶¹⁹; в 1680–1681 гг. здесь коренным образом перестраивается, расширяясь, манеж в Хофбурге – зимней и основной резиденции Габсбургов. Эти два центра выездки, Вена и Версаль, оказывали самое существенное влияние на обучение всадников всей Европы; имели они вес и в России⁶²⁰.

Относительно существования московских школ подготовки всадника и его лошади сведения противоречивые. С одной стороны, по свидетельству иностранцев, побывавших при московском дворе, лошади у московитов были недоездки, т. е. не обученные до конца, или вовсе «не учены ни в упряжь, ни подверх»⁶²¹, или «выезжены дурно»⁶²². Говорили, что в Москве «нет [даже у знатных людей] учителей верховой езды (берейторов), и красивая, или искусная, поступь не известна ни лошади, ни кому-либо из всадников»⁶²³ и поэтому для всадников достоинства лошади заключались в том, чтобы они «больше играли и ржали»⁶²⁴. Но все же московиты любили верховую езду, особенно быструю⁶²⁵, и всегда ездили «очень шибко, всегда во всю прыть, как только можно»⁶²⁶.

Как считалось, большой популярности верховой езды у московитов способствовали русские кони, поскольку «в самой Московии родятся лошади, весьма замечательные по быстроте»⁶²⁷ и особое конское убранство, такое как «маленькие барабаны, прикрепленные у луки седла; от их звука лошади бегут скорее»⁶²⁸. Московские всадники, «сидя верхом, гарцевали и красовались тем, что, ударяя в литавры, заставляли лошадь делать внезапный прыжок, и при этом кольца, цепочки и колокольчики на ногах лошади издавали звуки»⁶²⁹, поскольку считали «всего для себя славнее вдруг погонять лошадей во всю прыть или заставлять их делать безобразные и вовсе неискусные скачки, чтобы тряслись и бренчали от их движения серебряные из больших колец цепочки, украшающие их в виде других уздечек»⁶³⁰. Любопытным кажется применение заимствованных у скандинавов звучащих плетей, где к верхнему кольцу крепилась обойма для бича и шумящие подвески⁶³¹: лошадь была приучена реагировать не на удар, а на взмах.

В отсутствие берейторов царским лошадям, участвующим в процессиях, «по чрезмерной их дикости им приходилось связывать на известном расстоянии самые ноги»⁶³²: эти животные, «под персидскими, богато убранными сапфирами и дорогими камнями седлами [следовали резвясь и играя]… хотя и спутанные веревкою по ногам и ведомые кроме того конюхами, обращали однако на себя особенное внимание зрителей благородной и величавой статью»⁶³³.

Эти сведения опровергаются другим очевидцем, который сообщает, что и московиты, и их лошади были хорошо знакомы с некоторыми элементами европейской Высшей школы верховой езды, например такими, как левада и испанский шаг⁶³⁴. Упряжные лошади обучались «ходить тихо и торжественно»⁶³⁵, т. е. каретному шагу, нужному в церемониальных процессиях: «карету везли 6 фрисландских лошадей в золотой же сбруе, с султанами из белых перьев на голове; они выступали горделиво, придавая процессии много торжественности и, испуская благородное ржание, казалось, точно реяли по воздуху»⁶³⁶.

Также московитам был известен тренинг молодняка. Знали они и манежную «работу в руках» (обучение без всадника. – Б. Ш.)⁶³⁷, и вываживание, о чем современниками упоминалось неоднократно: «а как государь похочет куды ехать, прикажет конюшей яселничему, а яселничей прикажет стремянным конюхам оседлати под государя по повеленью, и оседлав, объездят перво стремянные конюхи, потом яселничей сам, а перед царьским седаньем конюшей»⁶³⁸. А также: «для приготовления к въезду в город… чистили всех лошадей, особенно фрисландских, и водили их по двору нашего подворья для того, чтобы они явились в приличном виде и выступали мирным шагом (при торжественном въезде на них особенно рассчитывали)»⁶³⁹. Лучшими для обучения признавались испано-неаполитанские лошади. Судя по времени появления в расходных документах царской казны сумм, выделенных на «конское учение», выездка как наука утвердилась в Москве к рубежу XVII–XVIII вв.⁶⁴⁰

Испытанным способом проверки возможностей лошади были конные ристания – поединки, военные игры, соревнования всадника и его коня в силе и быстроте, где «сила испытывается трудом, а быстрота сравнением»⁶⁴¹. К одному из самых ранних описаний таких поединков относится рассказ венецианца А. Контарини, наблюдавшего за развлечениями московитов на льду Москвы-реки зимой 1476/77 гг. В число ледовых забав входили «конские бега и другие увеселения; случается, что при этом люди ломают себе шею»⁶⁴², – вспоминал путешественник. Современники отмечали, что у московитов «вся молодежь упражняется в разнообразных играх и притом близких к воинскому делу, состязается в беге, борется и участвует в конском ристании»⁶⁴³, при этом «в каждой игре есть своя награда»⁶⁴⁴.

Знали следующие виды конных поединков: скачки на скорость (к сожалению, источники не дают возможности обозначить принятое сегодня разделение на гладкие и барьерные скачки), гонки упряжек, противоборства всадников и стрельба в цель на полном скаку⁶⁴⁵. Конные лучники ездили, несколько поджав ноги, на коротких стременах⁶⁴⁶: эта манера сообщала им определенные преимущества при стрельбе с коня. Возможно, привычка была перенесена из военного времени⁶⁴⁷.

Поединки, как «всякое играние», запрещались правилами № 50 и 51 «О еллинском бесновании» Святого вселенского шестого собора VII в. Запрет был обновлен решением Стоглавого собора в 1551 г.⁶⁴⁸ «Коньная уристания» порицалась сразу тремя различными списками Кормчей XII–XIII вв., поскольку «не подобаеть на оуристание коньное въсходити, еже есть игрище», «да инъ людьскыи позор да не сътваряеться»⁶⁴⁹.

Категорически против поединков выступал и Домострой XVI в., однозначно относя к богомерзким делам «коньские уристания» наряду с блудом, нечистотой, сквернословием и срамословием, бесовскими песнями, плясками, гудением, игрой на музыкальных инструментах, вождением медведя, охотой с ловчими собаками и птицами, ибо «все вкупе будут во аде, а здесь прокляты»⁶⁵⁰. Наказанием для участников поединков было отлучение от церкви, а убитым «в примерных схватках» обещалось, что «к сим иерей не ходит и службы за них не творит»⁶⁵¹. При этом церковью не одобрялось не только участие в ристаниях, но даже наблюдение за ними⁶⁵².

Стоит отметить, что ристания бытовали и как наследие славянской погребально-поминальной тризны⁶⁵³, так называемого «бойования»⁶⁵⁴, состоящего из военных сцен, где главное место принадлежало конским состязаниям. Традиция проведения военных поединков в честь умершего на месте его захоронения продолжалась и в первые столетия после принятия христианства⁶⁵⁵. Затем обычай трансформировался и, в новом варианте, бытовавшем до XVI в. включительно⁶⁵⁶, потерял привязку к месту погребения.

Традиция проведения конных соревнований, несмотря на запреты и трансформацию культурных норм, не прекращалась, обнаруживая всеобщую склонность московитов к верховой езде.

1.3.3. РУССКИЕ ДЕТИ И КОННАЯ КУЛЬТУРА

Что же представлял собой русский всадник, который не покидал дома иначе, как верхом, «каков бы путь ни был»⁶⁵⁷? «Если русский имеет хоть какие-нибудь средства, он никогда не выходит из дому пешком, но зимой выезжает на санях, а летом верхом»⁶⁵⁸, – свидетельствовал современник. «Ни один знатный человек из тех, что побогаче, не пойдет пешком»⁶⁵⁹, «зажиточные и богатые люди всегда ездят верхом, куда им приведется, в Кремль ли, на торг, в церковь или в гости, для посещения друг друга, и считают большим стыдом и бесчестьем ходит пешком»⁶⁶⁰, а посему они «все хорошие наездники, ибо они с детства до самой смерти ездят верхом; в Москве каждый <…> держит лошадей, и из одной улицы в другую переезжает верхом»⁶⁶¹, при этом «они очень долго могут ездить верхом»⁶⁶², – подтверждали другие.

По выражению современника, размышлявшего о специфике московской культуры, Eques ruthenus⁶⁶³, т. е. русские всадники «…все хорошие наездники, ибо они с детства до самой смерти ездят верхом»⁶⁶⁴. Воспитание ребенка как человека конного поддерживалось традициями, среди которых наиважнейшим был обряд военно-возрастной инициации «посажения на конь». Он проводился торжественным постриганием волос; постригаемый препоясывался мечом, на него возлагали колчан стрел и сажали на седло; атрибуты обряда символизировали мужскую сферу деятельности⁶⁶⁵.

Надевание новой одежды составляло значимую часть обряда, а ритуальное переодевание символизировало возрождение посвящаемых в новом качестве⁶⁶⁶. По обычаю⁶⁶⁷, ко времени «посажения на конь» ребенок обзаводился полным мужским гардеробом, где воинские атрибуты занимали первое место. Так, Алексею Михайловичу в 4–5 лет были скованы латы, а сын Ивана IV царевич Иван Иванович получил свой первый настоящий стальной шлем в три с небольшим года⁶⁶⁸.

Обряд пострига⁶⁶⁹ представлял собой отголосок архаического действа сажания ребенка на живого коня, что означало его посвящение в ратный чин⁶⁷⁰. Как и в других обрядах перехода, конь был важной частью инициации, поскольку он выступал не только атрибутом мужчины и воина, но и транспортным средством, посредником между миром живых и мертвых, и, шире, как сила, обеспечивающая иницианту возрождение в новом мире⁶⁷¹.

Очевидно, что обе формы обряда – и архаическая, и более поздняя – имели особую важность для воспитания царских сыновей в среде, где слово «князь» по народной этимологии означало «конный человек» – Homo Eques, а конь входил в число первостепенных атрибутов княжеской власти⁶⁷².

Символическая значимость фигуры ребенка верхом на коне, юного князя или княжича отмечалась еще в языческий период русской истории. Так, согласно летописным материалам, княжение малолетнего Святослава началось с битвы русского войска с древлянами, когда, сидя на коне, «суну копьемъ Святославъ [на] деревляны, и копье лете сквозе уши коневи, удари в ноги коневи, бе бо детескъ. И рече Свенелдъ и Асмолдъ: „Князь уже почалъ, потягнете, дружина, по князе“»⁶⁷³.

Обряд проводили по достижении мальчиком четырех- или пяти-, иногда семилетнего возраста; после чего царевич переходил с женской половины терема на попечение дядьки, уже в качестве не младенца, но отрока. Еще до совершения обряда малолетний царевич знакомился с «потешной» лошадкой – традиционной деревянной игрушкой, проверенной опытом поколений. Внешний вид потешной лошадки был максимально приближен к натуральному; она была оклеена тканью или жеребячьей кожей, имела гриву и хвост из настоящей «кониной гривы и хвоста», при этом была соразмерна ребенку, имея «вышину в аршин, длину по размеру»⁶⁷⁴.

Знакомство детей с конным миром начиналось в форме игры, в годовалом возрасте или чуть ранее – как указывает И. Е. Забелин, ко времени пробуждения «возрастного смысла»⁶⁷⁵. Так, царевич Алексей Михайлович обрел свою первую лошадь – «коня деревянного потешного» в полном уборе – в возрасте десяти месяцев. Это была игрушка «немецкого дела, делана на столице на деревянном; на коне седло и войлуки оболочены бархатом червчатым рытым; узда и паперсть и пахви и ременье объяринные – оковано медью луженою; стремяна меденые ж лужены, покровец на седле камка двоелична мелкотравна немецкая»⁶⁷⁶.

Царевич Петр Алексеевич получил свою потешную лошадку с полным нарядом накануне своих первых именин летом 1673 г. Обтянутая белой жеребячьей кожей, она была убрана красным сафьяновым седлом с подпругой, пристругами и позолоченными стременами, уздой из черненого серебра и паперстью, украшенной самоцветами, а также чепраком в цвет седла⁶⁷⁷.

Была своя потешная лошадка – деревянная, украшенная «простыми каменьями» (стеклами. – Б. Ш.), сусальным золотом, серебром и красками и у его младшего единокровного брата царевича Федора, самого известного конника Московского царства. Лошадка была оседлана и взнуздана на железное мундштучное оголовье; ее черную тесьмяную узду украшали морхи в виде бахромы из черного сученого шелка⁶⁷⁸. Обыкновенно потешные кони оставались в числе игрушек царевичей до их «полного возраста». Деревянная лошадка Федора Алексеевича стояла в его хоромах вплоть до его одиннадцатилетия, когда состоялось «всенародное объявление» царевича⁶⁷⁹: в русском средневековье оно связывалось с совершеннолетием, после которого сын мог выезжать вместе с отцом в качестве наследника.

Досуг царевичей до «объявления» не предполагал публичных выходов⁶⁸⁰, а состоял, наравне с обыкновенными детскими играми, из ежедневных упражнений в верховой езде, стрельбе из лука и из других подвижных занятий. Такой подход, вполне осознанный и тщательно продуманный, был причиной того, что при московском дворе детская физическая активность приобрела характер культивируемого спорта⁶⁸¹.

Иностранцы, бывавшие при Московском дворе, связывали вынужденное детское затворничество с русскими традициями. «Дети царские, – размышлял Я. Рейтенфельс, – воспитываются весьма тщательно, но совершенно особенным образом, по Русским обычаям. Они удалены от всякой пышности и содержатся в таком уединении, что их не может никто посещать, кроме тех, кому вверен надзор за ними. Выезжают очень редко; народу показывается один только Наследник Престола <…> а прочие сыновья, равно как и дочери, живут обыкновенно в монашеском уединении. От сидячей жизни они слабы и подвержены многим болезням. Лекаря думают, что и старший царевич (Алексей Алексеевич) умер от недостатка деятельности и движения, составляющих необходимость Природы. С некоторого времени уже больше обращают на это внимания, и Царские дети упражняются каждый день в определенные часы в разных играх, конной езде и метании стрел из лука; зимою делают для них небольшие возвышения из дерева и покрывают снегом, отчего образуется гора: с вершины ее они спускаются на саночках или на лубке, управляя палкою. Танцы и другие занятия, у нас обыкновенные, при русском дворе не употребляются <…> Долг справедливости требует сказать, что этот скромный и по-видимому простой образ воспитания Царских детей в России дает им прекрасное направление»⁶⁸². В результате такого подхода конная культура органично и естественно входила в русскую повседневность.

1.3.4. ЦАРСКИЕ КНИГИ «ЛОШАДИНОГО УЧЕНИЯ»

Другим средством приобщения царевичей к конному миру были книги. Царские книжные собрания – еще одна особая страница в истории русской культуры, которая не менее прочих зримо свидетельствует о ее динамике. Интересна трансформация царских библиотек на пороге Нового времени, когда они изменяются и количественно, и содержательно.

Библиотека царя Михаила Федоровича, согласно описям 1634 г. и 1642 г., за 8 лет расширилась от 11 книг, хранящихся «в государеве в большой шкатуле»⁶⁸³, до 29 книг. Это были издания преимущественно духовно-религиозные, с единичными включениями литературы поучительной («Измарагд»), исторической («Троицкое сидение») и философской («Книга Аристотелева»)⁶⁸⁴.

Довольно объемная библиотека духовных, исторических и учительных книг, печатных и рукописных, принадлежала сыну Михаила Федоровича царевичу Ивану Михайловичу, умершему в малолетнем возрасте 5 лет⁶⁸⁵. В XVII столетии широкое включение книг в число детских забав было обычной практикой воспитания детей царского круга. Источники тех лет свидетельствуют об отношении к детским книгам как к некоторой разновидности игрушек; результатом было частое их поновление. Так, щедро украшенный рисунками сборник житий из библиотеки царевича Федора Алексеевича, изготовленный в 1663 г., за два года активной эксплуатации настолько потерял вид, что был временно изъят из хором четырехлетнего царевича и передан на реставрацию⁶⁸⁶.

Четырнадцати- или пятнадцатилетняя дочь Михаила Федоровича царевна Ирина Михайловна, судя по описи, составленной около 1642 г., владела скромным собранием из 5 псалтырей и 2 часовников⁶⁸⁷. Книжное собрание царевича Алексея Михайловича также было невелико. Его библиотека насчитывала 15 изданий, но стоит отметить, что светских книг, прежде всего поучительных и учительных («Азбука, «Грамматика», «Лексикон», и популярнейшая в то время «Космография»), здесь было уже больше, чем в собрании его отца⁶⁸⁸.

Собственными, так называемыми «хоромными», книжными собраниями располагали и дети царя Алексея Михайловича: известны отдельные собрания царевен Софьи и Натальи, царевичей Петра, Алексея и Федора⁶⁸⁹. Библиотеки старших сыновей Алексея Михайловича уже были значительно более обширны, чем книжные собрания первых Романовых. Собрание Алексея Алексеевича (старшего сына Алексея Михайловича, умершего в 1670 г. в пятнадцатилетнем возрасте) насчитывало 192 книги, среди которых было 64 русских и 128 иностранных на «иноземных» языках; по другим данным, ему принадлежало 215 книг, в том числе 78 русских и 137 иностранных⁶⁹⁰. Библиотека царевича отличалась от библиотеки его отца не только количественно; главной особенностью этого собрания называют его разноплановость. Так, в нем хранилась живописная детская энциклопедия, составленная для царевича в 1664 г. Среди прочих иллюстраций в ней были помещены изображения «людей на конях русских»⁶⁹¹.

Однако одним из самых полных и оригинальных книжных собраний позднего русского средневековья была библиотека его младшего брата Федора Алексеевича⁶⁹². О ее специфике мы можем судить по двум описям, составленным в 1682 г. после его смерти: первая, под названием «Опись библиотеки царя Федора Алексеевича», содержит указание на 137 книг на польском, русском и латинском языках, оставшихся во дворце. Вторая, озаглавленная «Книги, которые по указы блаженные памяти… царя… Федора Алексеевича… приняты из его великого государя комнаты книгохранительницы в его государеву Мастерскую палату… в нынешнем в 191 году апреля в 12 день», включает описание 143 книг.

Это собрание значительно превосходило все более ранние библиотеки Романовых не только по объему. Треть содержания обеих описей составляют светские издания⁶⁹³. Среди уже привычной «духовной книжности», агиографической, исторической и поучительной литературы здесь имелись и издания, прежде не характерные для царских библиотек.

Одним из таких раритетов был русскоязычный перевод сочинения наставника Людовика XIII А. де Плювинеля «Maneige royal». Оригинальное издание увидело свет только спустя некоторое время после смерти автора (Плювинель умер в 1620 г.), но впоследствии, признанное классическим, оно выдержало несколько переизданий. Впервые труд был напечатан в Париже в 1623 г., затем, там же, в 1627, 1640 и 1660 гг.; в Амстердаме в 1666 г., во Франкфурте-на-Майне в 1640 г. и в Брауншвейге в 1653 г.⁶⁹⁴ Русскоязычный перевод был сделан в 1670 г. с брауншвейгского издания, где одновременно приводился французский и немецкий текст; перевод «с глаголами в конце предложений и с полонизмами, тяжелый, хотя и понятный»⁶⁹⁵ был сделан с немецкого. Он получил название «Книга лошадиного учения» (Королевская ездная школа господина А. де Плувинелла).

Книга была выполнена рукописным способом, полууставом⁶⁹⁶. Ее формат – большой «в десть», т. е. увеличенный «большой фолио»⁶⁹⁷, специально предназначенный для особенно роскошных изданий; объем – 216 листов. Альбом был проиллюстрирован гравированным портретом Людовика XIII от 1626 г., заглавным листом и гравюрами оригинала⁶⁹⁸ в виде изображений породных лошадей. Эти последние были гравированы с оригиналов работы художника Яна ван дер Страта (Страдануса); они, в свою очередь, были заимствованы из опубликованной в 1578 г. книги «Equile Joannis Austriaci Caroli V Imp. F»⁶⁹⁹. Оформлением списка стал переплет с позолотой⁷⁰⁰.

Судя по всему, роскошно оформленная «Книга лошадиного учения» была в числе «взнесенных в Верх»⁷⁰¹, т. е. подаренных девятилетнему царевичу Федору Алексеевичу, который с детских лет не только увлекался верховой ездой, но и отдавал должное красоте породных коней.

И перевод, и оформление рукописи были выполнены силами Посольского приказа, чья художественная мастерская была ближайшим конкурентом Печатного двора по производству эксклюзивных рукописных изданий. Большая часть изданных Посольским приказом книг была светского содержания. Значительная группа изданий, выпущенных Посольским приказом во второй половине XVII в., предназначалась для обучения царских детей, преимущественно царевичей⁷⁰². Так, сопровождалась аннотацией о значении сочинения «к выстроению подлинного рыцеря» и «Книга лошадиного учения» Плювинеля, подаренная царевичу Федору.

Полный текст аннотации имеет следующее содержание: «Королевская ездная школа господина Плувинелла королевского величества вышшего конюшева. В которой видети мочно и как деется о обыкновениях, каким способом кони к езде добре выучить, и все иные, которые к выстроению подлинного рыцеря надобны суть, все по обыкновению его школы»⁷⁰³. В Посольском приказе издавалась и другая переводная литература, популяризирующая западноевропейскую рыцарскую культуру. Это были серии рыцарских романов, которые в XVII столетии были весьма популярны и распространялись довольно широко⁷⁰⁴.

Наиболее эффектные, богато иллюстрированные издания, предназначенные преимущественно для нужд царского двора, выпускались Посольским приказом в 1670–1690‐х гг. В это время там работали самые искусные златописцы⁷⁰⁵, писцы, иконописцы, переводчики и переплетчики.

Книги «строились» в одном или в двух экземплярах; второй экземпляр, иногда оформленный несколько проще первого, поступал на хранение в приказную библиотеку. Таким образом копировались и те книги, что были изготовлены в качестве царских подарков; как и прочие, они переписывались и распространялись во множестве списков. По всей видимости, именно так появился «Вестеросский» список (из рукописного собрания гимназии шведского города Вестерос) с царской «Книги лошадиного учения». Список объемом в 128 страниц открывает объемный сборник⁷⁰⁶; текстологический анализ указывает на сходство этих двух списков.

Позднее книжное собрание Федора Алексеевича пополнилось еще одной русскоязычной версией сочинения Плювинеля⁷⁰⁷. Издание 1677 г. получило название «Учение како объезжати лошадей, се есть художество о яждении, умершаго господина Антониа де Плувинелла, королевскаго величества французскаго начальнаго конюшего, думнаго статскаго коморника и под-губернатора»⁷⁰⁸. Как и в 1670 г., оно было выполнено специалистами Посольского приказа специально для передачи в царскую библиотеку (как подносная царю). Заказ на ее изготовление исходил уже от самого царя Федора Алексеевича⁷⁰⁹. В XVII столетии пополнение книжных собраний путем переписки было традиционным; к нему прибегали все владельцы частных библиотек, поскольку книгопечатание не удовлетворяло спроса на книгу. Крупнейшим заказчиком рукописных книг был царский двор.

Над переводом основного текста в 1677 г. работали Ефим (Табис) Мейснер, Леонтий Гросс и Андрей Виниус. Перевод был сделан с немецкого языка; язык перевода – русский с церковнославянизмами. Семен Лаврецкий выполнил перевод с латинских стихотворных подписей под иллюстрациями (частично в стихах, частично прозой)⁷¹⁰.

Перевод был оформлен в рукописную книгу объемом в 287 листов размером в десть, с золотом на месте киновари: «А переводов писал тое книгу уставом на меньшой александрийской бумаге в дестовую тетрадь на странице по 30 строк мелким уставом книгописец Лазарь Лазарев и написал тое книги 20 тетратей. Да он же писал в тое книгу клейма и заставицы золотом и краски, да болшие прописные слова фряские и меж статей прописные ж слова и речи прописывал золотом, да вкруг всего писма обводил линейками золотом»⁷¹¹. Как и в 1670 г., в издание 1677 г. были вклеены заглавный лист и гравюры оригинала из «Equile Joannis…» с подлинников Страдануса); вклейки размещались после основного текста. Переплет был бумажный с позолотой⁷¹².

Работа над книгой, которая задумывалась как подносная царю Федору Алексеевичу, велась между 9 марта и 11 ноября 1677 г.; первоначально предполагалось завершить ее создание к Троице – дню, особо почитаемому «лошадниками». Известно, что книгописец и переводчики получили за работу двойное награждение – в ноябре 1677 г. и в марте 1678 г.⁷¹³, что, возможно, свидетельствует о выполнении ими копийного экземпляра для библиотеки Посольского приказа⁷¹⁴.

Два рассмотренных перевода Плювинеля, 1670 и 1677 гг., открыли мир русскоязычной иппологической литературы.

Книжное собрание царственного лошадника после его смерти в 1682 г. было передано в библиотеки Софьи Алексеевны (откуда они вскоре поступили в Государеву Мастерскую палату) и Петра Алексеевича⁷¹⁵. Но традиция собирательства книг, посвященных рыцарству, искусству верховой езды и коннозаводству, не прервалась, а развилась, приобретя новые формы.

В 1685 г. московская иппологическая библиотека пополнилась рукописным переводом польского издания 1647 г. «Hippika albo nauka о konjach» Кшиштофа Дорогостайского. Русскоязычный вариант «Гиппики» был выполнен «переводником» Посольского приказа С. Годзаловским (Гадзалонским). Текст под заголовком «О конех» сопровождался подзаголовком «ко благосердому воинскому читателю»⁷¹⁶. В 1687 г. было издано переводное с польского языка руководство по коннозаводству в трех (по другим данным – в четырех) книгах. Среди материалов издания были тексты «о строении конского дому… для пригону и покою конскаго стада», «описание коней чужеземских» и раздел «о аптеке конской»⁷¹⁷.

К концу XVII столетия мода на литературу «лошадиной» тематики вышла за пределы царского двора. «Книга конская» отмечена в библиотеке главы Посольского приказа А. С. Матвеева, владельца обширного и весьма разнопланового собрания. У В. В. Голицына имелся конский лечебник⁷¹⁸, один из множества переводных и отечественных компилятивных сочинений, изданных на волне новой моды. Несомненно, что наиболее интересные иппологические издания принадлежали собранию царя Федора Алексеевича.