Борис Владимирович Попов
Болгарская неожиданность. Книга 5
– Да я и сделал, – ответил сам торгующий своими изделиями кузнец.
Сильно, правда, мешался соседний купчик: хватал меня за руки, орал прямо в ухо, что у него все гораздо лучше и надо немедленно переходить к его прилавку. Мой мастер только морщился, но нахала не одергивал. Отовсюду на него глядели с укоризной, а один из торгующих сразу сказал:
– Зря ты, Дезислав, всю эту музыку терпишь! Дай ты ему просто в морду, перестань терпеть этого поганца!
Я бы тоже решил эту проблему аналогичным образом, но пока терпел. Чужая страна, чужие порядки. Намнешь эту мерзкую образину не думая, а потом окажется, что покупателям в эти дрязги вмешиваться не положено. Разок сунешь кулаком в наглое рыло, а на тебя после этого накинутся всем рынком, да еще и стражники налетят, как мухи на мед. А я вдобавок приезжий. Господь терпел, и нам велел. Вот и потерпим. Попробуем подойти к делу иначе, этак технически, и заодно проверим в действии одно из заявленных свойств Аль-Тана: невиданную прочность.
А беседа между торговцами оружием продолжалась.
– Жалко Ганс уехал в свой Ганновер! Этот хорек сразу на его место со своим гнилым товаром взгромоздился.
– Да, у Ганса товар был хоть куда. Как он это говорил: гутен меч, гутен сабля!
– А хорек, он теще Дезислава какая-то там родня, вот мужик и опасается с ним связываться: враз накляузничает. Теща потом всю печенку выклюет: не дал человеку проявить себя. Мало того, что дочь мою зажираешь, так теперь и родню нашу притеснять начал. Еще и деткам на папаню какие-нибудь гадости напоет.
И все эти беседы мне перекрывало верещание гадкого соседа. С этой болгарской хореобразной гнидой пора было разбираться, но вначале все-таки надо купить нужную мне вещь.
– Дезислав, я вот эти ножны возьму, – сказал я, отсыпая серебро без лишнего торга.
– Бог в помощь, – ответствовал купец.
– И тебе с детками не хворать! Передай горячий привет от меня теще.
Подумав, что я над ним насмехаюсь, Дезислав насупился. Ничего, мастер, сейчас я тебя развеселю и от злой докуки избавлю. Гнусный хорек, а ведь и верно сильно похож, заорал с новой силой.
– Ко мне, теперь только ко мне, уважаемый!
Да уж тебя-то я без русской заботы не оставлю!
– Первым делом, не ори! У меня от твоего крика аж в ушах звенит. Не хуже тебя слышу, не глухой. Показывай товар. Если сабли и мечи хорошие окажутся, все в любую цену возьму. Только стоимость сразу говори, а то потом заламывать начнешь.
Мы перешли к соседнему прилавку, и обрадованный купчик негромко зачастил, расхваливая и очень высоко оценивая свой товар. Я его не слушал, а молча разглядывал и кое-что брал в руки. Изделия, даже на внешний вид, были дрянь дрянью. Косые, кривые, неровные. Клинки были разной толщины, центр тяжести у всех сбит. На нескольких даже были заметны кое-где островки ржавчины. Этот удод, видимо, даже ленился их чистить после дождя! За такую торговлю надо продавать в гребцы на галеры – больше от этого аспида пользы будет, чем он тут небо коптит.
– А кто это все кует? – спросил я.
– Мой отец! – гордо заявил купчик.
Да, горестно подумал я, судя и по тебе, и по его мечам, как кует, так и …! – как твой батя нерадиво работает, так и чересчур халатно исполняет свои супружеские обязанности. В общем, кругом бракодел, клейма ставить негде. И не захочешь, а обматеришь. Хотя может быть где-то в 21 веке один из них был бы талантливым модельером, а другой толковым провайдером? Здесь не угадаешь! Но вот тут они оба явно не у места. Не дай Бог, с их погаными железяками столкнуться с действительно опасным врагом! Живым из этой схватки не выскользнешь. Продолжим. Прислушался к называемым ценам. Цены были заоблачными. Глупый, жадный и бессовестный купчик, увидев, как я безропотно отдал деньги за ножны, решил, что поймал заведомого и давно желанного лоха, и старался ободрать меня ни на похожую. Впрочем, мне и это было на руку.
– Подожди! – оборвал я его обильные словоизлияния. – Я возьму эту, эту, эту и вот эту сабли, этот, этот, этот и вот этот мечи (отобрал самый хлам), но каждая ведь дорогая вещь перед покупкой проверки требует. Или ты против?
– Да проверяй сколько угодно, – махнул рукой ничтоже сумняшеся наглец, – замечательное оружие, я тебя заверяю!
– Все слышали? – громко спросил я у окружающих.
– Да! Да. Конечно!
– Будьте свидетелями, и коли купец вдруг отвиливать от испытаний начнет, не взыщите, если я его слишком жестко приструню.
– Да хоть убей! Надоел он тут нам всем хуже горькой редьки!
Народно-торгашеское мнение было единодушным. Вдобавок, покупателей было маловато, и продавцы откровенно скучали. А тут забесплатно этакая забава: сейчас или глуповатого покупателя на изрядную сумму обуют, или надоевшего всем нахалюгу унизят, а то еще и прибьют. Народ, бросив прилавки, скопился возле нас в ожидании зрелища. Действительность превзошла все народные чаяния и ожидания. Я вытащил из старых ножен заветный Аль-Тан и показал его скопившейся возле нас толпе.
– Недавно появился у меня серебряный кинжальчик, подарок сельского друга, сейчас будем его рубить продаваемыми изделиями – это и будет проверка.
Народ заохал и заахал. Дело было ясное: сейчас первая же железная дешевка перерубит непрочное серебро дурака пополам, и придется скучать дальше. Стоящий возле меня пожилой купец аж плюнул и сказал мне:
– Бежал бы ты, парень, отсюда подобру-поздорову! Купил какую-то мелочь, за которой тебя, наивняка этакого, послали, и беги к папке с мамкой поскорее. Никакое серебро против стали не выстоит, только дорогого кинжала, которым можно только хлеб резать, лишишься.
Зато козлина, уверенный в скорой победе, приосанился и одернул сострадательного человека.
– Умолкни, старый! Не мешай уважаемому с его проверкой! Главное, что я согласен, а все остальное ерунда. Пусть хоть весь мой товар своим кинжалом проверяет!
Народ примолк, а я поинтересовался:
– Сильные люди есть? Продавец ведь хорошо мечом не ударит, придется много раз повторять.
Из толпы почти сразу вышли два кряжистых мужика с фигурами атлетов молотобойцев и одинаковыми лицами. Ростом они возвышались над присутствующими на две головы. Рожи у них были совершенно зверскими, носы картошкой большими, губищи пухлыми, а типично болгарские карие глаза добрыми-добрыми. Близнецы были, по-видимому, признанными силачами, и даже хорек не осмелился ничего возразить против моей новой выдумки. Одеты они были в привычные для себя порты и грязноватые рубахи, а увенчивали это пиршество высокой болгарской моды покрытые многочисленными грязными пятнами, копотью и прожжеными дырами фартуки. Серые шапки на головах богатырей имели вид протирочных концов для рабочей части наковальни и соответствующий работе цвет. Близнецы были немногословны.
– Мы это можем.
Глядя на этих бугаев, под рубахами которых перекатывались массивные мышцы, я испытал сомнение в прочности Аль-Тана. Похоже, эти богатыри, дай им волю, не то что магический кинжал повредить, могут и рельс пополам перерубить, и не поперек, а вдоль! Но отступать было уже поздно, и я покорно сказал:
– Начинайте.
Один из силачей сгреб здоровенной ручищей самый большой меч, а другой богатырь взялся за кинжал. Мне очень хотелось перекреститься, вырвать Аль-Тан и убежать.
Дальше все у них пошло, по-видимому, по многократно отработанному в кузнице сценарию.
– Тома! – рявкнул первый и легко занес одной мозолистой лапищей над головой тяжеленнейший меч-двуручник, за который все славнейшие и сильнейшие рыцари всегда хватались двумя руками.
– Тодор! – будто прокатил в ответ по камням валун другой, и подставил под удар лезвие Аль-Тана.
Со свистом клинки встретились. Привычного звона не было. В полной тишине отпал ровно срезанный кусок лезвия меча. Толпа в один голос ахнула, а потом загалдела.
– Я всегда знал, что они дрянные клинки делают, но такого не ожидал!
– Даже серебро через это их дерьмо, как нож сквозь растопленное масло проходит!
– Давно я на свете живу, но такого позора не видал сроду!
– Ганс бы сказал: это не есть гутен меч и повесил бы обоих на первом же дереве!
– Что, Лубен, не забудешь доложить папочке?
Тут не утерпел даже и терпеливый Дезислав.
– Тещеньке моей тоже доложиться не забудь! С горячим приветом от человека, хотевшего сделаться вашим первым покупателем на новом месте.
Все перекрыл дружный хохот толпы. Из нее вырвался чей-то тонкий дискант:
– Ох и пороть сегодня Лубена батя будет! Драть неутомимо и день, и ночь!
Отозвался мощный басок.
– Мало того, что за неделю ничего не продал, так еще и главного семейного достояния сдури лишился! За пропажу именно этого меча его и кормить перестанут!
Многие уже вытирали от смеха слезы. А толпа все прибывала и прибывала. Народ стягивался на шум и смех, и начинал торопливо выяснять, над чем же тут так хохочут люди.
Лубен, с красной рожей и трясущимися губами начал орать, что у любого, даже самого хорошего кузнеца так бывает. Братья переглянулись.
– У нас не бывает, – тяжеловесно заявил Тодор.
Он у братьев, видимо считался за старшего, да и нос у него был побольше. Может родился на пару минут пораньше, или просто был порешительнее, и поэтому всегда говорил первым. Одно слово – лидер.
– Никогда! – добавил Тома.
Его имя переводилось как «близнец», и он всегда говорил вторым – зримый ведомый.
Лубен умолк, а то вдруг богатыри дадут за возражения щелбана. Насмерть ведь ушибить могут!
– Продолжим? – пророкотал Тодор.
– Конечно! – прогромыхал Тома.
И братья-великаны продолжили свое черное дело. И следующий меч бесславно повторил судьбу предыдущего один в один.
Лубен не вытерпел и заорал:
– Хватит мне тут товар портить! Наели рожи здоровенные и начали сдури мечи ломать!
Близнецы посмотрели на меня. Я хамам и бракоделам никогда не сочувствовал, и вместо того, чтобы подставить щеку под удар, как это проповедует моя религия, всегда уворачивался и наносил ответный удар. Поэтому ответил:
– Уговор дороже денег, у меня свидетелей толпа!
– Точно! Топчи гада до последнего! – отозвался истинно православный болгарский народ.
И мы продолжили. Куски мечей и сабель ложились на землю один за другим. Лубен сначала негодовал и кричал, бросался спасать свои железяки, но братья по очереди бережно ловили его двумя могучими пальцами за кафтан, проносили по воздуху и ласково отбрасывали за его же прилавок. После очередного падения он вылезал из-под прилавка не сразу, и под стать всем отцовским изделиям: весь какой-то перекошенный и перекособоченный. Потом стал надрывно рыдать и просить отдать остальные отобранные мной мечи и сабли. Но Лубен не был мужикам любимой женщиной, и его мамы в толпе не было, а к его соплям и слезам бессердечный народ отнесся равнодушно. Лубен бросился к пожилому мужчине, которого грубо отшил в самом начале.
– Дядя Калоян! Избавь от беды!
Ответ его не порадовал.
– Я тебе никакой не дядя, а просто ненужный старый! И кровного родства между нами нету.
А работа между тем велась неутомимо.
– Тома! Тодор! Тома! Тодор! – приговаривали молотобойцы.
Скоро все отобранные мною мечи и сабли закончились, и братья поинтересовались, изымать ли на проверку остальной товар. Народ заорал:
– Круши, все, что можно! Долби поганца! Да накиньте еще пару оплеух и самому Лубену, чтобы впредь неповадно было со своей мерзостью на наш рынок соваться!
– Тихо, добрые жители Хасково! – прокричал я голосом опытного оратора, вскинув вверх правую руку.
Гомон стих.
– Лубен не враг нам, и уговора крушить все его имущество не было. Поэтому мы заканчиваем наше представление, и я ухожу.
Братья согласились, и шоу оборвалось. Я бросил старые ножны Аль-Тана к Лубену на прилавок и пояснил:
– Это вам с отцом подарок от кузнеца-бракодела из Добра-Поляны. Вспоминайте его добрым словом! – вставил Аль-Тан в новые ножны и удалился, а народ сомкнулся возле Лубена. Я уходил, а сзади меня нарастал народный рев, бессмысленный и беспощадный.
На выходе с рынка был пойман Наиной. С подозрением глядя на меня, она спросила:
– А что это там за галдеж? Не ты ли затеял?
– Что ты! – глядя на нее честными серыми глазами заявил я. – Мы с Аль-Таном ему новые ножны покупали.
– Точно?
– Конечно! – развел я руками.
Наина чуяла мою ложь пытливым женским сердцем, но никаких фактов у нее в наличии не было, а я не Ваня – силой из меня ничего не выдоишь. Она вздохнула и отвязалась. Я проводил своим законопослушным взглядом ватагу рванувших на шум стражников с алебардами, вздохнул, и мы удалились с рынка более быстрым шагом, чем на него пришли.
С нашими встретились за обедом. Пока ели, вернулась и почему-то запыхавшаяся Ванча. К любимому так сильно бежала что ли?
– По всему городу уже каких-то приезжих разыскивают, в связи с тем, что некоего Лубена на рынке очень сильно побили и весь товар ему переломали. Все местные торгаши на какого-то никому не известного человека вину валят. С виду он не болгарин, цвет волос и глаз не наш, да и одет как-то не по-нашему. Хотя по-болгарски говорит очень чисто.
Наши глядели на меня, и им все было ясно.
– Ну и порядки в этой вашей Болгарии! – посмеиваясь заявил Богуслав. – Неизвестный приезжий, средь бела дня на глазах у всего рынка избивает купца, круша его товар, и никто не вмешивается! Прямо боязно на улицу выйти – вдруг этот ухарь где-то близко ошивается? Того гляди и нас обидит! Вова, ты его не видал?
– Нет, – ответил я. – Бог миловал. Зашел на базар, схватил первые же попавшиеся ножны и быстро убежал.
– Ну мы тут тоже вроде все переделали, – хлопнул себя ладонями по коленям Богуслав. – Поехали поскорей из этого страшного Хасково, покуда целы!
Из Хасково мы выехали без всяких приключений. Морозец крепчал, уверенно сменив температурный плюс на минус, началась привычная для нас, русаков, пурга. Ванча такое увидала первый раз в жизни. Особенно ее поразила стелющаяся под копытами лошадей поземка. Она ежилась от невиданного в Болгарии холода, втягивала голову в плечи, пытаясь защитить хотя бы открытую шею, и постоянно боролась с желанием спрятать покрасневшие от мороза руки в карманы. Но на коне Ванча держалась еще неуверенно, и отпускать поводья боялась. Черные густые волосы непривычную головенку защищали не ахти как. Ни платка, ни рукавиц у болгарки, по-видимому, сроду не было. А Богуслав, привыкший к своим закаленным русским ратникам, не замечал этой женской трагедии и разливался соловьем о своих и чужих подвигах на поле брани.
Ваня с Наиной уже утеплились. Даже кокетливая иудейка защитила голову симпатичной шапочкой из неведомого мне меха, а на ладошки натянула рукавички с элегантным ромбическим рисунком. Ваня нахлобучил на голову заячий треух, а на рукавицы пока забил – мороз, по нашим новгородским понятиям, был невелик. Я догнал молодых и спросил:
– Ная, а у тебя запасной шапочки не будет?
– Владимир, – недоуменно спросила Наина, – ты ее на Марфу что ли собрался надевать? У тебя-то вроде боярская шапка в сумке лежит ого-го какая.
– Да вон непривычную к холоду Ванчу вовсю корежит.
– А чего ж за ней Богуслав не смотрит?
– Да увлекся, понимаешь, старый рассказами о своих похождениях, и ничего вокруг себя не видит. Токует, как глухарь тетерке, и ничего вокруг не замечает, и не слышит. А она боится ему лишний раз слово поперек молвить – вдруг обозлится и бросит в первой же встреченной деревухе.
– А ты чего, мастер, в эту историю ввязываешься? – поинтересовался Иван. – Тоже что ли потащился на невиданную болгарскую красавицу? Как-то прямо в рифму получается: бояр полюбил болгар!
Молодые грубо заржали. Я не обиделся. Молодость требовала душевной отдушины для отдыха от занудливой и монотонной ежедневной езды. Разговоры уже все переговорены, все темы исчерпаны, дорожных впечатлений практически никаких. Насчет сострадания у них видимо не густо, значит повлияем другим Макаром, нажмем на струны разумного расчета.
– Я вам вон что скажу, русские красавцы и еврейские красавицы: сейчас Ванча озябнет, а к ночи ее прошибет неведомая даже мне болгарская лихоманка, и сколько я ее буду лечить, сие нам неведомо. Зависнем еще на месяц в какой-нибудь местной Лесичарске или Богучарске, вот тут-то вам и отольется горючими слезами ваше скопидомство!
Мне тут же был выдан Наинин пуховый платок и здоровенные меховые рукавицы от Ивана. Рукавицы, конечно, были слишком велики, но как говорится за неимением гербовой пишем на простой.
– Пока отъезжайте недалеко, скоро лошадей менять будем, и я вас позову.
Я остановил коня и подождал слегка приотставших влюбленных в возрасте. Пока ждал, посоветовался с Полярником. Тот уточнил все, что было нужно в Интернете, и я стоял уже географически подготовленный к беседе с Богуславом. На Ванчу было горестно глядеть, так она озябла. Ее аж трясло!
– Богуслав, – позвал я русского тетерева, – ты тут увлекся разговорами, а уж пора лошадей менять.
– Да ладно! – взялся отвергать мою идею бывший воевода. -Только-только выехали!
– Это только-только, – пояснил я, – длится уже два часа. Лошади устали, а женщинам пора посетить кустики.
– Пожалуй да, – согласился Слава. – Пересаживаемся.
Подождав пока Ванча исчезла в кустах, я строго спросил побратима:
– Совсем нюх потерял, старый кобель? Бабенка первый раз в жизни зиму увидела, вымерзла вся, а ты знай тут песни поешь да облезлым хвостом крутишь!
Богуслав аж ахнул от неожиданности.
– А что же делать? Я ей свою шапку отдам! И рукавицы мои пусть поносит.
– Дурень ты дурень, – подытожил я его замыслы. – На кой черт ей твоя мужская шапка? Не озябнет и в Наинином пуховом платочке. А здоровенные мужские рукавицы уже Ваня выдал. Он у нас парень молодой и привычный. Ты-то уж человек пожилой, нечего тебе по морозу неодетому полоскаться.
– Можно подумать, ты у нас больно молод! – обиженно отбрехнулся Богуслав. – Всего-то год у нас с тобой разницы!
– Это в душе. Но меня Макошь лет на 25-30 омолодила, а тебя антеки от силы на пять. Да и свои рукавицы с шапкой я никому не отдаю. Поэтому глупые споры прекращай, и думай о деле. Нам видимо придется сделать крюк и заехать в Пловдив.
– Что это за Пловдив такой? – недоуменно спросил побратим. – Я его не знаю. Мы же вроде в Софию должны заехать?
– Мало ли чего ты не знаешь в чужих странах, – ответил я. – Да это и не нужно. А нужно Ванче срочно прикупить зимнюю одежонку, а то пропадет бабенка ни за грош. Болгары еще не расчухали, что закончились теплые времена, и одеваться надо по-иному. А как поймут, цены на зимнюю одежду взлетят в несколько раз и станут заоблачными. А до Софии еще ехать и ехать, до этого города еще двести верст, а до Пловдива рукой подать, махом доедем. Платок и рукавицы я сейчас Ванче выдам и заставлю все это одеть.
– Я сам со своей женщиной разберусь! Давай вещи! – и он протянул ко мне властную руку.
Я не обратил на это никакого внимания, переседлывая коней, и ничего ему не дал, а заметил:
– Гордо! Истинно по-нашему, по-боярски!
Богуслав вздернул нос вверх.
– Но глупо, – неторопливо продолжил я, – потому что она у тебя теплых вещей не возьмет. Озябнет вся, поморозит все, что может, и все то, что морозить совсем нельзя, и замерзая и прощаясь с жизнью, пролепечет стучащими зубами: мне хорошо, я совсем не замерзла. Главное, не бросай меня здесь, а я и на Руси не замерзну! И до последнего будет строить из себя истинную северянку!
Богуслав понуро повесил носяру и растерянно спросил:
– А что же делать?
– Не мешаться! – рявкнул я. – И поддерживать меня в этом разговоре!
– Ладно, ладно, – торопливо согласился Богуслав. – Ты у нас переговорщик известный, вот и действуй!
Тут вернулась к нам из лесу Ванча, и я отдал команду:
– Одеваться!
Мы с Богуславом привычно натянули боярские шапки и более-менее мягкие дорогие рукавицы. Ванче одеть было нечего, и она стояла, как стояла, и ничего не делала.
– Ванча! Это не просьба, это приказ! – жестко сказал я.
Женщина попыталась сделать хорошую мину при плохой игре.
– Да я привычная к холоду, потерплю.
Да такого холода как сейчас, в этих широтах не было уж лет триста, а она привычная!
– Ванча, у нас на Руси принято, чтобы женщины в такую погоду были одеты в зимние красивые шапочки или теплые пуховые платки. Да и твоя безрукавочка уж поди промерзла насквозь. Богуслав всем этим явно недоволен, вон как брови-то нахмурил! Наверное думает: зря я с этой оборванкой связался. Оставлю-ка я ее здесь, в Болгарии!
В женских глазах заплескалась паника. Любимый недоволен, а она ничего сделать не может! Как пить бросят черте где!
– А что же делать?
– Наина о тебе позаботилась. Передала вот пуховый платок и мужские рукавицы. Дала, правда, на время, но ты не горюй – завернем на денек в Пловдив и оденем тебя, как картинку. Денег не пожалеем.
Теперь женские глаза зажглись радостью.
– Я отслужу! Я отработаю!
– Не горячись. В конечном счете за все это надо благодарить Славу – ему и отслужишь, ведь благодаря ему Наина в поход пошла. Да и с девушкой надо попытаться сдружиться, потолковать о своем, о женском. А то гляжу сторонитесь друг друга, а это нехорошо. Нам еще очень долго вместе идти и ехать по чужим землям. Неизвестно где и как нас какая-нибудь трудность или опасность прихватит. Надо нам всем душа в душу жить.
– Да вы ведь русские, а я нет!
– А Наина иудейка, и что с того? Национальность друга не имеет для русского человека никакого значения. Веди себя честно, работай хорошо, бейся с врагом от всей души, а как твоя нация зовется, это неважно.
– Да мы болгары в бою не сильны… Вон, под рукой Византии сколько времени уж живем…
– Все это ерунда. Отстоите еще свое царство. Не всегда и мы, русские, всех одолеваем – бывало, что и нас в битвах Византия побеждала. И не женское это дело о войне думать. А ваши мужчины бьются смело. Так Византия против них ораву наемников бросила, вот они и отступили.
Под эти разговоры, пока суть да дело, я наливал в бронзовый походный стаканчик взятую с собой из Лесичарски кизиловую ракию и разбавлял ее водой.
– На ка вот выпей, – сунул я озябшей бабенке горячительное. – Враз полегчает!
Она заколебалась.
– Ты ему верь, – поддержал меня Богуслав. – Он опытный лекарь, чего не нужно, не даст.
Ванча выпила и с непривычки закашлялась.
– Эх и крепкое вино вы у себя на Руси пьете! – раздышавшись сказала она.
Я не стал объясняться, что это их же болгарская ракия, вдобавок в ее же харчевне и взятая, да еще и наполовину разбавленная. Пусть с ней дальше Слава беседует, а мне пора звать молодых.
– Наина! Иван! – заорал я во всю мочь своих легких. – Езжайте сюда!
Молодые махом подъехали, и мы всей толпой взялись переодевать Ванчу. Наина помогла женщине повязать на голову, заодно прикрыв и шею, пуховый платок, Богуслав снял с себя длинный боярский кафтан с опушкой и надел его на любимую, а я, увидев, что у Ванчи плоховато гнутся в Ваниных рукавицах ладони, содрал с побратима еще и более мягкие боярские варежки. Богуслав накинул на себя длинную и теплую телогреечку из своих тороков и Ванины рукавицы. Запаслив, однако, старый черт, аж крякнул я.
Ванча в теплых вещичках пригрелась, разрумянилась, расцеловала в благодарность Наину и теперь обожающим взглядом любовалась любимым в телогрейке. Мы не спеша поехали дальше – лошадям сквозь заносы на дороге пробираться было нелегко.
– Слышь, Богуслав, надо на ночевку где-то останавливаться.
– Не рановато будет? Хотели же до Пловдива доехать.
– Не с утра выехали, а к обеду ближе, и в такую лихую погоду темнеет рано. А сейчас ведь где попало костерок не раскинешь – не лето красное на дворе. Нам до первой деревни или села лишь бы добраться, ведь с нами хрупкие женщины, а не закаленные дружинники едут.
– И то верно, – согласился Слава.
Парочки растянулись по дороге, а я ехал в гордом одиночестве и про себя напевал:
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить,
Ямщик, не гони лошадей,
с тоской вспоминая любимую жену и свой новый дом в Новгороде.
Вскоре показалось и небольшое сельцо, названия которого я так и не узнал. Постоялый двор выглядел каким-то гнилым зубом – он уже весь обветшал и грозил вскоре окончательно развалиться. Хозяйствовали старуха с несимпатичной дочкой средних лет, в обустройстве и поддержании должного порядка не чувствовалось твердой мужской руки – все табуретки были расшатаны и страшно скрипели, многие половицы в полу просто провалились. Одеты обе были как-то неряшливо, давно не стиранные фартуки были покрыты сальными пятнами. Вот и на кухне все у них делалось, наверное, тяп-ляп, и потому ужин на этом постоялом дворе и вышел нам с Марфой боком. Я осмотрелся – посетителей и постояльцев, кроме нас, не наблюдалось.
Нам плюхнули на плохо протертые столы тарелки с не очень проваренной перловой кашей, поверх которой скромно ютились скверно прожаренные куски свинины. Марфе тоже шмякнули прямо на пол сырой кусок свиньи – другого мяса на этом постоялом дворе не было. Я попробовал свою свинину и тут же отодвинул ее в сторону, решив сегодня попоститься и обойтись одной кашей. А непривычную еще хлеще болгар к морозу Марфу – все-таки первый год жизни прошел в родных краях весной, летом и осенью, прошиб, видимо, зверский аппетит, и она рвала свой кусище не раздумывая.
– Марфуш, – позвал я свою верную подругу, – может тебе тоже не есть эту гадость? Сейчас я и на твою долю каши возьму.
– Пустое, – торопливо прогавкала Марфа, – что мне будет! – и продолжила трапезу.
И я, старый осел, схалатничал, хотя и был приучен к сильным морозам в Костроме с самого рождения, подумав, что у собак желудки покрепче человеческих будут, и стал есть кашу. Ночью меня заели клопы, с утра встал разбитым, как драная калоша.
А по пути к Пловдиву, волкодавшу прошиб сильный понос. Снегопад утих, на небе появилось ласковое солнышко, и на улице зримо потеплело. В начале зимы так часто бывает: днем оттепель, а ночью морозяка, а чуть подальше мороз будет и днем, и ночью. Мы с Марфой приотстали от нашей кавалькады, чтобы не позориться перед нашей молодежью – известными шутниками. Будут потом вместо имени Марфа говорить что-нибудь вроде: эта обосравшаяся псинка! А начинающий поэт Ваня еще чего-нибудь в рифму изобретет. Какую-нибудь Марфу-сранфу! Не-е-ет, мы уж как-нибудь сами по себе, без сопливых обойдемся. А Марфу все несло и несло сначала каждый час, потом каждые полчаса. Никаких химиопрепаратов в 11 веке еще и в заводе не было, а народные методы пока не вспоминались. Вдобавок я и не горазд лечить собак, я как-то по людям всю жизнь специализируюсь. Посмотрел Марфушу методом волхва, думая, что сейчас все и пойму, а вот и шиш вам с загогулинкой! Здоровенный желудок, где собаку поменьше спрятать можно, был чуть ли не больше всего кишечника! Довольно-таки длинный тонкий кишечник, и малюсенький толстый. Ничего не поймешь! Явно какая-то бактериальная инфекция в кишечнике, слава Богу не вирус весь собачий организм полощет, и на этом по сути и все. Человек – это человек, а собака – это зверь, и подход к ее лечению может сильно отличаться от нашего.
Привлек к консилиуму Полярника. Он, пошуршав электронными страницами, спросил:
– Инородного тела в желудке или кишечнике не наблюдается?
– При наличии отсутствия! – куражнулся словами из «Двенадцати стульев» я.
Боба это не смутило.
– Крови в стуле нет?
– Крови нет, цвет, того, что выходит, в пределах собачьей нормы, рвоты нет и не было, – обозлился я, – все, что у нас с собаками совпадает, я уже пересмотрел. Меня смущает частота стула и то, что он жидкий.
– Ну они и делают это почаще человека, – не понял сути моих претензий Полярник.
– Конечно, – взялся я объяснять инопланетному путешественнику очевидное, – в три-четыре раза чаще. Но не в тридцать же сорок, как у Марфы! Такими темпами она просто скоро обезводится и погибнет. Ты мне про лечение расскажи!
Боб опять нырнул в Интернет. Вынырнул минут через пять и доложил:
– Сутки не кормить, поить часто и помалу, дать антибиотики.
Я вздохнул и спросил:
– А теперь подробненько доложи: где они тут в 11 веке обычно берут антибиотики?
Тут он зарылся в научные ветеринарные тексты надолго, а я, предчувствуя закономерный результат – ответ «нету и взять негде», попоил Марфу, не велел ей пока подсовываться на глаза нашим молодым, и поскакал посоветоваться к Богуславу.
Слава волхв посильней меня, и любитель всяких хитрых травок. Может он и по собачьей линии знает что-нибудь этакое? Объяснил ситуацию и с нетерпением стал ожидать ответа, вроде: есть такая трава, называется шурум-бурум, на людей не действует, но понос у собак снимает прекрасно! Служил я с Мономахом в Чернигове, и набрал этой травы в тамошних лесах немеряно! Вот возьми щепотку, втули своему волкодаву. Но видя, как Слава полез правой рукой в «поталыцу», то есть начал почесывать себе затылок, понял, что шурум-бурума найдено не было. Так оно и оказалось.
– Есть у нас такой метод, – взялся поучать меня побратим, – забабахать в стакан водки побольше соли, и выпить.
– Этот метод мне известен, – ответил я, – только ведь собака не человек, столько водки ни в жисть не осилит. А если осилит, то либо нюх на весь остаток жизни потеряет, либо просто издохнет. Я помню как-то лечил одну прежнюю свою среднеазиатку от чумки водкой, но там я брал столовую ложку горячительной воды, намешивал ее с сырым яйцом, и только после этого давал. Здесь, мне кажется, такое количество не поможет.
Богуслав на это только развел руками. Я хотел уж было уезжать несолоно хлебавши, как вдруг в нашу беседу включилась Ванча.
– Я, конечно, женщина простая, знатности во мне никакой, нигде не была и ничего, кроме кухни и разведения кур не знаю, но хочу сказать: мы в Лесичарске все поносы и у взрослых, и у детей, лечим внутренней желтой пленкой из куриного кишечника. Обычно достаточно дать один раз маленькую ложку высушенной и истолченной в порошок пленки, и снимается любой понос, даже и с кровью. Редко-редко эффект небольшой, тогда даем порошок три раза за день. У нас староста держит здоровенного пса, так он и ему дал, тоже помогло.
– А сырую если дать пленку? – поинтересовался я.
– Кто его знает, – ответствовала Ванча, – мы не пробовали.
– Куриными желудками я в Пловдиве конечно разживусь, но как их ободрать? Да и времени нет их сушить, Марфа скоро сляжет!
– Куриный желудок надо промыть горячей водой, тогда пленка отделится легко, – пояснила мне Ванча, – но сушить тебе его незачем. Я у себя в селе сушила этой пленки на всех, у меня расход курей в самый сезон летом бывал до десятка в день, а у обычных семей одна-две курицы в месяц. Вот и в дорогу взяла этого порошка с запасом.
– А сколько его надо принимать собаке? У нее желудок уж очень здоровенный!
– Этого я сказать не могу, но староста своему кобелю брал побольше, чем требуется человеку.
