полная версия
Борис Валерьевич Башутин
Стихи разных лет
Песни для Таны
«Убивали Невесту…»
Убивали Невесту
Сжигали фату
Белым ветром огонь
открывал наготу
и никто наготы не стыдился…
А невеста кричала:
Разбитые в кровь
две нежнейших руки
и разорвана плоть —
черной болью сочится.
Ветром горьким умылась сполна
Ветром горьким укрылась душа
В эту ночь мне не спится
И в немой колыбельной
затихли уста
Я всю ночь в чистом поле
умоляю Христа:
«Пощади мою грешную душу…»
Убивали Невесту
Сжигали фату
Долгий стон над снегами
пронзил тишину
Заалели глухие молитвы.
Утром ранним я встала с бедою своей
И рассвета ждала у лампадных огней
Ох, не спится…
Светлым облаком легким
Лебединым крылом
укрывалась от горя
За замерзшим окном
притаилась разлука
И птицы
взлетели с ладоней моих
Бесконечная радость
Растерянный крик
в нежном горле томится…
«Скрипнула дверь…»
Скрипнула дверь
Слепые следы на снегу
В полночь домой возвращаюсь,
но домой ли?
«Чисто выметен пол…»
Чисто выметен пол
в этом храме без снов
Я хотел быть младенцем
без смертных грехов,
а весна уронила платок
у дверей
В долгом небе лишь клик
голубых журавлей.
Я хотел быть младенцем,
а стал подлецом
Я хотел быть огнем
с просветлевшим лицом
Все, что было ушло,
придавило крестом
День растерян и слаб
за промытым стеклом
«С ночного корабля…»
С ночного корабля
я вижу стройный мир
великолепных звезд,
исполненных печали
Вселенская тоска
и строгий чей-то лик
в их отблесках
и острый привкус стали
мне чудится
И откровенность волн
пугает обожженные глазницы
И серый горизонт
в желании любви
ласкает обнаженные границы
усталых волн
Крик одиноких птиц,
тревожный и бессильный
пред смиреньем,
наполнил сердце
странной красотой,
священным и внезапным
откровеньем
о близости конца
и о Суде Любви,
о новом мире
и о вечном плене,
на иго – благо,
тяготы легки,
и смерти нет
и нет пустых сомнений
«Я выброшен на берег откровений…»
Я выброшен на берег откровений
в очарованье Божьей красоты
Разлуки нет
Есть тысячи мгновений
священной и внезапной тишины,
А нивы кровоточат
кроткий Ангел
склонился над моею головой
Я пью вино огня
и умиленья,
колени преклоняя пред Тобой
«Северных красок дыханье…»
Северных красок дыханье
Коснулось уставших глаз
Горсть первозданного снега —
к хрупким и нежным губам
Божья Премудрость таится
в складках суровых гор
Странная серая птица
в небе сплетает узор.
От золотого побега —
вновь к одряхлевшим грехам
мне возвращаться,
но тесно
в сердце тревожным стихам
Солнечный луч
ненадежен в мутном и грязном стекле
Ломок, печален, непрочен
призрачный вздох в тишине
И возвращенье к привычным,
ныне забытым делам
хуже жестокого плена
Яд, разрушающий храм
Наших прекрасных желаний
долгих молитв
и цветы —
алые маки в пустыне
отблеск багряной звезды
«Полночное похмелье…»
Полночное похмелье.
Крик ребенка в пугающей
бездонной глубине
июльских снов
Поблекшая иконка
стоит на запылившемся окне
и я уйду отсюда очень скоро
Когда?
Не знаю.
На расстрелянном стекле
последние стихи о самом главном
да ржавый нож оставлен на столе.
Забыт.
Стол. Крест. Молитва.
Покаянье.
Свечи
Мерцают в полумраке
алтаря
Зачем я здесь?
Зачем несу изгнанье
в краю,
где нет небесного огня?
«Справа – стоят лжепророки…»
Справа – стоят лжепророки
Слева – звезды белесые
А мне куда же,
Куда же, мне, Господи?
Прямо – тропинка горная,
узкая, каменистая
а позади – рычание,
волки сердечные рыскают…
«Холст закончен чуть свет…»
Холст закончен чуть свет
Теперь ты другая
Открытая и беззащитная
смелая и неловкая
Солнце золотит пол
и блестящую ручку двери
Теперь ты другая
Радостная
словно после причастья
неожиданно нежная
по-матерински ласковая
Холст закончен чуть свет
Твои волосы тянутся до порога
Сухая роза в дешевом кувшине
Нетронутое вино
Губы шепчут: «Любимая…
Любимый…»
«Холодный свет люминесцентных ламп…»
1
Холодный свет люминесцентных ламп
Вой волка безнадежный на вершине
Здесь, у воды
Я познаю себя
Сжигаю страсти на сырой лучине
Здесь, у воды
великолепен вздох
свободных облаков
и медь слепого ветра
исполнена тоски
по миру без оков.
Здесь, у воды
Лишь отблески блаженства
Мой чуткий глаз
свирепый и нагой
Глотает жадно
снег еще не стаял
Июнь смеется
Вечер синевой укрыл меня
Рукою долгой манит
Лед умирает медленно в воде
Крик чаек столь безжалостен
и горек
В венчанье неба и нагой земли
В любимых ласках
скал и злого моря
2
Комната. Белые стены.
В прямоугольном окне
бьется растерянный ветер
весь в голубом серебре
Что я нашел здесь?
Оставил?
Что потерял?
Что сберег?
Комната. Белые стены.
Ангел уснул между строк.
«Протяни ладони…»
Протяни ладони —
Ты узнаешь
У Творца есть тайные места
Там лишь снег, вода
и серый камень
золотят
бездонные глаза
Там лишь одинокие деревья
украшают
лики черных гор
Там услышишь древние преданья
Диких трав
прозрачный разговор
Я повенчан с этими местами
освящен холодною водой
вымыт неизбежными дождями
и измучен страшною тоской
по Великим и Ужасным Тайнам
по любимым лицам
и сердцам
Протяни ладони —
Ты узнаешь
Я продался в рабство
Божьих скал
«Земля пустынна…»
Земля пустынна
Земля огромна
Беспомощный голос ночи
опустошает и манит
шепчет о долгой любви
Земля пустынна
Мы спим на краю вечности,
а она молча ждет нас
кто-то умер
кто-то ушел
кто-то исчез
кто-то остался один
Господи, прости нас…
«Свей гнездо, гнездышко…»
Свей гнездо, гнездышко
высоко в горах,
Милая
Свей гнездо, ласточка,
из сухих ветров
из упрямых волос
и июльских дождей
Свей гнездо, свей
И лети искать милого,
ненаглядного,
Богом данного
На семи холмах,
девяти куполах,
да у древней стены
поищи суженого
поищи милая
сердцем северным
сверху – каменным
внутри – бережным
тайным, огненным
поищи, милая
Как найдешь, ласточка
позови солнышко,
принеси веточку из степи
горькую
и пропой песню
долгую,
золотую песню,
небесную
Как умрет твой милый,
суженый
Как одна ты на свете останешься
и вернешься в далекое гнездышко,
высоко в горах, милая.
«Свежесть листвы осенней…»
Свежесть листвы осенней
Яблоко спелое.
Что же мы с тобой сделали,
дитятко наше несмелое?
Уронили тебя в воды бурные,
побросали венки
и молимся
Поплыли лепестки легкие,
обернулись в старинное золото
В свежесть листвы осенней
окунулись
в берега реки превратились
и остались в ладонях мокрых
лишь кресты
да осенние были.
«Из-под двери моей еще сочится свет…»
Из-под двери моей еще сочится свет
И теплых яблок аромат
уснул в постели
Никто не знает рук своих
никто не знает слов
никто не тронет детской колыбели
Мы у подножия креста —
нагие, молчаливые созданья
и то, что ищем мы
всего лишь тишина
и радость тихая
небесного свиданья
На белых простынях
лишь отпечатки душ
лишь сокровенный взгляд
ночного сладострастья
Вода. Кувшин.
Пронзительная страсть,
испепеляющая сердце в одночасье…
Мы у подножия Безмолвия одни,
Но недозволенная нежность
саднит как нож в разорванной груди
и рассекает Божию безбрежность
Нетронутая, яростная плоть —
без фальши, без утайки,
без иллюзий
столь подлинна и столь зыбка
столь удивительна в сплетении созвучий
двух беспокойных, одиноких тел,
сердец, наполненных хрустальным восхищеньем
День ослепителен. Прозрачна ночь.
Озарена всеочищающим свеченьем
И нагота освящена огнем
двух чистых глаз и двух чудесных рук
Творец невидимо переплавляет страсть
и прерывает колесо извечных мук
«Холодная роса невинна и проста…»
Холодная роса невинна и проста
Застыла на зеленых пальцах лета
Ты слышишь?
Дождь на цыпочках прошел
и дочь его твоим теплом согрета
«Дождливым утром я нашел птицу…»
Дождливым утром я нашел птицу
с перебитым крылом
у крыльца.
Я исцелил ее
дал зерно
дал приют
дал имя.
Мать смирилась
Птицу звали раздумья…
Безмолвны новые ночи:
ни луны
ни ветра
ни нового слова —
все давно уже сказано.
Птица стала моей любимой,
превратилась в икону:
золото и киноварь,
без оклада —
простая икона
И теперь мы сидим в тишине
и молчим, глядя в глаза друг другу
словно жених и невеста
в последнюю ночь перед венчаньем…
Осталось с тех пор лишь одно желанье
(другие исчезли в прошлом)
припасть к груди материнской
припасть губами к самому сердцу
Ухватить то, что не знал я прежде,
но есть ли надежда на ответное чувство?
«Между вечерней радугой…»
Между вечерней радугой
и солнцем простоволосым
глаза мои непослушные и серебристые слезы
Между востоком и западом
волосы поседевшие
руки мои усталые, худые и оробевшие
Между полетом птицы и небесами священными
дремлет мое одиночество —
ветер нагой и бренный
Между иконами черными и золотыми окладами
сердце мое отсыревшее,
сломанное прикладами
Между дождями и реками
молитвы мои полночные —
кони быстрые, сильные
подковы новые, прочные
Между любовью и злобою
слова мои белоснежные,
умытые легким облаком,
простые, почти безгрешные
Между мужчиной и женщиной
Врата стоят золоченые
слышится голос тихий
слышится просто голос
«Задохнулись от бессилья…»
Задохнулись от бессилья
от тоски
от слез
Разучились видеть птиц
Глаз не в силах поднять
в бесконечный простор
Смерть в глазах догорает
и искрам нету числа
Заклинаю вас
Молча прошу
на коленях кровавых
шепчу в глубине
мягкой ночи:
«Опомнитесь!»
Холод песчаный
беззвучный
каменный
отвечает мне
отвечает нестерпимой
густой пустотой.
Задохнулись от горького крика,
клейменые ложью
и ропотом
Уходите медленно
все дальше и дальше
Тревога в ваших следах вздыхает
«В любом искушенье…»
В любом искушенье
великая милость
в горе бездонном – голос Творца
Лесная дорога от храма
в брод, через реку
к дому
сладка и беспечна
Близится жатва —
нивы жаждут серпа.
Женщина —
летняя полночь
Хлеб необычно мягкий
Квасной
Тайна завета Господня
Ледяная вода,
когда губы сухие не в силах
промолвить: «Пить…»
Ты ведь знаешь, что нам
ничего не осталось
только
молиться и плакать ночью
и славить творенье утром,
а после сидеть
в одиноком раздумье,
читать, если можем, книги
или работать
и слушать звуки природы
и помнить всех живых
и ушедших от нас
в края
неземные
Ты ведь знаешь, женщина,
как красивы деревья
и травы сухие
и корни приятны на ощупь
Лианы так необычны
Ты ведь знаешь, женщина,
лучше меня,
что такое мужчина
что такое любить и жалеть
Ты ведь знаешь, правда?
«Грехи закапывали в землю…»
Грехи закапывали в землю
Умывались рассветом и псалмами
Канон Троице —
Целебные травы Господни
Я становился податливым ветром,
сборщиком фруктов,
шелковой нитью
цветом трав
учился любить нелюбимых
любить даже тех,
кого не способен любить.
Я видел следы Господни
рядом с босыми ногами
паломниц в белых платках
Я видел руки Господни,
укрывавшие нас от врагов.
Грехи уходили вместе с трудами
вместе с тяжестью бревен
и с каждым ведром навоза,
с каждым замесом молочной извести
с каждым ударом топора
И сердце открывалось шире
Комната становилась все чище
И лики женщин прекрасней
И демоны злее,
Когда песок иорданский
блестел в наших грязных ладонях…
«Лопнули ветхие четки…»
Лопнули ветхие четки
в пальцах сухих
и упали в ночное небо —
Вспыхнули новые звезды
Пробуждаются птицы
Скоро рассвет
Тихий голос читает псалмы:
«Милость и суд воспою тебе Господи»
Сладкий запах прелой листвы
Воздух прозрачен
Воздух упруг
«Помяни щедроты твоя, Господи…»
Укрой нас от черных пут
«Укрой меня…»
Укрой меня,
Мне холодно и сыро
Осенний ливень – на моем плече
В часовне тают свечи
Время стонет
в ладонях ледяных
На полотне
бездарной жизни
странные распевы
забытых дел
Беспечные слова —
плоды гнилые
и седые стены
нас разделили
Пустотой греха.
Укрой меня,
здесь так темно и сыро
здесь сотни лестниц,
лабиринтов, галерей
здесь тишина
как тягостная сила
мне давит шею
и дыхание ночей
мне опаляет веки
Серый странник
присел на краешек стола
молчит и ждет
Укрой меня,
ведь скоро станет ясно
кто умер
кто родился
кто прощен
«В сердце моем – теплая медь…»
В сердце моем – теплая медь
Руки умыты горячим свинцом
Над головою – бесовская плеть
Леший следит за моим ремеслом
В доме – ни звука
Распахнута дверь
Высохло масло в лампаде
Полынь
у изголовья постели
и ночь
ветром закрыла Псалтирь.
«Бабье лето – золотая нить…»
Бабье лето – золотая нить
из небесного полотна
Кто дарит ее,
чтобы к раздумью склонить
взглянуть на мир
с той стороны зеркального стекла…
Я смотрю из окна
на эту зрелую женщину
мудрую, нежную
с такими ласковыми глазами
и огненным ликом
и не знаю,
есть ли надежда
на новую встречу
Кто еще помнит о нас?
Кто способен утешить нас
как младенцев?
Вернуться в святую купель
В колыбель из осеннего
свежего ветра и листьев,
прикоснуться несмело
к пшеничной груди
бабьего лета,
прошептав: «Сохрани…»
Что еще остается нам?
Слышишь напев
молитвенный и глубокий
слова простые и сильные
Ты – из ребра моего бессмертного,
из рек моих сокровенных,
родников голубых
моих губ
и чистейших желаний
сотворена
Женщина —
пламенная осень
Последняя осень
перед новой войной.
«Анна спит…»
Анне Ранцане
Анна спит.
Не стыдись своих слез
Не стыдись преклоненных колен
перед Распятьем
Одиночества не стыдись.
В слове твоем сплетаются
травы жизни и смерти,
рассвет затихает
в яблочных зернах.
Анна спит.
Видит светлые сны
видит старые липы
у дома,
которому молится,
видит руки
словно корни растений —
старого мастера руки,
мнущие глину
Печь,
откуда выходят фигурки
краски
кисти простые…
Анна спит.
А утром
Колодец от инея стонет
замерзший колодец,
присыпанный снегом
Анна, проснись!
Пора за водой
и за болью.
«Видно кем-то я проклят…»
Видно кем-то я проклят
(но кем и когда?)
И взгляд мой снега окутали
Корабли дали течь
Паруса
разорваны ветром,
заклинил штурвал
снасти истлели,
запутаны.
Это проклятье лежит на челе,
но не клеймом оно выжжено,
проклятье – мой крест
и в огне
оно седмирицей очищено
Нет, не тавро позорное
не печать колдовская
Боль необычная
странная
Тоска моя неземная.
Ты не ищи меня, милая
в этих словах неумелых,
в них от меня лишь дыхание
в них лишь огонь несмелый…
«Под рукой…»
Под рукой,
привыкшей к раздумьям,
белая глина податлива
словно осенняя полночь.
Из глины рождаются соловьи,
люди, звери, деревья
и ставит фигурки в печь
моя нерожденная дочь.
Мать пошла по воду.
Покосился колодец.
Тропинка мокра от росы
Прошу тебя,
войди в дом мой осенний
радость и горе мое раздели
Помолись со мной,
не пугайся слов о смерти
Вот – яблоки
не стесняйся – бери
вот – вино,
выпей со мной
немного
Может быть, чай?
Хочешь – молчи
Хочешь – я помолчу?
Не уходи,
останься сегодня в доме
в доме моем осеннем,
Я двери закрою —
никто не войдет
не потревожит.
Останься.
Утром уйдешь незаметно
Я лишь услышу скрип двери
выйду в сад
и следы увижу
и снова буду мять белую глину.
«Прости…»
Прости.
Я так измучен миром
Я так устал от сей
невидимой войны,
где поражение – кроваво и жестоко,
где враг – безжалостный анатом чистоты.
А мы все пьем
и мучаемся после,
но не от жажды
и не от вина…
Гляди,
опять приходят кредиторы
клянут нас, грешных
за беспомощность стиха
за слабость духа
за измену словом
за блуд
за непонятную тоску.
Прости.
Мы скоро будем дома,
в каком-нибудь божественном саду…
А может быть,
наш дом угрюм и темен
и путь к нему
давно порос травой
и серый филин плачет у забора
и змей шипит за каменной стеной?
«Дверь заперта на три ключа…»
Дверь заперта на три ключа —
луны ущербной,
злобы и тоски
не выйти мне из дома до утра,
не получив прощенья за грехи.
Огонь еще мерцает в образах
то плачет,
то смеется
ждет молитв
Душа моя из тонкого стекла
и в ней стрела безумная саднит
«Чего мне еще ждать…»
Чего мне еще ждать?
Только смерти.
Вот она рядом —
всегда черна и спокойна.
Холодного ветра внезапного
Да еще суждено одиночество
(надолго ли?)
Руки его в волосах моих запутались
и на лоб крестом легли
холодные пальцы.
Чего еще ждать?
Искушений
лукавых и грязных?
Но стоит ли?
Вот они
словно деревья в лесу ноябрьском —
холодные, голые,
пронзительно долгие.
Не бойся ладоней пустых,
смерть справедлива,
добра,
всегда приходит вовремя.
Ты уснешь незаметно,
а утром
из-под подушки вынешь
зерна мои
и звезды
Удивишься —
они молоком истекают
и кровью.
«Мать моя – черная птица…»
Мать моя – черная птица
с белой звездой во лбу,
серая кобылица
в рыжем от грязи рву
облако грозовое,
Мягкая тишина
нежно крадется к сердцу,
а в голове – дыра.
Тонкою струйкой сочится
зерно из моей головы
Белая голубица
села на наши гробы
Братья мои родные
молятся обо мне
сестры приносят воду
и весть о новой войне…
«Ребенок мой в камне спрятался…»
Ребенок мой в камне спрятался,
его я в ладони несу,
а вокруг все молятся идолам,
как лисы рыщут в лесу.
Дни в ноябре тягучие
словно алтайский мед
Люди плачут о хлебе и золоте,
зажимая руками рот.
Оживает в ладони камень,
на пороге – последняя ночь
прижалась щекой к коленям,
но нам ей уже не помочь —
тело ее изорвано
крючьями
топором
руки отрублены нежные
в горле – бронзовый ком.
Ребенок мой в камне спрятался
Камень упал в ручей —
под ногами дорога —
то ли до ада,
то ли до Божьих свечей?
«Новый день…»
Новый день.
Его я не жду прихода,
оставляя свой взгляд
на вчерашнем стекле.
«Первый снег в ноябре…»
Первый снег в ноябре
слишком слаб
Выйди из дома
ветреным утром
еще до восхода,
Простись с запыленным окном на Восток
Всех, кто остался
в теплых постелях
прости…
«На пересохших губах…»
На пересохших губах
вкус сырого белка,
а в этих серых глазах —
желанье древнего греха
и самых злых и глупых псов
давно спустили с цепей
и обезумев от тоски
царь просит жалобно:
«Налей!»
А в каждом кубке у гостей
то ли вино,
а то ли яд.
Князья продали сыновей,
а дочерей спустили в ад
и в самых умных головах
блестят невежество и страх
и жидкой медью и свинцом
залиты уши у зевак,
а царь проснувшись поутру,
не помнит, где его жена
и слуги варят ему суп
из не проросшего зерна.
В хоромах целый день кутеж
иконы выброшены вон
и обменяли всех святых
на гашиш и ямайский ром
Я так устал от этих сцен,
и ветер тронул серебром
сухие губы
и глаза укрыл за золотым стеклом.
«Ступает тяжело босой ступней…»
1
Ступает тяжело босой ступней
по мягкой и горячей глине
словно ведет коней на водопой
в следах кровь остывает
Нежный иней
лег на ресницы
Руки в черноте
прошедших лет
и жутких откровений
хрящей и переломанных
костей
и праха мертвецов
и быстрых теней
В глазах мерцают ужасы войны,
обманов муть,
предательств и ухмылок
хрустящий лед,
забытые псалмы
как плат
на сгорбленных плечах,
от страшных пыток
пять крыльев из шести
завязаны в узлы,
крик
как зерно
рассыпан по равнине,
А за спиной
иконы да кресты
над головою, в небе
все святые
благословляют
молча,
Благодать
открыла очи,
что почти слепы
бредешь
по незасеянным полям
Безмолвья мать,
Мать Немоты.
2
Пришла.
В ладонь горчичное зерно
зажала крепко
черный хлеб в мешке
вина бутыль
да грубые холсты
забрызганные грязью
На песке
следы
смываются водой
речной поток
несет цветы
и сок
сочится из надломленных ветвей
беспечной ивы
завершился срок
великой пустоты
больших огней
И ты пришла
навеки
к алтарю
немая
с блеском в золотых глазах
Позволь,
Тебе кровать я постелю
ты успокоишься на белых
простынях
Луна и солнце
лягут в голове
в ногах свернется
брошенная дочь
и Спас тебя утешит в тишине
и успокоит бешеную кровь
«Я вижу радость…»
Я вижу радость
в каждом нежном звуке
в шуршанье листьев
в тишине ночей
в священном небе
и великом круге
благословенных Богом
долгих дней.
Ни камня не прошу
ни скорпиона
мне хлеб дают,
когда мне нужен хлеб
ни от любви я не ушел
ни от закона
Пока незряч,
но я уже не слеп
И дни мои скупы,
но безграничны
и сотканы из тысячи цветов
и я раздвинул каменные стены
и встал на перепутье трех дорог
«Хлеб на столе…»
Хлеб на столе.
Ветер пальцы свои
опустил к моей голове
Шепчу заклинанья дому
От порчи дочь свою прячу
Закрываю глаза ей руками
Разбился кувшин с молоком
Нити луны
в ладони пустые вплетаю
В ожиданье прихода
нового гостя
держу дверь открытой
грею чай
Говорю с темнотой за порогом
тихо
неслышно
забывая пустые обиды
Золотистый лук на окне
Лампада потухла —
кончилось масло
Не двигаюсь
Жду
ярких звезд
и ясного неба
ночного
Жду
шорохов летних
таинственных сладких
Жду бессилья…
«Открыта дверь…»
Открыта дверь
и за порогом —
неспешный праздник и огни
Слово мое – лист виноградный
на мягкой земле
Снова странные сны
касаются нежно
забытых шрамов
Декабрь могуч
только сонный и злой
прячет в ладонях
опухшие веки
В морщинах
запутались
ветры
и зной
в дерзком теле
шумит и волнует
тревожную кровь
Вор присел на кровать
Я засыпаю
Чистая простынь
У изголовья – ослепшая мать
Окна открыты
Снег падает молча
Тает на ликах икон
Она мне сказала:
«…люблю твои руки,
скажи мне, что это не сон»
Золото дней
потускнело
У дома
лопнула крыша
Слезятся глаза
Черных от времени
стареньких окон
Грубых зеркал
золотая слеза
тихо скатилась
и в клюве у птицы
стала жемчужным зерном
Двери открыты
Что же ты медлишь?
Плевелы выжгут огнем
«Продал тебя…»
Продал тебя
заставил смеяться над
собственной мукой
Песни твои
бросил в колодец,
Ждал,
что родится молчанье
не ледяное,
а теплое и живое
словно младенец
новорожденный.
Предал тебя
огню
холоду
ветру
Ждал,
что научишься плакать
плакать о мире
о грехах
о детях
Умолял тебя
долго,
мудро и терпеливо,
Ждал,
что сумеешь молиться
всегда и везде
взглядом,
шепотом
криком беззвучным
Любил тебя
«Господи, стань птицей…»
Господи, стань птицей
Расправь свои крылья пречистые
Благие и нежные
Укрой нас
Бесконечное лето оставь
в наших хрупких глазах,
зиму – в ладонях.
Сделай огонь чудотворным
мы восславим огонь,
Воду – целебной,
мы восславим воду,
склонимся к воде,
узнаем наше новое имя,
такое же
только красивее
и светлее,
имя рожденья и смерти.
«Колени перед смертью преклонив…»
Колени перед смертью преклонив
Прошу в молитве
Внемли, Боже, мне
вечному, слабому, жалкому
Замеси меня
с древними тайнами
с молитвами
с плотью и кровью твоей
с иконами
с красками райскими
Замеси меня, Господи
дай мне крик,
что был тихими травами,
гладью озера ночного и ослепительного
