//[1] 29. [апреля] Чудесн.[ый] день. Под Парижем нежные, желтозеленые, в дыму, тополя. Цветение фрукт. [овых] дерев. В Бургундии оч.[ень] коротко стрижен.[ный] виногр.[ад]. – За Лионом груши и сливы отцвели. Все пышно бледная зелень // [2] распускающихся наших провансальск.[их] тутовых деревьев. Жду Валенсии[121] и Виенны[122], чтобы проверить Водуайе[123]. Все время домашние. Слегка грустно, но мирно.
Лазурно-известковая река вблизи // [3] Мон Венту[124].
Чудесные имения. Милый Прованс.
30. [апреля] Сероватый день в Марселе. Утром грусть. М.[арсель] меньше нравится, чем раньше. Notre Dame de la Garde[125] взирает, как всегда, на позор порта. Видел свадьбу. Все как всегда – от века и до ве- // [4] ка.
„Patris“ – 1 [126]/2 ч.[аса] дня. Съезжаются. Одиноко. В 3 ч.[аса] гудок. Сошел в каюту, помолился. На пристани музыканты. Безрукий с рыженькой женой и мальчиком. Арфистка дама с семьей. Играют очень печально – точно провожают нас в Елисейские поля.
// [5] В открытом море – все сердце к своим и на Францию. Что значит „свои“! В одиночестве-то как чувствуешь!
Из наблюдений днем: когда волны разваливаются от носа, то плывут на синей темно синей бездне белые разводы узоры, как жилы на яшме. А из // [6] тьмы сапфира временами местами медленно вскипает туманность бледно-млечная – тонкие пузырьки.
После обеда – темно, одинокое море! Маяк Антиба[127]. Как далеко и жалобно. Милая Франция. Все тусклее он, и красный, как звезда, // [7] сошедшая к горизонту. Юпитер – яркий, очень сильный. Не таков, как у нас на Клод Лоррэн[128].
Ласточка залетела из тьмы под освещенный навес. Вьется, и сесть хочется, и жутко, да и тьмы вокруг страшно.
Десятый час. Наши где? Тата у // [8] Ельяшевичей[129] танцует. Вера где-то в гостях – где, забыл. В понедельник пойдут в Лицей. Господь их храни.
// [9] [Рисунок] Корсика
// [10] 1 мая, воскресенье. Утро, проходим между Корсикой и Сардинией[130]. Серо-сизо, горы туманятся. Солнца совсем мало.
Каменистая гряда – островок на южн.[ом] берегу Корсики. Таможенный пост. Сардиния тоже пустынна и мрачна – скалы, туманы.
// [11] Утром от 10–12 работаю в рубке. День бесцветный. Видел трех дельфинов… Рыжие, однорогие, скакали из волны, как по команде. Потом кой-где мелькал их рог. Чайки. Их напев жалобен.
Жизнь похожа на санаторию.
Вечером от 8–9 один бродил // [12] по палубе и сидел на корме. Чернота, тьма. Нашел в кармане последнюю конфетку, что Вера положила в мешочке. Съел, а бумажку пожалел выбросить в море: спрятал. Своя бумажка, милая.
Корсика. (Записная книжка. л. 9.)
// [13] [Рисунок] Стромболи (Вулкан).
// [14] 2 мая, понедельник.
Утром пишу в рубке. (С 8 [131]/2 ч!) Проходим мимо одиноких кругловатых островков-гор. Думаю, что это уже Сицилия. Нет, – совсем малоизвестные штучки. Русский (еврей, разумеется) из Афин. Показывает мне Стромболи[132], это слева от нас, тоже коническая // [15] двурогая гора, торчит из моря. Верхушка, из седла, дымится. По бокам содранные мяси`ны, видимо пласты сползали. У моря, все-таки, селение. Через 2 часа Мессина и Реджио – пролив между ними[133]. Италия! Голые горы, тоже вулк.[анического] характера, но местами с нежной зеленью, // [16] чудесной, бледно-нежной – весна.
Стромболи (Вулкан). (Записная книжка. л. 13.)
Сицилия в сереневом тумане. Мессина уже живет. Дальше Этна[134] – в сумраке, и пестро разбелена снегами.
Выходим в открытое море – Ионическое. Идем берегом Италии. Иной свет! Греческий, золотой, пол- // [17] ный, точно воздух светится.
Чудесный вечер. Первый раз черное ночное небо в оч.[ень] крупн.[ых] звездах. Тепло, но влажно. Борт`а влажные.
Перв.[ый] раз видел на ко за кормой фосфоресценцию – синезеленые искры в воде, оч.[ень] красиво. Зна- // [18] комство с бельг.[ийским] журналистом[135], знающим Худ.[ожественный] Пражск.[ий] театр[136].
3 мая, вторн.[ик]
Голубовато-сиреневые шелка тишайших вод у подножия гор Беотии[137]. Вдали Парнасс[138], искрапленный белыми снегами. К Коринфу воды бледно-лазурные, кое-где пересечены синими струями, тон- // [19] кие лиловые линии гор
5 мая. В 12 [139]/2 ч.[асов] ночи, на главной улице проходил человек, предлагая пирожки, он нес их на сковороде – на голове!
Подхожу к отелю. Лавка гробовщика. Освещена. Через окно вид- // [20] на полная комната гробов. Рядом с одним из них, при полном освещении, укладывается спать на диванчике хозяин!
В старом Соборе[140] приклады- // [21] вался к иконам св. Дионисия Ареопагита и св. Филофея (в черной рясе с серебряным сиянием вокруг головы и с серебр.[яным] крестом в прав.[ой] руке. В левой – четки).
Богородица Невеста (в храме Карнокраки[141]) – вся // [22] икона во флер д’оранжах. Икона пророка Илии.
Акрополь. Сизеющий, золотисто-опаловый дым над Элевзином.
В киоске продаются газеты. Беру „П.[оследние] Н.[овости]“. В это время газетчик продает греку три яйца.
„Афинские ночи“ состоят в том, что // [23] в два часа такой ночи можно на улице купить запонку, а в 11 ч.[асов] вечера побриться.
Катаифи – кушанье это состоит из козла, варенья, орехов и волос.
// [24] 10 мая, утро, 8 [142]/2 ч.[асов]
Стоим в Халкисе[143] – городке, мною нарисованном. Пароход простенький, грязный. Утро чудесное. Вблизи греческая земля (Остров Евбея). Видны бедные посевы, горы, но посевы уже выгорают, не бледно-зеленого, а желтеющего тона. Благоухание страны,
// [25] [Рисунок: ] Chalcis
Chalcis. (Записная книжка. л. 25.)
// [26] гор. Скромный греческий городок. Кипарисы, набережная. Грузим какие-то бочки с баржи. Вода лазурно-сиреневая. Тихо. Хорошо.
Женщина колотит белье на камне вальк`ом. Давно, давно не видел!
На Евбее уже убирают хлеба. Издали // [27] видны снопы, крестцы…
Вблизи Халкиса бараки – беженцы из Малой Азии[144]. Везде беда.
Выше, по горам, еще видны пятна светлой зелени – вот уж, действительно, „акварель!“
11 мая. Салоники.
Грязно-зеленое море. Олимп в бледном золоте снега, справа наползает на него сине-сизая туча.
// [28] [Рисунок: ] Салоники, 11 мая. Олимп
// [29] У древних римских ворот развешаны туши барашков с красными головами и оскаленными глазами. К каждой прикреплен национальный (торговый?) флажок.
Салоники, 11 мая. Олимп. (Записная книжка. л. 28.)
Новый цвет моря: мыльно-зеленый, над ним морем туча.
У римск.[их] ворот мясники в красных передниках. Заимствовать бы Луначарским и К° // Турецкий голубь, дом с выступающим балконом увит виноградом. В окне цветущая герань.
Вышел из ресторана на набережной – прямо перед глазами, через залив, златисто-снеговой Олимп.
Афон начинается.
У пристани вижу коричневую // [31] двухмачтовую шхуну, на ней люди в черных шапочках – клобуках. Присматриваюсь, решаюсь спросить рыжеватого монаха, всего в волосах, с лицом Силена – он варил какую-то похлебку.
– Вы с Афона? Оказалось, да. Взошел к ним по одной доске, перекинутой с берега, слегка гнувшейся под ногой. // [32] Встретили с любопытством, но благожелательным. Оказывается, они уже неделю здесь, привезли лес и торгуют им. Рыжий все варил свою похлебку из какого-то зеленого не то горошку, не то еще какой-то местной дряни. Два других – черный, красивый, с прекрасными глазами и тихим // [33] голосом, и другой, старше, блондин, с умным и приятным русским лицом – пригласили меня к себе в каюту. Небольшая комнатка под палубой. Прямо против двери – иконостас, по бокам нары, посреди – стол.
– Описывать нас едете? Спросил красивый и слегка задум- // [34] чивый. – Ну, что ж, посмо`трите нашу жизнь. Что-то к нам теперь все писатели стали ездить. Англичанин был, потом этот австриец… Чего это нами так стали интересоваться?
– Ну, а как там у вас? В Париже? Избаловалась, поди, молодежь?
Мы недолго говорили. Ничего особен- // [35] ного сказано не было, но весь их тон, манера говорить и воспринимать настолько показались мне отличными от постоянно видимого и слышимого.
Я спросил блондина, знает ли он Шаховского. Оказывается – да.
– Ведь его у вас постригли?
– Да. Так бы скоро // [36] не вышло, да знакомые были[145]. Ну, и он ведь такой, знаете… такое в нем расположение мягкое, и подходящее…
– Что же, хорошо жить на Афоне, спросил я красив первого.
Он опустил свои прекрасные черные глаза.
– Вот сами увидите. Жизнь нелег- // [37] кая, но зато покойная.
Он говорил таким тоном, да и другой имел такое выражение, что, мол, не надо думать, что Афон это просто так, что-то „поэтически приятное“ и красивое место для экскурсий праздных писателей. Это жизнь (так я перевожу их манеру держаться) – жизнь // [38] очень серьезная, не забава, и для нее нужны несколько особые характеры.
– Вот, сказал я, и Россия началась. Брюнет улыбнулся:
– Да, вы там Россию увидите, настоящую и даже очень прежнюю, древнюю…
Ошибаюсь ли я? Посмотрим. Что-то мягкое и ровное, круглое и глубоко // [39] русское мне показалось в этих людях – и с оттенком грусти, отдаленности какой-то. И еще: благообразие. После крика, гама на пристанях, в кофейнях, как приятно видеть людей ровных, ясных, выношенных.
Да, посмотрим. Первое впечатление…
// [40] Проходя часа через два по набережной подробнее рассмотрел шхуну. Она темно-коричневая, хорошо оснащенная, вообще вид ее прочный и основательный (как сильны и прочны были и люди на ней). Приятно было видеть, как резко она выделяется из ряда других суденышек, греческих, // [41] и еще приятнее, уже просто волнительно было прочесть на корме: „Русского Св. Пантелеймона монастыря (полукругом, а внутри) Св. Николай[“]
12 мая. Знаменательный для меня день. На рассвете, поднявшись на палубу, справа вдалеке, сквозь утренний туман уви- // [42] дел едва проступавшую гору, исполински поднявшуюся над морем. Крутизна скатов ее поразила меня. Считал, глядя на рисунок Афонской св.[ятой] Горы, что это преувеличение, но оказывается нисколько. Она выдается из моря похоже на сахарную голову, но в это утро имела вид // [43] почти грозный –
За нею клубились тучи, и ветер развел такую волну, что пока я любовался на Гору, меня раза два взбрызнуло соленой и прохладной водой. В третий раз обдало так, что я принужден был сойти в каюту. Точно бы Афон говорил: „я не шутка“. В самом деле, такой // [44] качки не было еще нигде за почти недельное пребывание на море. В каюте пришлось пробыть почти до самой „выгрузки“ в заливчике Дафни[146]. Там на лодке подплыл русский монах, худой, высокий со светлыми глазами, лицом в морщинах, русскою бородой и удивительною добро- // [45] тою взгляда – отец Петр. К сожалению, он не мог везти меня прямо в монастырь – предварительно непременно надо побывать в Карее, админ.[истративном] центре Афона, и получить от греч.[еского] управления паспорт.
– Святое имя ваше, спросил монах ласково
– А, Борис, хорошо, Борис, – как будто действитель- // [46] но что-то особенно хорошее есть в том, что я Борис.
О. Петр (так его звали) устроил мне мула. (Когда он подъезжал на своей лодке, потом придерживая полы кафтана, ловко и быстро бросал якорь с кормы – что-то от Петра Апостола даже в нем можно было почувствовать).
// [47] На мула я сел с особо приготовленной приступочки.
– Ничего, сказал о. Петр. – И Митрополиту Антонию[147] пришлось на таком же муле путешествовать.
Путешествие удивительное. Ветер все сильней задувал, мул мирно шел по каменистой тропинке, вслед за другим, на кот.[ором] была чья-то поклажа (мои // [48] вещи о. Петр взял с собою в лодку). Дикие горы, леса, кипарисы, кедры, буря, желтые дроки, свешивающиеся к самой дороге, горный поток, летящий у монастыря Ксиропотама[148] отвесной струей, самый монастырь, старинный, молчаливый, с кипарисами и тополями, маками… По временам руки совсем // [49] замерзают. На хребте горы, слава Богу, лес, не так ветрено. Путь, путь, одинокой лесной тропинкой, по скользким, иногда острым камням – и мы начинаем спускаться в Карею. Грек показывает мне „кунак“ (подворье Пант.[елеимонова] монастыря). Внизу едва видно пенно-кипучее море, // [50] в тяжких пеленах туч, сквозь полу-дождь, полу-туман. Слава Богу, что во время доехали, но у меня все время, как и в море, было такое ощущение не своей воли и власти, что я просто и не думал ни о чем. Ну, мог мул оступиться и кувырнуть меня под откос, ну // [51] могла быть буря (между проч.[им], я это предчувствовал; мне давно казалось, что когда я буду подъезжать к Афону, будет непогода. И даже есть объяснение… Тоже, чтобы серьезнее принял, да и достоин-ли, это вопрос. Так что все должно происходить, как надо.
// [52] Игумен Андр.[еевского] Скита[149] о. Митрофан.
[Рисунок: ] Светильня в моей комнате в Кунаке (подворье) Пантелеймоновского монастыря.
«Светильня в моей комнате…» (Записная книжка. л. 52.)
Антипросоп.
„Гурья“ – тот ветер, который принес нам этот ужасный туман и дождь.
Не только нельзя быть на Афоне женщи- // [53] нам, но и безбородым юношам (все-таки, последнее не соблюдается).
[Продолжение записи 12 мая].
Кунак Пантелеймоновского монастыря. Большой двухэтажный дом с широченным коридором. (Отцы Мина, Иван, Никанор [?]. Все то же неизменное афонское благо-добро-душие. Визит // [54] к начальнику полиции – ведет меня отец Иван – рыжеватый, полнощекий, быстро-говорящий монах. Начальника нет. Заходим в (кафе!) Картина в нем: волки гонятся за уносящейся тройкой, последний винокур, виды Афонской горы, и др.[угие] Возвращаемся. Меня проводят наверх. Во втором этаже // [55] парадные комнаты для приезжающих, большая как бы аванзала с удивительными часами, циферблат и маятник которых сплошь в разноцветных камешков [sic!]. На огромной крытой стеклянной галерее, выступающей из стен дома, диваны, фотографии, стол с букетом чудных роз. Виден сад и кусты роз в нем. // [56] Мне отводят комнату с тремя постелями. О. Мина седоватый южанин из под Херсона, приносит завтрак: суп из риса, довольно вкусный, и рыбу со стручками – это невыносимо и несъедобно.
Помни, всяк брат:
Что мы были
// [57] как Вы,
И Вы будете,
как мы.
Туман, сквозь него хлещет дождь. Ложусь немного отдохнуть. Затем иду к астимону, беру полиц.[ейское] свидет.[ельство], а затем мы с о. Миной идем в Протат. Во дворе, на большой террасе два сардара в шапоч- // [58] ках и юбках, рослые и красивые (один седой с черными глазами), готовят кофе и по временам носят его в куда-то в дверь. Проходят туда же, один за другим, толстые монахи – греки, это эпистаты и антипросопы, с косичками, завяз.[анными] узлом по-гречески – на заседание. О. Мина пода- // [59] ет и мое письмо Митроп.[олита] Афинского чрез нек.[оторое] время меня приглашают. Вводит в залу эпистат-брюнет, говорящий по-русски. В зале по стенам скамьи с трех сторон. Прямо против входа на троне и возвышении сидит проэстос – тоже толстый, почему-то напомнивший мне карфагенского суффета[150] – / / [60] воспоминания еще по Флоберу[151]! – а самый зал, с заседающими по скамьям греческ.[ими] архимандритами – тоже какой-то синедрион или, в миниатюре, венецианский сенат.
– Kyrios Boris[152] говорит по-гречески? Переводит брюнет: оч.[ень] любезный. Благодушные вопросы. Секретарь пишет бумаг у. Сардары дважды // [61] угощают меня – раз кофе, другой раз приносят какое-то варенье – я даже не знаю, куда его положить! Проэстос на каждый мой ответ любезно и самодовольно крутит головой, с таким видом, что он именно так и сам думал, все самоочевидно. Наконец, секретарь начинает обходить эпистатов. Я замечаю, что из // [62] широких своих ряс они вынимают какие-то металлич.[еские] кусочки и подают секретарю. Это – части печати, которую ставят на выдаваемую мне, очень милостивую, бумагу! Значит, все греч.[еские] монастыри согласны, чтобы мне показали их библиотеки, и т. п.
Вечер этого дня в Андреевском скиту. Сразу попадаю в огромный Собор на // [63] службу – короткое повечерие. Очень худой, высокий и еще довольно молодой игумен[153] с серебряными передними зубами и очень добрыми глазами отводит меня в гостиницу. Вечер. Отец Стратони`к подает мне ужин в столовой, и беседует, беседует без конца – словоохотливый монашек типа прислужников при Пантелеймоновской часовне[154] на Никольской в Москве.
// [64] В 9 ч.[асов] веч.[ера] ложусь спать., в 12 о. Стр.[атоник] меня будит, я по огромной каменной террасе, в беспросветном ночно[м] тумане я иду в Собор [sic!]. У двери монах бьет в било, железную полосу, которую держит в руке. Собор совершенно темен. Становлюсь в то же „стоялище“ с ручками и сиденьем, где стоял и на повечерии. // [65] Служба бесконечная. Справа и слева от меня по клиросу, над ними загорается зеленый свет в лампах с резным [?] абажуром, освещая только книгу чтецу или ноты. Иногда монах выходит на средину, и читает кафизмы, а полукруг других монахов поет каждый произнесенный им стих. Потом монах в черной мантии мелкой склад- // [66] ки читает на одном клиросе, и распуская свою мантию как крылья, перебегает чер.[ез] весь Собор к другому клир.[осу], там продолжает. Вот игумену зажигают свет у его резного, с балдахином, стоялища, он своим ровным и приятным, неск.[олько] грустным голосом читает псалмы. Затем читается некое настав- // [67] ление, где о блуде сказано, что главный его корень в чревоугодии. „Борящийся против блуда и не искореняющий чревоугодия подобен тому, кто заливает пожар маслом“.
В 4 ч.[аса] ночи вернулся домой. Впечатление ночной службы сильное, и не без мрачности.
13 мая.
Утром у игумена, прием тоже почти с трона, но оч.[ень] приветливо. Показывают монастырь Поразитель- // [68] ны черепа умерших. Для игуменов особый шкаф, там пять черепов. По стенам залы висят железн.[ые] кресты (есть около 30 фунт.[ов] пуда весом), жел. [езные] пояса, кольчуги – все это носили некоторые из подвижников. На Афоне через три года всегда вырывают тело умершего, и смотрят, совсем ли оно истлело. Если кости вполне уже чисты, то // [69] их собирают в особую (эту самую) комнату (гро`бница) – черепа отдельно, кости мелкие складывают штабелями – в углу я увидел такой склад, сделано настолько аккур.[атно], что можно издали принять за погонную сажень валежника. На шкафу с черепами (а их ок.[оло] 700) надписи, одна из кот.[орых] приведена выше.
Осмотр библиотеки – // [70] Евангелие 10го века, ноты византийские, пергамент, заставки, как обычно. Заведует старичек-монах. Обед в общей трапезе.
После обеда иду в Карею[155] с молодым монахом о. Харалампием[156] [sic!], довольно красивым блондином, склонным к полноте, но и нек.[оторой] внутренней грусти. Постригся 17и лет, сейчас 38, ничего кроме Афона не видал и не знает. Говорит (как все; никто, конечно, не скажет, если ему плохо), что чувству- // [71] ет себя хорошо. Но мне кажется, неск.[олько] скучает. Осмотр Собора[157] в Карее.
Хорос – металлич.[еский] круг в средине, висящий на цепочках. Его раскачивают, а люстру, внутри его, кач.[ают] в другую сторону, т. ч. получается в роде землетрясения момента Крестн.[ой] смерти Спасителя. Фрески Панселина – хороши, не совсем понимаю, куда их отнести, но впечатление полное – как будто Рафаэль византийский, что ли, во всяком случае уже не примитив, и возможно, итальянцев видел // [72] где-то.
В два часа о. Стратоник выводит меня из Кареи, мы идем в гору, он провожает меня до жел.[езного] креста[158], в горах, дальше я иду один. Лес, вчерашний дождь перестал, лишь легкий туман, тихо, понемногу солнце начинает просвечивать среди стволов ясеней, каштанов. Афонская кукушка – очень нежно кукует. Мне накуковала несколько еще лет жизни, но не > 10, Вере больше[159]. Около Нагорн. [ого] Руссика[160] // [73] немного сбился, но показали дорогу дровосеки – греки, под команд.[ой] нашего монаха. От Наг.[орного] Р.[уссика] шел за мулами тихого, кривого грека. Мулы несли на себе хворост. Я положил на них пальто и плэд. Грек все меня спрашивал про Россию. „Кристиянска вера все есть? Все старая вера? Без старая какая вера?“ Потом „А царя нет?“ „А может быть, опять немножко будет?[“] 5 ч.[асов] веч.[ера] – Пант.[елеимонов] мон.[астырь] // [74]
Первая страница записной книжки Б. К. Зайцева «Афон». 1927 г.
Усыпальница патриархов. Лавра Св. Афанасия. (Записная книжка, л. 6 об.)
«На дворе Лавры Св. Афанасия». (Записная книжка, л. 7)
Наша лодка. (На пристани Морфино [?]. Записная книжка, лл. 8 об. – 9)
// [8 об.-9]
// [9 об.] 19 мая, 2. ч.[аса] дня. Идем в лодке под парусом. Правят два албанца, монаха. Слабый ветер. Припекает. Только что прошли келлию св. Артемия[161] и Воздвижения Креста. Монастырь Каракалл[162]. У самой воды „Пирг“ (башня)[163]. К-[аракалл]ского монастыря. Туда укрывались, когда налетали с моря пираты. Древняя башня, средневековая.
Вода мягко журчит. Шелестят лопающиеся пузырьки.
// [10] Гора Афон.
// [10 об.] Милопотом – дача Лаврская[164]. Тут жил в уединении и изгнании патриарх Иоаким. (Старая башня на скале и деревянный флигелек, приросший к ней). Очень пустынно и красиво.
Пирг Каракалльского монастыря
Пирг на пристани Лавры св. Афанасия. (Записная книжка, л. 8).
// [11] Афон – Акти – узк.[ая] часть материка, омываемая с обеих сторон. Аѳосъ – по имени исполина Аѳоса, кот.[орый] был сын Посейдона и Родоны Стримонской. Аргонавты. Выезжают из Воло, на заре увидели лесистый Афон, но не пристали к берегу его, а направились прямо к острову Самофраки, где принесли жертвы богам, узнав, что тут Пеласги совершают неизреч.[енные] и странные таинства.
Гора Афон. (Записная книжка, лл. 9 об. – 10).
Афон. (Записная книжка, л. 11).
// [18 об.] 23 мая. Утро, в 7 ч.[асов] поздняя литургия. Служит о. Мисаил[165] в сослуж.[ении] оо. Пинофрия[166] [sic!] и Виссариона – половина по русски, пол.[овина] по-гречески. После обеда едем с о. Виссарионом на лодке в Нов.[ую] Фиваиду[167]. Погода чудная. Проходим мимо Ксенофа[168] и Дохиара[169]. В Фиваиде встречает о. Николай, „фондаричный“. Идем по „пустынникам“. Подымаемся в гору, покрытую сосн. [овым] лесом, кое где по ней разбросаны каливы пустынников – отдельн.[ые] домики. Заходим к о. Игнатию. Выходит оч.[ень] высокий старик, борода с проседью, но оч.[ень] бодрый, ведет к себе в домик, состоящий из галлерейки стеклянной // [19] стеклянной, как всегда с портретами царей и иконами (на одн.[ой], большой, изображено Распятие Спасителя), начинается разговор. О. Игнатий оч.[ень] словоохотлив, рассказывает горячо, с жаром, – свою биографию, свое обращение, события, помогшие ему. Говорит много, сбивае отклоняется, но расск.[азывает] оч.[ень] живо, хотя и неск.[олько] утомительно. Отдельные части расск.[аза] оч. весьма ярки. В общ.[ем] впеч.[атление] оч.[ень] хорошее.
24 мая. Ночь на „фондарике“. Блохи. Отворяю окно, свеж.[ий] воздух, засыпаю. В 6 ч.[асов] литургия. Мал.[енькая] церковь, поют оч.[ень] плохо, хуже, чем где-либо на Афоне, монахов мало. Все очень // [19 об.] старые, и очень утомленные. Одеты оч.[ень] бедно. Днем они работают на „киперах“ („кипос“, по-греч.[ески] огород, русское искажение – кипер). Тем трогательнее упорство их. Некоторые дремлют в стасидиях.
Подымаемся в гору – опять по пустынникам. Первый из них – не помню имени – тоже высокий старик, как и о. Игнатий, мы заходим только на минуту взглянуть каливу. Говорить он особенно не может. Идем дальше, вглубь лесов по горам. Запахи как в Кави[170]. Искусств.[енные] пруды для поливки киперов. Нако- //
[20] нец, доходим до каливы пустын о. Нила. Вылезает старичек со слезящимися глазами. Вокруг его каливы виноградничек и растут фиговые деревья. Он очень тих, едва ворочает языком. Хочет угостить фигами, идет, роется, потом смущенно докладывает, что нам не могут понравиться его смоквы. Впоследствии, от правожатого [sic!] нашего, о. Петра, узнаю, что питается старец почти исключительно „камарней“ и гнилыми фигами, запасы кот. [орых] делает на год. (О. Петр сам оч.[ень] интерес- // [20 об.] ный и замеч.[ательный] человек, оч.[ень] застенч.[ивый] и некрасивый, со слипшимися волосенками, маленькими, полными „доброго“ ветра глазками, редкой, нелепой бороденкой. Весь день он работает на кипере, ночью поет на клиросе в церкви. Работает так много, что у него „кровь пошла, значит, моя унутренность доктор сказал, не в порядке, чтой-то в сродке неладно, и велел мне неделю ничего не делать“. О. Петр спит 1–2 ч.[аса] в сутки. Время, свободное от работ и пения прово- // [21] дит в ко келии за чтением. Этот смиренный и замечательный облик, м.[ожет] б.[ыть] за таких Господь милует тысячи).
Итак, о. Нил – он сторожит монастырский виноградник от кабанов. Кладет в день 1000 поклонов, „тянет канончик“, в прочее время всегда читает Псалтырь. „Прихожу к нему“, расск.[азывает] нам фонд.[аричный] о. Николай: [„]слышу, он читает кафизму. Прочел, другую. Думаю, дай, кончит, не стану мешать, сижу под окошечком. А он кафизму, за ка- // [21 об.] физмой, я посидел-посидел, оставил ему знак, что был – положил предмет, а сам домой“. Или такой случай: о. Арсения Нил пргласил к себе обедать. Арсений „по мудрованию“ не ест лука (считает, что он „горячит кровь“), а Нил не ест масла. Когда А.[рсений] пришел, Нил стал варить щи, и крошить туда лук. А.[рсений] говорит ему: „Я ведь не ем лука, что ты делаешь, это зелье премерзкое. Ты бы положил ложку маслица“. Тогда Нил отвечает: „Масло. // [22] Вот стану я такою гадостью щи портить. Я масла не ем“. И они так поспорили, что лучше, лук или масло, и оба оказались так упрямы, что о. Арсений ушел ничего у него не съев.
Изображение аналоя: «Четыре змеи слушают Евангелие» (Записная книжка, л. 24 об. – 25)
Делаем крюк круг по пустынным горам и заходим к о. Илье. Старик очень благообразный, некогда и красивый, теперь, вероятно, страдает вид начинающейся „водянкой“. Жалуется на „бронфит“ в груди, ведет в свою каливу, угощает недурным // [22 об.] сладким красным вином. Кутается в зипунок, по всему видно, что умен, спокоен и начинает страдать от болезни. Как везде – галлерейка, моленная и спальня. Так же и у его брата, занимающ.[его] другую половину каливы.
После обеда собираемся ехать. Дождь. Невозможно. Вечер после обеда проводим в разговоре – о. Виссарион, о. Николай и я – о монашеской жизни, ее трудностях, тяготах, // [23] радостях и вообще характере ее.
// [32 об.] 25 мая. среда. Утро ненастное. Боимся, как бы опять не остаться. Все-таки, после обеда (октоподы, пойманные вчера нашими матросами, султанка, вино, хлеб) решаем трогаться. Довольно сильн.[ый] прибой. Когда садимся в лодку, хлопает волна, обрызгивает. Моряки кричат: „Выскакивайте, выскакивайте, сейчас ударит“. Выпрыгиваю, о. Виссарион, благодаря длин.[ной] рясе, чуть, чуть запаздыв.[ает], его окатывает почти всего. Снова садимся, моряки торопятся и нервничают, чтобы успеть вывести лодку из под ударов волн о камен- // [33] ную пристань и о ближайшие утесы. Выходим. В море покойнее, идем берегом. Часа через 3 [171]/2, при приличн.[ой] погоде подходим к Пантелеймон.[овскому] Монастырю. Из-за Афона идут ветер тучи, дождь и ветер (навстречу и наискось). Думаем, что не миновать вымокнуть. Но к удивлению туча как-то боком выдвигается в море и мы успеваем добраться совсем благополучно.
Вечером у меня – о. Софроний[172], затем о. Кирик, о. Виссарион[173] – приносит Вере на память четки.
// [35] 26 мая, четверг. Встаю в 6 [174]/2 (по европейски), еще лежа в постели слышу доносящуюся службу и ответы хора „Господи помилуй“ – это где-ниб.[удь] в ближнем параклисе кончается ранняя литургия. Читаю Успенского[175], делаю выписки. Патерик[176]. Жизнь св. Афанасия Афонского[177]. В 9 ч. Мне подают уж обед. В 10 идем с о. Пинуфрием к о. Науму сниматься. Затем он (о. П.[инуфрий]) показывает мне монастырскую лесопилку. В огромном корпусе локомотивчик привод.[ит] в движе- // [35 об.] ние лесопильн.[ую] машину в три вертик.[альные] пилы. При нас распилив.[ают] дубок вдоль – средина идет на шпалы. Работают монахи здесь по 10 ч., во второй полов.[ине] дня работа будет сопровождаться чтением Псалтири, взамен слушания вечерни. Идем на мон.[астырский] огород („кипер“). Около 2 [178]/2 дес.[ятин] земли. Фасоль, лук, огурцы, петрушка и т. п. Показывает нам помощник заведующего, молодой монашек о. Владимир, с редкой, боро легкой бородкой, рыжеват.[ого] цвета, такими-же усиками и теми добрыми и слегка застенч.[ивыми] глазами, которых уже столько я видел здесь. Это беже- // [36] нец.
Дома дневной сон. Опять книги и выписки. Прогулка (в 5 ч., до 6и) к пристани Дафни. Довольно свежий ветер с моря, „батос“, море яркосинее, с гребешками. В заливчике Дафни нарядная белая яхта. Американец какой-ниб.[удь] сюда заплыл? На моих глазах яхта снимается и уходит в море – бесшумно, и неизвестно, кто на ней, куда едут, с какою целью. Легкая грусть. В ту сторону – Салоники, Афины, Париж. В Ощущение, все таки, робинзонское…
Вечером о. Иосиф. Запись „дня в мон.[астыре] Св. Пантелеймона“. Думаю, что о. Иосиф // [36 об.] будущий игумен[179]. Человек умный и властный, вероятно, нелегкий. Ко мне удивительно внимателен.
В сумерках хожу по веранде над морем. На серебре его, к закату, стоймя резко вычерчивается колокольня св. Пантелеймона. Правее луковичные купола, зеленые, с крестами, такие русские.
Захожу в залу приемов. 25 ар.[шин] дл.[ины], 16 шир.[ины.] По стенам портреты – в средине Ал[ександр] II, зат.[ем] А.[лександр] III, Ник.[олай] II, царицы, дети, архиереи, митрополиты. В средине залы стол, на нем, эллипсом, лицом к зрит.[елю], тоже портреты. Стол окружен комн.[атными] растениями. // [37] (лапчатня, как ставили в дворянско-мещ.[анских] домах в Калуге и Туле лет 30–40 назад, и фикусы). Вокруг всего этого сооружения – эллипс стульев – тоже лицом наружу, т. ч. если бы на эти стулья сели, то каждый естественно отворачивался бы от соседа (веер людей). Никогда и нигде не видал такого устройства. На веранде прохладно, а в зале всегда тепло и слегка спертый, застоявшийся запах – Боже мой, как безнадежно ушедшее, само по себе серое, но вот уже время делает его трогательным, и Бог знает, // [37 об.] не возникнет ли чер.[ез] 10–15 лет мода на „эпоху Александра III-го“[180]. Как волнует и радует тишина, былое, синева моря за семью окнами справа, семью слева и четырьмя – пятью в узкой стороне. Россия в Архипелаге.
Лилии у домика о. Наума – их называют здесь „крин сельный“. Еще видел вблизи игуменской келии куст роз на высоком стволе, поднявшемся ко второму этажу. Чудные розы.
Первоначальный план описания путешествия по Святой Горе (Записная книжка, лл. 37 об. – 38).
Еще об Афанасии: по преданию (сообщ.[ено] греч.[еским] монахом в Лавре) – он много ел. Ему ставили три обеда, он их съедал, и когда послушн.[ик] удивл.[енно] на него взглядывал, говорил: // [38] „Я большой, мне много надо“.