Борис Константинович Тебиев
Тайны книжных переплётов. 50 почти детективных историй
Броневские на службе России
Несколько лет назад у меня родилась нескромная мысль издавать для молодых земляков краеведческий журнал «Тульский следопыт». А почему бы и нет? Издаётся же такой журнал на Урале, причём уже не одно десятилетие. Когда-то «Уральский следопыт» я не только с увлечением читал и выписывал, но и написал для него пространный очерк по истории самоварного производства в России. Спонсоров для моего издания как-то не находилось, и пришлось самому от «корки до корки» делать первые номера «Тульского следопыта». Хотелось, чтобы журнал был разносторонним, чтобы в нём было как можно больше рассказов об интересном и забытом. Достал с антресолей тетради с архивными выписками тридцатилетней давности и стал отбирать для журнала всё, что когда-то «откопал» и что берег все эти годы «до случая».
Так родилась журнальная рубрика «Из блокнота архивиста». Расчёт был простой: я начну, опубликую свои разыскания, а потом уже настоящие архивисты-профессионалы станут пери-одически поставлять для этой рубрики свои материалы. В общем-то, так и получилось.
Первым материалом, который попался на глаза, была выписка из хранящегося в фондах Российского государственного истори-ческого архива в Санкт-Петербурге цензурного дела, связанного с историей периодической печати в Тульской губернии. Заведено оно было в 1820 году, когда из губернского центра на имя министра внутренних дел Российской империи графа Виктора Павловича Кочубея поступило прошение об издании здесь еженедельной газеты под названием «Тульские ведомости». Под прошением стояла подпись инспектора классов тульского Александровского дворянского военного училища, капитан-лейтенанта в отставке Владимира Богдановича Броневского. Свою просьбу разрешить ему издание газеты Броневский обосновывал целями просветительства, отсутствием в губернии периодического издания. В газете предполагалось иметь шесть основных разделов, которые содержали бы в себе обозрение важнейших внутренних и заграничных событий, материалы статистики, историю разных губерний России, местную хронику, словесность, сведения о выходящих в свет примечательных книгах.
Из канцелярии министра внутренних дел прошение Бронев-ского было передано для рассмотрения в Главное правление училищ, ведавшее вопросами печати и цензуры. Невинная прось-ба отставного офицера вызвала отрицательную реакцию в учеб-ном ведомстве. В ответ на прошение Броневскому был выслан документ, в котором говорилось: «Издание в Туле ведомостей будет, с одной стороны, совершенно излишне по причине издава-емых в Петербургской академии наук и в Москве тамошним университетом и содержащих в себе все те известия внутренние и иностранные, какие только могут быть в предполагаемых тульских; с другой же стороны, и затруднительно по неимению в Туле цензуры для предварительного просматривания и одобре-ния. При всем том Академия наук и университет, имея полное дарованное им право на издание газет, признают позволение издавать в Туле ведомости подрывом права их и нарушением».
Официальная просьба – казённая отписка. Всё как обычно, как на Руси повелось. Ничего не прибавишь и не убавишь! Для журнальной заметки вполне достаточно. Можно дать краткий комментарий, поругать цензурный произвол, вспомнить о том, что «дней Александровых прекрасное начало» к этому времени сменилось периодом реакции, аракчеевщиной, мракобесием, слиянием учебного ведомства с ведомством Святейшего Синода…
Но захотелось побольше узнать о Броневском. Кто он, откуда, чем занимался в Туле, кроме того, что состоял инспектором клас-сов дворянского военного училища. В процессе поисков выясни-лось немало любопытного, чем нельзя не поделиться с читате-лями.
В. Б. Броневский родился в 1784 году в многодетной семье отставного прапорщика (капрала бомбардирской роты лейб-гвар-дии Преображенского полка) Богдана Михайловича Броневского, владевшего небольшим поместьем Астахово в Белёвском уезде Тульской губернии. Броневские принадлежали к старинному польскому шляхетскому роду. Несколько поколений этого рода несли службу в войсках польских королей. Родоначальником русской ветви рода был некто Станислав Броневский, имевший поместье в Бельском уезде на Смоленщине. После присоединения Смоленских земель к России Станислав принял православие и русское подданством под именем Савелия Степановича.
По материнской линии В. Б. Броневский был связан с семей-ством белёвских помещиков Левшиных. Мать Владимира Богда-новича – Серафима Алексеевна, в девичестве Левшина, приходи-лась родной сестрой известному литератору Василию Алексее-вичу Левшину.
Сыновья отставного прапорщика воспитывались в строгости. По семейной традиции они стали военными, морскими и армейскими офицерами. Владимир и четверо его братьев – Михаил, Алексей, Дмитрий и Александр – получили образование в Морском кадетском корпусе. Братья Семен и Николай учились в Шкловском благородном училище (кадетском корпусе) в Грод-но. Выпускники этого учебного заведения направлялись в армей-ские и гарнизонные полки, в артиллерию и Черноморские батальоны. И Морской кадетский корпус, и Шкловское училище предназначались исключительно для детей бедного дворянства. И это явно свидетельствовало об отсутствии материального достатка в семействе белёвского дворянина Богдана Броневского.
Впрочем, данное обстоятельство не повлияло на карьеру его детей. Все они стали людьми известными в своих сферах деятель-ности, добившись всего самостоятельного. Братья Броневские обладали любознательным и восприимчивым умом, были преда-ны воинской службе и отважны. Некоторые дослужились до высо-ких чинов.
Так Семён Богданович Броневский дослужился до должности генерал-губернатора Восточной Сибири и члена Правительст-вующего Сената. Пользовался расположением выдающегося рус-ского реформатора М. М. Сперанского. Генерал-лейтенант Дмит-рий Богданович Броневский служил поначалу в морском ведом-стве, затем перешёл в сухопутную службу. В рядах кавалерии с отличием участвовал в войне с Наполеоном. До 1840 года находился на военной службе, после чего был определён на должность директора Императорского Царскосельского лицея. Того самого, в котором когда-то учился Пушкин. Николай Богда-нович Броневский, автор интересных воспоминаний, опублико-ванных в 1914 году в журнале «Голос минувшего», дослужился до чина генерал-майора.
Братья Броневские были ещё подростками, когда в возрасте 44 лет утонул в реке их отец. Заботу о них взял на себя его родной брат Семён Михайлович Броневский, состоявший в дворянстве Смоленской губернии. С. М. Броневский, как и двое из его племянников, окончил Шкловское благородное училище. Служил на Кавказе дежур-майором при графе В. А. Зубове. Участвовал в Русско-персидской войне 1796 года и составлении Русско-турецкой конвенции 1800 года. Положительно проявив себя на дипломатическом поприще, был назначен директором Азиатского департамента Министерства иностранных дел. В 1808 году Семён Михайлович становится феодосийским градо-начальником и успешно справляется с этой должностью в течение восьми лет. В Феодосии им был организован Музей древностей, действующий по сей день как краеведческий, готовились материалы для книги по истории Кавказа. В 1816 году в результате конфликта с таможенными чиновниками и гречес-кими купцами С. М. Броневский был вынужден уйти в отставку. Человек исключительной честности и порядочности он был обвинен в должностных преступлениях, которых не совершал. В течение нескольких лет, пока шло следствие, он уединённо жил в своем загородном доме близ Феодосии.
16 августа 1820 года уединение было нарушено приездом петербургских гостей, среди которых был Александр Сергеевич Пушкин, путешествовавший вместе с семейством Раевских по Кавказу и Крыму. В гостях у Броневского Пушкин провёл три дня. В письме к брату Льву Сергеевичу поэт писал о С. М. Броневском, как о человеке почтенном «по непорочной службе и по бедности», который, «подобно Старику Вергилия, разводит сад на берегу моря недалеко от города». Пушкин характеризовал Броневского как большого знатока Крыма, «стороны важной и запущенной». Броневский подробно расска-зывал поэту об исторических памятниках Керчи и Феодосии. Пушкин слушал его с большим вниманием, проявив особый интерес к развалинам Пантикапеи и гробнице Митридата.
Из Феодосии Пушкин со спутниками на корабле в ночь с 18 на 19 августа отправился в Гурзуф. Ночью, погружённый в раздумья, поэт пишет прекрасную элегию, начинавшуюся строчками:
Погасло дневное светило;
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послужное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан.
Я вижу берег отдалённый,
Земли полуденной волшебные края;
С волненьем и тоской туда стремлюся я,
Воспоминаньем упоенный…
Владимир Броневский находился в особо близких отношениях со своим дядей Семёном Михайловичем. Летом 1815 года Броневский-младший сопровождал феодосийского градоначаль-ника в инспекционной поездке по Южному берегу Крыма: проверялась организация карантинной службы. Несколько сотен трудных вёрст они проехали по гористой местности, рискуя погибнуть под камнепадом, сорваться в пропасть. Об этом необычном и рискованном путешествии Владимир Броневский увлекательно рассказал в своей книге «Обозрение Южного берега Тавриды. В 1815 году». Примечательно, что первое издание книги было выпущено в 1822 году в Туле, в типографии Губернского правления. Вторым изданием книга вышла в 1825 году в Петербурге на немецком языке. Позднее она была переведена на польский. В русском издании книги Броневский впервые обосновал необходимость перенесения Главного правления Черноморского флота в Севастополь, отметив при этом, что Херсон, Николаев и Одесса построены на «невыгодных местах».
16 лет отдал Владимир Броневский флотской службе. В 1802 году, окончив Морской кадетский корпус, он был произведён в мичманы и отправлен на Балтику. В 1805 году принял участие во Второй Архипелагской экспедиции кораблей Балтийского флота под командованием адмирала Д. Н. Сенявина. В 1806 – 1807 годах нёс службу на фрегате «Венус». Участвовал в морских сражениях с французами у берегов Далмации. Отличился, взяв в плен вражескую полушебеку3. В 1807 году участвовал в Дарданелльском сражении против турецкого флота. Командовал береговой батареей при отражении турецкого десанта на острове Тенедос. В этом сражении Броневский был ранен в руку и плечо. За это сражение он был удостоен ордена Святого Владимира 4-й степени.
В 1808 – 1809 годах на пленённом в Афонском сражении турецком корабле «Седд Аль-Бахр» Броневский стоял в Триесте. В 1810 году был произведён в лейтенанты флота. С 1811 по 1818 год его служба проходила в Севастополе. В 1818 году Владимир Броневский вышел в отставку в чине капитан-лейтенанта. За участие в 18 морских кампаниях получил звание Георгиевского кавалера. Яркая и насыщенная флотская биогра-фия!
Многое из того, что было пережито за годы флотской службы, Броневский талантливо описал в своих книгах, посвящённых морю, морским походам и баталиям. Самым значительным произведением писателя стали «Записки морского офицера», изданные в четырёх частях в 1818—1819 годах. Броневский посвятил свой труд Второй архипелагской экспедиции, целью которой было укрепление баз русского флота на Ионических островах во время войн Третьей и Четвертой антифранцузских коалиций и Русско-турецкой войны 1806 – 1812 годов.
В предисловии к своему сочинению Броневский писал: «В полной надежде на снисхождение отечественной публики предлагаю историческое повествование сего достопамятного похода и вместе путевые мои замечания, мысли и впечатления, изложенные в хронологическом порядке. Счастливым почту себя, если просвещенные читатели удостоят благосклонным приняти-ем сей первый труд мой и если принесу удовольствие служившим тогда на флоте и в 15-й пехотной дивизии в Корфу находившимся офицерам изображением тех битв, где каждый из них имел неотъемлемую часть своей славы».
Историческая правдивость и подробность «Записок» делает этот труд не только важным историческим источником военной кампании, но и документальным свидетельством мужества и патриотизма российских моряков. Вот что писал по поводу сочинения Броневского академик Е. В. Тарле в предисловии к монографии о кампании адмирала Д. Н. Сенявина: «Записки В. Броневского занимают совсем особое место: Сенявин давал ему возможность читать и использовать ряд документов, которые либо не были отданы в адмиралтейство по той или иной причине, либо затерялись. Броневский описывает военные действия не только с согласия, но и с одобрения адмирала. Он уверенно говорит о планах и соображениях адмирала, которые Сенявин не хотел почему-либо изложить в официальных рапортах. Записки Броневского восполняют некоторые не дошедшие до нас официальные документы».
Заслужив известность как писатель-маринист, Броневский пробует себя и как переводчик. В 1824 году он переводит на русский язык роман «Манеринг» одного из самых известных писателей своего времени Вальтера Скотта, произведения которого отличались особой событийной занимательностью.
Гораздо меньше, чем о литературном творчестве Броневского, сохранилось сведений о его творчестве как художника-марини-ста. За несколько лет поисков автору этих строк удалось найти репродукцию лишь одного из его живописных произведений. На нём изображён один из эпизодов героического сражения рус-ских кораблей под командованием контр-адмирала А. С. Грейга с турецкой эскадрой.
За восемь лет службы в тульском Александровском училище Броневский многое сделал для улучшения преподавания здесь гражданских и военных наук. Как педагог он стремился к тому, чтобы воспитанники училища были всесторонне образованными и культурными людьми, настоящими патриотами своего Отечест-ва. Его труд воспитателя будущих офицеров был оценён началь-ством. В 1828 году Броневский «пошёл на повышение» – получил назначение в Петербург. Здесь ему была предложена должность помощника директора и инспектора классов привилегированного Пажеского корпуса.
В 1833 году Владимир Броневский окончательно расстается со службой и уходит в отставку в чине генерал-майора. С этого времени он целиком погрузился в сочинительство. Его произве-дения печатаются в «Благонамеренном», «Соревнователе Просве-щения», «Вестнике Европы», «Сыне Отечества» и других перио-дических изданиях. Наряду с морской темой Броневский прояв-ляет серьёзный интерес к истории казачества. В 1834 году выходит в свет его капитальный труд в четырёх частях «История Донского войска».
В Санкт-Петербурге Броневский находился в гуще научной и культурной жизни. Его заслуги были отмечены членством в Императорской академии наук. Он состоял членом Вольного общества любителей российской словесности, наук и художеств, Общества истории и древностей российских, редактировал морскую часть известного своей полнотой и академической точностью «Энциклопедического лексикона» А. А. Плюшара.
По свидетельству «Военной энциклопедии» И. Д. Сытина (1911 – 1915), известный русский славист В. И. Ламанский назы-вал Броневского «одним из самых лучших в своё время, живых знатоков славянских земель» и признавал за ним «право на по-чётное место в ряду деятелей в истории сношений России с южными и западными славянами».
Незадолго до своей кончины Броневский написал крити-ческую рецензию на «Историю Пугачёва» А. С. Пушкина, опубли-ковав её (за подписью «П. К.») в январской книжке журнала «Сын Отечества» за 1835 год. В рецензии, в частности, высказывалось сожаление, что Пушкин не написал «Историю Пугачёва» «кистию Байрона». Поэт воспринял критику в свой адрес болезненно, однако некоторые замечания признал справедливыми.
Полтора столетия В. Б. Броневский относился к числу «забы-тых» писателей, о которых помнили лишь историки. Однако в наши дни его сочинения вновь обрели массового читателя. В 2015 году «Записки морского офицера» были переизданы московским издательством «Кучково поле» в серии «Военные мемуары». Примеру столичного издательства последовал и автор этих строк, опубликовав на страницах издаваемого им журнала «Таврия литературная» книгу Броневского «Обозрение Южного берега Тавриды. В 1815 году». Это яркое и живое повествование о природе Южного берега Крыма, его красотах, быте и нравах местных жителей.
«Молодые якобинцы негодовали»
Есть у книголюбов особенность, которая отличает их от обычных читателей. Книголюбу недостаточно даже несколько раз перечитать полюбившееся произведение. Всегда хочется хоть однажды в жизни, но увидеть и прочитать книгу в том виде, в каком она в первый раз появилась на свет. Я уже не говорю о всепоглощающем трепетном желании иметь эту книгу на своей книжной полке! Страсть эта мучительна, как бессонница, но порывы её оправданны и благородны.
Держа в руках поражающие простотой и изяществом тоненькие тетрадочки-главы пушкинского «Евгения Онегина», рассматривая обложку выпущенного в Москве, в университетской типографии первого издания «Мёртвых душ», выполненную по рисунку самого Гоголя, листая страницы романа Л. Н. Толстого «Война и мир» в издании П. И. Бартенева, острее и глубже чувствуешь непреходящее значение бессмертных творений человеческого разума. Между тобой и великими писателями прошлого словно рушится барьер времени. Невольно ощущаешь себя их современником и первочитателем…
Фонды Тульской областной универсальной научной библио-теки в этом отношении всегда готовы оказать книголюбу добрую услугу. На книжных полках одного из редкостных по полноте и значимости для областных центров книжных собраний дремлют древние фолианты парижских и лейпцигских издателей конца XVI – начала XVII века, рукописные русские книги времён Ивана Грозного, уники Петровской эпохи, прижизненные изда-ния Кантемира, Державина, Сумарокова, Крылова, Жуковского, Пушкина, Некрасова, Герцена, Льва Толстого и многих других выдающихся представителей русской и зарубежной классической литературы.
Кажется, прикоснись к этим книгам, сними их с полки – и они оживут, поведают о сокровенном. Беря в руки ту или иную старую книгу, того и гляди, откроешь для себя что-то новое, ранее не известное. Некогда почти все редкостные старинные издания, хранящиеся здесь, принадлежали частным лицам, размещались в библиотеках дворянских усадеб, были любимы, читаемы, чтимы. Поэтому на полях старых книг нередко можно встретить карандашные пометки, дарственные надписи, записи о времени и месте приобретения книг. Фонды библиотеки изучены ещё не в полной мере. Может быть, именно в этом и скрыта волнующая прелесть общения с ними?
С этой библиотекой я подружился ещё в студенческую пору, и она не раз дарила мне радость удивительных открытий. Не единожды обнаруживал я на библиотечных полках такое, что до меня никто не замечал. Однажды, например, открыв шестой том Полного собрания сочинения Н. С. Лескова, выходившего в 1889 – 1896 годах в Петербурге в издательстве А. С. Суворина, я чуть было не потерял дар речи. В руках моих находился тот самый «крамольный» шестой том, который, как значилось в специальной литературе, был полностью уничтожен по прика-занию обер-прокурора Святейшего синода К. П. Победоносцева! В этом томе находились произведения писателя, обличавшие нравы русского духовенства. Прочитав его, чиновники из цензур-ного комитета доносили в Главное управление по делам печати: «Вся шестая книга сочинений Лескова, несмотря на неоспоримую общую благонамеренность автора, оказывается, к сожалению, дерзким памфлетом на церковное управление в России и на растление нравов низшего духовенства. Бесспорно, большинство вышеприводимых рассказов появлялось в периодической печати, но они появлялись отрывочно и в разное время. Сгруппирован-ные же и появляющиеся ныне одновременно, они производят впечатление угнетающее, представляя дело православия как бы погибающим».
Из-под рук царских палачей печатного слова чудом спаслось лишь несколько экземпляров книги, которые хранятся ныне в четырёх крупнейших библиотеках страны. Тульская областная библиотека – пятая! В 1890 году шестой том сочинений Н. С. Лескова был переиздан, но уже в виде, угодном правительству и церковникам.
О другом маленьком открытии хочется рассказать подробнее.
Хорошо помню тот день. Я работал тогда в школе, преподавал историю. Готовясь к очередному уроку с семиклассниками, решил для пущей убедительности принести на занятия один из томов вышедшего в 1816 – 1829 годах первого издания знаменитой «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина. По правде говоря, мне и самому хотелось увидеть карамзинскую историю в самом что ни на есть «первопечатном» виде. Ведь именно такой читали её Пушкин, Жуковский, декабристы. Появление карам-зинской «Истории» вызвало неоднозначную реакцию у совре-менников, разделило русское общество на две части. Одни лико-вали, воспевая талант историографа, другие, прочитав первые тома, с юношеской горячностью сочиняли разительные эпиграм-мы:
В его «Истории» изящность, простота
Доказывают нам, без всякого пристрастья,
Необходимость самовластья
И прелести кнута.
Работники библиотеки не сочли мою просьбу слишком дерзкой и выдали мне первый том карамзинского сочинения «на дом». (В те годы это было ещё возможно!)
Каковы же были мои удивление и радость, когда я открыл титульный лист. Чуть ниже его центра, близ правого края, отчетливо виднелась небольшая овальная печатка, выполненная чёрной мастикой: «Степана Бегичева».
Так вот кому принадлежала эта книга!
Имя одного из активных участников ранних декабристских организаций, близкого друга А. С. Грибоедова Степана Никитича Бегичева (1785 – 1859) известно всем, кто знаком с историей декабристского движения, с жизнью и творчеством автора бессмертной комедии «Горе от ума».
Но печатка декабриста оказалась лишь первой ласточкой. Достаточно было перевернуть несколько страниц, как последо-вало новое, еще более неожиданное открытие. Поля многих книжных страниц оказались исписанными карандашом. На некоторых листах имелись подчеркивания в тексте, сделанные все тем же карандашом.
Часть записей читалась легко. Некоторые из них пришлось разглядывать через увеличительное стекло. Почерк явно несовре-менный. Орфография – старинная, с «ятями» и твёрдым знаком в конце слов, да и о Карамзине речь идёт не как об умершем, а как о живом человеке. Ясно, что записи (комментарии к тексту) сделаны вскоре после выхода книги из печати. По крайней мере, до 1826 года, когда умер Карамзин. И сделать их мог не кто иной, как сам хозяин книги – Степан Никитич Бегичев.
Но догадка, даже самая, казалось бы, очевидная, нуждается в тщательной проверке.
Чтобы точно определить принадлежность записей, необходимо было сличить их с уже известными и не вызываю-щими сомнений автографами декабриста. Где же взять образец почерка Бегичева? Личного его фонда не сохранилось ни в одном архиве страны. Следовательно, автограф надо искать там, где хранятся документы Грибоедова. Бегичев в течение многих лет переписывался с Грибоедовым. Но из примечаний известного литературоведа Н. К. Пиксанова к третьему тому выпущенного в 1917 году в Петрограде Полного собрания сочинений можно узнать, что подлинники писем Бегичева к своему другу, к сожалению, не сохранились.
Будь что будет! Делаю запрос в Москву, в Центральный государственный архив литературы и искусства. Неудача. Автографов Бегичева в архиве нет. В фонде Грибоедова есть лишь формулярный список Дмитрия Никитича Бегичева – брата декабриста, небезызвестного в своё время литератора, автора «Семейства Холмских» и других нравописательских повестей, воронежского губернатора, покровительствовавшего поэту Кольцову. Обращаюсь в Ленинград, в рукописный отдел Пушкинского дома (Института русской литературы Академии наук СССР). Опять неудача. В фондах института хранятся лишь два письма Грибоедова к С. Н. Бегичеву. Но учёный секретарь рукописного отдела М. И. Малова рекомендует мне обратиться в Государственную публичную библиотеку имени М. Е. Салты-кова-Щедрина, где, по ее данным, хранится подлинник письма С. Н. Бегичева к В. Ф. Одоевскому.
Вскоре из публичной библиотеки пришел конверт с фото-копией письма С. Н. Бегичева В. Ф. Одоевскому, датированного маем 1839 года. Оно-то и разрешило сомнения. Пометки на страницах книги Карамзина сделаны рукою Степана Никитича Бегичева!
Обратимся теперь к пометкам на полях книги, попробуем восстановить обстановку, в которой они были сделаны, мысли и чувства, вызванные у декабриста чтением карамзинской истории.
Конец 10-х годов XIX столетия… Молодая Россия в лице лучших представителей дворянства, гордо называвших себя «детьми 1812 года», уже бросила вызов России старой, отживаю-щей. На смену первым тайным политическим обществам пришла новая, более крепкая тайная организация «Союз благоденствия». Разрабатывается устав организации – «Зелёная книга», строятся планы уничтожения крепостничества, вызревают замыслы «военной революции».
Тогда-то и вышло в свет сочинение придворного истори-ографа и идеолога консервативной России Николая Михайловича Карамзина, еще более углубившее противоречия между двумя лагерями русского общества. Будущие декабристы встретили многотомный исторический труд почитаемого ими писателя с неприязнью. «Молодые якобинцы негодовали, – писал в автобиографических записках А. С. Пушкин, – несколько отдельных размышлений в пользу самодержавия, красноречиво опровергнутые верным рассказом событий, казались им верхом варварства и унижения».
В числе «якобинцев» был и 33-летний штаб-ротмистр кавалергардского полка Степан Никитич Бегичев, принятый в 1817 году в одну из ранних декабристских организаций (возможно, в Союз спасения) по рекомендации Никиты Мура-вьёва, а впоследствии ставший участником «Союза благоден-ствия».
Члены тайного общества не могли, конечно, высказывать свои протесты по поводу официоза Карамзина в открытой форме, через легальную печать. Их возражения проявлялись главным образом лишь в устной форме, в спорах и беседах в дружеском кругу. Даже в частных письмах делать это было небезопасно, на такое решались немногие.
По свидетельству крупнейшего знатока эпохи декабризма академика М. В. Нечкиной, из глубины времен до наших дней доходят лишь отдельные отголоски этих споров. Известны выска-зывания и протесты против концепции Карамзина, сделанные в момент выхода в свет его «Истории» членами тайного общества Никитой Муравьёвым и Михаилом Орловым, а также суждения будущих декабристов А. О. Корниловича и Г. С. Батенькова.
Находка книги из библиотеки Бегичева позволила расширить известный круг критиков официального историографа, стала свидетельством идейного единства в рядах «Союза благоден-ствия», придала новые штрихи портрету декабриста.
Каковы же основные направления критики Бегичевым карамзинского сочинения? Язык книжных пометок красноречив, ведь отражает он самые яркие и самые эмоциональные впечат-ления, непосредственно рождённые в минуты чтения.
С первых же страниц испещрённой пометками книги бросается в глаза сначала настороженное, а затем и резко отрицательное отношение Бегичева-читателя к Карамзину-автору, «с благоговением» (это слово подчеркнуто Бегичевым) представляющего «плод усердных двенадцатилетних трудов» императору Александру I.
Бегичеву было хорошо известно, что «История государства Российского» писалась Карамзиным по заказу самого царя и что обласканный самодержцем историограф задался откровенно монархической целью, подходил к анализу исторических процес-сов с точки зрения интересов дворянской аристократии.
Этим-то и вызвана его осторожность. Несколько раз подчер-кивает Бегичев неправомерный, с его точки зрения, тезис Карам-зина: «История народа принадлежит царю».
В завершающем абзаце авторского предисловия к «Истории», где Карамзин произносит здравицу: «…да не изменится никогда твёрдое основание нашего величия; да правила мудрого Само-державия и святой веры более и более укрепляют союз частей», Бегичев выделяет словосочетание «мудрое Самодержавие» и делает следующий комментарий: «Вот конёк, на котором г-н Карамзин в продолжение всей истории более всего выезжает».
Для выяснения мировоззрения Бегичева интересна и такая его пометка. Принижая активную роль народных масс в истории, Карамзин на одной из страниц пишет, что «народ всегда склонен обвинять правителей, если они не умеют отвратить бедствий от государства». В ответ на это декабрист замечает: «Если „не умеют“, то и справедливо обвиняют».
Вдумчивый и требовательный читатель, Бегичев не проходит мимо отдельных поверхностных суждений Карамзина, некор-ректной оценки исторических фактов, расплывчатых и сомни-тельных формулировок, надуманных сравнений, вычурностей.
Пометы Бегичева дают возможность понять, что декабрист был хорошо знаком с историческими сочинениями западноевро-пейских авторов. Так, на одной из страниц, сравнивая описание феодального правления у Карамзина и у видного шотландского историка У. Робертсона, Бегичев пишет: «Феодальное правление гораздо лучше и основательнее объяснено у Робертсона».
Комментарии декабриста, безусловно, нуждаются в более тщательном исследовании, и они, надо полагать, еще привлекут внимание специалистов.
В хранилище областной библиотеки мне попались и другие тома этого издания карамзинской «Истории». Однако печатки декабриста и каких-либо пометок, сделанных его рукой, на них обнаружить не удалось, как не удалось найти и других книг, принадлежавших Бегичеву.
Вполне возможно, что томик «Истории государства Россий-ского», о котором идёт речь, держал в руках и Александр Серге-евич Грибоедов. С Бегичевым он познакомился и подружился в 1813 году, когда они вместе служили в Белоруссии адъютантами у родственника Бегичева боевого генерала Андрея Семёновича Кологривова.
В течение многих лет друзья вели оживлённую переписку, часто встречались. Грибоедов активно влиял на художественные вкусы и наклонности Бегичева, тот же, в свою очередь, являлся первым читателем и судьей грибоедовских сочинений. В воспо-минаниях о Грибоедове Бегичев писал: «Из иностранной литера-туры я знал только французскую, и в творениях Корнеля, Расина и Мольера я видел верх совершенства. Но Грибоедов первый познакомил меня с „Фаустом“ Гёте, и тогда уже (в первые годы дружбы. – Б. Т.) знал почти наизусть Шиллера, Гёте и Шекспира. Все творения этих гениальных поэтов я прочёл после в француз-ском переводе». Грибоедов знал или, по крайней мере, догады-вался о принадлежности своего друга к тайному обществу и во многом разделял взгляды декабристов.
