Борис Константинович Тебиев
…И в просвещении стать с веком наравне. Том I

Глава третья
«Под сенью дружных муз»

Рождение Царскосельского лицея. «Лицейская республика».

Учащиеся и их наставники. Будни лицейской педагогики. Мастерская юных талантов и государственных мужей. Лицейский благородный пансион

Первая треть ХIХ века стала важной вехой на пути России к европейской цивилизации. Вызревавший в недрах феодального общества российский капитализм все увереннее заявлял о себе открытием новых мануфактурных предприятий, ростом городов, увеличением объемов внутренней и внешней торговли, медленными, но необратимыми переменами в сельском хозяйстве. Усложнялась система государственного управления огромной страной, ее экономикой, финансами, социальной сферой, армией, международными связями. Реформаторские идеи будоражили не только юные умы будущих декабристов, но и тех, кто вполне лояльно воспринимал российскую действительность.

Именно к таким людям относился Михаил Михайлович Сперанский (1772—1839), сын бедного сельского священника, совершивший благодаря своим блестящим способностям головокружительную карьеру и ставший к 1807 г. ближайшим советником Александра I. Вынашивая далеко идущие планы разделения властей и привлечения общества к государственному управлению, Сперанский весьма серьезно подходил к проблеме кадров государственного управления, поскольку понимал, что многое в жизни Отечества зависит от людей, их гражданской позиции, профессиональной компетенции, общего кругозора. Молодой реформатор ратовал за продолжение и расширение прогрессивных преобразований в сфере народного просвещения. Он был уверен, что на смену погрязшим в коррупции полуграмотным чиновникам должна прийти новая генерация управленцев, способных мыслить и действовать в интересах страны и ее народа.

Указанные мотивы двигали пером Сперанского, подготовившего проект правительственного указа «О правилах производства в чины по гражданской службе и об испытаниях в науках для производства в коллежские асессоры и статские советники», высочайше утвержденного 6 августа 1809 г. Указ объявлял, что с этого времени «никто не будет произведен в чин коллежского асессора, хотя бы и выслужил положенное число лет в титулярных советниках, если сверх отличных одобрений своего начальства не предоставит свидетельства от одного из состоящих в империи университетов, что он обучался в оном с успехом наукам, гражданской службе свойственным, или что, представ на испытание, заслужил на оном одобрение в своем звании». При наличии же подобного свидетельства перед соискателями гражданских чинов открывалась широкая улица: дальнейшее продвижение по службе, вплоть до статского советника включительно, «невзирая на лета службы».

Эта мера по-разному расценивалась отечественными историками и биографами российского реформатора. Те, для кого исключительными критериями оценки событий прошлого являлись оценки классовые, не упускали случая упрекнуть «пылкого поповича» за радение о благе российского дворянства, потянувшегося в гимназии и университеты, дабы не остаться на обочине жизни и не просидеть весь век в титулярных советниках. Однако беспристрастный взгляд на вещи говорит о другом. Мера, предложенная Сперанским, не только значительно пробудила интерес дворянской молодежи к высшему образованию, но и ускорила процесс развития в стране системы высшего образования. Кроме прочего нельзя не учитывать и того обстоятельства, что образовательный уровень российского чиновничества тех лет был крайне низким. Почти треть действовавших в стране чиновников имели домашнее образование, причем за этим понятием скрывались в равной мере и образование, полученное с помощью иностранных учителей и гувернеров, и самая ординарная малограмотность. 22,2% чиновников имели низшее и среднее образование и только немногим более 13% – высшее [24].

Событием европейского значения стало открытие 5 февраля 1819 г. Петербургского университета, выросшего на базе Главного педагогического института. Этого события в течение многих лет ждала вся просвещенная Россия. Со временем университет стал крупным научным и культурным центром, прославившим страну своими достижениями.

Не менее памятно в истории и 19 октября 1811 г. В этот день в Царском Селе под Петербургом был открыт знаменитый Царскосельский (впоследствии, с 1844 г. Александровский) лицей – alma mater великого Пушкина и целой плеяды знаменитых россиян ХIХ в. В числе главных инициаторов создания лицея наряду с министром просвещения А. К. Разумовским был и тогдашний товарищ (заместитель) министра финансов Сперанский.

О Царскосельском лицее, в первую очередь, конечно же, в связи с Пушкиным, написано много и порой достаточно пристрастно. И это нетрудно понять: о поэте, его окружении и его эпохе вообще, наверное, невозможно писать беспристрастно. Эмоции подчас так или иначе берут верх над объективностью, диктуя свою логику повествования. Но как бы там ни было, есть исторические документы, и именно они должны приниматься во внимание в первую очередь. Постараемся же держать ориентир на них и проявлять эмоции лишь там, где надо что-то домыслить, воздерживаясь при этом как от передачи старых мифов, так и от нового мифотворчества.

Постановление о лицее было высочайше утверждено императором Александром I 12 августа 1810 г. В документе отмечалось, что целью учебного заведения является «образование юношества, особенно предназначенного к важнейшим частям государственной службы». Курс обучения должен был состоять из предметов, «приличных важным частям государственной службы и необходимо нужных для благовоспитанного юноши». В структуре лицея значились два курса: начальный и окончательный. Каждый из этих курсов был продолжительностью 3 года.

В программу обучения на начальном курсе входили: грамматическое изучение языков (российского, латинского, французского и немецкого), науки нравственные (Закон Божий, философия, основы логики), науки математические и физические (арифметика, геометрия, тригонометрия, алгебра и физика), науки исторические (история российская, история иностранная, география, хронология), первоначальные основания изящных письмян (избранные места из лучших писателей и правила риторики), изящные искусства и гимнастические упражнения (рисование, чистописание, танцевание, фехтование, верховая езда, плавание).

Программа окончательного курса состояла из наук нравственных, физических, математических и исторических, словесности, изящных искусств и гимнастических упражнений. Ко всему прочему воспитанникам лицея на протяжении всего курса давались представления о гражданской архитектуре.

Лицей замышлялся как элитное дворянское закрытое учебное заведение университетского типа. Его воспитанники, завершившие полный курс обучения и успешно сдавшие выпускные экзамены, приравнивались в правах к выпускникам университета. В зависимости от успехов им давалось право на чины от ХIV до IХ класса по «Табели о рангах». Поступавшие же на военную службу лицеисты были уравнены с выпускниками пажеского корпуса, что сулило перспективу быстрой и удачной военной карьеры.

Принимались в лицей «отличнейшие воспитанники дворянского происхождения, от 10 до 12 лет», обладавшие к тому же хорошим здоровьем. На первый раз в лицей было решено принять не менее 20 и не более 50 воспитанников.

Поскольку отличить «благовоспитанных» юношей от «неблаговоспитанных» представлялось весьма затруднительным, для абитуриентов были устроены экзамены, впрочем, не очень серьезные. Многое решали общественное положение родителей, связи в высших кругах петербургского общества и личные симпатии экзаменаторов. Из 38 кандидатов в лицеисты в августе 1811 г. были отобраны 30 человек.

22 сентября император Александр I утвердил список первых лицеистов. Ими стали:

Есть сведения, что по первоначальному замыслу, по всей видимости, также принадлежавшему Сперанскому, в числе первенцев лицея могли оказаться младшие братья Александра I – Николай и Михаил, подходившие по возрасту для лицейского набора. Как пишет в своей книге «Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя» Ю. М. Лотман, «в Лицее великие князья должны были воспитываться в кругу сверстников, в изоляции от двора. Здесь им были бы внушены представления, более соответствующие их будущему положению, чем „крики, угрозы“ и требования от „людей невозможного“, наклонности к чему они начали проявлять очень рано». «Если бы этот план осуществился, – рассуждает далее почтенный пушкинист, – Пушкин и Николай I оказались бы школьными товарищами…»

Оба эти утверждения представляются нам спорными. Особенно первое. Отличительная черта Царскосельского лицея как учебного и воспитательного заведения состояла именно в том, что каждый из его воспитанников получал здесь только то, что искал, и ничего более. И во времена Пушкина, и на протяжении всей своей последующей истории Царскосельский лицей (об этом, кстати, упоминает и Лотман) отличался пестротой и эклектичностью учебных курсов, случайным составом преподавателей, отсутствием системы, единых и четких педагогических требований. И все-таки Царскосельский лицей – это замечательное педагогическое явление русской жизни и русской культуры!

Лицеистам пушкинского набора, безусловно, повезло в том, что среди администраторов и преподавателей тех лет преобладали люди творческие, ищущие, незаурядные как личности. Немаловажное значение имел и фактор времени. Идеи патриотизма, которые пронизывали в те годы все российское общество, буквально сгущались под лицейскими сводами, приобретая характер патриотической страсти. Особенно в период противоборства русских с войсками Наполеона. Отсюда почти повальное увлечение лицеистов поэзией, ибо только она одна была способна запечатлеть эти чувства и превратить личное мироощущение в коллективную рефлексию. И здесь Пушкин оказался на высоте. Здесь ярко заявил о себе и получил первое общественное признание его юный талант, устремленный к гениальности.

Пушкин, несомненно, принес лицею славу. Лицей же, несмотря на весьма посредственные успехи юного поэта в учебе, тоже дал ему очень многое. Через живое общение с учителями и сверстниками, через увлекательную соревновательность в поэтическом творчестве и словесном остроумии лицей дал Пушкину возможность адекватного восприятия собственного «Я». Лицей привил ему умение ощущать окружающий мир со всеми его удивительными красками, радостями и печалями. Он компенсировал недостатки семейного воспитания, залечил душевные раны, полученные в детстве от соприкосновения с равнодушием, вывел юный талант на большую жизненную дорогу.

Но поговорим о лицейских буднях, о прозе повседневной жизни, на почве которой и вырастает настоящая поэзия.

Сохранившиеся в подлинниках и копиях официальные лицейские документы, воспоминания воспитанников, их письма и сочинения позволяют достаточно подробно восстановить картину лицейской жизни пушкинского периода.

Лицей был размещен в просторном четырехэтажном флигеле Царскосельского дворца великих князей у северного фасада Екатерининского дворца, специально перестроенном по проекту архитектора В. П. Стасова. В нижнем этаже флигеля, судя по воспоминаниям И. И. Пущина, размещались хозяйственное управление, квартиры инспектора, гувернеров и некоторых лицейских чиновников. На втором этаже располагались столовая, больница с аптекой, конференц-зал с канцелярией. На третьем этаже – рекреационная зала, учебные классы, физический кабинет, читальный зал и библиотека. На верхнем этаже – комнаты лицеистов (дортуары). Их убранство было более чем скромным: железная кровать, комод, конторка, зеркало, стол для умывания. На конторке – чернильница и подсвечник со щипцами.

Под стать студенческим кельям был и внутренний распорядок учебного заведения. Подъем в шесть часов по звонку. После утреннего туалета – утренняя молитва в зале. С семи часов начинались классные занятия. С перерывами на чай, обед и прогулки они длились до пяти часов вечера. После шести вечера – повторение уроков или вспомогательные занятия в классе. По средам и субботам – уроки танцев или фехтования. В половине девятого – звонок к ужину. После ужина до десяти часов – рекреация. В десять часов – вечерняя молитва и сон. Ко всему прочему – строгий запрет на выезд из Царского Села даже в ближайший Петербург на протяжении всех шести лет учебы. Обязательные прогулки три раза в день в любую погоду. Спортивные занятия.

Обязательным являлось ношение лицейской формы – синих сюртуков с красными воротниками по будням, синих мундиров тонкого сукна при белых панталонах в обтяжку с ботфортами и треугольными шляпами – в праздники. Позднее лицейскую форму несколько «огражданили»: форменные синие сюртуки заменили на серые, гражданского покроя, панталоны – на серые брюки, а треуголки – на синие фуражки с красной опушкой и лакированными козырьками.

По мысли устроителей лицея, строгий быт, форменная одежда, одинаковая для всех, делали воспитанников равными друг перед другом независимо от знатности происхождения, богатства родителей, способствовали сосредоточению внимания лицеистов на главном. А главным в лицее была, конечно же, учеба.

Занятия с лицеистами вели семь профессоров, два адъюнкта, священнослужитель, преподававший Закон Божий, шесть учителей изящных искусств и гимнастики. Кроме того, в штате учебного заведения состояли три гувернера и три надзирателя. Главой лицея считался министр народного просвещения. Непосредственное руководство учебно-воспитательным процессом осуществлял директор, кандидатура которого по представлению министра утверждалась императором.

Первым директором Царскосельского лицея стал просветитель-демократ статский советник Василий Федорович Малиновский (1765—1814). По воспоминаниям некоторых лицеистов, это был человек добрый, простодушный, но малообщительный и малопригодный к директорской должности. И все-таки это была личность, достойная благодарной памяти и уважения. Сын московского протоиерея, выпускник Московского университета, он был одним из образованнейших людей своего времени. До организации лицея служил в разных должностях в Коллегии иностранных дел, в совершенстве владел семью иностранными языками, среди которых были и восточные. Кстати, тесть будущего первого директора Царскосельского лицея – А. А. Самборский также не был чужд педагогики и вошел в историю отечественного образования как основатель первой в России земледельческой школы (1797).

Малиновский являлся автором нескольких научных трудов, в том числе политического трактата «Рассуждения о мире и войне» (1803). В нем он горячо ратовал за всеобщий и вечный мир, высказывал мысли, которые намного опередили свое время и нашли практическое воплощение лишь в двадцатом столетии. Малиновский, в частности, предвосхитил идею Организации Объединенных Наций и Европейского сообщества. Он проектировал создание общего союза всех европейских государств во главе с постоянным органом – советом полномочных, через который предлагал строить все отношения между союзными державами и осуществлять санкции по отношению к тем государствам, которые нарушали международные соглашения.

Другое сочинение Малиновского – записка «Об освобождении рабов», поданная в 1802 г. канцлеру России В. П. Кочубею, свидетельствовало о прогрессивных взглядах автора, его критическом отношении к российской действительности и тому рабскому положению, в котором находилось большинство населения страны. Педагогические и философские воззрения Малиновского оказывали существенное влияние на нравственную атмосферу в лицее, способствовали утверждению в нем духа свободолюбия, а его слова «общее дело для общей пользы» стали лицейским девизом.

После смерти Малиновского, которая со скорбью была встречена всеми лицеистами, место директора в течение двух лет оставалось незамещенным. Исполнение обязанностей по должности переходило то к одному, то к другому профессору, то к коллегиальному органу – конференции. Какое-то время лицеем руководил отставной подполковник артиллерии, фронтовик аракчеевской школы и отчаянный картежник С. С. Фролов, пытавшийся ввести в учебном заведении казарменную муштру. Лицеисты не только не уважали его, но и не упускали случая открыто высказывать в его адрес презрение. В начале 1816 года одиозный С. С. Фролов был отстранен от директорства и на эту должность был назначен директор Педагогического института в Петербурге Егор Антонович Энгельгард (1775—1862).

Выходец из семьи прибалтийских немцев, Энгельгард родился в Риге. Несколько лет провел на военной службе. При Павле I был секретарем магистра Мальтийского ордена, во главе которого стоял сам император. В это время он сблизился с наследником престола Александром, оказав ему услугу в налаживании контактов с отцом.

Энгельгард руководил Царскосельским лицеем более семи лет, вплоть до своей отставки в 1823 г. На этой должности проявились его незаурядный педагогический талант, умение организовать работу лицеистов с пользой для их всестороннего развития. Определяя в заметках «для себя» свои педагогические принципы, Энгельгард писал: «Только путем сердечного участия в радостях и горестях питомца можно завоевать его любовь. Доверие юношей завоевывается только поступками. Воспитание без всякого наказания – химера, но если мальчика наказывать часто и без смысла, то он привыкнет видеть в воспитателе только палача, который ему мстит. Розга, будет ли она физическою или моральною, может создать из школьника двуногое рабочее животное, но никогда не образует человека. При дружеских отношениях между воспитателем и воспитанником имеется множество способов наказывать без обращения к карательным средствам».

Заметки эти не случайны. Первое, с чем столкнулся пунктуальный Энгельгард в лицее, – это почти полное отсутствие дисциплины среди воспитанников, нарушения нормального хода учебной работы. Педагогу стоило немалых трудов, чтобы восстановить нарушенный порядок, наладить правильные взаимоотношения между воспитателями и лицеистами, заинтересовать их учебой.

Стремясь восполнить недостаток семейного общения, так необходимого в юношеском возрасте, Энгельгард постоянно устраивал в своем доме, располагавшемся напротив лицея, семейные вечера, на которых, по воспоминаниям И. И. Пущина, лицеисты «знакомились с обычаями света, находили приятное женское общество». Традиция таких вечеров была заложена еще Малиновским. Во время летних каникул директор организовывал с учениками дальние прогулки по окрестностям Царского Села. В праздничные зимние дни для них устраивались различные развлечения – загородные катания на санях, запряженных тройками, заливались катки, строились снежные горки.

Один из воспитанников лицея, вспоминая годы, проведенные в Царском Селе, писал: «Энгельгард действовал на воспитанников своим ежедневным с ними общением в свободные от уроков часы. Он приходил почти ежедневно после вечернего чая в зал, где мы толпою окружали его, и тут занимал он нас чтением, беседою, иногда шутливою (он превосходно читал); беседы его не имели никогда характера педагогического наставительства, а всегда были приноровлены к возрасту, служили к развитию воспитанников и внушению им правил нравственности; особенно настаивал он на важности усвоения принципа правдивости. Мы до такой степени привыкли ко вседневным почти его посещениям, что непоявление его в течение двух-трех дней производило общее смятение и беспокойство; тотчас начинались разговоры, не сделал ли кто какого проступка или шалости, которая огорчила директора; виновный сейчас сознавался, отправлялся к нему с повинною – мир восстанавливался, и директор опять появлялся в обычный час, со своим приветливым, ласковым, одобрительным выражением. В старшем курсе отношения его к воспитанникам принимали характер более серьезный. С большим тактом и уменьем он давал уразумевать, что мы уже не дети, и потому беседы его клонились преимущественно к развитию понятия о долге. Чтения были более серьезные, задавались темы для сочинений, которые представлялись директору и от него возвращались с его замечаниями».

Как директор лицея и педагог Энгельгард многое делал для совершенствования учебного процесса. По его инициативе в лицей доставлялись архивные документы Министерства иностранных дел, не имевшие важного исторического значения, но необычайно интересные для подготовки будущих дипломатов и чиновников. На примере этих документов лицеисты учились практическим навыкам дипломатического письма.

Пушкин был одним из немногих лицеистов, у кого не сложились отношения с директором. Он избегал семейных вечеров, открытого общения с педагогом, рисовал на него карикатуры и писал довольно обидные эпиграммы. Причина этого, если знать Пушкина, очень проста: даже в этом отношении он не хотел быть «как все». Однако близкие друзья поэта Иван Пущин и Владимир Вольховский не только питали к Энгельгарду глубочайшее уважение, но и поддерживали переписку с бывшим своим директором в течение всей своей жизни. Осужденный за участие в движении декабристов на двенадцать лет каторжных работ и сосланный затем в сибирское захолустье Пущин в одном из писем Энгельгарду в 1845 г. писал, что декабристы на поселениях «очень заботятся, чтобы новое поколение было грамотное». Можно представить себе, что испытывал опальный в то время педагог, читая подобные строки.

Российскую и латинскую словесность в лицее преподавал выпускник Московского университета доктор философии и свободных искусств Николай Федорович Кошанский (1785—1831). С «легкой руки» некоторых пушкинистов, а также В. Г. Белинского и Н. А. Добролюбова, потешавшихся над устаревшей, но в свое время далеко не бесполезной книгой Кошанского «Риторика» (теория словесности), за этим лицейским профессором в литературе одно время утвердилась весьма нелестная репутация педанта и ретрограда. При этом неизменными были ссылки на юного Пушкина, называвшего его «скучным проповедником» и «угрюмым цензором», преподносившим лицеистам «уроки учености сухой».

Однако в реальной жизни многое было не так. Воспитанник лицея 1820-х гг., академик Я. К. Грот, известный и как пушкинист, собиратель лицейской старины, вспоминая свои лицейские годы, писал: «Способ преподавания Кошанского и собственное притом одушевление не могли не возбуждать в молодых людях любви к поэзии и литературе». По свидетельству других лицеистов, его лекции были занимательны, непринужденны и походили на дружеские беседы. Будучи довольно молодым, Кошанский был близок с первенцами лицея. Активно побуждая их к поэтическому творчеству, он обращал при этом внимание на недопустимость пустословия и поэтической небрежности. Кошанский серьезно относился к поэтическим опытам юного Пушкина, требовал от него, как и от других лицеистов, основательной работы над стихом, чем задевал подчас обостренное самолюбие юного дарования. По свидетельству С. Д. Комовского, Кошанский «употреблял все средства», чтобы как можно лучше ознакомить Пушкина с теорией отечественного языка и с классической словесностью древних. Все это было не без пользы для Пушкина. И тем не менее юный Пушкин не был разгадан даже таким неординарным человеком и педагогом, как Кошанский [25]

Беда Кошанского заключалась в том, что, как и многие академические профессора, он был воспитан на старых литературных канонах и, видимо, не сразу оценил новые формы художественного мышления, которые несли с собой Пушкин и другие молодые представители новой поэтической волны. Читая стихи первых лицеистов, он делал в них, например, такие поправки: вместо «выкопав колодцы» – «изрывши кладези», вместо «площади» – «стогны», вместо «говорить» – «вещать» и т. п. Однако так было не всегда. В двадцатые годы, вопреки официально утвержденной учебной программе, Кошанский читал и разбирал со своими учениками не только Ломоносова, Державина, Дмитриева, Жуковского, Гнедича, но и не разрешенного Пушкина. Его оценки поэтического творчества учеников становились менее категоричными, без оглядки на ХVIII в.

Сохранилась записка, написанная Кошанским в 1827 г. из Петербурга и содержащая в себе отзыв на поэтические опыты воспитанников тогдашнего VI курса Царскосельского лицея. Она заслуживает того, чтобы быть здесь полностью воспроизведенной хотя бы в назидание нынешним учителям, далеко не всегда столь внимательным к своим питомцам, как учителя эпохи, взрастившей пушкинский гений:

«Хвала и честь певцам Лицея!…

Мечты юности возвращают младость и старцу. Я чувствовал это, читая Лицейский Цветник [26], вспоминал былое, сравнивал прошедшее с настоящим – и мне казалось, что слышу первые песни Лицея, звуки родины, голос праотцев, воскресший в любезных потомках, и сам становился моложе годами 18-ю.

Друзья-Поэты! Лицей есть храм Весты, в котором не гаснет огонь Поэзии святой; он горит невидимо, и его питает Добрый Гений… (genius loci).

Любезный Миллер умеет говорить и языком Поэзии и языком сердца – сила чувств его смягчается легкостью и красотою слога. Его «К Лицею» прекрасно. «И в прозе глас слышен соловьин», но кто скажет? когда Мирослав освободит сестру свою?…

Эйхен решителен и отважен, решимость его достигает цели, – его «К Б.» очень удачно. В нем, кажется, что-то зреет.

Горчаков, Грот, Швыйковский – милые певцы Лицея! Их первые песни приятны, как воспоминания прошедшей радости. Кто молод и чувствителен душою, тому непростительно не быть поэтом. Незнакомый певец Гаральда чувствителен к звукам гармонии.

Благодаря за удовольствие, винюсь, что имел слабость продлить его и упустил первый случай возвратить «Цветник». Теперь печатаю наказ в ожидании первой и верной руки, которая примет его от меня и доставит в верные руки».

Говорить так со своими воспитанниками мог действительно лишь человек, искренне увлеченный своим делом, преданный ему и душой, и сердцем. Ко всему этому надо добавить, что благодаря профессору Кошанскому лицеисты успешно осваивали не только российскую словесность, но и латынь, изучая ее на основе лучших произведений античных авторов.

В 1814 г. во время болезни Кошанского его предметы в лицее читал профессор Педагогического института Александр Иванович Галич (1783—1848), известный впоследствии как автор двухтомной «Истории философских систем», познакомившей русского читателя с воззрениями Канта и Шеллинга. Его лекции часто превращались в веселые, непринужденные товарищеские дискуссии с лицеистами о литературе и искусстве. Обратив внимание на юного Пушкина и выделив его среди других учеников, увлеченных словесностью, именно Галич посоветовал ему написать для экзамена свои «Воспоминая в Царском Селе».

С 1811 по 1841 г. историю, географию и статистику в Царскосельском лицее преподавал адъюнкт-профессор Иван Кузьмич Кайданов (1782—1845), выпускник Киевской духовной академии и Петербургского педагогического института. Сохранившиеся записи лекций Кайданова, сделанные лицеистом А. М. Горчаковым, будущим выдающимся дипломатом и министром иностранных дел, свидетельствуют о том, что это был прекрасный лектор и знаток истории, талантливый педагог. Кайданов много делал для привития лицеистам интереса к прошлому России, ее историческим деятелям. Он активно способствовал формированию у лицеистов конкретности исторического мышления, что особенно отличало зрелого Пушкина, он учил их понимать сущность исторического процесса. Многие ученики Кайданова зарекомендовали себя большими знатоками и ценителями российской истории. Взять, к примеру, Вильгельма Кюхельбекера, который считается специалистами одним из первых, если не первым славянофилом. Кайданов являлся автором нескольких учебников истории, в том числе книги «Руководство к познанию всеобщей политической истории…» (СПб., 1821), книги «Краткое начертание всемирной истории с принадлежащими к нему хронологическими таблицами, сочиненное для руководства при первоначальном изучении истории…» (СПб., 1822) и других. В течение многих лет сочинения Кайданова были самыми популярными в учебных заведениях империи, издавались большими для своего времени тиражами, переводились на иностранные языки. Кайданова отличали строгость к нерадивым ученикам и открытая доброжелательность к прилежным.

Пожалуй, самой яркой личностью среди лицейских преподавателей первого десятилетия был Александр Петрович Куницын (1783—1841), блестящий ученый, обладавший широким кругозором и независимыми суждениями. Происходил он, как и многие лицейские преподаватели, из духовного звания. Окончил Тверскую гимназию и Петербургский педагогический институт. За успехи в науках был командирован за границу, слушал лекции в Геттингене и Париже. Его единственного из лицейских учителей Пушкин впоследствии не раз вспоминал в стихах:

 
Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставил он краеугольный камень,
Им чистая лампада вожжена…
 

В январе 1835 г. поэт подарил своему бывшему учителю только что вышедшую книгу «История Пугачевского бунта» с надписью: «Александру Петровичу Куницыну от Автора в знак глубокого уважения и благодарности». Куницын запомнился лицеистам с первого дня. Именно ему было поручено в день торжественного открытия лицея в присутствии императора произнести речь об обязанностях гражданина и воина. Речь, в которой отсутствовало всякое подобострастие, произвела большое впечатление на либерального тогда Александра I, и он наградил Куницына орденом Владимира IV степени.

Куницын являлся адъюнкт-профессором нравственных и политических наук. Он читал лицеистам логику, психологию, нравственность, различные отрасли права, политическую экономию и финансы. Педагогическая карьера Куницына закончилась трагически. В 1820 г., в условиях политической и идеологической реакции он был смещен со всех занимаемых должностей и удален от службы по учебному ведомству. Причиной этому стала изданная им книга «Право естественное» (Ч. I—II. СПб., 1818—1820). Содержание ее было найдено властями «весьма вредным, противоречащим истинам христианства и клонящимся к ниспровержению всех связей семейных и государственных». Впоследствии Куницын служил чиновником в комиссии по составлению законов.

Весьма примечательной личностью среди лицейской профессуры был преподаватель французской словесности Давид Иванович де-Будри (1756—1821), младший брат знаменитого деятеля Великой французской революции Ж.-П. Марата. Он родился в Швейцарии, окончил Женевскую академию со степенью кандидата богословия. В 1784 г. по приглашению одного из екатерининских вельмож приехал в Россию для воспитания его детей. Давал в Петербурге уроки в частных домах и пансионах. Когда началась Французская революция и имя его старшего брата получило всеобщую известность, Давид Марат подал прошение об изменении фамилии. В 1793 г. «по высочайшему дозволению» его просьба была удовлетворена. Одно время де-Будри занимался предпринимательством, открыв вместе с компаньоном фабрику золотых и серебряных материй. Одежда из них считалась модной при дворе Екатерины II. С воцарением Павла I мода изменилась, фабрика разорилась. Де-Будри вернулся к преподавательской деятельности. С открытием Царскосельского лицея он как опытный педагог и методист был приглашен сюда для преподавания французской словесности.