Артур Батразович Таболов
VIP
Ирина чувствовала, что у неё ум заходит за разум. Она никогда не понимала этого расхожего выражения. Теперь поняла. И посоветоваться было решительно не с кем. Единственный человек, которому она полностью доверяла, был в далекой Москве. Почему ты в Москве, Серж? Почему не прилетел с Панкратовым вместо этого лица кавказской национальности? Это бы всё упростило, и ей сейчас не пришлось бы ломать голову над этой задачей со многими пугающими неизвестными.
Она включила лэптоп, открыла почту и быстро набрала, не всегда попадая пальцами по клавишам:
«Милый Серж! Зачем ты присла ко мне этого Панкратова? От него за версту несет ментом. Сегодня я должна была встретиться с ним. Не встретилась, побоялас. С ним было три подозрительных типа. Два француских полицейских и один русский, лицо кавказской начиональности, тоже мент. Я уже никому не верю, верю толко тебе. Передай Аслану Касаеву, чтобы он сделал своим представителем тебя. Больше ни с кем разговариват не стану. Если бы ты знал, как я хочу тебя видеть! Всегда твоя, только твоя Ирэн».
Не перечитывая, нажала кнопку «Отправить».
– Раньше она писала без ошибок, – заметил Игорь Касаев.
– Она в панике, – предположил Панкратов.
– Что ответим?
– Ничего.
– Она дергается.
– Пусть подергается. Она хочет увидеть Сергея? Она его увидит.
– Что вы этим хотите сказать?
– Тебя зачем командировали в Париж? – спросил Панкратов. – Вернуть музею Орсе подлинник Ренуара? Вот этим и займись.
VI
Когда-то это был железнодорожный вокзал, поезда отсюда отправлялись в Орлеан, поэтому вокзал назывался Орлеанским. Со временем составы становились всё длиннее, в платформы Орлеанского вокзала не помещались, а удлинять их не было никакой возможности, так как вокзал находился в плотно застроенном центре Парижа. В 1939-м году вокзал закрылся. Его хотели снести, но после войны ЮНЕСКО внесло здание вокзала в список памятников мировой архитектуры и взяло под свою охрану. После долгих споров правительство Жоржа Помпиду приняло решение превратить Орлеанский вокзал в музей изобразительных и прикладных искусств. Реконструкция велась по проекту итальянского архитектора Ауленти, она началась в 1980-м году и закончилась только через шесть лет. С новым музеем поделился своей богатейшей коллекцией Лувр, экспонаты покупали во всех музеях Франции и у частных коллекционеров. Денег не жалели, музей Орсе быстро превратился в одно из крупнейших в мире собраний живописи, скульптуры, архитектуры, мебели, фотографии, кино и театральной сценографии периода 1850 – 1910 годов. Среди четырёх тысяч экспонатов музея особое место занимали работы импрессионистов и постимпрессионистов Ван Гога, Гогена, Дега, Эдуарда Мане и Клода Моне, Писарро, Ренуара, Курбе, Тулуз Лотрека. Одно перечисление этих имён вызвало бы священный трепет у любого знатока живописи.
Игорь Касаев и Панкратов приехали к музею около полудня в «ситроене», взятом напрокат в «Рента-кар». Глядя, как уверенно Игорь рулит по незнакомым улицам, лишь изредка заглядывая в карту Парижа, Панкратов отметил, что он на такое не способен. Свобода – удел молодых. Они уверенно чувствуют себя в Европе, как и в Москве. Но почему-то Россия так же мало похожа на Европу, как и при советской власти. Молодежь не набрала силу? Или она ещё не вся прониклась духом свободы?
Они припарковались на стоянке на набережной Сены. Тубус с холстом Ренуара оставили в багажнике «ситроена». Игорь дал охраннику 50 евро и попросил присмотреть за машиной. Охранник слегка удивился, но деньги взял и заверил господ, что им не о чем беспокоиться. Заплатив за билеты по восемь евро и отстояв полчаса в очереди, они вошли в музей.
Орлеанский вокзал был полностью перестроен, но дух вокзала сохранился: огромный сквозной пролёт по длине железнодорожной платформы, большие круглые часы в торце, то ли старинные, то ли стилизованные под старину. Пять этажей с экспозиционными залами нависали над пролётом в виде балконов. Импроссионисты были на третьем этаже. Здесь было особенно много посетителей, но ощущения толкучки не возникало, люди как бы терялись в пространстве вокзала.
Ни на что не отвлекаясь, Игорь Касаев и Панкратов нашли по музейному путеводителю зал с картинами Ренуара и остановились перед «Балом в Мулен-де-ля-Галетт». Перед поездкой в Париж Панкратов прочитал в Википедии, что на выставке импрессионистов в 1877 году эта картина была названа критиками мазнёй, и подумал, что его вкусы остались на уровне критиков позапрошлого века. Но они пришли сюда не для того, чтобы демонстрировать свои вкусы, и потому начали вдумчиво обсуждать многофигурную композицию, платья дам, соломенные шляпы мужчин и тонко переданное художником отражение солнечных бликов, пробивающихся сквозь листву акаций. Про блики Панкратов тоже прочитал в Википедии. Их обтекали группы людей под руководством энергичных экскурсоводов, а они всё стояли перед картиной, как приклеенные. Часа через полтора на необычных посетителей обратила внимание смотрительница зала, пожилая дама в строгом костюме с белоснежным жабо.
– Чем так привлекло господ именно это полотно? – поинтересовалась она.
– Прекрасная работа, – ответил Игорь. – Никогда не видел таких гениальных подделок.
– Что вы говорите, месье? – возмутилась дама. – В нашем музее нет подделок, только подлинники!
– Про другие картины ничего сказать не могу, но этот Ренуар копия, – стоял на своём Игорь.
– Подождите, я позову искусствоведа.
Она скрылась в служебном помещении и вернулась с господином лет сорока с бледным нервным лицом. Шелковый платок, синий с белыми горошинами, повязанный вместо галстука, выдавал в нём человека искусства, а бородка клинышком и подкрученные на концах усы делали его похожим на кардинала Ришелье, каким он выглядел в исполнении артиста Трофимова в старом советском фильме «Д*Артаньян и три мушкетера».
– Мне сказали, что господа сомневаются в подлинности этого шедевра. Это так? – начал он в наступательном тоне.
– Увы, так, – подтвердил Игорь. – Не хотелось бы вас огорчать, но это подделка. Правда, выполненная с удивительным мастерством.
– И вы можете это доказать?
– Могу.
– Слушаю вас с большим интересом, – не без иронии сказал Ришелье, а в выражении лица читалось: ну что ты, мальчишка, можешь мне сказать?
Мальчишка мог сказать ему многое. Недаром Игорь старательно проштудировал все тридцать страниц заключения комплексной экспертизы научно-реставрационного центра.
– Не буду останавливаться на анализе живописного слоя, – начал он. – В наше время хорошо научились старить краски и даже воспроизводить микротрещины. Копировать художественную манеру автора тоже умеют, особенно талантливые живописцы. А тот, кто сделал эту копию, был, повторяю, очень талантлив. Но чего никто не умеет – воспроизвести то, что находится на холсте под верхним слоем краски, наброски углем или карандашом, которые делал автор, работая над картиной. Подлинник Ренуара под инфракрасным излучением обнаруживает множество таких набросков. Вот эти дамы на первом плане. Как известно, это две сестры – Эстель и Жанна, с которыми Ренуар познакомился на Монмартре в ту пору, когда он был никому не известным нищим художником. Наброски карандашом показывают, как долго он искал для них нужные позы. Господин, который танцует, это журналист Поль Лота. Ренуару тоже не сразу удалось передать динамику его движений…
Игорь говорил по-французски, но Панкратов представлял, о чём он говорит, он тоже внимательно читал акт экспертизы. С лица кардинала Ришелье исчезло выражение скепсиса, он слушал с напряженным вниманием.
– В музее есть лаборатория с инфракрасной установкой? – отвлекся Игорь от собственного рассказа.
– Да, месье, у нас прекрасная лаборатория, – заверил искусствовед.
– Почему бы вам не проверить мои слова? Прямо сейчас? Готов держать пари, что на этом холсте вы не обнаружите ни одного наброска. Увидите просто грунт. Голый, как коленка.
– Мы так и сделаем.
– Это еще не всё, – продолжал Игорь. – Чтобы окончательно решить вопрос о подлинности картины, необходимо проверить содержание изотопов цезия и стронция в краске. Такой аппаратуры в вашей лаборатории наверняка нет, но у вас будет время провести эту проверку. Уверен, что все приборы зашкалят. Вы понимаете, что это будет означать?
– Да-да, понимаю, очень хорошо понимаю, – покивал Ришелье. – Пройдемте в мой кабинет, господа.
В просторном кабинете с антикварной мебелью он сразу взялся за телефон. Через некоторое время двое охранников бережно внесли снятую со стены картину.
– Туда, – показал им Ришелье на дверь в другое служебное помещение и сам поспешил за ними, предупредив гостей: – Вам придётся немного поскучать.
– Ну что, пока всё идет по плану, – констатировал Игорь.
Искусствовед вернулся через полчаса. С ним вошел человек лет пятидесяти начальственного вида. Как понял Панкратов, суперинтендант или главный хранитель музея.
– Ну, что? – спросил Игорь искусствоведа.
– Вы правы. Голый, как коленка! Это катастрофа!
– Если этот холст подделка, где же подлинник? – грозно вопросил главный хранитель.
– В багажнике нашей машины, – ответил Игорь. – Сейчас принесу.
– Подлинник Ренуара в багажнике вашей машины?! – поразился кардинал Ришелье. – Да вы знаете, сколько он стоит?!
– Сколько?
– Уменьшенная авторская копия этой картины была продана в 1990 году на аукционе Сотби в Нью-Йорке за семьдесят восемь миллионов долларов! Я не разрешу вам нести её без охраны!
Два охранника поспедовали за Игорем.
– Господа искусствоведы? – обратился главный хранитель к Панкратову по-французски, но он понял.
– Уй, месье, – ответил Панкратов. – Мы полицейские из России.
Тяжелое молчание в кабинете продолжалось до возвращения Игоря. Холст был бережно извлечен из тубуса и развернут на письменном столе.
– Я не могу в это поверить! – вырвалось у Ришелье. – Что это значит, господа?
– Ничего особенного. Мы выполнили приказ нашего руководства, – объяснил Игорь. – В задачи Интерпола входит поиск похищенных художественных ценностей и возвращение их законным владельцам. Что мы и сделали. Вам остаётся дать нам бумагу, что подлинник Ренуара вами получен.
– И всё? – недоверчиво спросил искусствовед.
– А что ещё? – удивился Игорь. – Можете сказать нам мерси.
Дверь из зала распахнулась, под протесты смотрительницы в кабинет влетел встрепанный молодой человек с бейджем «Пресса, Франс-Суар». Увидев на столе картину, торжествующе завопил:
– Значит, это правда? В музее висела подделка?
– Никаких комментариев, – заявил главный хранитель. – Прошу вас уйти.
– Вы не имеете права скрывать от читателей информацию! – запротестовал журналист.
– Охрана, проводите этого господина, – приказал хранитель.
– Я уйду, но завтра вся Франция узнает, что администрация музея Орсе чинит препятствия французской прессе. «Франс-Суар» читают все. У нас свобода слова, её ещё никто не отменил! Вы не разглядели у себя под носом подделку, а сейчас желаете это скрыть? Ничего не получится! Вы станете всеобщим посмешищем, месье. Таким будет мой комментарий. Вы этого хотите?
Главный хранитель этого не хотел, что и выразил безнадежным взмахом руки.
– Так-то лучше! – одобрил журналист. – С прессой не стоит ссориться. У меня нет желания компрометировать администрацию музея. Да, просмотрели подделку, с кем не бывает. Факт, что в лучших экпозициях мира каждая десятая картина подделка. Главное, что музею Орсе возвращён подлинный Ренуар.
– Откуда вы об этом узнали? – спросил кардинал Ришелье.
– В редакцию позвонил какой-то человек и сказал, что русская полиция нашла подлинник Ренуара и сегодня он будет передан музею. Я хотел бы узнать подробности этой истории.
Ришелье показал на Игоря:
– Этот человек владеет всей информацией.
– Внимательно слушаю вас, месье!
Журналист стремительно писал в блокноте. Когда Игорь закончил, восхитился:
– Это сенсация! Завтра материал будет на первой полосе. Вызываю фотографа. Не возражаете? – обратился он к главному хранителю.
– Возражаю, – хмуро ответил он. – Фотосъемки в музее запрещены. Не вижу необходимости делать для вас исключение. Надеюсь, вы не сочтете это покушением на свободу слова?
– Но без снимка материал утратит эффект!
– Это ваши проблемы.
Панкратов достал из кармана пиджака белый конверт и передал журналисту.
– Здесь снимок, который вам нужен, – перевел его слова Игорь.
– Прекрасно! – обрадовался журналист и обратился к Игорю. – Я чуть не забыл главное. Назовите себя, месье.
– Майор российского Интерпола Сергей Старостин.
На первой полосе свежего номера популярной газеты «Франс-Суар» читателя встречала крупная «шапка»: «Русский полицейский Сергей Старостин вернул музею Орсе подлинник картины Ренуара «Бал в Мулет-де-ля Галетт». Под ней снимок молодого офицера в парадной форме. Такой же, какой был в овальной рамке на дубовом кресте на Троекуровском кладбище.
VII
Ирина Керженцева обладала счастливым свойством характера – умела бесследно стирать из памяти, как ненужный файл, всё неприятное, что может отравлять ей жизнь. Она никогда не вспоминала Григория Вознюка, его труп с разбитой головой, лежащий под черной пленкой на мокром асфальте Ново-Рижского шоссе. Немного труднее было избавиться от воспоминаний о камере в СИЗО «Лефортово», в которой провела несколько месяцев, но и с этим она справлялась. А вот ужас, пережитый ею в кафе Мабиллон, всё не слабел.
Третий день Ирина не знала, куда себя девать, каждый час открывала почту в надежде увидеть письмо от Сержа, но видела одно и то же: «Новых сообщений нет». Почему он молчит? Что значит его молчание? Так можно сойти с ума, неужели он этого не понимает? Не получил её письма? Повторяла: «Отзовись, милый Серж. Отзовись, отзовись!» И снова равнодушное: «Новых сообщений нет». Да чем он так занят в этой проклятой Москве? Он писал, что тяжело болен отец. Но неужели нельзя найти минуту, чтобы ответить любимой женщине? Охладел к ней? Ирина этого не допускала. Она была не из тех женщин, к которым охладевают. И ещё совсем недавно он принимал самое живое участие в её делах. Всего три дня назад! Нет, здесь что-то не то. Но что, что?
Она понимала, что опасно зацикливаться на единственной мысли, но поделать с собой ничего не могла. Немного помогало отвлечься только шотландское виски. По утрам Ирина вставала с тяжелой головой, с тенями под глазами. Молча завтракала в общей столовой и сразу уходила к себе. Винодел и его домашние поглядывали на неё с любопытством, но из деликатности или равнодушия никаких вопросов не задавали. Утром четвертого дня разговор за столом зашёл не о погоде и видах на урожай, как обычно. Обсуждали статью в газете «Франс-Суар» о том, что какой-то русский полицейский вернул музею Орсе подлинник картины Ренуара. Ирина среагировала на слова «русский полицейский». Винодел дал ей пухлый номер:
– Почитайте, мадам, очень интересная история.
Вернувшись в гостевой дом, она развернула газету и обмерла. С первой полосы на неё смотрел Серж, её Серж. В парадной форме с майорскими погонами, в какой она его никогда не видела, с насмешливым и одновременно немного грустным выражением лица. Сначала она очень обрадовалась, как радуется человек в чужом городе, увидев знакомого, который может ему помочь. Но тут же радость сменилась недоумением. Значит, Серж в Париже? Да, в Париже, раз он вернул музею картину Ренуара. Но почему, почему он не отвечает на её письма?
Ирина схватила мобильник, нашла справочный телефон редакции «Франс-Суар» и набрала номер. Мобильник не отреагировал, она забыла поставить его на подзарядку. Пришлось звонить по городскому телефону. Она спешила. Знала, что офицеры Интерпола после выполнения задания сразу возвращаются в Москву. Но, может быть, он еще не успел улететь? Надежда была только на это.
– Редакция «Франс-Суар», – раздался в трубке молодой женский голос.
– Мадмуазель, подскажите, в каком отеле остановился русский полицейский Сергей Старостин. Который вернул музею Орсе подлинник Ренуара. Он мой друг, мне очень нужно его увидеть.
– Не отходите от телефона, я наведу справки.
В телефоне с минуту звучала песенка Эдит Пиаф, потом снова возник тот же голос:
– Вы меня слушаете? Hôtel Le Littré, четыреста второй номер.
– Мерси, мадмуазель, вы меня очень выручили.
Еще с полчаса ушло, чтобы узнать в городском справочном номер отеля, а в отеле телефон четыреста второго номера. В трубке прозвучали длинные гудки. «Опоздала, он уже улетел», – с отчаянием подумала Ирина. Но тут трубку взяли.
– Слушаю, – сказал по-русски какой-то мужчина.
– Это четыреста второй номер?
– Да.
– Пригласите, пожалуйста, Сергея Старостина.
– Кто его спрашивает?
– Это его знакомая.
– Ирина Керженцева? – уточнил мужчина.
Ирина похолодела. Кто он? Откуда он её знает? Что происходит? Она не могла знать, что, пока она слушала Эдит Пиаф, французские интерполовцы пробивали её телефон, но чувствовала, что случилось что-то непопровимое.
– Да, это я, – наконец сказала она. – Так я могу поговорить с Сергеем?
– Можете. Посмотрите в окно, он уже подъезжает.
Ирина бросилась к окну. Там никого не было.
– Никого нет, – сказала она.
– Значит, сейчас будет.
В трубке зазвучали короткие гудки. И словно бы продолжились полицейскими сиренами. В усадьбу влетели две машины, одна «Пежо 306», другая пикап с решетками на окнах. Без стука открылась дверь, вошли два полицейских в форме и один штатский. Полицейские были теми молодыми людьми, которых Ирина видела в кафе Мабиллон. Один из них спросил:
– Ирэн де Бюсси, она же Ирина Керженцева?
– Да, это я.
– Вы арестованы.
– Руки, мадам! – приказал второй и защелкнул на её запястьях наручники.
Третий молодой человек тоже был тот, кого Ирина видела с этими двумя в кафе, лицо кавказской национальности.
– Где Серж? – закричала она. – Мне сказали, что он приедет. Я хочу его видеть! Мне нужно его увидеть!
– Я вместо него. Он не смог приехать по очень уважительной причине. А теперь спросите меня, по какой.
– По какой? – послушно повторила Ирина.
– Он застрелился.
– Этого не может быть! Вы врёте! Вы всё врёте! Когда?
– В тот день, когда вас оправдал суд присяжных.
– Так вот почему он сказал «Встретимся в аду»! Бедный мальчик! Я его любила! Он был единственным, кого я любила!
Лицо кавказской национальности посмотрело на неё с интересом и одновременно с гадливостью, как на гадюку.
– Хотел бы я знать, что вы понимаете под словом «любовь».
– Я его любила! Я буду помнить о нём всегда!
– Насчёт всегда не уверен. Но лет двадцать точно. Или двадцать пять. Это смотря сколько отвесит вам суд. Делайте своё дело, коллеги, – бросил он полицейским и вышел из дома.
– Оденьтесь, мадам, – сказал первый.
– И соберите вещи, которые понадобятся вам в тюрьме, – добавил второй.
VIII
Второй суд над Ириной Керженцевой, обвиняемой в организации убийства мужа, медиамагната Григория Вознюка, начался в Красногорске в начале сентября и закончился в ноябре. Никакого внимания московской прессы он не привлёк, журналисты увлеченно строили прогнозы о том, к чему приведет заметно усилившее протестное движение, пойдёт ли режим президента Путина на уступки или продолжит закручивать гайки.
Как и на первом суде, на скамье подсудимых не было сообщника обвиняемой и непосредственного исполнителя убийства Павла Лежнёва. Проведенная в институте Сербского экспертиза признала его вменяемым, его вернули в СИЗО «Лефортово». В первую же ночь безопасной бритвой, которую он раздобыл в психушке и сумел пронести в камеру, Лежнёв перерезал себе сонную артерию. Контролёры поздно заметили, что с заключенным происходит что-то неладное, он умер от потери крови. Уголовное преследование против него было прекращено в связи со смертью обвиняемого.
Дело Ирины Керженцевой рассматривалось судом присяжных. Подсудимая своей вины не признала. Непонятно, на что она рассчитывала. Возможно, поверила следователю Маркову, что до суда не дойдёт, если она передаст свой пакет акций медиахолдинга фирме «Союз». Она согласилась. Марков привёл в Лефортово нотариуса, тот заверил подпись Керженцевой на распоряжении о том, что она передаёт акции в «Фонд поддержки демократии».
Об этом Панкратову рассказал Файберг. Он добавил, что акции «Союз» получил, но главной своей цели не добился. Многие талантливые журналисты и телеведущие ушли с кабельных каналов, а те, что остались, прежнего интереса у зрителей не вызывали. Талантливого человека можно заставить работать из-за куска хлеба, но его талант непостижимым образом быстро тускнеет. Идея взять под контроль неподцензурное ТВ закончилась ничем.
– Но мы не в накладе, – сказал Файнберг. – Фирма «Союз» задание выполнила. А там хоть трава не расти.
После этого Следственный комитет вернул дело в Красногорск, последние допросы вёл следователь Молчанов. Обвинителем выступал красногорский прокурор. Он понимал, что если и на этот раз ему не удастся убедить присяжных, это будет означать конец его карьеры. Поэтому он скрупулезно выполнял все требования уголовно-процессуального кодекса, не оставляя защите ни одного шанса оспорить приговор из-за нарушения процедуры. И хотя сообщника подсудимой не было, чистосердечное признание Лежнёва, присланное в Генеральную прокуратуру, и его показания на следствии были настолько красноречивы и в такой полноте рисовали подготовку к преступлению и все этапы его осуществления, что не было сомнений, что они будут восприняты коллегией присяжных с полным доверием.
От услуг Захарова подсудимая отказалась, защищал Керженцеву молодой адвокат, назначенный судом. Он даже не пытался доказывать её невиновность, настаивал лишь на том, что его подзащитная заслуживает снисхождения, так как является жертвой всеобщей деградации нравов в современном российском обществе, где культ денег и безудержного потребления обесценил все нормы морали и даже человеческую жизнь.
От последнего слова подсудимая отказалась.
Коллегия присяжных, набранная из жителей Красногорска, культом денег не развращенных, не прониклась сочувствием к жертве всеобщей деградации нравов. Вердикт был единогласным: виновна и снисхождения не заслуживает. Суд приговорил Керженцеву к лишению свободы сроком на двадцать пять лет с отбыванием в колонии строгого режима. Мосгорсуд, а затем Верховный суд апелляцию защиты оставили без удовлетворения. Приговор вступил в законную силу, осужденную отправили по этапу в колонию ИК-9 в тридцати километрах от Тобольска.
Всё кончилось, справедливость восторжествовала. Но уже во время оглашения приговора Панкратов ощутил какой-то душевный дискомфорт. Он не исчез, а только усилился после того, как Панкратов и Игорь Касаев съездили на Троекуровское кладбище, положили на могилу Сергея Старостина цветы и молча постояли с непокрытыми головами перед дубовым крестом с овальной фотографией молодого майора в парадной форме. Что-то не так было в самом устройстве жизни, при котором любовь приносит в жизнь не новую жизнь, а новые смерти, а женственность уподобляется разрушительному тайфуну. Не так, не так.
Панкратов всегда считал себя человеком не то чтобы черствым, но ни к каким рефлексиям не склонным. Он решил, что избавиться от тревожащего душевного дискомфорта может только одним способом – встретиться с Ириной Керженцевой и попытаться понять, что такое эта женщина с её феноменальной способностью подчинять своей воле мужчин. Является ли она, как сказал адвокат, жертвой всеобщей деградации нравов в современной российском обществе, или здесь что-то другое?
Панкратов заехал в Управление федеральной службы исполнения наказаний к знакомому генерал-майору, попросил позвонить начальнику колонии ИК-9 и отрекомендовать его как человека, заслуживающего доверия.
– За каким чертом тебя туда несет? – полюбопытствовал генерал. – Это же настоящий медвежий угол.
– Хочу встретиться с одной осужденной, – ответил Панкратов с ударением на втором слоге, как принято в этом цехе.
– С кем?
– Не вникай, долго рассказывать.
– Темнишь, Михаил Юрьевич, – укорил генерал. – Ладно, если не хочешь, не говори.
Но в колонию позвонил.
В середине декабря Панкратов выехал в Тобольск.
IX
В тюменский аэропорт Рощино он прилетел утром на «боинге» компании Ютэйр, на электричке быстро доехал до Тобольска, а последние тридцать километров до ИК-9 добирался часа три на рабочем поезде из четырех вагонов, который здесь называли бичевозкой. На нём ехали работяги в оранжевых железнодорожных жилетах и женщины с плотно набитыми сумками, по большей частью пожилые, матери заключенных, которым разрешили свидание. Поезд подолгу стоял на полустанках, только во второй половине дня Панкратов подошел к проходной ИК-9.
Колония стояла на возвышенности, была обнесена пятиметровым бетонным забором с тремя рядами колючки, с вышками по периметру и напоминала средневековую крепость. Дежурный прапорщик придирчиво проверил паспорт Панкратова и провёл его в административный корпус.
Начальник колонии, полковник внутренних войск, лет сорока, встретил московского гостя доброжелательно.
– Что там творится у вас в Москве? – сразу спросил он. – Эти протестные гуляния, «оккупайАбай», «оккупайАрбат», так дойдёт и до «оккупайКремль». Москвичи работают когда-нибудь или только гуляют?
– Работают. А в свободное время гуляют. Дойдёт ли до «оккупайКремль»? Никто не знает. А я знаю не больше вас, один телевизор смотрим.
– Телевизор смотришь – одно, залезешь в Интернет – совсем другое. И уже не знаешь, чему верить. Что привело вас в наши края? – перешел полковник к делу, почувствовав, что гость не склонен обсуждать московские новости.
– Хотелось бы встретиться с одной осУжденной.
– С кем?
– С Ириной Керженцевой.
Полковник помрачнел.
– Быстро же до вас слухи доходят! Нет Ирины Керженцевой.
– Где она?
– Погибла при попытке к бегству.
– От вас можно бежать? – не поверил Панкратов. – Из такой крепости?
– Мы тоже думали, что нельзя. Оказалось, можно. Как? Очень просто, на вертолёте. Вот представьте. Стоят бригады на плацу, вдруг над ним зависает «Ми-1», с него летит трап, какая-то бригадница цепляется за него, вертолет набирает высоту. Охрана очухалась, открыла пальбу очередями. И ушел бы, да пуля перебила винт, рухнул за зоной. Понятное дело, взорвался. Три обгорелых трупа. Пилот, бригадница и наш офицер.
– Бригадница – Керженцева?
– Она.
– Кто офицер?
– Молодой парень, капитан внутренней службы. Он и организовал побег. Ума не приложу, как она сумела охмурить его всего за два месяца, И главное – никто ничего не замечал. Только потом, когда стали разбираться, узнали: замкнулся, ушел в себя. Её не жалко, его тоже не очень жалко, сам виноват. А вот кого жалко – жену и двоих пацанов, остались сиротами.
– Когда это было?
– Неделю назад. Теперь ждём комиссию. Эта Керженцева – что она за человек?
– Она не человек, – ответил Панкратов. – Она явление природы.
Аэропорт Рощино был закрыт, Москва не принимала, весь северо-запад был блокирован снежным циклоном. Панкратов переехал на вокзал и взял билет на проходящий поезд Хабаровск – Москва. Ночью долго не мог заснуть, слушал перестуки вагонных пар, смотрел на чередование света и тени от пролетающих за окном полустанков, а в голове всё крутилась библейская фраза:
«Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою, ибо крепка, как смерть, любовь…»
