Артем Рудницкий
Кольцо Пророка
Не знаю, сообщила Римма Саифу о смерти его сына, о том, что вместо него в камере форта находится другой человек, или нет. Даже если сообщила, я не думаю, чтобы родитель долго горевал, он всегда на первое место ставил свой бизнес. Так или иначе, ни ему, ни Римме не было резона раскрывать игру, которую вела наша служба. В противном случае Саифа ждал финансовый крах, да и Римма осталась бы внакладе.
На свидании она доходчиво объяснила арестанту, в каком случае она подтвердит его личность. Что ему оставалось ‒ только согласиться и всё подписать. Вскоре его выпустили, и дальше всё пошло своим чередом.
А Римму Саиф поставил во главе неправительственной организации, той самой. Скорее всего, это было условием сделки. Но не думаю, что он прогадал. Девушка цепкая, деловая. Разбогатела, купила квартиру в Лондоне и без особых сложностей вошла в роль успешной бизнесвумен. Развелась с «мужем», присутствие которого не понадобилось. Суд проникся сочувствием к красивой женщине, которую бросил какой-то дикарь – то ли русский, то ли пакистанец. Сгинул в глуши, ни слуху от него, ни духу. Словно и не было никакого Олега Наваза.
4. Талиб
Мы познакомились меньше чем за год до американского вторжения в Афганистан, в декабре 2000-го. Я работал тогда в Исламабаде, Аламзеб Нарази – тоже. Я в российском посольстве, а он ‒ в посольстве Исламского эмирата Афганистан.
Числился первым секретарем, но дипломатические премудрости только осваивал. После 1996 года, когда талибы взяли Кабул и захватили власть, профессиональных дипломатов в Афганистане не осталось: одни сбежали, других убили. Вождь талибов Мулла Омар считал, что они ему не нужны, или почти не нужны. Неисламский мир воспринимался как непримиримый враг. Примерно так в свое время рассуждали большевики. Кричали, что буржуев надо бить, а не разговаривать с ними. Став наркомом по иностранным делам, Троцкий говорил, что занял этот пост лишь для того, чтобы опубликовать секретные документы и «прикрыть лавочку». В свете мировой пролетарской революции дипломатия представлялась ненужной и вредной. В свете исламской ‒ тоже.
Талибы, как и большевики, были молодыми максималистами и романтиками. Мулле Омару в год падения режима было немногим за сорок, Нарази и тридцати не исполнилось. Он преподавал математику в начальной школе. Потом взял в руки автомат, чтобы избавить страну от моджахедов, которые ввергли ее в кровавый хаос.
Талибы все же сообразили: сразу со всеми врагами не разделаться, какое-то время придется с ними общаться. Пришлось подыскивать преданных людей на роль дипломатов. Учитель сгодился.
Мулла Омар установил дипломатические отношения с Саудовской Аравией, Объединенными Арабскими Эмиратами и Пакистаном, но посольство открылось только в Исламабаде. Нарази там был единственным, кто мог с грехом пополам вести переговоры, ходить на приемы, не выглядя при этом неотесанным мужланом или бандитом. Помимо арабского и пушту, говорил по-английски, кое-что смыслил в международных делах.
И все же на полноценного дипломата не тянул. Протоколу был не обучен, на обедах и ужинах с трудом разбирался в столовых приборах. Своих симпатий и антипатий скрывать не умел, при встречах с представителями вражеских государств отбегал в сторону, а если не получалось упорно молчал и с ненавистью буравил собеседника черными, похожими на маслины, глазами.
Зато выглядел внушительно. Высокого роста, плотный, с крупными чертами лица. Черный тюрбан нависал над густыми бровями. Но очки в простой оправе, которые постоянно сползали на кончик носа, придавали ему интеллигентно-застенчивый вид. Бороду он аккуратно подстригал, причем короче, чем это допускалось религиозными требованиями.
Клерикалы вообще призывали не трогать эту важную деталь мужского облика. Фазл-ур-Рахман, лидер пакистанской партии «Джамиат-улема-и-Ислам», помогавший воцарению муллы Омара, однажды сказал мне: «Разве можно стричь бороду? Ведь на каждом волоске висит по ангелу!». Разумеется, это был перехлест, и на деле достопочтенный Фазл дозволял цирюльнику касаться ножницами растительности на своих щеках. Пророк призывал правоверных не носить бороду слишком короткую («будто вы просто небриты») и слишком длинную, «как у евреев». Поэтому в Исламском эмирате ее длина строго регламентировалась и определялась следующим образом: зажатая в кулак, она должна была высовываться из него не более чем на ладонь.
Борода Нарази напоминала скорее элегантную бородку, ухватить ее не смогла бы даже детская ручка.
С Россией талибы поссорились из-за Чечни. Не смогли подвести братьев по вере и признали «независимую Ичкерию». Российскому посольству было поручено заявить протест, и я отправился в дипмиссию талибов.
Она размещалась в двухэтажном особняке в одном из самых престижных районов в центре города. Оставив машину у ворот, я прошел по узкой садовой дорожке, толкнул входную дверь. В небольшом холле дюжина афганцев восседала вдоль стен на длинных деревянных скамьях. Смотрели исподлобья, на традиционное «ассалам-алейкум» не ответили. У меня мелькнула мысль, что они прятали «калашниковы» под своими просторными шальвар-камизами. Впрочем, проверять не стал.
Прибежал юркий юноша, провел в просторную комнату, где на узком диванчике расположился Нарази. Он вежливо поздоровался и объяснил, что посол мулла Заиф занят, а потому лишен удовольствия лично выслушать демарш. В действительности Заифу не хотелось отвечать на неудобные вопросы. Еще недавно он заверял меня, что Кандагар не признает Чечню. Чтобы было понятно ‒ штаб-квартира муллы Омара находилась в Кандагаре, не в Кабуле.
Я зачитал вызывающий демарш. Москва обвиняла талибов в подрыве российского суверенитета и прозрачно намекала на нелегитимный характер Исламского эмирата.
Нарази старался сохранить непроницаемое выражение лица. Правда, глаза-маслины выдавали определенное беспокойство, суетливо бегали за стеклами очков. Первый секретарь мучился вопросом: нужно ли продемонстрировать свое возмущение и выгнать наглеца или дотерпеть до конца. Дотерпел.
Когда я закончил, он сдержанно заявил, что доведет демарш до сведения руководства. Затем встал, давая понять, что беседа (если ее можно так назвать) завершена. Но на прощание я его расшевелил:
Признав «Независимую Ичкерию», Исламский эмират ничего не приобрел, ну, отвесил России оплеуху. А утрачено многое. Налаживание нами нормальных отношений могло улучшить ваши позиции. Зачем огород городить? Спрашиваю не из любопытства, России важно знать, как дальше себя вести с вами.
Нарази придвинул очки к переносице, повращал глазами.
Наш главный принцип – защита мусульман, где бы они ни находились. Напав на Чечню, Россия сама…
Я не дал договорить.
Чтобы защищать российских мусульман, нужны хорошие отношения с Москвой, а не плохие
Нарази моргнул, спустил дужку очков и, глядя сквозь меня, сказал, что у нас, как он «надеется», еще будет возможность продолжить «интересную дискуссию».
Следующая встреча произошла неделю спустя, на иранском приеме. Там было столпотворение. Совершая четвертый или пятый круг по посольской лужайке, я узрел забавную парочку: Аламзеба Нарази и российского советника Подпругина, отличавшегося необыкновенной словоохотливостью.
Минуты две наблюдал, как афганец лавировал между гостями, столиками и чанами с пловом и кебабами в надежде оторваться от Подпругина. Тщетно. Тот преследовал его с железной настойчивостью, не закрывая при этом рта. Нарази вздрагивал и втягивал голову в плечи.
Я остановил маленького маврикийца, который был мне обязан, кое-что шепнул. Маврикиец улыбнулся и устремился к Подпругину. Тронул за толстое плечо, принялся церемонно здороваться. Подпругин тоскливо глянул вслед исчезавшему Нарази и остановился для ответного приветствия.
Афганец перевел дыхание, добрел до стульев в углу шатра, уселся и закурил. Там я его и настиг.
Ассалям алейкум.
Ваалейкум ассалям, без энтузиазма откликнулся Нарази.
В связи с нашей предыдущей беседой я хотел бы…
Нарази оборвал меня:
Ваш напарник уже пытался меня разработать. Теперь вы?
Это Подпругин-то? я расхохотался. Почему вы так решили?
Языки знает. Пушту… Значит, из спецслужбы, заявил афганец, но уверенности в его голосе поубавилось.
Я продолжал смеяться, и Нарази смутился.
Русские ‒ враги афганцев. Он поднялся со стула с явным намерением оставить меня в одиночестве.
Боитесь говорить со мной? Вам запрещено?
По лицу первого секретаря пробежала тень, и я понял, что попал в точку.
Если не общаться, то можно навсегда остаться врагами.
Таково распоряжение муллы Омара.
Почему?
Потому что вы убиваете мусульман! Мужчин, женщин и детей!
Это был решающий момент, и он требовал четкой, выверенной реакции.
Я подался вперед, выпалил нервно и зло:
С чего вы взяли, что я одобряю события в Чечне?
Нарази, уже собравшись уходить, застыл как вкопанный. Выдавил из себя:
Извините…
Принимается, бросил я после чего сумрачно распрощался. Не стоило пережимать, лучше было закончить на этой ноте и продолжение беседы отложить.
Я покривил душой, едва ли тогда существовал другой способ разделаться с Басаевым и Хаттабом, кроме силового. Но мне было важно добиться расположения Нарази. Я видел, что он не простак и достаточно умен. Может, его голову не столь сильно забивала фундаменталистская дребедень, как у прочих талибов, но все равно – забивала. Он не был тепличным растением. Сражался под Кабулом, штурмовал Мазари-Шариф.
В начале следующего года мы снова встретились. Исламабадский институт политических исследований устроил семинар с участием профессора из США Джорджа Вейбаума. Присутствовали сливки местной академической элиты, дипломаты, в том числе Нарази. Руководство института костьми легло, чтобы его заполучить. Заезжий янки вещал о перспективах афганского развития, и присутствие «живого талиба» украсило мероприятие.
Вейбаум лысый человек в мешковатом костюме ‒ сурово критиковал режим муллы Омара, который уводил Афганистан со столбовой дороги прогресса и демократии. Однако спорил с теми, кто предлагал ломать талибов «через колено», поскольку насильственные действия не эффективны. Политика международного сообщества, заявлял он, нелогична: то Кандагару грозят дубинкой, то снабжают «гуманитаркой». Нужны новые подходы оказание Исламскому эмирату масштабной экономической и технической помощи, что-то вроде плана Маршалла. С тем, что это прямое поощрение полуфашистского теократического режима, ученый категорически не соглашался. Талибы-де только воевать могут, к мирному строительству не приспособлены. Поэтому вовлечение в это самое «строительство» выявит их несостоятельность, и им придется либо уступить место более жизнеспособным элементам, либо трансформироваться в «достойных представителей современной цивилизации». В общем, полная галиматья.
Я не удержался и прокомментировал. План, сказал, хороший, но не очень. Талибов в чем угодно можно обвинить, только не в глупости. Иначе они бы не добились того, чего добились. И не факт, что они не используют «масштабную помощь» к собственной выгоде.
Вейбаум проблеял, что «опасность такая есть», но нельзя сидеть сложа руки. От волнения вспотел и, показав хорошее воспитание, попросил у аудитории позволения снять пиджак («ваши вопросы меня разогрели»). Я не удержался и выкрикнул с места: «Конечно, сэр, только советуем на этом остановиться!». Острота грубоватая, но все рассмеялись, в том числе Нарази.
Он выступал на пушту, а переводил один из научных сотрудников. Талибское руководство обязывало своих чиновников изъясняться только на пушту, любые отклонения рассматривались как опасная ересь.
Похвалил Вейбаума, призвал расширять связи международного сообщества с Исламским эмиратом. Однако ни словом не обмолвился о трансформации талибов в «цивилизованных представителей».
Для меня главным было то, что Нарази не сказал ничего дурного о России и русских, хотя в те дни вся талибская верхушка честила Москву и ее политику. Собственно, это было защитной реакцией на воинственную риторику кремлевской администрации, грозившей Кандагару ракетными ударами. Единственное, что позволил себе афганец, так это напомнить о последствиях советской агрессии в Афганистане, которая ввергла эту страну в пучину всяческих бед. Когда же переводчик допустил ошибку (возможно, сознательную), сказав о «российской агрессии», Нарази поправил: «Вторжение в Афганистан осуществил Советский Союз».
После семинара я подошел к нему, протянул руку:
Спасибо.
Афганец смутился, но руку пожал.
Я не сказал ничего особенного.
Вы кое-что не сказали, вот что важно.
Нарази переминался с ноги на ногу.
За мной должны прислать машину…
Достав мобильник, набрал номер, после короткого разговора хмыкнул.
Забыл, бездельник, имелся в виду шофер. Скоро подъедет.
Мы закурили. Молча стояли и наслаждались зимним солнцем, готовым закатиться за горизонт. Сразу похолодает, станет зябко и противно.
Возникшая пауза не тяготила, обоюдное молчание подчеркивало взаимную симпатию, которую внезапно почувствовали друг к другу русский и афганец. Им никогда не стать друзьями, даже приятелями. Тем более ценными были эти минуты. Мы глубоко втягивали дым, стараясь не думать о той реальности, которая разводила нас по разные стороны баррикад. Первый вспомнил о ней афганец.
Насчет ракетных ударов это серьезно?
Имелись в виду обещания помощника российского президента и министра обороны повторить американскую акцию 1998 года. Тогда Билл Клинтон приказал выпустить по территории Афганистана серию «томогавков» в надежде уничтожить Усаму бен Ладена. «Томогавки» взорвались среди голых скал, не причинив особого вреда.
Я не стал увиливать от ответа. Может, в силу мимолетного ощущения родства душ.
Нет.
Это прозвучало настолько определенно, что афганец вздрогнул. Он еще переваривал услышанное, когда во двор института вкатился «мерседес». Наклонившись ко мне, Нарази шепнул:
Жаль, что наши правительства…
Не могут найти общий язык?
Возможно, когда-нибудь…
Прошло еще несколько месяцев, мы виделись мельком, на официальных приемах. Отношения между Россией и Исламским эмиратом продолжали ухудшаться. Я хотел слетать в Кабул, но мне отказали в визе.
Американцы и европейцы гнули свою линию на умиротворение талибов. От тех требовалась, казалось, мелочь: выдать Усаму и допустить в страну западный капитал. Однако мулла Омар, отказался, сославшись на законы гостеприимства и испытывал терпение Запада. Приказал уничтожить древние историко-культурные памятники, гигантские изваяния Будды в Бамиане. Десять дней подряд их расстреливали из пушек и пулеметов, рвали взрывчаткой. Пожалуй, именно тогда стало ясно, что «план Маршалла» и прочие химерические схемы обречены на провал. События 11 сентября и боевая операция «Несокрушимая свобода» окончательно расставили все на свои места.
Нарази позвонил мне в начале ноября и попросил о встрече. Оставалось две недели до взятия Кабула. Талибы не сумели организовать сопротивление, американцы не жалели денег на подкуп полевых командиров. Пакистанцы советовали Заифу и его подчиненным: убирайтесь, неровен час, выдадим вас на заклание.
Я согласился не сразу. Россия тогда была союзником США по антитеррористической коалиции, сепаратные контакты с талибами можно было квалифицировать как двурушничество.
В посольстве мнения разделились. Советник-посланник, всегда осторожничавший, был категорически против. В крайнем случае предлагал запросить Москву ‒ в надежде, что пока придет ответ, все само собой «рассосется». А я считал, что на встречу нужно идти.
Послу рисковать не хотелось, но кто знал, как все сложится… Вообще он рассуждал здраво и трудно было его упрекнуть в отсутствии профессиональной смелости. В конце концов, он принял соломоново решение: на встречу идти (объяснив Москве, что оперативные обстоятельства заставляли действовать без промедления), а потом не только «отписаться» в Центр, но также информировать американцев.
Местом встречи назначили китайский ресторан, где днем почти не бывало посетителей. За десять-пятнадцать минут до моего выезда из центральных и хозяйственных ворот выехали двое сотрудников, пользовавшихся повышенным вниманием «наружки»14. Они увели ее, и до самого ресторана я ехал без сопровождения. Однако Нарази притащил за собой хвост, так что топтуны отирались у ресторанного входа на протяжении всего разговора.
Несмотря на осень, в помещении было жарко. Из-под тюрбана талиба на лоб скатывались крупные капли пота.
Вас плотно опекают, я кивнул на топтунов.
Нарази жалко улыбнулся. Вообще, он выглядел нехорошо. Лицо потускнело, щеки запали, некогда аккуратная бородка нуждалась в уходе. Глаза отражали внутреннее беспокойство и отсутствие особых надежд. Когда он заговорил, стало ясно: то, что он предлагает ‒ чушь. Скорее всего, это понимал и афганец, а потому говорил бесцветно, уныло.
Ему было поручено довести до сведения держав, которые талибы считали естественными соперниками США России и Китая, предложение объединиться, «пока не поздно», и остановить американскую империалистическую экспансию. Другими словами, пригрозить Вашингтону и спасти Исламский эмират.
Я сказал, что, конечно, все передам руководству, но вот только «поезд ушел», раньше нужно было думать, а не собачиться из-за Чечни. Я мог бы добавить, что ни Москва, ни Пекин не станут ломать копья из-за талибов, ставя под угрозу свои экономические и финансовые интересы. Однако промолчал, полагая, что Нарази и так сообразит, что к чему.
Афганец плотно сцепил пальцы, уставившись отсутствующим взглядом в блюдо, к которому так и не притронулся цыпленок в миндальном соусе. Подняв голову, тихо спросил:
Вы нас ненавидите?
Я покачал головой.
Лично мне вы нравитесь. Что касается отношений между государствами, то какие тут эмоции… Россия не мстит, просто исходит из политической реальности. У нее нет другого выбора.
Выбор всегда есть, произнес Нарази. ‒ Разве вы не понимаете, что, разгромив нас, американцы возьмутся за Россию, Китай? Разве американское присутствие в регионе выгодно Москве?
Я мог бы сказать, что российское правительство отлично понимает, чего хотят США, но противопоставить этому нечего. Не талибов же, которых взрастили сами американцы в надежде таким образом укрепить свое влияние в Афганистане. Даже в моменты самых острых противоречий с Вашингтоном мулла Омар предпочитал его Москве. Если бы Россия вытащила талибов из дерьма, едва ли можно было ожидать от них благодарности.
Нарази тяжело вздохнул.
У меня личная просьба.
Достал из бумажника снимок, запечатлевший темноволосую молодую женщину с ранней сединой и двух девочек лет пяти или шести. У женщины был утомленный вид, чада весело смотрели в объектив.
Это моя семья. Он бережно держал в руке фотографическую карточку. Я их уже полгода не видел.
Где они?
В Самангане.
Я нахмурился. Этот город заняли отряды узбекского генерала Рашида Достума.
Если это возможно, Нарази замялся, ну… выяснить по вашим каналам. У меня с ними нет никакой связи.
Я пообещал сделать все возможное, на том и простились.
Увидимся, иншалла15, улыбнулся афганец, но улыбка вышла неуверенной.
Узнать в то время о чьей-то судьбе в Афганистане, где свирепствовала гражданская война, казалось немыслимым. Однако мне повезло. Я связался со своим знакомым, прикомандированным к штабу отрядов Северного альянса. Тот сумел быстро все выяснить.
До афганца я не дозвонился. Посольство талибов опустело, телефоны отключили. Мобильный был вне зоны доступа. Я подумал: может, оно и к лучшему.
13 ноября войска северян взяли Кабул. Талибы ушли из власти, но не прекратили сопротивления, развернули террор. И вскоре случилось вот что…
В Пакистане из туристических маршрутов особой популярностью пользовалось «сафари на паровозе». Так называлась железнодорожная экскурсия по знаменитому Хайберскому проходу, соединяющему Пакистан и Афганистан через хребет Сафедкох. Небольшой состав тянул реликтовый локомотив, построенный в Великобритании в 1913 году на заводах компании «Кингстон». Паровоз, и три старинных вагончика были тщательно отреставрированы, заново выкрашены и вылизаны до блеска. Все латунные и хромированные детали огнем горели, столетний двигатель СГ-060 (его называли «черной красоткой») фырчал ровно и успокаивающе. Игрушка, а не поезд.
В очередную экскурсионную поездку отправились сотрудники российского посольства – с женами и детьми. После 11 сентября семьи сначала эвакуировали, потом вернули, но все сидели безвылазно в компаунде. С тоски выли. Никаких развлечений, вылазок в горы, в парки, ресторанов. Меры безопасности были просто сумасшедшими. Теперь их ослабили, и наша публика ошалела от запаха свободы.
Хайберское «сафари» манило. Романтики и экзотики хоть отбавляй. Начнем с того, что эту «железку» строили с учетом возможного нашествия русских. Англичане всегда подозревали Россию в экспансионистских замыслах и не жалели средств на оборону. 42-километровая железная дорога от Пешавара до Ланди Котала обошлась в шесть миллионов фунтов. С инженерной точки зрения, она не имеет себе равных. Проложена на высоте 3,494 футов над уровнем моря. Первые двадцать километров поднимается вверх, затем стремительно опускается. Проехаться по ней – настоящий аттракцион. 34 туннеля, 92 моста. Крутые повороты, зигзаги. В одном месте изгибы полотна точь-в-точь повторяют рисунок буквы «дабл’ю».
Но вокруг было небезопасно, зона племен, там федеральные законы не действовали. Хорошие места для разбойников и террористов.
…Меня разбудили среди ночи. Не звонком, а грубым стуком в дверь. Это был мой приятель, журналист Лева Иконников, который отправил на экскурсию супругу и дочку. Сбросив сонное оцепенение, я посмотрел на часы: три ночи. Сначала подумал, что гроза гулкие удары напоминали гром однако быстро понял свою ошибку.
Иконников был бледен как мертвец. С первых слов стало ясно, что произошла трагедия, страшная и обыденная. Страшная для любого человека и обыденная для Пакистана. Подобное случается в этой стране так часто, что начинаешь привыкать. Пока это не случится с тобой или с твоими близкими.
Сафари началось в девять утра, как и полагалось. Экскурсантов было человек тридцать, и они свободно разместились в пассажирских вагонах. В основном, русские женщины и дети, но среди них затесались два немецких туриста и семья итальянского дипломата.
Апрельское солнце припекало, однако одуряющая жара, характерная для пакистанского лета, еще не наступила. Воздух был пропитан весенней свежестью, за окнами сменяли друг друга красочные пейзажи: желто-бурые горы, острые как бритва скальные выступы, головокружительные ущелья, и все это под ярко-синим небом. В форте Джамруд поезд приветствовали музыканты-волынщики в шотландских килтах, в Шагае – фольклорный ансамбль. Два десятка юношей били в барабаны, подвешенных у них на груди, бегали по кругу и пели народные песни, выводя залихватские рулады.
К часу поезд добрался к Ланди Котала, где был запланирован сытный обед и пешая прогулка. Ни то, ни другое реализовать не удалось: станцию захватили боевики, которые перебили полицейскую охрану и встретили поезд воинственными криками и пальбой. Помощника машиниста (бедняга пытался протестовать) прикончили на месте, но к пассажирам насилия не применяли. Их объявили заложниками, о чем тут же уведомили штаб армейского корпуса Северо-западной пограничной провинции. Оттуда ушли сообщения в Исламабад: в Объединенное разведывательное управление, в МВД, МИД и посольства.
Требования боевиков не отличались оригинальностью: освободить их товарищей из тюрем и выплатить миллион долларов. Бывало, запрашивали и больше. На размышление дали двадцать четыре часа. В случае отказа обещали умертвить пленников и сражаться насмерть с коммандос, оцепившими станцию. Эта перспектива представлялась весьма вероятной: пакистанцы обычно не шли уступки, предпочитая горы трупов обвинениям в мягкотелости. Генеральный директор ОРУ невозмутимо проинформировал об этом российского посла. Тот схватился за голову, отбил телеграмму в Центр и решил, что дни его пребывания в Пакистане сочтены. Трагедия с заложниками могла поставить крест на дипломатической карьере.
В надежде как-то повлиять на развитие событий он предложил послам Италии и Германии нажать на Исламабад, чтобы повременить с началом силовой акции, пока с террористами не переговорит дипломатический представитель. Пакистанцы согласились, решив, что такой вариант им на руку. Он снимал часть ответственности с армии и спецслужб в случае неудачного завершения операции и гибели иностранцев. Мол, никто не сомневался, что риск велик, но все мирные варианты отработали, вот и пришлось штурмовать.
Как вы уже догадываетесь, меня назначили переговорщиком. Об этом и спешил сообщить Иконников. Когда я выехал в Пешавар, до окончания ультиматума, оставалось двенадцать часов. Когда добрался до Ланди Котала, количество этих драгоценных часов сократилось до шести.
Меня провели по вагонам ‒ показать, что заложники живы-здоровы, ничего с ними не случилось. Провели быстро, чтобы я не успел ни с кем вступить в контакт. У меня, конечно, кошки на сердце скребли при виде женщин и детей: измученных, осунувшихся. Понимали, что их могут убить и отсчитывали оставшиеся им часы жизни.
Потом меня доставили в здание станции, где расположился командир отряда. Увидев его, я не знал, плакать или радоваться. Это был Нарази. Бородку сменила густая борода, на обветренном лице печать жестокости и фанатизма, губы решительно сжаты. Будь на его месте другой полевой командир, не было бы сомнений – как вести себя, договариваться. А теперь… Появление Нарази могло быть большой удачей. Но, возможно, исключало компромисс.
Не помню, как я выразил свое изумление. Может, руки развел, поднял брови или сказал что-то вроде: «Надо же! Это вы!».
Со стороны Нарази никаких жестов или мимических движений не последовало. Он смерил меня взглядом, скорее равнодушным, нежели враждебным.
Когда вы сюда ехали… Знали, что я здесь?
Я не знал, так и ответил.
А если бы знали тоже бы поехали?
Даже если бы тут командовал сам черт. Среди заложников женщины и дети. Вы убьете их через шесть часов. Разве я не должен попытаться спасти их?
‒ И как собираетесь это сделать?
Я призвал проявить милосердие, гуманизм и здравый смысл, сказал, что терроризм наносит вред борьбе афганского народа за свое освобождение.
Нарази усмехнулся:
‒ Допустим. Но что взамен? Переговоры ‒ это торг, а вы не торгуетесь, только просите. Мы не против гуманизма и милосердия. Так проявите его первыми! Освободите наших бойцов. Заплатите выкуп. Нам нужны средства для борьбы.
Я пожал плечами.
‒ Это зависит от пакистанцев…
‒ У России есть влияние, вы можете надавить на них. Если хотите выручить своих. А не присылать человека, который не говорит ничего конкретного.
Тут я решился: будь, что будет.
‒ Есть конкретное! ‒ чтобы придать весомость своим словам тряхнул головой и с силой стукнул правым кулаком в левую ладонь. Получился звонкий «шлёп», довольно убедительный. Нарази вопросительно уставился на меня. ‒ Только это совершенно секретное российское предложение, не пакистанское. И мне поручено передать его без свидетелей.
Окружавшие нас талибы неодобрительно зашумели.
‒ Потом вы обо всем расскажете своим людям, я прекрасно понимаю, что окончательное решение вы принимаете вместе.
Нарази задумался.
‒ Тогда к чему такие сложности, говорите прямо сейчас.
‒ По логике ‒ да, верно, но у меня приказ, я обязан ему следовать. Сначала – только мы, потом поступайте как хотите.
Нарази махнул рукой и талибы, хоть и зароптали, покинули комнату. Мы остались вдвоем, не теряя времени, я подошел к нему почти вплотную и шепнул: ‒ Я тогда все узнал, звонил, но никого в посольстве уже не было. Ваши жена и дети живы-здоровы, я все устроил, их не тронули, они ждут вас.
Афганец вздрогнул, мгновенно утратив каменно-бесстрастный вид, как-то резко и беспомощно выдохнул.
‒ Слушайте внимательно, ‒ я говорил быстро, чтобы не дать ему опомниться, ‒ все можно организовать, вы получите вертолет, он доставит вас в любую точку в зоне племен.
Нарази отстранился, сцепил руки, чтобы унять дрожь. Он колебался, это бросалось в глаза.
‒ Мои люди никогда не пойдут на это. Что я им скажу? У вас нет никакого секретного предложения.
‒ Нет, есть! ‒ горячо воскликнул я. ‒ В том-то и дело, что есть, на карту поставлено очень многое, только ваша безумная выходка всё может пустить под откос. Вы не забыли, о чем просили в Исламабаде, когда мы виделись в последний раз? Так вот, в Москве очень долго решали, но идея правильная, нам ни к чему американцы и натовцы в Афганистане, от этого всем только хуже. Теперь нужен контакт с вашими руководителями, с муллой Омаром, вы для нас просто находка, станете посредником. Сейчас от вас зависит судьба Афганистана. Объясните это своим головорезам. Убедите. Вы сможете.
Нарази был взволнован. Колебался, несколько раз прошелся по комнате. Наконец решился.
…Вертолет сел на пристанционной площади Ланди Котала. Кроме пилота, в кабине укрылись пятеро рейнджеров. Они в упор расстреляли талибов, когда те зашли в салон. Нарази пустили пулю в висок. Он и охнуть не успел.
Заложники были спасены, террористы – мертвы. У меня выпытывали, и пакистанцы, и наши, как мне удалось уломать талибов. Я ссылался на свои давние доверительные отношения с Нарази, это, мол, помогло убедить его отказаться от своих планов.
Пакистанцы не поверили, догадывались, что русский темнит.
Послу я признался, что обманул афганца, посулив союз с Движением Талибан16. Но умолчал о том, что солгал дважды.
Тогда, в Самангане, достумовцы устроили настоящую резню. Жену и девочек Нарази растерзали. Но об этом он так и не узнал.