Аркадий Черский
Рубиновые звезды
Он прошел вслед за ней и закрыл за собой дверь. Она села на свое место и смотрела на него настороженно, как дворовая собачонка на непрошенного гостя, от которого неизвестно чего ожидать.
– Вас как зовут?
– Ольга.
– Какое богатое имя. Вам идет.
– Это почему?
– Ну, как же? Княгиня Ольга, жена князя Игоря. Вашего мужа не Игорем, случайно зовут?
– Нет, не Игорем. – ответила девушка, не вдаваясь в подробности, и все также настороженно его разглядывая.
Перегудов понял, что с «инкогнито» пора заканчивать. «К чему эти кошки-мышки?..» – пронеслось в голове. Навалилась усталость, и внезапное, ясное понимание того, что ничего ему здесь ни понять, ни поднять не получится. Возникло такое гнетущее чувство, что кто-то невидимый, наслаждаясь пьет его энергию, подбрасывая его с одной пушистой лапки на другую. «Нужно быстро все выяснить. Для самого себя. И, валить отсюда… на все четыре…нет, только в одну сторону, – обратно!»
– Оля, то что я вам сейчас скажу, дальше этого кабинета уйти не должно. Если захотите с кем-то обсудить, то разрешаю только с Андреем Дмитриевичем. Вам ясно?
Серые, чуть выпуклые глаза ее поползли на лоб. Казалось, кожа её лица ещё сильнее утянулась на скулах, и язык её пройдясь по зубам за сжатыми губами, выдавливал их вперед по ходу движения, и затем, они, блестящие и упругие, по мере его отступления, возвращались на исходное место.
Не давая опомниться, он достал служебное удостоверение, раскрыл, и положил перед нею на стол:
– Я из московского уголовного розыска. Капитан полиции Перегудов. Срочно найдите мне вашего участкового. Только посторонним лицам о моем посещении говорить не обязательно. Мне отчего-то кажется, что на ваш звонок он отзовется. Не хочется беспокоить его в домашней обстановке. Оля, это нужно сделать как можно быстрее. У меня мало времени. Вам понятно?
– Теперь, понятно. А то все ходите вокруг да около. А я, сиди, гадай на чайной заварке…Чай, будете? Как вас… ага… – она ещё раз взглянула в удостоверение, закрыла его и подала через стол: – Андрей Николаевич.
– Буду.
Она подняла телефон, нашла нужный контакт, нажала.
– Олечка, вы его пожалуйста не пугайте так сразу. Скажите просто что к нему приехали. Ждут. Не телефонный разговор.
Ольга кивнула.
– Алё, Андрей Дмитрич, еще раз добрый день! Ага!.. Нет, ничего не случилось…Так и есть. Слушай, тут человек приехал, тебя ждет…Да, у нас… Да, у меня в кабинете сидит. Зачем? Сказал, не телефонный разговор… Да, давай сам приезжай и вопросы задавай. Он все равно мне не говорит. Что?.. Да нет. А?.. Нет. Молодой парень. Из ваших он. Ага, давай.
– Оля, вы просто превзошли все мои ожидания. – настроение у Перегудова улучшилось. – С меня презент.
– Да вы что, Андрей Николаевич? У нас с этим строго! Я за работу держусь.
– Всё, всё! Я умываю руки. Где ваш замечательный чай?..
Не успел Перегудов допить чай, заваренный Ольгой, и съесть печеный пирожок с курагой, как возле входа в администрацию заскрипел тормозными колодками древний уазик. Из-за руля выбрался невысокого роста человек в форме с озадаченным лицом. Дверца нарочито громко хлопнула.
– Приехал, – заговорщицки прошептала Ольга, округляя глаза, кивнув головой в сторону окна.
– Спасибо, – прошептал Перегудов, подмигивая.
Участковый стукнул в дверь и не дожидаясь приглашения вошел в кабинет, и тут же уставился на Перегудова с вытянутыми в дудочку ожидания губами.
– Добрый день! Участковый уполномоченный, старший лейтенант полиции Анисимов.
Перегудов одобрительно покачал головой, взглянул на Ольгу, вновь перевел взгляд на участкового, неспешно встал со своего места и молча вручил в его руки удостоверение.
– Это…я не понял… Откуда, вы?!
– Там же всё написано, Андрей Дмитриевич… Да не волнуйтесь вы так, – меня кстати тоже Андреем зовут. Можно по-простому. Без церемоний. Андрей Дмитриевич, может, на «ты»? Не возражаешь?
– Так вы что… из Москвы… что ли?
– Из нее. Утренним поездом, и прямо к вам. Никогда в ваших краях не бывал, – широка страна! – и везде люди живут. А тут, случай такой подвернулся…Оленька, большое спасибо за чай. Он у вас – заме – чай – тельный! А, пирожки – объедосики! Андрей Дмитриевич, у меня вопросик один. Самого простецкого свойства… Давай, чтоб Оле не мешать, к тебе перейдем. Я так понял, у тебя тут чудный уголок оформлен?
Участковый сделал шаг назад, и вытянув руку, показал нужное направление.
– Оля, вы до которого часа на службе?
– До пяти.
– Я к вам, – если что, – ещё загляну. А лучше, знаете? Вы телефон мне свой скажите…– заходить к ней Перегудов не планировал, но мало ли? Кажется, они подружились…
Участковый отпер дверь кабинета. Он ничем не отличался от множества ему подобных. Окно с пожелтевшим жалюзи, металлический ящик в углу, стол, монитор, принтер с ксероксом, стулья, шкаф, вешалка. «Все в соответствии с нормами обеспечения…» – промелькнула мысль.
Участковый все еще не мог перейти на «ты», – поэтому, когда имелась возможность, слова заменял жестами, – показал на стул возле стола.
Перегудов захватил с собой поручение из следственного комитета. Давным-давно исполненное: «Но кто здесь об этом знал?»
– Андрей Дмитриевич, давай я как-бы немного издалека начну… Преамбула, так сказать… У нас, там, недалеко от столицы, случай один произошел… прямо анекдот… баня сгорела… – произнес он, всматриваясь в лицо участкового. Но оно было безучастно и выжидающе-напряженно… – И, бог бы с ней, с баней этой. У нас же дело не в бане, а в том, чья она… Понимаешь?
Участковый кивнул.
– Задержали мы… поджигателя. Как говорится, по горячим следам. А, он, возьми, и ночью в камере сам себя, и, повесь! Такая неприятность. И, выяснилось, – ну, там краями, оперативно, – что в станице вашей, у него знакомый проживает, и во время преступления, они вроде-бы вместе находились. Так что, нужен он нам. Очень.
– Задерживать будете?
– По обстоятельствам. Нам у него кое-какие детали уточнить необходимо.
– А он у нас живет?
– Вот тут, самая загвоздка и есть. Вроде бы живет, или жил, – во всяком случае. Но адресное бюро сведениями о нем не располагает. Да и прочие организации тоже. Хотя человек этот достаточно приметный.
– Сказать можете, кто?
– Так для этого и приехал. Фамилия его – Фролов… – Перегудов взглянул в лицо участкового, но в нем по-прежнему ничего не отразилось. – Василий… Иванович.
– Фролов? Василий Иванович? – участковый нахмурил брови и повернул голову чуть в сторону, задумчиво сосредоточившись на противоположной стене. Растопыренные пальцы его рук соприкасались друг с другом, и отпрыгивали пружинками. – Так чтоб сразу, и не скажу… А, где он жил?
– Вот это нам и нужно узнать.
– А! –участковый прекратив соединять пальцы, постучал кончиками правой себя по лбу. – И на старуху – проруха!
– Дело такое… – кивнул, улыбаясь Перегудов.
– А ты… говоришь, приметный он. Чем?
– Вроде бы в Афганистане был. И, вроде как, даже медалями награжден.
Участковый в недоумении оттопырил нижнюю губу.
– Я бы знал, раз такое дело… А, кто ж, такой? Это же опять же когда было? Афганистан, этот…
– В восемьдесят восьмом войска вывели.
– О! я еще и в милиции не работал…А, чего тогда делал? И сам уже не упомню. Школу, что ли, заканчивал? Точно! Восемь классов. – он пожевал губы. – Куришь?
– Нет, слава богу!
Анисимов достал пачку сигарет и закурил, пуская длинные струйки дыма.
– Надо подумать.
Перегудов примерно сообразил, как собирается думать Анисимов.
– Давай вместе подумаем. Одна голова хорошо, а две – сам знаешь.
Анисимов понял, что растворится подобно табачному дыму не получится.
– А с начальством нашим связывались?
– А что начальство твое мне скажет? Что на обслуживаемом участке есть такой участковый Анисимов, и он вам поможет? Так я это и без начальства твоего знаю. Нам, чернорабочим сыска, – волокита ни к чему. Или ты хочешь, чтобы тебе все время названивали, спрашивали, надоедали, контролировали? Это можно устроить. Есть такие люди, которые любой процесс готовы превратить в безумие. А смысл в этом, какой?
– Тоже верно, – согласился, вздохнув Анисимов.
– Мне нужен результат. Я и сам бы разобрался. Тебя бы не тревожил, – но времени у меня на это нет. Так что давай вместе думать. Ты, – если мысли какие есть – говори. Даже самые странные, – я запишу, и проверю.
– Вот ты, Андрюха, как снег на голову!..
«Кажется, общий язык нашли…» – подумал Перегудов.
– Это сколько же лет ему?
– За пятьдесят точно. Тому что повесился, пятьдесят один было.
– Ну, вот в голове кручу… Тут же, кто зарегистрирован, – те то в Сибири, то на Севере, да в Москве. А есть наоборот, прописаны черт знает где, а тут бывает, трутся. А, цыган, возьми. Так те… – участковый махнул рукой. – …да-а!.. Но уже гораздо реже. А раньше… только табор показался, – так сразу к нему, патрон в патронник: «Заворачивай оглобли!» …Слушай, вспомнил! Тут у нас в «винсовхозе», бабенка живет, Маринка, такая она на вид странная, так вот у нее кто-то похожий жил. Муж, не муж. По возрасту подходящий, и кажись, говорили, в Москву он ездил. А зовут Василий. Точно, Василий! Тот, не тот… Записывай адрес… Смотри, я сейчас занят буду. Машину тебе поймаю. Туда часто мотаются. Не далеко, восемь километров. А обратно, как управишься, позвони. Я тебя заберу. Номер свой диктуй…
Его довез какой-то дедок. На вид лет под семьдесят. С задорным видом рассуждавший о мировых экономических проблемах.
– А вы, простите, на пенсии?
– На пенсии, будь она неладна!
– Чего так? Маловато?
– Скучно. Коллектива нет. Поговорить не с кем. Разве с бабкой поговоришь, или с курами? А сын сбрендил, да намедни в Сибирь подался. Будь она неладно!.. Приходиться с Жучкой разговаривать, собака моя. – пояснил. – Так она, сучка кудлатая, всё понимает! Понимаешь?..
– Понимаю. – ответил Перегудов, и захохотал.
– Я тебя вот тут высажу. Тут тебе недалече осталось. Минуток с десяток ногами отсыпешь.
– Спасибо, дед! Жучке – поклон.
Перегудов пошел по незнакомой улице, но по виду, она совсем не отличалась от тех, что видел в станице. Беленькие домики, деревья, заборы, машины возле некоторых, желтые газовые трубы. Откуда-то тянуло дымком. Видать, жгли листья в саду, и прочую отросшую за лето, и пришедшую в негодность растительность. Перегудов остановился, закрыл глаза и как охотничий пес потянул носом. У него слегка закружилась голова и сжалось сердце. Прохладный, солнечный день поздней осени, и запах дыма… также пахло в огороде у бабушки, когда сгребали высохшую картофельную ботву, и где-то посредине, казавшегося огромным огорода, поджигали. В костер подбрасывали отпиленные в саду ветки. Рассаживались вокруг на перевернутых картофельных ящиках из тонких дощечек, легко выдерживающих тогдашний вес, и пекли в ярящейся золе картошку. «Боже! Было ли это?! Или всю жизнь он бегает как пес по улицам городов и сел, ведет пустые разговоры с незнакомыми людьми, в поисках того, чего никогда не терял… Что я делаю здесь? Чего мне надо? Зачем мне этот неведомый человек? Или золотые монеты во сне мне поблазнились? Что?..»
Он выдохнул. Тряхнул головой: «Нет, всё что решил нужно доделать, или довести дело до грани, у которой теряются силы человеческие. А потом… потом будет видно».
Где-то закаркали, затеяв перебранку вороны. Из-за заборов на него нехотя брехали большие собаки; маленькие же, взрывались в совершенной истерике, и, казалось, если бы не цепи, то они бы взлетели, как вот эти, нападающие друг на друга, и истошно орущие черные птицы.
Он шел по улице, и думая о таких отвлеченных вещах, автоматически считывал на табличках названия улиц и номера домов.
«Так! кажется здесь…только, наверное, с другой стороны улицы». Табличка с четным номером висела возле калитки, на заборе. За провисшей сеткой – рабицей приютился маленький, совсем кажется игрушечный домик. На белой штукатурке стены, пошедшей сетью тонких трещин, между окошками с резными, выкрашенными голубой краской наличниками, неверной рукою сделана надпись: «75 лет Великой Победы!» Тот, кто старался, видимо не рассчитал, и последние буквы с восклицательным знаком немного загнулись к низу. А, вот, гвоздики, – букет красных цветов, – удались, и они горели как живые. Или, это был праздничный салют? Одним словом, очень похоже на то, и на другое. От деревянной будки в глубине голого сада веяло одиночеством и заброшенностью. Кажется, сейчас ее дверка со скрипом распахнется… и там, никого не окажется. В порыжевшей, изломанной осенней траве под окнами домика отдыхал натрудившийся за лето велосипед. Очень знакомый на вид. Но у него в детстве был совершенно другой, и названия того он не помнил, а этого – не знал. Видимо, камера на переднем колесе прокололась, его отвинтили, и где-то, наверное, вели неспешный ремонт. У него появилось жгучее желание сесть на велик, и нарезать по этой деревне пару кругов, задыхаясь от бьющего в лицо холодного, осеннего воздуха. Но своего велосипеда не было, а от чужого, что лежал на земле, колесо фортуны укатилось. И, он, скорее всего, больше никогда не встанет на ноги. Видимо, пришло его время…
Сзади не зло залаяла собака. Он повернулся. Прочел табличку. «Тут!» Из-за забора на него смотрела женщина лет сорока с очень странным лицом. У ее ног стояла серая лайка, и не то что бы лаяла как остальные, от скуки или взахлеб, – а будто давала знать хозяйке: «Чужой!»
– Фу! Бахча! Фу! – прикрикнула женщина, но тоже не зло, а больше так, для порядка.
– Добрый день, извините, как вы сказали? Бача?
– Бахча кличут.
– Мне Бача послышалось.
– Не… Он ещё со щенков бахчу сторожил. Вместе с мужем. Тот так и назвал.
– Муж дома?
– Не… помер.
– Извините.
– Да чего уже… все там будем.
– Молодой, наверное. А что с ним случилось? Если не секрет?
Болел?
– Что молодой, точно. За пятьдесят всего. Крепкий был, какое болел! В Москву на заработки подался. Сварщик он у меня – золотые верхонки. Там его на стройке, током, и шваркнуло.
– Вот, как… Судьба… А, звали-то его как?
– Василием…
Перегудов шел по улице. Впервые, наверное, в обозримой жизни, не зная куда. Надежда на участкового таяла. Перегудов достал телефон, и повертел его в руках, словно в нем, единственном, притаилось его спасение. Он плыл в каком-то тумане, не понимая, что же с ним происходит. Ему казалось, что сквозь щели заборов, сараев, из собачьих будок, сквозь темные стекла окон за ним наблюдает множество глаз. Ему казалось, что вокруг воцарилась тишина, и до его слуха не долетает абсолютно ничего. Ему казалось, что время остановилось, грохнулось вниз со стрелок всех часов мира и помчалось к центру неумолимо сжимавшейся Вселенной.
Он, как будто через ватную непроницаемость, нажал на строчку с надписью: «Ольга. Крутоярск».
– Да-а… – раздался женский голос.
– Оля, это вы?
– Я-а…
– Слушайте, я иду по какой-то деревне. Такое ощущение, что заблудился, и теперь, не знаю, как мне выбраться… И очень захотелось услышать живой человеческий голос.
– Так вы, Андрею Дмитричу позвоните…
– Да почему-то не хочется…
– Что? не помог он вам?
– Да как-то не особо…
– Понятно… А, что вы ищете-то у нас? Или, не телефонный разговор?
– Да вполне телефонный. Чего нам уже бояться? Человека я одного ищу. И никак не могу найти. Практически впервые такое.
– Станичный наш?
– Даже теперь и не знаю…
– А кто такой? может я подскажу?
– Фролов. Василий Иванович. Пятьдесят один год. Служил в Афганистане.
– Ой!
– Что случилось?! Оля!.. Алло!
– Кажется, я что-то слышала недавно…
– Что?! Что вы слышали?!
– Женщина у нас умерла. Пожилая. В начале октября. Там история такая, как сказать… У нее сын в Афганистане служил. Фамилия у нее Фролова…
– А где её сын?! Оля!
– Так он, говорят, из Афганистана не вернулся…
– Ничего не могу понять…
– А она думала, что он пришел и с нею в доме живет. И, говорят, до самой смерти она с ним разговаривала, и видела даже… Но это вам лучше у Кирьяновны узнать. Она на краю станицы живет. С винсовхоза если через поле напрямик пойти, то ее домик крайний будет, а напротив – разваленный. Там еще три дороги в стороны разные расходятся. Как в сказке…
Лесополоса тянулась по вершине голого холма гребнем динозавтра. На самой его верхушке, у проплешины, в позатом году нахально прирезанной к фермерскому полю, – желудь, выпущенный семьдесят пять лет назад из клюва перепуганной ястребом сойки, вымахал в крепкий, раскидистый дубок. На толстую, будто богатырское плечо ветку, бренчащую от легкого дуновения бронзовыми латами листьев, мягко ступая белыми лапками вышел кот с рыжими пятнами. Пустыми глазами осмотрел он открывшуюся перед ним сцену и уходящий вдаль силуэт, и заприметив бродившую в зрительном зале аппетитную горлицу, увлеченную засохшим кружком подсолнечника, выпустил коготки и, со вспыхнувшими огоньками в провалах зрачков, принялся аккуратно спускаться. Из оркестровой ямы раздавалось размашистое, разудалое и вместе с тем разительно печальное, покрываемое сумерками вечерних кулис музицирование и хоровое, стройное пение. И до идущего вслед багряному закату человека, еле-еле, чуть слышно доносилось:
Степь да степь кругом,
Путь далёк лежит.
В той степи глухой
Замерзал ямщик…
Почуявши опасность, горлинка вспорхнула, но прыгнувший рядом с ней кот, ловко вскинул лапы и зацепив птицу коготком, сшиб ее на землю, смял трепыхнувшуюся, прокусил хрустнувшую головку, и довольно усевшись, оглядевшись вкруг себя по-бандитски, облизнул окровавленную мордочку и, потирая задумчиво её лапкой, отчетливо произнес: «Конец».