Аркадий Черский
Рубиновые звезды
– Базару нет. – согласился Локтев, заглядывая в кружку.
– Я просто тебе спасибо сказать хотел. Огромное человеческое спасибо!
– Это за что? – приоткрыл рот Локтев.
– Я, когда по чепушиле тому отрабатывал, в больнице с такой девушкой познакомился!.. Вот с тобою беседую, а всё её вспоминаю… – камуфляжный флёр восторженности накрыл Перегудова.
– А-а! – протянул равнодушно Локтев. – Так это не мне… Это Роме спасибо.
– Которому? Лыжину, что ли? – мгновенно отреагировал Перегудов взлетевшей с трамплина языка случайной фамилией.
– Да какому Лыжину… Не-е… Роме… Здоровый такой, мордатый, «Хлопок», погремуха.
– А где живет?
– А хрен знает. Цыбик его приволок. Вот ему – все спасиба. Это он того барана отмудохал.
– А за что?
– Да по беспределу. Здоровье некуда девать. Я ему тоже вопрос поставил, так он и на меня бивни заточил. Ну, пацаны ему пояснили…Осекся, вроде. Цыбик увел.
– Не чешешь?
Локтев взглянул на Перегудова всем видом показывая: «Дядя, ты дурак?!», – и с интересом потянулся к стакану.
– Цыбик, Цыбик…Тот вроде нашенский… А, где пасётся?
– Так с нами почти всегда. Но Цыбик тот не при делах. Рома говорю, это…
Тем временем Артём Боровский вёл троицу только по одному ему известному маршруту. От железной дороги они пошли по тропинке, миновали пустырь с заброшенными футбольными воротами, – слева маячило несколько кирпичных пятиэтажек. Затем снова надвинулся лес. Выйдя к берегу небольшой, но полноводной речушки, они очутились на достаточно широкой пешеходной дорожке, проложенной по лесистому берегу, и направились в сторону дачного посёлка. Шли они молча, быстро, целеустремленно, и едва не столкнулись с двумя пожилыми женщинами, появившимися из-за поворота.
– Прошу прощения. – шедший впереди Боровский остановился и поднёс правую руку к груди.
– Ничего страшного, – ответила Вера Максимовна, и посторонившись заслонила собой Зою Михайловну.
Боровский склонил почтительно голову и продолжил движение. За ним молча двинулись остальные.
– Посмотри, Зоя, какие хорошие ребята. Трезвые, идут тихо, не галдят, не матерятся. Мне даже показалось, что они вроде как из нашей с тобой молодости.
– Ой, не знаю, Вера Максимовна. У нас помню такие были, что на танцплощадке под пьяную руку и матом обложат, и в темноте юбку на голову завернут. Да ещё и обижаются, что в интимности отказала.
– Мне кажется, Зоя, мы как будто с тобой в разных мирах жили…
– Ну, у вас столица, интеллигенция, а у нас всё попроще тогда было: он тебя на сеновал тащит, а ты его в загс норовишь заволочь, а это, получается – в разные стороны! Оттого-то и ноги разъезжаются, и на спину валишься! А эти… девка одна, и их трое. Видать на дачу спешат. А куда ещё? Нет, у нынешней молодежи, вы как хотите, нравы гораздо свободнее. Представляете? Трое, и одна. На ночь глядя…
Женщины весело рассмеялись.
Перед дачным поселком Боровский попросил подождать и свернул в небольшой, заросший овражек. Из него он вышел с маленьким, грязно-бурым, под цвет палой листвы, рюкзаком.
– Вы здесь оставайтесь, – скомандовал он Полине и Диме. – Пойдем, – сказал Олегу, и тот почувствовал, как рвется пуповина соединяющая его с оставшейся парой.
– Куда?
– За мной, Олег. – и не дожидаясь, не оглядываясь пошел вперед, в сереющие сумерки.
Олег поплелся следом. Размышлять он уже не мог, и в голове его звучала какая-то наплывшая невесть откуда мелодия, и он её напевал одеревеневшим языком.
– Шапку надевай. Тут на каждом углу видеокамеры. Перчатки тоже.
Олег напялил лыжную маску, а Боровский поднял ворот свитера, поднял воротник куртки, и натянул бейсболку до самого кончика носа.
– Слушай инструктаж: уходить назад будешь тем-же путем. Каждый будет уходить в одиночку. На вокзал не суйся, в такси не садись, отойди в лес и дождись утра. Маску, перчатки желательно утопить в воде. Сядешь в электричку, когда народ утром повалит на работу в Москву. Это испытание твоего духа, и если у тебя внутри не пар, то ты пройдешь его с честью.
Боровский остановился. Достал из рюкзака пакет. Приоткрыл. Пахло бензином.
– Смотри. Вот твой булыжник. Там спички и зажигалка. Это чтобы потом ты не сказал, что что –то пошло не так.
Олег судорожно сглотнул.
– Не боись. У меня первый раз тоже так было, а потом будто крылья вырастают. Ты становишься сверхчеловеком, переступающим никчемные условности общества. Я покажу тебе объект. Отхожу. Через три минуты перелазишь через забор, охраны и собак там нет. Поджигаешь, и бросаешь. Всё. И, ещё, старик, Юля будет тобой гордиться.
– Ху! – только и выдохнул Олег.
– Пришли. Вот вражеские хоромы. Готов?
– Готов.
– Так закалялась сталь!
Боровский исчез, а Олег стоял и смотрел на дом в два с половиной этажа настороженно выглядывающий из-за забора всеми своими окнами…
Перегудова охватила жажда деятельности. Вот из-за таких моментов он и любил свою работу. Ты движешься вдоль длинной, неприступной стены и толкаешь кирпичики наобум. Стена крепка! Ты устал, кружится голова, хочется есть, спать, хочется Журавлеву, Иванову, Сидорову, хочется посидеть с ребятами в уютной забегаловке, хочется на рыбалку, на шашлыки, на Бог знает куда! Но ты идешь, и толкаешь… И, тут, бах! – рука выталкивает кирпич, стена рушится, и сквозь её пролом тебе открывается тайна. И пусть хоть на небольшое время, но ты ее единственный обладатель. По эту сторону стены.
Нет, Локтев наврать не мог! Зачем ему? – да и видно, что не по этой он части, Витя Локтев. Перегудов уже называл его по имени. Зачем ему врать? Нет, Локтеву врать было совсем незачем, видимо этот Рома и его накалил. Так оно зачастую и бывает. Осталось, – сущий пустяк, – установить Рому, задержать, и расколоть. «А не будет колоться, и хрен с ним! можно свидетелями подкрепиться, да и Манин, должен, просто обязан будет его опознать. Даже, если ничего не запомнил. Мы ему напомним: психолога вызовем из Москвы, вместе с гипнотизером! Во!» – показал сам себе кулак Перегудов. «А то, ишь, моду взяли! – Вы мышей не ловите! Носом не роете! Ничьи прежние заслуги нас не интересуют! У нас процесс безостановочный, идем по нарастающей, – по сравнению с аналогичным периодом прошлого года!..»
Перегудов прогнал нахлынувший ажиотаж. «Поживём – увидим. Что это я? В самом деле?!»
Он принялся складывать серо-желтые папки в металлический ящик. Шить он больше не мог. По бесконечному душевному полю наворачивала галсы легавая. Теперь хотелось только бежать, все ближе и ближе приближаясь к затравленному зверю.
– Перегудов! – дверь кабинета распахнулась настежь. В проеме стоял дежурный по райотделу майор Самохин, с какими-то дурными от известий глазами. – Давай срочно! У нас «Перехват»! Это кто! – ткнул пальцем в сторону Локтева.
– Старый мой товарищ.
– Нагоняй товарища, и вниз. Там машина, отвезет тебя к гаишникам. Будешь координировать и контролировать.
– А что стряслось?
– Товарища нагоняй. Вопросы после задавать будешь.
– Подкинешь, начальник? – цыкнул зубом Локтев.
– Поехали, Витя…
Вера Максимовна и Зоя Михайловна уже проводили закатившееся за речку солнышко, и неспешно возвращались в быстро навалившихся сумерках. Издалека послышался улюлюканье сирены.
– Что там случилось? – встревожилась Вера Максимовна.
– Да, наверное, кто-то перебрал на дачном отдыхе, вот сердце и прихватило. «Скорая», видать, летит!
– Наверное… – немного успокоилась Вера Максимовна. – А всё равно как-то тревожно, неожиданно, да ещё в темноте… Зоя, ты сегодня бельё утюжила, утюг выключила?
– Выключила конечно, Вера Максимовна. Как не выключить? Первый раз замужем, что ли? Да и утюг там такой, что если его не двигать, он сам отключается, и остывает быстро. Это же новейшие технологии. Французкий, кажется? Это не то что раньше… У моей бабки был, – уголь в него засыпали. А у меня, в молодости, почти такой же, только со шнуром электрическим. Пёстренький такой шнур, как сейчас помню, и сам утюжок небольшой, но тяжелый, зараза!
– Да мало ли что?
– Да нормально всё, чего вы распереживались?
– Да что-то сердце не на месте… Пошли быстрее, что ли?..
– Что там стряслось? – спросил Перегудов у сидевшего в машине, поднятого по тревоге Юсова, после того как высадил Локтева «без палева», не доезжая до его пятиэтажки.
– Да какой-то дом горит. Хозяйка в ауте…
– Погибла, что ли?
– Да нет. В обморок рубанулась. За семьдесят уже. Хорошо, с ней подруга была, «скорую» вызвала.
– И чего такой шум? Как осень, так и начинаются пожары. А уж зимой…
– Дом в Колпашево. Вроде, подожгли какие-то дебилы…
– А-а… – понятливо протянул Перегудов. – Тогда ясно. Какие-то разборки…
– Старушка эта, вдова писателя Алмазова. У неё ещё сыночки в Москве. Говорят, серьезные ребята.
– Там другие не водятся.
– Вроде едут уже. Говорят, даже из министерства звонили, интересовались.
– Быстро как. Опера ещё в пути, а министерство уже в курсе. Какая-то опасная тема! Уже чую, что не нравится мне это барбекю. Что делать –то?
– Все выезды обложили. Кругом гаишники подтянулись, овошники, пепсы. С ними караулить будем, чтобы они кого-нибудь, случайно не пропустили.
– Они могут.
– Главное, ты с ними особо не болтай. Чтоб прочухали момент.
– Да наболтался за сегодня. Как раз и отдохну.
Перегудова определили в гаишную машину. За рулем сидел младший сержант, а рядом – старший лейтенант предпенсионного возраста.
Едва Перегудов взглянул на старлея, как тут-же захотел пошутить: «Да ты, старина, карьерист!», но взглянув на его замороженное лицо, этого делать не стал: «Что он ему? – этот бедолага. Дурацкая в ГАИ работа, – никогда бы не пошел…»
На перекрестке привидением застыла гаишная машина. Из нее нехотя выбрался располневший сотрудник, и взмахнул жезлом.
– А чтоб тебя!.. Тварь ты гребанная!! – рванулось из Левочкина.
Он притормозил, отпустил стекло, стараясь дышать носом и, как можно спокойней, спросил:
– Чем могу быть полезен, командир?
– Документы. – старший лейтенант стоял со стороны водительской дверцы. В гаишной машине виднелось ещё два силуэта.
– Документы на месте… документы в порядке… – подал Левочкин права.
– Свидетельство о регистрации, где?
– Есть… сейчас…
Левочкин отыскал пластиковый прямоугольник и подал старшему лейтенанту.
– Что –то от вас как от винной бочки несет. Выйдите из машины.
– Командир…
– Выйдите из машины.
Его словно услышали те двое, и хлопнув дверцами вышли. У полицейского в форме в руках короткий автомат. Ещё был один. В гражданской куртке и кепке-восьмиклинке. Типичный браток-разводила из его молодости, с чуть удлиненным лицом и нагловато-прищуренными глазами, под темными, будто вороново крыло, бровями. Ему, Левочкин, даже обрадовался:
– Пацаны, давайте договоримся. Виноват, не отрицаю. Мой косяк. – он потянулся правой внутрь куртки.
– Руки! – вскинулся истерично молодой сержант, вслед за своим автоматом. – Руки на капот!
– Да вы чё, пацаны? Давайте краями разъедемся, и мне спокойно, и вам не кисло. У меня там в кармане баксы. Пять соток. Нормально? Забирайте, и я двинул… – Левочкин оперся на капот, словно не подчинялся чужой воле, а просто отдыхал.
– Откуда едете? – словно промежду прочим поинтересовался тот что в гражданке.
У Левочкина от предчувствия задрожало внутри, и он с какой-то истекающей из него радостью ощутил правильность того, что не стал брать с собой ни монеты, ни пистолет. «А с правами…с ним, если что, разберемся после…»
– Да тут…катался…воздухом дышал. Жена дома накалила. Поехал развеяться, подышать…
– Жена, говоришь, накалила? Сам не загорелся?
– Да нет… – пожал плечами Левочкин, ничего не понимая. – Остыл, вроде…
– Что в машине везёте?
– Да так… ничего такого…Хотите – смотрите.
– А тут, хочешь, не хочешь, а смотреть придётся. А вы ещё и выпивший за рулем. Ну, с нарушениями пэ-дэ-дэ ребята разберутся. А меня совсем другое интересует. Только стойте спокойно, а то наручники наденем. Вам ясно?
– Ясно. – Левочкину стало ясно что в этот раз договориться не получится. В голове диким ветром летели мысли: «Были бы гаишники вдвоем, тогда скорее бы – да… Откуда этот взялся?! Неужели за ним следили?! За всей этой муткой, с монетами этими?! С самого начала?! Если так, – тогда крышка! Крышка! Неужели, он был подставной?! Не может быть! А, почему нет?! Почему?! Что ты о нем знаешь? Сам говорил! Тогда, их писали. В кабаке – точно писали! Крышка, точно! Бежать!!..» Левочкин затоптался как застоявшийся жеребец в конюшне, и почувствовал, что ноги стали ватными, а сердце еле-еле, через раз, глухо, словно картонная коробка, билось в самом дальнем углу деревянной, кроличьей клетки: «Бум… …. Бум … …. Бум…»
«…Мол-ча-ать… – кем-то незримым рисовалась линия поведения. – Бухой я, не помню… Скажу, если спросят, что высадил, и ушел он. Куда, – не знаю. Главное, – чтоб не нашли! Не нашли, не нашли не нашли не нашлиненашлиненашли…»
Сотрудник в штатском сноровисто прошелся по карманам:
– Так, удостоверение участника боевых действий на имя Левочкина Павла Анатольевича. Интересно!.. Ребята, с правами бьётся?.. Да?.. Хорошо… Денежные средства: купюры отечественные, и, доллары сэ-ше-а… связка ключей… пачка презервативов… Похвально! За здоровьем следить нужно обязательно. Сигареты… зажигалка.
Затем он также быстро осмотрел салон и багажник автомашины.
– Телефон мобильный… так, ещё один… Джи-пи-эс навигатор…Нож… – он внимательно осмотрел лезвие в свете машинных фар.
– Ты им что? грядки пропалывал?
– С чего это вдруг?
– Да вот земелька на нём, видно, – если приглядеться. Между рукоятью и клинком. Заметно что вытирал, а все равно осталась, Павел Анатольевич…И на коленках, гляди, у тебя… Ты что? на коленках ползал, или грехи замаливал?.. А, вот она, – и, бутылка…
Гаишники внимательно уставились на штатского. Тот открутил пробку: Понюхал.
– Водка… – произнес с чувством разочарования во всем человечестве. И сами гаишники, как будто были этому не рады.
Внезапно из Левочкина рванулось наружу совсем ненужное, зряшное:
– А чего это вы меня остановили?! Без понятых в карманах роетесь! В машине! Чё за беспредел, ваще?!..
Гаишники молчали, а тот, в кепке ухмыльнулся:
– Это вы зря гражданин Левочкин так раскипятились. Вам что? подкидывают что-то? Всё ваше. Всё при вас. А понятые – они всегда на месте. Они все видели, все подпишут, и на следствии подтвердят, что это вы Кеннеди убили.
– Я никого не убивал! – заорал Левочкин, внутренне содрогнувшись от произошедшего.
– Конечно, конечно. Кеннеди вы не убивали. Может быть кого-то другого? Вы, Левочкин, убийца.
– Я не убийца! – взвизгнул уже Левочкин и истошно закашлялся.
– О, как вас разбирает на запчасти! Курите много? Ну, как же, не убийца? Пьяный за рулем – убийца. Да, ребята? – обратился он к гаишникам. Те согласно, но как-то кисло хохотнули: оболы-то, всё одно мимо проплыли… – Одежда у вас в пятнах каких-то. Вас что, по лесу за ноги таскали? Какой-то вы, Левочкин, не такой. С пружинкой слетевшей. Давайте-ка ребята, палку свою оформляйте, да пригласите парочку законопослушных водителей. Раз он понятых требует. Не можем же мы, отказать в законном требовании гражданина?..
Левочкин заходил в полицейский отдел, и от него пахло страхом.
– Телефон жены скажи.
– Зачем это?
– В твоих же интересах. Вдруг тебе адвокат потребуется?
– Зачем мне адвокат?! – Левочкин вжал голову в плечи. – Не нужен он мне, – и произнес требуемые цифры.
– Зовут как её?
– Вита… Виолетта Витальевна.
– Тут стой. – скомандовал Перегудов. – Смотри, чтоб не убежал. – Это уже помощнику дежурного.
– Не убежит.
Перегудов вошел в дежурку.
– Это кто?! – всполошился майор Самохин, кивая головой в сторону Левочкина.
– Один новый знакомый.
– Ты давай прекращай! Эти шутки свои! У меня голова на куски от звонков разламывается. Что начальству докладывать?! Есть результат?!
– Пока ничего. Проверяем. Позвонить, дай…
Со стационарного телефона он, поглядывая сквозь стекло и решетку дежурки на Левочкина, позвонил на мобильный его жены.
– Алё…
– Это Виолетта Витальевна?
– Да-а… А, вы кто?
– Из Колпашинской районной поликлиники беспокоят. Левочкин, Павел Анатольевич, ваш муж?
– Да! А что случилось?!
– С ним всё хорошо. Не переживайте. Небольшое недоразумение. Подскажите пожалуйста, он, когда из дома уехал?
– А что с ним?
– Да с ним все хорошо…
– Это с другом его?
– Да, да… с другом… когда они уехали?
– Днем еще. А что случилось?
– Он вам все через часик все сам расскажет. Не переживайте. А как друга зовут?
– А он что, говорить не может?
– Да… друг вот как раз говорить не может…
– Слушайте… ну прямо из головы вылетело… Имя ещё такое простое… А, что, Паша вам его имя сказать не может?
– Спасибо, Виолетта Витальевна. Муж вам позвонит. – Перегудов положил трубку.
– Ну, что?! – выпучил глаза на Перегудова Самохин, кивая в сторону Левочкина.
– Очень подозрительный гражданин. Пьяный за рулем находился.
– Ты, что, Перегудов?..С ума сошел?!..
Олег сначала бежал по темному лесу, затем почувствовав, что сердце его бьётся где-то в горле, остановился, и разгоряченный упал в мягкий мох. За ним никто не гнался, и лая служебных собак, – как в кино, – он за собою не слышал. В прогале, между вершинами деревьев зажглись разноцветные звёзды, и принялись как мошки, вращаться в его глазах, и он, словно в детстве кружился на огромной, незримой карусели, и это неспешное движение его убаюкивало, и он, погруженный вглубь себя все снова и снова вспоминал то самое, что вот кажется, только-что, с ним произошло…
Дом в два с половиной этажа под черепичной крышей настороженно смотрел на него сквозь все видимые стекла фасада. Сергей исчез. Олег ещё раз приоткрыл пакет и с каким-то отупением посмотрел внутрь. Там ничего не изменилось. Чуда не произошло. Бутылка, спички, зажигалка никуда не пропали. Он не проснулся, и этот непонятно как опутавший его морок никуда не исчез. Внезапно Олег понял, что ни за что на свете он не сможет перелезть через забор. Ни сил, ни духу у него на это не хватит. Он поджег бутылку. За забором виднелась какая-то крыша, – не иначе пристройка к дому. Он что есть силы бросил в неё.
Максим Алмазов, стоял в коридоре приемного покоя. Рядом, на кушетке, сидел брат Слава и свернувшаяся неприметным клубочком, Зоя Михайловна. От нее, кажется, остались лишь очки, и перепуганные глаза за ними. Из палаты вышла красивая медсестра.
– Девушка, как там мама?! – спросил Слава.
– В себя пришла. Ей сейчас волноваться нельзя. Капельницу ей поставили.
– Большое вам спасибо! Вы там за ней поглядывайте!
– Хорошо, хорошо! – ответила медсестра.
– Ты видел, братец, соска какая? – спросил младший, не обращая внимания на Зою Михайловну.
– Мне, Слава, сейчас не до сосок. Сейчас главное понять, что это было, и кто там хочет нас с тобой напугать? Не до этого совсем! Мама под капельницей, а ты готов скакать по больничному коридору сатиром. Не наскакался ещё?!
– Да ладно, Макс. Чего ты взъелся? Я все понимаю. Я со своей стороны денег не пожалею. А у тебя другой ресурс. Уверен – найдут. Хорошо всё-таки, что баню отдельно от дома построили! Сгорела банька! Такая банька хорошая была, из кедрача оцилиндрованного. С самого Алтайского заповедника везли. Зоя Михайловна, вы вспомните, – баньку не топили? Нет?
Глаза у Зои Михайловны сделались ещё больше, и отчетливо появился приоткрытый рот.
– Извините, Зоя Михайловна, – ответил за неё Максим. – Слава, никто баню не топил Менты уже видеосъемку глянули. Двое их было. Один ушел, второй – бросил, и убежал.
– Тогда должны найти.
– Куда они денутся?! С них со всех шкуры спустят! Слушай, ты вот лучше вспомни, только пожалуйста вспомни детально, – не было у тебя с кем-то закусов каких-то?.. Даже на уровне полунамеков…
Боровский упрямо шел одному ему известным маршрутом. За ним спешила Полина. Она устала, но крепилась. За нею следовал Дима, цепляя ногами отростки всех кустов. Неожиданно лес расступился. В зеркале круглого озера отражалось фиолетовое небо, звёзды и плыла совершенно нагая луна.
– Как, красиво! – восхищенно произнесла девушка.
– Прохладно уже… – вздохнул Дима. – Что мы делать будем, Сергей? Костер жечь?
– Уже нажгли. Никаких огней и громких разговоров. Ждите. – он вновь куда-то исчез, и вернулся с рюкзаком достаточно объемным. Он быстро его распаковал, достал маленькую китайскую палатку, свернутую в небольшую трубку, два спальных мешка, и ещё один небольшой сверток. Он молча разобрал палатку, крест на крест вставил в нее собранные, гибкие дуги. Закрепил в нужных отверстиях, и дуги выгнувшись, оживили зеленую палатку, придав ей необходимый объем.
– Как спать будем? Мешка-то два?
– Нам с Полиной по мешку. – ответил Боровский. – А ты так, сбоку…
– Сбоку припека? – грустно спросил Дима.
– Да ладно ты. Шуток не понимаешь. Мы сейчас их расстегнем, а потом вместе молниями соединим. И, втроем, отлично поместимся.
– Втро-о-оём… – протянула Полина.
– А чего такого? Ничто так не объединяет людей как совместно совершенное преступление и групповой секс. Ты как раз посредине ляжешь. Поможешь нам.
– А чем помочь? – захихикала Полина. – Штаны сволочь?
– Со штанами мы сами разберемся. Напряжение сбросить. У тебя как? Бабочки ещё внутри порхают? Или, в кокон забились?
– Вот наглый какой!
– Мы никого уговаривать не будем. Быстро, по-солдатски, не снимая сапог возьмем своё. Да, Дима?
Тот неопределенно пожал плечами.
– Ладно. Давайте тогда выпьем за успешно проведенное мероприятие.
Он развернул сверток. В нем лежали пластиковая фляжка и коробка, вкусно пахнущая съестным.
– Что в ней? – спросила Полина, трогая литровую фляжку.
– Сыворотка правды. Раскрывает все скрытые и подавляемые человеческие рефлексы. Выпьешь, и твое тайное желание участвовать в процессе продолжении человеческого рода невероятно усилится. При чем, с любым подвернувшимся самцом.
– Сергей, я серьезно!
– Какие вы скучные: во фляжке коньяк, в коробке колбаса. И что-то ещё. Мама положила. Я же, как-никак, поехал с друзьями на пикник.
– А что с Олегом? – спросил озадаченно Дима.
– Олег, молодец. Он выполнил задание, а теперь проходит дополнительную проверку по методу древних спартанцев.
– Это как?
– Продолжает закалять свое шаткое эго. Потом он, сам тебе всё и расскажет… Если его к тому времени не поймают.
– А если уже поймали? Он же может и про нас рассказать!
– А что именно, Дима? Мы, – если что, – совсем ни к чему не причастны. И, у него, да, имелись навязчивые идеи. Мы, как могли, его от них отговаривали, – сами конечно, до конца не веря, в его комплекс Герострата. Есть ещё такое понятие как эксцесс исполнителя. Но это, сами понимаете, на самый крайний случай. Запомните это.
– Как-то это всё нечестно… – промолвил Дима.
– Я не оперирую понятиями чести и морали. Мы вступили на очень скользкий путь. Наша задача – устоять. Если кто-то не сможет, то по законам древних спартанцев должен будет сбросить сам себя в пропасть. Король шотландский очень жесток, и это лучше, чем попавшись к нему в лапы сгорать на медленном огне. Дима, как медовар медовару ответь: как ты думаешь, Штирлиц честно поступал? Особенно очутившись в той комнате, с белым кафелем?
– Ну-у… это совсем другое…
– Никакого другого, третьего и четвертого не существует. Есть только белый кафель и черные души в мундирах того же цвета. Для Олега сейчас важно побыть наедине с собой. Закрепить проявленное. А нам втроем, – чтобы было нескучно…
– Заходи, Павел Анатольевич. Присаживайся. Вот на красный стульчик. Понятно, где очутился?
– Понятно. А вы кто?
– Это хорошо, что понятно. Я – из уголовного розыска. А, вот то, что ты так нарезался, и за руль уселся– это уже плохо. Случилось, что-то? А, Павел Анатольевич?
Тот ещё больше съежился и пожал плечами.
– С женой, говорю, поссорился…
– С женой? – это очень плохо. Это хуже, чем пьяный за рулем. Жена – это сатана. Особенно когда не понимает, что говорить можно, а чего не стоит. У нее не язык, а жало.
– А что она вам сказала? – в глазах Левочкина зазмеился испуг.
– А при чем тут я? Ты же с ней ссорился? – внутри у Перегудова всё замерло. Он чуял след. Неясно какой, но это был след…
– Ну-ка, руки вытяни.
– Зачем?
– На тремор проверим.
Левочкин вытянул руки, растопырил и напряг пальцы чтобы они не тряслись.
Перегудов зашел сбоку. Осмотрел. Тряска конечностей его не интересовала. На запястье левой заметил смазанное, высохшее уже пятно. Это уже точно след. Приблизил голову к рукам. Понюхал. Левочкин инстинктивно отшатнулся.
– Ты чего шарахаешься? Я не кусаюсь. Руки поверни. – Бензином, гарью не пахло. След терялся, или это был другой след? Что-то в этом во всем было. Что-то явно было. И, Левочкин это отчетливо излучал, точь-в-точь как красна девица-одноклассница, что внезапно хорошела стыдливым румянцем при слове «многочлен». Хотя значение у него, конечно, иное, и, к румянцу отношения не имеет.
Перегудов мысленно перебирая варианты, отошел к шкафу и достал из него ультрафиолетовый рефлектор, который использовали при работе по изнасилованиям. Включил, и сказав Левочкину подняться, принялся медленно освещать его одежду. На ней были видимые пятна, но точно не следы спермы.
– Что… – у Левочкина перехватило в горле. – Там… видно?..
– Да кое-что видно… – напустил тумана Перегудов.
И тут, его внезапно озарило. Левочкин приехал с напарником. Они сговорились, напарник поджег баню, думая, что дом, а Левочкин его после «зачистил», и спрятал тело в лесу. Схема стройная, рабочая. Осталось выяснить, зачем это Левочкину было нужно. Главное, его не спугнуть. И, внезапно, способ пришел ему в голову, и Перегудов обрадовался, вслушиваясь во внутренний свой голос. Он обожал такие импровизации.
– Павел Анатольевич, а вам лошади, нравятся?
– Лошади?! – удивился Левочкин. – Какие лошади?
– Обычные. Не те что у вас под капотом. С гривой, о четырех ногах, буланой, к примеру, масти.
– Буланой?
– Ну, вороной, если хотите. Или гнедой. Без разницы.
– Да… даже не знаю. – на размягченном водкой лице Левочкина поселилось искреннее удивление. – А почему вы спросили?
– Да так, вспомнилось что-то… В детстве книгу подарили о лошадях, но так за всю жизнь, – до этой самой поры, я на лошади не прокатился. А как хотелось! Очень! Хорошая книга, – «Прощайте и здравствуйте кони!», называется. Не читал, Павел Анатольевич?
– Не-а…
– Алмазов её написал, писатель. Забыл, вот как зовут…
– Не… я с книгами не очень.
Произнесенная фамилия на Левочкина никакого впечатления не произвела… «Интересно, а тот это писатель? или, другой?.. Потом нужно будет глянуть. Хорошо, а ведь мог он и не знать фамилию, и сам действовал как кем-то нанятый, и подтянул того, второго…» Пошатнувшаяся схема выстраивалась заново. «Хотя… ну сколько ему за поджог пообещали… ещё второй… и стоило-ли из-за этих денег убивать?» В том, что Левочкин кого-то мог убить, Перегудов уже не сомневался. На руке и на одежде явно засохшая кровь, а травм на видимых участках тела не имеется… Где его приятель?»
– Зря ты книг не читал, Павел Анатольевич, зря… – Перегудов вздохнул. – Ну. давай рассказывай…
– Что рассказывать?
– Можно со второстепенного, а можно сразу с главного начинать. И прошу учесть, – явка с повинной существенно облегчит дальнейшую участь.
– Какая явка?.. С какой повинной?!
– Самая обычная. Вы прямо почувствуете, как вам легче стало. Такая у вас сейчас тяжесть на душе, а? Павел Анатольевич? Тяжело вам. Вижу, тяжело. Вам легче сразу станет… – во вроде бы непринужденной беседе, Перегудов всё время перепрыгивал с фамильярного «ты» на официальное «вы», и эта хаотичность не давала сосредоточиться и подчеркивала всю зыбкость, неустойчивость ситуации в которой очутился Левочкин.
И тот почувствовал внезапно, – перед ним факир. Он знал это точно, но всё равно тянул шею, и приоткрывал от удивления рот, сам не понимая: Левочкин ли он до сих пор? тот самый Павел Анатольевич, или кто-то другой? или кто-то другой?.. кто-то другой?.. другой…друг… ой…
– Кто ваш друг?
– Какой… друг…
– Тот самый. Или у вас их много? Давайте тогда в порядке очередности.
– Мне…нужно вспомнить… я плохо себя чувствую… выпил…
– Вы не волнуйтесь так. Я вам в камеру бумагу дам, ручку. Вот берите листочек, возле вас лежит. Вот ручка. Напишите. Нахождение в пьяном виде за рулем предполагает административный арест. Судья завтра ваше дело рассмотрит. Думаю, много не получите. Суток пятнадцать. А за это время, как раз и всех своих друзей вспомните. Особенно, последнего. Я вам гарантирую. Не жаль вам его было? А? Павел Анатольевич?..
Солнце вновь вставало над землей. Одно на всех, но каждый видел его по-разному. Прапорщик Пирогов заглянул в решку, и ничего не понял. Электрическое освещение в камере горело, но солнца в окне камеры выходившей на восточную сторону изолятора временного содержания, он, как обычно это было, – не увидел. Что-то мешало. Поначалу не понял, но когда пришло осознание, то слегка осев на сделавшихся ватными ногах, побежал к лейтенанту Нефедову.
– Фёдорыч! Там… кажись вздернулся…
– Где?! – вскинулся Нефедов ничего не понимая, обжигая Пирогова красными спросонья глазами. Нефедову хотелось на волю из тюрьмы, где он сам просидел сутки через двое двадцать лет своей жизни, не считая выходных, праздничных дней, отпуска, и тех немногих больничных, когда ему выпадало хворать. Он подошел к пенсионному рубежу, и больше не собирался оставаться на службе ни дня. Во дворе ИВС, закрытый в вольере как все его обитатели, бесновался и лаял «немец», кобель Ральф.
– Ну, гаишный этот. За синьку, который…
– Да ну нахрен!! Точно?! А… с чего?..
– Да вроде висит… Пойдем поглядим, что-ли?..
– Ой-й! Вот баран! Из-за прав вонючих… А-а! – взялся за голову Нефедов. Ему хотелось домой, хотелось холодной водки, хотелось горячей закуски. Включить какую-нибудь киношку, – если интересная, то досмотреть, а нет, тогда плавно под неё «отъехать». В тишине квартиры, пока жена на работе, пока дети в технаре. В последнее время почти все фильмы стали какими-то не интересными…А, теперь, скорее всего, эта катавасия, растянется до самого вечера. Он вздрогнул: «Как бы со службы не поперли!» Его затрясло от злости, правый глаз задергался. Он подыскал себе новую, непыльную работенку. Его уже ждали в охранном агентстве. Сутки через трое. «Да ещё казенная пенсия, – по гвоздь гробовой доски! По самую шляпку! А теперь, ему ещё до пенсии вдуют по самую шляпу! И, неизвестно, будет она, или нет… Лишь бы не выгнали…»
Он застегнул форменную рубашку, нацепил засаленный галстук, пропитанный трудовым потом лейтенантский китель с белёсыми пятнами под мышками. Хотел надеть фуражку, но не стал. «Всё одно – снимать!»
– Пошли.
С металлическим утробным проворотом щелкнул не сложный, но надёжный механизм замка. Пирогов потянул за ручку. Нефедов приготовился, прищурил глаза. Он ждал так, что казалось оборотень, обглодавший осиновый кол вырванный из собственной груди, в тот миг броситься на него из тишины бетонного склепа.