Арина Юрьевна Крючкова
Обрывки газет

Я не умею

 
Я не умею писать стихи.
И прозу тоже я не умею.
Я не умею становиться тише
И не уходить в себя.
 
 
Я не умею танцевать вальс,
И что, скажите, я с этого имею?
Я не умею. Я не умею. Я не умею спать
И просыпаться любя.
 
 
Я не умею обманываться, обманывать.
Вышивать крестиком и читать
Наизусть Рембо.
Не наизусть не умею тоже.
 
 
Я не умею бороться с пульсом
Сердца, которому лишь бы стучать
За сотню, за двести,
Я-человек-ни-на-что-не-похожий!
 
 
Мы-человеки-которые-больше-не-вместе,
Все эти.
Утренние, вечерние, на таблетках, на кофе, на энтузиазме,
Бьющиеся в конвульсиях кривыми спазмами,
Мы не умеем смотреть друг другу в глаза
И мотать назад.
 
 
Я не умею вдавливать тормоза.
Прости меня. Оплетая тебя, лоза
Виноградная выложит листьями
Выученные слова:
Она не была права. Никогда не была права.
 
 
Я не умею тебя прощать.
Опять.
 

23 октября 2017

5 ноября 2017

В темноте голые ветки становятся тоньше паутинки. Вот-вот прорвутся от ветра. С чёрно-серым небом сливается чуть мохнатое тельце паука, чьих лап это дело. Его зовут Бог. Сквозь его паутину светятся тревожным алым сигналки на вершинах красно-белых труб и бело-красных маяков. Трение лапок отдаётся ритмичным стуком колёс о шпалы, даже если мы едем на машине.

 
Притворяться
Первой истерики
Трепетом,
В карманах
Носить поцелуи
Ветреные,
Утром вставать
С рассветом,
Ночью
Ложиться
С рассветом:
Музыкой
Быть,
Светом,
Носить при себе
Ветошь
И просыпаться,
Как просыпается
Бог
 

31 октября 2017

Запах осени

Всё, что случается, не случайно, и каждая твоя выдумка останется с тобой навсегда.

(с) дневник, 2020

Одним осенним вечером в 2017 я шла по берегу Балтийского моря, пиная песок кроссовками, и мне казалось, что я вот-вот начну сочиться стихами. Стоит отметить, что я только в конце лета 2019 разрешила себе писать стихи, а всё, что было до этого, прятала в ящики как неудачные опыты, и мне очень-очень страшно публиковать это.

Всякий раз, когда мне страшно публиковать что-то, я иду к Боре и начинаю канючить, пытаясь объяснить, почему тот или иной текст не должен попасть в книгу. Боря заставляет меня быть честной и последовательной, поэтому в «обрывки» попали все обрывки.

Тем вечером мне было просто необходимо начать читать «Завтрашний ветер» Евгения Евтушенко. Казалось, если я не начну, мир, который и так держится на развинченных ножках, рухнет. Но с публицистикой советских поэтов есть одна маленькая проблема: никому не приходит в голову заняться её переизданием. У меня в электронной книжке был файл, перепечатанный с книги кем-то исключительно неграмотным, читать это оказалось невозможно. Можно было заказать книгу на Озоне, но её не было в наличии – я регулярно проверяла.

В Юрмале есть один антикварный магазин, куда мои родители наведываются в каждый наш приезд в поиске оригинальных кружевниц для коллекции подруги. Кружевницы – фарфоровые фигурки, созданные по уже умершей технологии. Их юбки повторяют рисунки тончайших кружев и очень легко бьются.

Приезжая, мы начинаем с того, что пьём глинтвейн и заказываем ужин в ресторане с гордым названием «Дворец пегаса». Когда мне было десять, «Пегас» походил на королевский замок. Не думаю, что его хоть раз реставрировали за это десятилетие, так что теперь он не особо похож на дворец снаружи, но внутри всё ещё производит исключительное впечатление. «Наглинтвейнившись», как говорят родители, мы отправляемся гулять по побережью, делаем променад через весь городок и возвращаемся на ужин по местному «Арбату» – крошечной улице кофеен и магазинчиков. К тому моменту, как мы дошли до антикварного, я уже минут сорок читала папе стихи – все, которые были в памяти – и крепко держала его за руку, потому что мир вокруг был таким поэтичным, что у меня кружилась голова.

Родители отправились исследовать полки в поисках новых старых кружевниц, а я осталась в предбаннике магазина, как всегда: мне страшно задеть что-нибудь и разбить. Тем более что в том состоянии я легко могла споткнуться об одно из облаков, в которых витала, и порушить полмагазина. В предбаннике полки с книгами – ничего примечательного: куча советских учебников по физике, потрёпанные томики-сиротки из собраний сочинений классиков, Карл Маркс в десятке вариаций – во всех этих антикварных книжные полки выглядят одинаково. Я рассеянно гладила корешки монохромных книг.

На одном из корешков значилось: «Завтрашний ветер. Евгений Евтушенко».

Это был первый раз в истории, когда я не торопила мысленно родителей, завозившихся в антикварном. Напротив: в дверях папа взял меня за руку, а я посмотрела на него жалобно и предложила им идти гулять и ужинать без меня и зайти на обратной дороге. «Завтрашний ветер» делится на секции из стихов и статей, статьи я тогда пролистывала, понимая, что у меня нет времени, но стихи нельзя было отпустить. В тот день я так много раз подряд прочитала «Балладу о штрафном батальоне», что до сих пор её помню.

Ещё несколько часов я бродила по Юрмале в поэтическом тумане, ловила, вспоминала и перекатывала на языке строчки. На обратной дороге настрочила в телефоне «В этом городе неистово пахнет осенью» – первое стихотворение, которое я признала и удостоила называться стихотворением.

Мне даже в голову не пришло тогда купить эту книжку. Судьбу не купишь. Но когда мы вернулись вечером домой, я снова нашла её на Озоне – на этот раз «Завтрашний ветер» был в наличии.

 
В этом городе неистово пахнет осенью.
Цветными листьями деревьев с проседью,
Солёным дымом крепких приморских костров,
Зажжённых для погребения летних мостов,
Фонарями в пять вечера.
 
 
Он идёт под бескрайним небом, и делать нечего:
Он укутался в толстые пледы из одиночества,
Он почти забыл про свой дом и про имя-отчество,
Он свободен – а значит, чуть больше, чем мы
Человечен. За стенами нашей тюрьмы
Для таких, как он, не проложено троп и дорог.
Он по-настоящему радостно одинок.
Он – Сиреневый Бог.
 
 
Он, наверное, дноокеанский Джа.
На любую просьбу скрипит прокуренно: «да»
И от ярких глаз цвета летний аквамарин
Разбегаются улочками нитки святых морщин.
Эти впадины вытертой жёлтой кожи –
Как картина, на которую нет похожих,
Плоды радости. Нежного пьяного «доброй»
В четыре утра. Из улыбок слагается вечная
Наша игра.
В жизнь.
 
 
Он приходит ко мне во сне. Три часа молчит.
Только дует сквозь трубку тёмный пурпурный дым.
Я считаю волны в его глазах и стены кирпичи,
Он уходит.
И сегодня
Я ухожу с ним.
 

7 ноября 2017

 
Снятся сны – оборванные, весенние;
Снятся сны: про Виана да про Есенина;
Снятся сны, «сворачиваются башнями»;
Снятся сны. Засыпать мне почти не страшно.
 

7 ноября 2017

Мелодия тишины

Порой мне кажется, что тишина и одиночество – это единственные настоящие сокровища в этом мире.

(с) Макс Фрай, «Гнёзда химер»

В августе 2017 года мы с друзьями катались на велосипедах в окрестностях их дачи. Приехали на заросшее травой болото, гордо называемое озером, побродили в траве выше нас ростом и засобирались домой. Я наклонилась поднять с земли свой велосипед, когда Никита через него перешагивал. Тр-р-р-р-рах – соприкоснулись его коленка и мой нос – и посыпались звёздочки из глаз.

Крови не было, но голова постоянно кружилась, а боль не становилась меньше, поэтому на следующее утро я пошла в трамвпункт. От дома до поликлиники мне идти три минуты неспешным шагом. Поставив чайник и залив кипятком овсянку, я оставила завтрак остывать на столе, надела кеды и прям в пижаме отправилась на приём. Врачи испуганно взмахнули руками и вызвали скорую до детской хирургической больницы, где меня обследовали по второму кругу, объявили нос сломанным, а мозг – сотрясённым, прописали постельный режим и назначили госпитализацию через пять дней. У меня, кстати, не было с собой ни проездного, ни денег, так что я не помню, как добралась до дома через полмосквы.

Каждый врач, медсестра и фельдшер скорой помощи с пристрастием допрашивали о том, как был сломан нос. «А точно друг?!» – не верили они. – «А точно не нарочно?» Я была в шаге от того, чтобы придумать альтернативную историю случившегося, в которой коленка Никиты не была бы задействована. Тем более что накануне поездки на дачу были «Панки в городе» и около пяти групп подряд, под которые я, конечно, полезла в слэм.

Следующие четыре дня я решала пробники ЕГЭ по английскому, гуляла с Марго и даже сходила на концерт Леры Баниной – всё это с таким шумом в голове, будто бы я лежу между рельс, а надо мной проносится поезд метро – бесконечный поезд. Голова беспросветно болела.

Когда меня госпитализировали (а это была первая госпитализация в моей жизни), выяснилось, что операция по восстановлению свёрнутой перегородки в носу представляет из себя повторную его поломку. После Никитиной коленки у меня не было ни крови, ни ощущения расквашенного лица; после врачебного перелома кровь шла несколько дней, а в носу каким-то немыслимым образом были закручены три метра бинта. Перед выпиской их доставали из меня минут пять, не меньше.

В основном в детском отделении «ухо-горло-носа» лежали малыши с аденоидами и их мамы. Днём дети кричали, а ночью храпели эффектнее, чем легендарный сосед по плацкарту. Уже к вечеру первого дня в больнице мама привезла мне беруши.

Первые три дня после операции я очень пафосно страдала. Мне не хотелось есть, бодрствовать и уж тем более с кем-то разговаривать (только пить по 7–8 литров воды в день; привезя мне воду, Женя открыл все бутылки перед входом в палату, и я полвечера гордилась своей богатырской силой; потом Марго рассказала мне об этой маленькой хитрости). Как маленькая, я лежала на своей детской кроватке (на взрослые клали мам с малышами, и хотя в моей палате была пустая взрослая койка, считалось, что свободных нет) и плакала маме по телефону: заберите меня, мне тут очень плохо.

Мою страдальческую идиллию нарушали часы проветривания и кварцевания, когда медсестра поочерёдно выставляла население каждой палаты в коридор «гулять». Я гуляла, сидя на скамейке с «Тихим Доном»: сцены жизни казаков прочитывались легко, а вот над описанием расстановки войск в гражданской войне я сидела с таким видом, будто читаю на древнегреческом. Каждый раз на «прогулке» ко мне подходил парень очень грозного вида из соседней палаты и спрашивал, как дела. Я огрызалась, тщательно демонстрируя, что нахожусь при смерти.

Когда добрые врачи и этому мальчику сломали нос, мне стало стыдно за своё поведение. «Ну что, как теперь твои дела?» – ехидно спросила я с доброй интонацией, а потом поделилась печеньем «Oreo» и своими секретами облегчения жизни с дважды за неделю сломанным носом. Мы стали общаться, и этот парень познакомил меня со всеми остальными ребятами в отделении. Оказалось, что девушки моего возраста обычно не ломают носы, так что я была единственной девчонкой в мужской компании. Мои маленькие рыцари заботились обо мне: открывали бутылки с водой, носили сок из столовой, кипятили чайник (он был только в сестринской, и если хотелось не подслащённого до уровня варенья чая, приходилось выпрашивать кипяток у медсестёр) и учили играть в карты. «Леди не играют в азартные игры», – сердито отказывалась я, а потом уделывала их, как первоклассников. Они всё пытались найти игру, в которую я бы не выиграла, а я каждые правила слышала впервые и всё равно побеждала.

В мой последний день ломали нос нашему «младшенькому» – одиннадцатилетнему Ромику. Считалось, что нам нельзя было друг к другу в палаты – ведь мы дети разного пола – но я сидела возле мальчика, который метался по кровати и всё порывался встать и идти куда-то, несмотря на местный наркоз (я под местным наркозом просто проспала полтора дня). Раз в десять-пятнадцать минут Ромик садился и, не открывая глаз, испуганно вопрошал: «Ну что? Уже сделали? Как мой нос? А что с Валерой?» Я отправляла его обратно в лежачее положение и в очередной раз отвечала на вопросы, уверяя, что у него самый красивый нос в мире. Раз на шестой стало скучно, он ничего не запоминал, и тогда мы стали придумывать новые ответы. Валера (у него было что-то с ухом, и в тот день должно было решиться, вылечилось ли ухо и выпишут ли его) в красках рассказывал спящему Ромику о том, как потерял ухо в кровавом бою с главврачом.

Когда Ромик пришёл в себя, меня выписали; казалось, что я вернулась в мир, пройдя через муки перерождения. В тот день воздух был особенно свежим, а люди – особенно красивыми. Вместе со мной из больницы приехали беруши, и я стала надевать их, когда рано ложилась спать и дома ещё шумели.

К концу 2017 года я стала надевать беруши каждую ночь, потому что мне мешали заснуть ветер за окном, кошачьи шаги, дыхание уже спящей младшей сестры и ток воды по трубам – не знаю, слышала ли я его на самом деле или он мне только мерещился. Беруши помогали плохо; даже сквозь них я слышала миллиард звуков, которые сбивали меня, не давая провалиться в сон.

После Модели ООН в апреле 2018 я стала спать не только в берушах, но и в маске: сначала мне мешал заснуть утренний свет, потому что я засиживалась за учёбой до утра, потом – свет ночных фонарей в окне. Вскоре даже в кромешной темноте, в комнате с чёрными шторами я не могла заснуть без маски, потому что не чувствовала себя в безопасности. Только осенью 2019 я стала ложиться без своих «доспехов», если Кирилл спал рядом, и только весной 2020 смогла засыпать без беруш и маски одна. Когда мы поехали на Алтай, я забыла взять беруши с собой.

Второе стихотворение о Кате

Я сегодня проснулся с утра и понял, что потерял. Дом тускнел поминутно, кружилась по полу пыль снегопадом из серого. Рушилась тишина, разбиваясь о крики снизу и свёрла ввысь. На соседней подушке пустел лишь примятый след. Листопад превратился в дождь и сошёл на нет. В чуть открытую щёлку окна завевали ветра. Вся квартира моя – проигранная игра. Стынет кофе прогорклый и не закипает чай. С Ярославского эльф мне кричит «прощай».

16 ноября 2017

 
Ночь сегодня – мелодия тишины.
Под гитарные риффы, под разрывы кипящих бомб,
Под звенящие скрипы аккордов из старины,
Под огромные валы сереющих в море волн,
 
 
Под новые песни друзей, «под вальс октября»,
Под грохот машин на автострадах дворов,
Под кричащие на заборах красным: «люблю тебя»,
Под стук колёс поездов и вагонов метро,
 
 
Ты дрожишь. Тишина будто кромкой льда
Покрывает нас, и нет отогреться причин.
Это ночь тишины. До утра. Или довсегда.
Под симфонию мира, продрогшие, мы молчим.
 

15 ноября 2017

Успокойся

Железный дровосек шёл к Гудвину за сердцем,

но мозги-то у него были.

 
Успокойся. Не плачь и дыши чаще.
Слишком много моментов может тебя растрогать.
Образ создан до приторности настоящий,
Не хватает только молитв ушедшему Богу.
 
 
Успокойся. Возьми себя в руки, возьми в ноги.
У тебя в голове хаос, а надо бы – белый день.
Те, кто никогда не бывают с собою строги,
Очень быстро превращаются в чужие тени.
 
 
Успокойся. Вытри глаза и уйми зубы.
Разве тебе этого хочется – вечной дрожи?
Даже в шарфы укутанные слуги твоей простуды
Думают, что вечно так ни один не сможет.
 
 
Успокойся. Уплывут корабли, устучат колёса.
«Каждый день» растворится в небесной дали.
Пусть чернеют глаза и цвет кожи совсем белёсый,
О спокойной тебе когда-нибудь да узнают.
 

18 ноября 2017

Прозаик ломается так^[21]

 
Прозаик ломается так:
Сначала рифмует, как сущий дурак,
Потом ночами мешает хареи и ямбы,
Метафоры – без сюжетов и без преамбул.
 
 
Прозаик стирается так:
Всё тот же ворох пустых бумаг,
Но в три раза больше хаоса размах
И скрыто искусней отчаяние в глазах.
 
 
Прозаик сгорает так:
Подливая масла в огонь, разрушает мрак,
На костре из собственных ненаписанных книг
Прозаик сгорает – и нужен всего лишь миг.
 
 
Поэтому многие и кричат
Отражению в зеркале – парню, что так измят, –
И учатся ровно выстраивать злые ритмы,
Избегая каждой банальной глагольной рифмы.
 
 
Прозаик ломается так:
Тащит рукописи на грязный старый чердак,
Сочиняет по десять поэм за ночь,
Чтобы потом уже ничего не мочь.
 

22 декабря 2017

(про) декабрь 2017

На Новогодних каникулах в конце 2017 – начале 2018 года я начала не только спать в берушах, но и делать в них домашнюю работу и читать. Так как я читала в основном в метро, скоро разучилась ездить в транспорте без них. Меня безумно раздражали голоса незнакомых людей, говорящих, нависая надо мной, о каких-то абсолютно глупых – так мне казалось – вещах. Для меня все незнакомцы отвратительно пахли.

Звуки, которые я не могла контролировать, наводили панику. Стук ручки по столу. Чьё-то качание на стуле. Шелест тетрадей и шёпот. Я стала сидеть в берушах на уроках. У меня очень болели уши, но без «доспеха» было больнее. В текстах мне тоже требовалась тишина, и я заполняла их точками: предпочитала простые предложения. Чаще использовала многоточие. Ставила точки в начале абзаца и на полях. В личных записях иногда просто окружала слово точками. Потом мне становилось страшно, будто я – это слово, страдающее клаустрофобией и брошенное в точечный застенок.

Иногда я не снимала беруши по несколько дней.

 
Чистый смех. И чистое вещество.
Спать на левом боку, чтобы завтра болело сердце.
Променять на капли солнца своё существо
И плакать, потому что снова не можешь согреться.
 
 
Я искал тебя в тысяче стран и дней,
Бесконечность дорог начиная снова из глубины.
Я становился безумней, а может – страшней.
Я в прохожих видел оправданье своей вины.
 
 
Я нашёл. У первого же крыльца,
Где не стал кричать, топать ногами и даже петь.
Рассмеявшись, встретила маленького глупца,
Чтобы целую вечность в него смотреть.
 

24 декабря 2017

Джош^[22]

 
Доброе утро.
Проходи.
Наливай.
Вина.
Нет, не рано.
Мы будем сегодня пить.
Наполнять бокалы
Отчаянием
Сполна.
До обеда
Закончим
Бутылок шесть,
А к утру
Закончимся
Даже мы.
И потом
Я попрошу
Просто меня согреть.
Ты не сможешь.
Разрушится
Хрупкий
Мир.
Упадём на ковёр
И уснём.
На пятнадцать лет.
Знаешь, Джош, говорят,
У тебя нет.
Шансов
Меня
Забыть.
 

24 декабря 2017

О том, как помочь чудесам случиться

Он ещё не был на солнце, ему говорили, там жарко, Но если ты достанешь билеты, он сможет жить и без джанка. И он снова чертит дороги там, где обрываются трассы. Она ещё верит немного и звонит в авиакассы.

(с) Alai Oli, «Рудбой»

Новый год 2018 мы справляли в Друскининкае. Российское телевидение не ловило, так что шампанское разливали под поздравление Лукашенко. Сразу после ужина я пошла в комнату читать «Мёртвые души» и спать, ведь обещала Вэлу выспаться в новом году. Мне нравится примета «как встретишь», я в неё верю, поэтому всегда очень тщательно готовлюсь к празднику.

Во-первых, стараюсь в новогоднюю ночь читать что-то лёгкое и волшебное. Как правило, Макса Фрая. В 2017 году я читала книжку о Короле и Шуте и полгода провела в музыкальных разъездах с ТОБИ. В 2018 сама была мёртвой душой.

Во-вторых, вскоре после полуночи я иду заниматься делами. Обязательно занимаюсь делами в новогоднюю ночь. Сейчас я иду писать сказки, в 2017 разбирала фотографии – и именно в тот год стала подрабатывать фотографом, даже когда у меня не было своего фотоаппарата.

В-третьих, мой Новый год обязательно должен быть связан с дорогой. Если я провожу его в Москве, надо посреди застолья уйти собирать чемодан. Я сделала так в 2020, и теперь даже на карантине умудряюсь путешествовать.

Как видите, справить Новый год – настоящее искусство. В 2018 я провалила миссию. Зато второго января мы сменили Друскининкай на Вильнюс… Это был наш третий приезд. В первый раз этот колдовской город запутал меня, но не успел очаровать. Во второй – влюбил по уши, нашёптывая свои небылицы. В третий – позвал замуж. В четвёртый раз я ехала в Вильнюс не в гости, а домой.

Незадолго перед Новым годом я выкупила у Тоши Елисеева фотоаппарат. Гуляя по Вильнюсу, я не расставалась с камерой, и ещё долго снимки тех дней попадали на обложки моих сказок. Пока Pentax висел на груди, в чехле от него ездили бумажные стаканчики для Кати Чуненковой^[23]. Мы пили кофе чуть ли не на каждом шагу, чтобы знатно пополнить её коллекцию, а потом ночами я писала сказки.

Уезжая, я надела кеды, платок вместо шарфа и старую зимнюю куртку, износившуюся до осенней (теперь я вообще хожу в ней летом). Шапки у меня не было. В Друскининкае меня невозможно было заставить выйти на улицу, так я мёрзла. В Вильнюсе при той же погоде я ходила без куртки. Мне было по-апрельски жарко от любви.

Пётр Первый крестил дедушку Пушкина, Ганнибала, в Пятницкой церкви в Вильнюсе. Церковь эта стоит на пересечении улиц Пилес, Бокшто и Латако, и в тот раз она была напротив наших окон. Утром последнего дня поездки, пока папа загружал вещи в машину, я целовала город в каменные щёки стен, розовые от смущения и мороза.

Когда в 2018 году мне было совсем плохо, я напоминала себе, что стоит только закончить с экзаменами – и я приеду в Вильнюс. Самолёт, кофе в оранжевом стаканчике и дворы Ужуписа были фонарями на моём пути, и когда я вернулась, чтобы разглядеть их отчётливее, я увидела: это дорога к свету.

6 января 2018

Сказала: знаете, я выхожу замуж.

(с) Владимир Маяковский, «Облако в штанах»

Если бы Макс Фрай не написала «Сказки старого Вильнюса», я бы написала их сама.

У Фрая есть легенда про улицу Всех Святых, Visų šventųjų: когда идёшь по ней и думаешь упрямо какую-то мысль-вопрос, Вильнюс тебе ответит или даст совет.

Я шла и думала: «Виль, возьмёшь меня к себе? Можно я перееду? Виль?» В конце улицы я увидела мужчину, у которого порвался пакет из супермаркета. По земле рассыпались продукты. Немного в стороне лежала, раскрывшись, коробка с обручальным кольцом.

Ответил. Мой Вильнюс!