Арина Юрьевна Крючкова
Обрывки газет

Скучная жизнь

Мне нравится находиться в дороге. Я скучаю по этому состоянию спокойного, многочасового СОЗЕРЦАНИЯ. Я хочу доверять себя дороге больше, чем даже людям. Пусть я сижу дома, моё состояние – это постоянный поиск чего-то и себя.

(с) дневник, 2016

Иногда собственная жизнь кажется мне жутко скучной. Не в сравнении с чьей-то, да и вообще не в сравнении – просто я порой могла бы жить в десятки раз быстрее, и, оглядываясь с высоты этой воображаемой скорости на реальную, я чувствую, что ползу.

Я, честно, не люблю сравнения, но удивительность собственной жизни познаю только тогда, когда мне на неё указывают другие. Байрон, Шелли и Кольридж были прекрасными поэтами, исторически относимыми к одному периоду и одной школе. О них читают общие лекции. Они были знакомы. Все трое черпали вдохновение в путешествиях, но тогда как Байрон был лордом, а Шелли – хоть и бедным, но баронетом, Кольридж – десятый сын девонского пастора. И пока первые отправлялись в путь на кораблях, дороги Кольриджа были проложены между книжных строк. Будь я завистливой, я бы жутко завидовала Кольриджу: как я ни люблю читать, книжных строк мне недостаточно.

В конце 2016 я влюбилась в музыканта. Всеми правдами и неправдами мне хотелось быть с ним рядом, и я придумывала самые разные способы делать это: брала у него интервью, мирила с группой, в которой он играл задолго до того, и даже сочинила тур. Сначала я свела его со знакомыми музыкантами в Рязани и Тамбове, и мы съездили в эти города. Потому у меня появилась идея фикс – добраться до Перми, и мы набили точек на пути к этой цели. Тур состоялся в мои школьные каникулы, был не особо удачным (хотя в Перми я стояла на входе, ставила печати «оплачено», и туда действительно пришло много народу, а в Кирове, где вход был бесплатным, собрался целый зал).

Самое главное – в Перми моя подруга Катя Дроздова, к которой я так стремилась попасть, познакомила меня со своим другом Владом, а он – со своей подругой Катей. Той самой Катей, что через месяц стояла у меня на кухне (это было её первое путешествие) и убеждала издать книжку, на мои протесты в духе «а кто её верстать будет…» отвечая: «Я! Я научусь!» Той самой Катей, которая вдохновляет меня изо дня в день, умеет и нежно утешить, и решительно пнуть работать. Той самой Катей, которой покупают билеты в Москву, желая сделать мне сюрприз: завязав глаза, вложить в мою ладонь её ладонь, а потом вызвать нам общее такси до дома.

За ту неделю я успела побывать на концертах в четырёх городах. Всю дорогу было очень холодно, чем дальше – тем хуже; тем временем я ходила в катастрофически драных джинсах на капроновые колготки и рубашке на футболку. Для сравнения, сейчас я не то что в –30° в таком виде не выйду, даже в –5°. Во Владимире мы жались по магазинчикам и ночевали в самой дешёвой стрёмной съёмной квартире. У меня бзик на чистоте, мне страшно было принимать ванну, которую неизвестно-кто-неизвестно-когда, и Тоби положил на дно свою футболку и надел на меня свои носки. Хорошо, что ни один из нас тогда не знал, что ткань не спасает от грибка ногтей, или чего я там боялась.

В Нижнем Новгороде мы ночевали два часа в закрытом Макдональдсе на вокзале (вокруг кипела уборка, но нам разрешили остаться) и шесть – в сидячке очень красивого нового поезда. Настолько красивого и нового, что даже в туалетах там не пахло и было чисто, как в хорошем отеле. Концерт давали в единственном в России храме макаронного монстра – бога пастафарианцев. Меня забавлял местный жаргон и географические названия: «Я на свободе, еду на стрелку». А ещё было очень здорово кататься на фуникулёре из Нижнего в Бар, и я никак не могла поверить, что эти подвесные фургончики для кого-то – часть ежедневного пути на работу. (Три года спустя я увидела самолёт-маршрутку на Алтае).

В Кирове у Тоби был друг, который занимался покупкой квартир в строящихся домах, их отделкой и перепродажей. У него как раз была готовая квартира: нам притащили надувной матрас, бельё и два стула. Чтобы сварить себе пюрешку доширак, пришлось купить в ближайшем супермаркете кипятильник (и пакет батончиков рот-фронт – последнее, на что у нас оставались деньги). А ванна была вся в строительной грязи, но я это обнаружила, когда уже туда залезла, а Тоби и его рюкзак со всеми футболками были в магазине.

На самом деле Киров был хорош. Например, мы почему-то без денег до вечера гуляли, ели и даже катались на колесе обозрения – за красивые глаза в ворохе заснеженных ресниц, наверное. А вечером Тоби не только заплатили гонорар в пять тысяч, но и сообщили, что нас будут кормить. В итоге мы сидели с шеф-поваром ресторана и обсуждали нюансы приготовления салата «Цезарь» в монастырях Черногории^[8]. Есть было неловко, потому что на самом деле концерт вышел убыточным: собравшаяся аудитория школьников не отбила бар, потому что заказывала в лучшем случае чай, а потом засидевшиеся гости прожгли кальяном диван.

Следующая ночь прошла в поезде до Перми. Утром я набрала в термос какого-то дикого на вкус кипятка: казалось, что он настаивался на мышиных трупах. Я сидела с соответствующим вкусу лицом в поезде и пыталась пить это, когда нам объявили, что мы доехали. И на вокзале оказалась Катя – моя Катя, с которой я переписывалась ежедневно уже несколько лет. В Перми мы ходили на конфетную фабрику, пили восхитительный ореховый какао, ночевали с Владовой кошкой-инопланетянкой и ели борщ его мамы. Я впервые увидела знаменитую планировку, когда между кухней и ванной окно, и пробовала легендарную местную шаурму ростом почти с меня.

На обратной дороге я сутки решала пробники ЕГЭ по математике и ни разу не ела, а потом мы не могли выйти из поезда и попасть на вокзал, потому что утром в Питере взорвали метро, и мы – мальчик с гитарой и девочка с рюкзаком – выглядели, по мнению охраны, как заправские террористы.

Это всего лишь неделя весенних каникул в десятом классе, пока одни мои одноклассники нежились на пляжах, а другие сидели дома. Никто из них не мог поверить в это приключение – только Макар, просто потому, что он был моим главным боевым товарищем по болтовне на уроках и чёрному юмору и знал, что я не вру. Но даже тогда мне казалось, что я жуть как скучно живу.

А если бы я хотела вывести из этой истории мораль, она была бы такова: скучать можно и перед телевизором дома, и перед окном скорого поезда, за которым стоит на речной воде Церковь Покрова на Нерли, столь любимая составителями тестов по истории. Но между этими двумя местами для скуки есть огромная разница, и вряд ли я когда-нибудь выберу дом.

4 апреля 2017

Около года и семи месяцев назад я в очередной раз познакомилась с Человеком, живущим за тридевять земель – в Перми. Встреча казалась мне невозможной, ведь я ни разу не выезжала по России дальше, чем до Петербурга.

Год спустя карта моих передвижений всё ещё не выходила за пределы центральной России, да и тут была ничтожно маленькой. Зыбкая надежда на встречу, ради которой нужно ехать на поезде сутки, таяла на глазах.

Но ещё через некоторое время в моей жизни откуда ни возьмись появился Антон (ТОБИ). Он оказался настолько приятным и внутренне близким мне человеком, что ни разу ни у меня, ни даже у моих родителей не возникло сомнений в том, что я могу на него положиться. И, начав с маленького – соседней Рязани – мы с ним потихоньку стали планировать тур. Я могла предположить Тамбов, могла даже представить, что мы доедем до Саратова, но это было пределом.

А потом, пока ещё даже не верилось, что это не просто мечта, Антон прислал мне билеты Владимир-Нижний-Киров-Пермь. До последнего я не могла начать собираться, планировать, и в итоге рюкзак заполнился необходимым только утром перед выездом, а еда в дорогу была куплена и вовсе по пути на вокзал.

Колючий, но прекрасный Владимир, ветреный, но очень весёлый Нижний Новгород, холодный, но невероятно приветливый Киров – и я уже смотрю в узкое окно верхней боковушки до Перми. Просыпаюсь в ужасе, что мы могли проехать свою станцию. Падаю с верхней полки на спящего Антона, чем его и бужу. Выглядываю в окно поезда Своего Человека. Душу в объятиях.

Даже сейчас, на следующий день после возвращения, всё это не кажется мне полностью реальным. Смешной Ё-бар, где музыкантов заставляют выступать в сменке, как школьников, трёхэтажный иконостас и ангелы с поросячьими рожицами, пермские конфеты со сгущёнкой, ореховый какао, уши и медведь, постоянная фотокорреспонденция друзьям Антона, вкуснющий ночной плов – всё это стало возможным благодаря моей чудесной Кате и её не менее чудесным друзьям. Спасибо ей и этой поездке за то, что я познакомилась с Владом и – удивительно, но так, кажется, зовут всех моих знакомых девушек в Перми – Катей^[9].

Эти люди и события сделали мои выходные одними из лучших в жизни. Тяжёлый рабочий вдох перед следующими выходными, которые, увы, последние в этом туре. Но я очень надеюсь, что в скором времени мы с Антоном снова начнём заполнять собой пустоты на пути следования бесконечных электричек и поездов.

И никогда не нажимать на стопкран.

 
На грани сознания
Я шепчу строчки,
Которые когда-нибудь станут стихами,
Но не моими.
Я не умею.
 
 
Тишина разрушается,
Разбивается,
Дребезжит,
Моё время дрожит, трепещет, просит
Признаться тебе в любви.
 
 
Я не умею –
Стоит начать с этого.
Я уже несколько лет отчаянно боюсь
Омерзительного:
«Ты слишком маленькая».
 
 
Я чувствую себя чьим-то флешбеком.
Здравствуй, с добрым утром.
Проходи.
Ты долго меня искал?
Отвечай шёпотом.
 
 
Облака обрушились.
Свинцовые.
Тяжёлые.
Как то, что я к тебе чувствую,
Что гремит у меня внутри.
Я
Тебя
Ненавижу.
С добрым утром.
Один шаг.
 

16 марта 2017

Запретные слова

Ты выстрелил мне в спину такими словами…

(с) Alai Oli, «Город превращается в море»

В детстве мама запрещала мне даже в сердцах говорить «ненавижу сестру» и другие злые слова. Крикнув такое, я всегда после раскаивалась и извинялась, и даже в момент крика в глубине души знала, что это неправда. Но всё-таки я не понимала, почему эти слова запрещены.

Теперь, правда, у меня тоже есть речевые табу. И слово «ненавижу» запрещено, как когда-то было запрещено у мамы. Потому что – об этом я уже говорила – нельзя смотреть через призму ненависти. Нельзя даже простым криком впускать в свой мир зло.

Правда, причина появления у меня табу в другом. Однажды – 7 февраля 2015 года – парень, в которого я была влюблена (и с которым, вроде как, встречалась несколько месяцев), сообщил мне, что у нас ничего не получится, потому что я «слишком маленькая», и он «не может воспринимать меня как девушку».

«Слишком маленькая» – это всего два слова. Но эти два слова ещё почти пять лет горели на мне свежевыжженным клеймом. Что бы я ни делала, я помнила: я слишком маленькая. И причину всех моих проблем во взаимоотношениях с людьми я видела в том, что я слишком маленькая.

Через двенадцать дней после 7 февраля Женя писал мне, что я слишком долго страдаю по поводу этих слов. Если я не ошиблась в подсчётах (я не сильна в математике), то прошло ещё примерно 140 раз по двенадцать дней, прежде чем я перестала страдать от этого – не напрямую, конечно, но страдать.

Мой комплекс на эту тему был таким глубоким, что его чувствовали другие. Доходило до того, что люди, перед которыми я отчаянно не хотела быть маленькой, воспринимали меня так. Когда кто-то переживает за меня, я часто говорю: «Посмотри – ну кто захочет меня обидеть? Все хотят только защищать, ведь я такая милая и маленькая». На самом деле эта шутка насквозь просолена слезами, которые «слишком маленькая» Арина лила несколько лет, закутавшись в те слова, как в покрывало из тёрна. Я неосознанно, но специально вела себя как «слишком маленькая», повесив на себя это клеймо.

По правде говоря, всё это до сих пор мне аукается. Друзья по-прежнему виновато смотрят на меня и говорят что-то вроде «малыш, мне кажется, мы тебя портим», а некоторые стабильно хотя бы раз в два месяца пишут удивлённое: «Боже, в моей голове ты всё ещё маленькая для этого!» Что бы они не имели в виду под «этим» – о, там миллионы вариантов.

У меня большие проблемы с «эйджизмом». Отвечая штампом на штамп, я обзывала «эйджистами» всех, кто пытался убедить меня в чём-то, апеллируя к своему старшинству. «Эйджистами» были даже родители с их мудрыми взрослыми советами и учителя, но с родителей и учителей этот штамп упал в первую очередь. Хотя когда фразы в духе «поживёшь – увидишь» мне говорит любимый человек, у меня до сих пор внутри рушатся небоскрёбы. Хорошо хоть, я научилась не реагировать на это истерическим криком: «Скажи ещё, что я для тебя слишком маленькая! Ты ведь так подумал?!»

В общем, к чему я это: «я ненавижу» – очень сильные слова. Мне страшно, когда их в сердцах говорят при мне, потому что я знаю, как больно бьют слова – а слова, сказанные в горячке, бьют ещё больнее. Даже куда более слабые и страшные, чем «ненавижу» – например, слова «маленький» или «слишком».

10 апреля 2017

«И я вышел в апрель, в рваных кедах на снег…»

(с) Операция Пластилин, «Ультрафиолет»

Весной всё время кажется, что вот ещё немного – и всё изменится, появятся силы. Откроется какое-то особое новое зрение.

Но вот уже близится середина апреля, а этого всё нет. И только странное предчувствие покоя не даёт до конца опустить лапы.

В апреле готовятся распускаться мягкие зелёные листья.

И каждый человек – это тоже немного лист.

Я думаю, осталось уже немного ждать.

И я выхожу в апрель.

Рваные кеды. Последний снег.

И первое исполнение нового, каждый день.

 
А у нас с тобой неделю идут дожди.
Ты заливаешь плохую погоду плохим вином.
Я считаю серые капельки за окном
И схожу с ума, не совсем, но почти-почти.
 
 
А у нас с тобой сломались от ветра зонты.
Ты примеряешь к венам разбитые спицы.
Я не кричу, умоляя остановиться;
Я повторяю всё то, что делаешь ты.
 
 
А у нас с тобой упало солнце за горизонт.
И не поднимется, видно, совсем нет сил.
Солнце сидит там, как бы ты ни просил
Выйти, чтобы мы не упали совсем на дно.
 
 
А у нас с тобой кружится голова –
На двоих одна, да и та без особых мозгов.
Я смотрю за окно и спрашиваю: «Ты готов?»
Ты ступаешь на радугу и забываешь слова.
 
 
А у нас с тобой под ногами блестит океан,
Рассыпая на капли семь извечных цветов.
А у нас с тобой – судьбы грязных бездомных котов,
Мы мурчим друг от друга и голода по утрам.
 

27 мая 2017

Пустота
(1 июня 2017)

А вот так вот просто – пустота. Всё и всех поглощающая. Безмолвная, великая и прекрасная. Пустота.

Такая добрая, всех готовая принять в свой дом, всех обнимающая, всех называющая своими детьми. Пустота.

И вот уже она – это и ты, и я, и тот твой друг (ты уже не помнишь, как его зовут, да?), он канул туда, в эту пустоту.

Мы боимся, трясёмся от ужаса в грязных переулках своей памяти, видя, как она поглощает день за днём и человека за человеком. А потом – даже улицу за улицей, город за городом, однажды – целые планеты, хорошо, что мы уже не увидим, сердце бы от страха разорвалось.

Пытаемся что-то выкрикнуть, чтобы остаться здесь, на этой земле. Некоторым удаётся – и нам, возможно, удастся. Я напишу книгу, ты будешь висеть в третьяковской галерее, в золочёной рамке, сама – среди своих картин. Я даже не сразу задохнусь бумажной пылью, а тебе ещё хватит ненадолго крепости шеи, но потом… пустота.

И у всех у них – пустота. У Баха, у да Винчи, у Аристотеля, даже Клеопатру не спасёт её тысячи лет спустя известная красота.

Потому что кто и что не делал бы, всё канет в Лету. И Лета тоже канет сама в себя. Ты можешь остаться в человеческой истории, но человек не останется в мировой.

Потому что человек – страшный вирус, от которого должна однажды всё-таки избавиться планета (ведь всё всегда хорошо кончается).

Потому что нет ничего лицемернее, чем нам кричать о том, что мы должны спасти Землю, потому что это мы каждым вдохом, каждым шагом, каждым своим днём убиваем её, насилуем, оставляем на ней глубокие страшные шрамы. На память.

До тех пор, пока она не зайдётся в бреду настолько сильно, что потянется таки за антибиотиком, и за три дня тремя таблетками всех нас наконец сотрёт, забудет.

Чтобы мы стали пустотой.

Чтобы мы замкнулись в том, чем всегда были.

Больше всего на свете я боюсь пустоты.

(Больше всего на свете я боюсь себя.)

Протагонист

Краше сказок няниных страна: что в рай – что в Пермь…

(с) Марина Цветаева, «Сибирь»

Подводя итоги в конце каждого года, я признаюсь, что измеряю его не в успехах, не в прочитанных книжках и сданных экзаменах, не в событиях даже, а в людях. Ещё на этапе черновика я отправила эту книгу пяти людям: четверо следили за ней по мере появления новых глав, один стал редактором. Эти люди – мои самые близкие друзья: Варя, Катя, Орлуша, Полина и Боря.

Сейчас я вспоминаю 2017 год, первую половину которого мне срывало крышу внезапно обретённой свободой: от точки на карте, безвылазного сидения дома, секретности своего творчества (в начале я очень стеснялась его показывать), секретов в принципе. Вторая половина получилась куда хуже – начался выпускной класс, а заодно трансформации в Операции Пластилин, которые я, как и многие в прайде, долго не могла принять.

Помню, как в октябре мы с Полиной рыдали в клубе RED под «Придурка»: «Я сам придумал / и сам же рушу / осенним ливнем / все наши храмы»^[10]. Нам тогда казалось, что именно это Толя и делает: сам же рушит, осенним ливнем, наши храмы. Трагедия, которую мы во многом сами себе надумали, была для меня такой огромной, что вслед за храмами порушилась я сама.

Хотя сейчас, если честно, уже так сложно всё это вспомнить… Потому что главный и почти единственный итог 2017, который сразу возникает в моей памяти – это Катя. Подарок судьбы, который я даже не сразу смогла оценить по достоинству: в смысле, я, конечно, была в восторге от этой девушки, но нельзя было и представить (до сих пор сложно), какую важную роль она сыграет в моей жизни.

Мы познакомились первого апреля. У моей первой Кати, ради которой и была придумана вся эта сложная поездка не то в Пермь, не то до Перми, заболела бабушка. Катя ночевала в больнице и не могла принять нас у себя дома, поэтому попросила друга Влада сделать это. Влад помимо нас позвал ночевать ещё одну свою близкую подругу, тоже Катю.

Через месяц эта новая Катя сидела у меня на кухне. Мне с ней было очень приятно и очень неловко ещё в первую встречу от того, что я ей нравилась гораздо больше, чем готова была нравиться чужому человеку. У меня сложные отношения со словом «фанат», но если использовать его в положительном ключе – думаю, Катя была моим первым фанатом до того, как стала моим другом.

Тогда она провела у меня почти неделю, и всё это время мы почти не спали, потому что ночи напролёт читали друг другу стихи, рассказывая, что они для нас значат. Катя стала первым человеком, которому я читала собственные стихи, и первым, про кого они ясно писались. С тех пор после каждой встречи с ней я что-то пишу, потому что она: влюблённая в то, что делает и в тех, кто её окружает, самоотверженно кидающаяся в любую новую интересную работу, авантюристка и странница по натуре, настоящий друг – моё вдохновение. А больше всего вдохновляет её позиция «пока не умею, но через несколько дней буду уметь». Когда Катя говорит так, не нужно бояться, что через несколько дней она будет уметь тяп-ляп. Она успеет изучить огромное количество информации, попрактиковаться и стать виртуозом.

Мне даже кажется, что она умеет абсолютно всё. Ей просто нужна пара дней, чтобы откопать в себе нужное умение.

Ещё одна удивительная черта – это умение смотреть «над». Приехав ко мне в первый раз, она спросила, почему же я не издаю свою книгу сказок. Я принялась придумывать причины – потому что не понимаю процесс, некому верстать, создавать дизайн, собирать концепцию, да и средств нет… Через полтора месяца был объявлен сбор денег, и хотя процесс оказался гораздо сложнее и дольше, чем думала я, окрылённая подаренным Катей всемогуществом, книга действительно увидела свет.

Настоящий ответ на вопрос «Почему?» звучал так: потому что я не верю, что это сейчас возможно, и никто не верит. Я мечтала издать книгу; Женя хотел сделать мне подарок на день рождения, заказав книжку с моими сказками маленьким тиражом «для своих». Но на самом деле нужно было не мечтать, а делать – и тогда маленького тиража оказалось недостаточно. Мы заказали 500 экземпляров, а год спустя у меня на руках остался только брак.

Распродать тираж в 500 книг за год – не так-то много? Наверное. Но мы не рекламировали его, не продавали в книжных магазинах – во-первых, не умели, а во-вторых, в этом просто не было нужды.

Благодаря Катиной, может, немного наивной вере в меня я получила крылья. И какой бы прекрасной ни была эта история, она – только один из примеров того, как удивительно этот человек влияет на мир вокруг.

Провожая её на вокзале, я зашла в поезд и села. Мы держались за руки, обнимались и, наверное, плакали; несколько дней назад я встречала на Ярославском знакомую, а теперь отпускала один из центров своей Вселенной. Отчаянно хотелось притвориться, что у меня есть билет, и когда проводники призывали провожающих покинуть вагон, я пропустила их крики мимо ушей. Наверное, тот вагон я так и не покинула, частью себя доехав до Перми вместе с Катей.

А самое смешное – я не разобралась тогда в своих чувствах. И, снова оказавшись в сутках пути друг от друга, мы почти не общались – по моей вине. Мне было очень приятно и интересно с ней, но тогда казалось, что нет необходимости в общении; впрочем, у меня тогда вообще толком не было этой «необходимости» (на самом деле: желания и осознания важности).

Через полгода мы ехали в трамвае от Бауманской, сидя на колёсном горбе между сидениями, снова держась за руки – в тот день я писала Кате шуточные стихи:

Знаешь, Катя, я теперь знаю, что значит слово «боль».

Это когда в туалете веганского кафе

Ты открываешь бутылку с надписью «корвалол»,

И этиловый спирт

                               на твоей

                                                    губе.

Единственное собственное стихотворение, которое я знаю наизусть.

Творчество – может быть, только моё, но я верю, что творчество вообще – держится на людях – главных героях жизни автора. В том, что сегодня представляет из себя мой проект «Ритм Фиолетовых Сердец», первым протагонистом стала Катя.

А теперь – о том же самом, но словами трёхлетней давности…