Арина Юрьевна Крючкова
Обрывки газет

Нравишься

 
«Ты мне нравишься», – говорят стены
Одинокого апрельского города,
Мокрого, как упавшая в лужу кошка,
Дрожащая без надежды согреться.
 
 
«Ты мне нравишься», – уверяет город,
Полагая, что я могу его послушать,
Что я вижу хоть что-то за пределами
5,5 дюймов своего телефонного экрана.
 
 
«Ты мне нравишься», – шепчет ветер,
Заставляет самодовольно улыбаться,
Корчить прохожим странные рожи
И читать стихи шёпотом себе под нос.
 
 
«Ты мне нравишься», – смотрит вслед поезду,
На котором уезжают осколки сердца
Того глупого волшебника, который
Исписал этими словами абсолютно всё.
 

27 мая 2017

21 мая 2017

Меньше месяца спустя Катя, прежде никуда особо не уезжавшая, срывается в Москву, такую страшную и большую иногда даже для нас, её прирождённых жителей. И приезжает. И, конечно, ничуть не ошибается, когда решает вот так вот с головой броситься в приключения.

Потому что Катя – она какая-то волшебная. Все люди вокруг неё, как по командованию военкафедры Небесной Канцелярии, вытягивают руки по швам и становятся чудесными. Нет, правда, мне вот везёт на людей, но так, как в эти несколько майских дней вместе с Катей, мне на них не везло никогда.

«Наверное, просто нам близко то, чем мы сами живём», – как я люблю повторять за слушанным когда-то Трофимом^[11].

Кажется, когда любишь искусство, но несколько месяцев яро давишь в себе жажду на сутки закрыться в комнате с томиками главных в своей жизни поэтов, Что-то внутри тебя натягивается, а потом лопается, и ты, захлёбываясь, читаешь и читаешь стихи. Невероятное везение – в такой день найти себе слушателя. Молчу уже о том, чтобы оказаться рядом с человеком, в котором точно так же натянулось и лопнуло это Что-то.

И вот мы с Катей, и с рйном, и с Володей Котляровым, и с Таирни, и с Евтушенко, и с Крис Аивер, и много с кем ещё встречали, сидя все вместе на моей огромной кровати и редко запивая строчки чаем, рассвет. И слишком поздно приходило осознание, что можно же было сидеть не на кровати, а на улице.

Гулять до упаду, на каждом шагу ввязываясь в невероятно удачные приключения: купить книгу, договориться с продавцом о встрече, а в итоге увидеть на выходе из метро самого её автора, заспанного и совершенно домашнего; проблуждать полчаса от метро, но найти огромный фестиваль, завершает который её любимый исполнитель, и оказаться возле сцены, пройдя сквозь десятки тысяч людей; отправиться в путешествие к таинственному и неизведанному дизайн-заводу Flacon и купить розовые носки; спросить дорогу к Третьяковке от метро у экскурсовода той самой Третьяковки и выслушать целую небольшую лекцию о всех окрестных зданиях; встретить в метро безумно качественно перепевающих любимые песни музыкантов; и, конечно, везде бежать, всюду опаздывать, задыхаться, путаться в полах пончо, но бежать, бежать, бежать, стирая в пыль старые кеды. А потом снова вместе встречать рассвет, говоря об искусстве, не давать друг другу упасть от усталости и решать все самые сложные жизненные вопросы, кидая волшебную монетку.

И, наконец, распевая Noize MC, сидеть в поезде, одна – чтобы отправиться, другая – чтобы отправить, и страшно хотеть сорваться в этот путь вместе. «Есть в вагоне ещё провожающие?» – спрашивает проводник, а ты затаиваешь дыхание, допуская шальную мысль: «Вдруг забудут меня выгнать?»

О чём только не переговорить, в итоге по прибытии Кати домой в Пермь увидеть, что она уже учится верстать. «Она отверстает твою книгу раньше, чем ты её напишешь», – предостерёг Евгений. А почему бы и да? По-моему, нам очень к лицу, когда всё наперекосяк.

Прости, что столько времени спустя. Наверное, все эти безумные приключения должны были слегка подёрнуться дымкой в моей памяти, чтобы стать наконец выразимыми в словах. Люблю.

Остро чувствовать твою Боль мне мешают тысячи километров, которые пролегли между нами.

Мне мешают тысячи лет, которые прошли с нашей последней встречи.

Мне мешают тысячи лиц, которые выскребли тебя из памяти, выгрызли, вымолили.

Остро чувствовать твою Боль я, кажется, не смогу уже никогда больше;

Я чувствую её едва-едва,

И она разрывает меня.

Ты взрываешься у меня внутри фейерверками, снарядами, стреляешь залпами в собственную грудную клетку… У меня, кажется, болевой шок.

Ты маячишь в моих глазах силуэтом из кровавого тумана, живым одиночеством, тысячной долей мировой Боли;

Ты открываешь меня на встречу солнцу, и ветру, и грязи из-под колёс взбесившихся утром машин.

Я не могу остро чувствовать твою Боль;

Но теперь я и есть – твоя Боль.

14 июня 2017

Память
(5 июня 2017)

Если я не помню, значит, не было.

(с) АлоэВера, «Не помню – не было»

Ноутбук пожаловался, что недостаточно памяти.

Довольно сложно – заполнить всё хранилище относительно мощной машинки из яблочной линейки, да? Ещё сложнее – заполнить его фотографиями. И уж чем-то совсем немыслимым кажется перспектива заполнения памяти неудачными, смазанными, тысячу раз одинаковыми карточками, сброшенными сюда со старого телефона и забытыми.

Сейчас-то я смотрю как на дуру на ту девчонку, с которой вижусь по утрам в зеркале, если она предлагает заснять что-нибудь на телефон. Как можно – без хотя бы полупрофессиональной камеры, продуманного света, чёткого фокуса?..

А ведь я даже фотографом значусь меньше года. И пройдёт ещё миллион таких периодов, прежде чем то, что рождается от симбиоза моего пальца и затвора, можно будет назвать настоящей фотографией. Достойной выставок хотя бы в онлайне.

Подумала, конечно: «Ха, легко избавлюсь от всего этого старья; хотела бы повесить на стеночку или распечатать в фотоальбом – давно бы это сделала; жаждала бы со слезами ностальгии просматривать всё это раз за разом – годы назад выучила бы каждую линию каждой из этих фотографий. А мне это, видимо, не нужно – хлам, накопившийся в тёмных углах ноутбука!»

Открыла, широким жестом снесла несколько сотен фото (все от одного дня, между прочим), на задворках сознания успев поставить галочку: «У меня ВКонтакте есть скрытый альбом, где всё это – без разбора – хранится. Не пропадёт!» И принялась мести и выметать дальше, вот только…

Иногда эти фотографии открываются – почему-то сами, я, честно, даже не думала нажимать на них. И я вижу: свои впечатления, эмоции, события, которые неверная человеческая память потеряла уже давно. Смешные селфи с друзьями, с которыми не виделись и даже не списывались годы, случайно сохранившиеся скрины каких-то дорог из гугл-карт, бесконечные повторения любимых лиц – в основном Марго и Амур. До рези в сердце душевные фото с мамой и папой (и почему только мы фотографируемся вместе так мало, когда взрослеем? а как же потом вспоминать?)

И вот уже жалко удалять это всё. Хочется, как раньше заполняли ящики непроявленной плёнкой, накопить десятки и сотни карт памяти. Распечатать так много фото, чтобы стены обросли ими с пола до потолка, а может, даже и сам потолок ими оброс. И не важно, что камера тут телефонная, относительно старого уже телефона, не новомодных карманных фотоаппаратов с выезжающим прям из айфона объективом; не важно, что света иногда нет от слова совсем, а чтобы найти фотографию, которая хорошо сфокусирована, нужно промотать миллион кадров.

И я наконец понимаю, почему в старых родительских альбомах так много счастливых лиц и так мало – улыбок в фокусе, незасвеченных, не дополненных блеском красных глаз.

И в этот момент в душе свербит одновременно приятная и ненавистная мысль: ну вот, наконец, пришла пора, ещё в одном вопросе я повзрослела.

Сколько стоит карта памяти на тысячу гигабайт, па? Маленькая, но вместительная, как сумочка Гермионы Грейнджер – чтобы заправить в дурацкий медальон и, как любовь всей своей жизни, носить всегда при себе. Потому что кто же главная любовь всей моей жизни, если не вся моя жизнь?

 
Господи, скольких же
глупых,
невинных,
маленьких
Ты растерзал,
Забирая данью их счастье
И даруя им бесконечные страдания;
Скольких
беззащитных,
одиноких,
поломанных
Ты уничтожил в своей бесконечной игре в Милосердного;
Скольких
Ты
Возлюбил,
Чтобы продать на органы,
Чтобы совратить их души,
Чтобы почувствовать себя:
жесткого
смертного
безотцовщину
Полноценным?
Имя им – весь Твой подзвёздный, весь Твой бессмысленный
МИР.
 

14 июня 2017

Душа

Detachment = lack of emotional involvement^[12].

 

(c) Jérôme

У меня не бывает половин. Не бывает по чуть-чуть. И пока кто-то трясётся над важными званиями, годами не в состоянии кому-то их присудить, я шепчу их легко и спонтанно, трепетно хватая за руку, горячую от кофейного стаканчика, коленкой прижавшись к чужой коленке.

Один мой ученик говорит, что у человека не может быть двух и более друзей. И рассказывает о трёх своих лучших друзьях: у него совершенно одинаковые отношения со всеми. Я его спрашиваю: «Погоди, но в чём разница? Почему один из них – твой друг, а двое других – просто знакомые?» Он мне отвечает: «Потому что настоящий друг может быть только один. Только одному человеку можно доверять свои тайны». – «То есть, с остальными ты не говоришь по душам?» – «Нет, говорю, но… Но это неправильно! Друг может быть только один. Точка. Точка-точка-точка. У Вас что, много друзей?!» Я улыбаюсь. В этом разговоре я, мой способ жить – это почему-то «неправильно», опять.

Мой способ жить – это кито-тонны любви вокруг.

А его сердце весит 700 килограммов.

Никогда не думала, что можно ограничиться одним лучшим другом, не говоря уже о том, чтобы в принципе иметь только одного друга. И тайны мои – не тайны, ведь если бы я поверяла их только одному человеку, то этой книжки не было бы. Зато я считала, что если сегодня люди – твои самые близкие друзья, то так будет всегда. И ты, во-первых, никого другого в их звание возвести не можешь, а во-вторых, что бы ни произошло, не можешь их разжаловать.

Из-за такой установки у меня в своё время случился целый кризис звания «лучший друг». Одних людей я называла так по привычке, по остаточному принципу, а других, которые на самом деле были самыми близкими, продолжала звать «просто» друзьями, а то и знакомыми. И сегодня я жутко путаюсь во всех этих званиях.

«Называть его лучшим другом ещё было «вредной привычкой». Ещё было попыткой что-то вернуть. А потом уже не было»^[13].

Ведь правда в том, что «просто» друзей не бывает. Мне кажется, что нельзя пустить человека в своё сердце наполовину или две трети; нельзя оставить его стоять на пороге, переминаясь с ноги на ногу.

Эту главу я пишу, наверное, чтобы оправдаться. Если вы читали «Сказки на ночь для одного Евгения», то наверняка помните предисловие, в котором объяснялось, что Евгений – мой лучший друг. Теперь, читая «обрывки газет», вы видите, что лучшими друзьями я называю несколько других человек. В то же самое время я, по правде сказать, не могу ограничиться ими, если лучший друг – это тот, кто читает тебя, как открытую книгу, и за кого ты болишь душой, волнуешься, за кого всегда готов вступиться.

Вообще-то однажды я решила, что каждый человек для меня – друг, пока не заставил относиться к себе иначе. У меня плохо получается держать секреты о себе, потому что я привыкла выписывать душу на бумагу. А дружба моя, кажется, выражается в чтении стихов – ночами в пижаме на кухне, на коврике на полу ванной комнаты во время телефонного звонка или просто голосовыми, записанными телефону, лежащему на подушке. Иногда я встречаю людей, которым с первого разговора хочется читать стихи; таких людей я сразу считаю своими.

Раньше я не давала сказкам названия, а большинству стихов не даю и сейчас; герои жили на моих страницах безымянными, а людей в своих записях я сокращала до первых букв. С каждым новым текстом я учусь называть – но если бы я уже умела называть правильно, я бы, наверное, не имела ни одного лучшего друга. Потому как что это за критерий такой – «лучший»? Называя тут своих главных людей, я бы представляла их вам вот так:

Знакомьтесь, это Варя – моя душа.

Или:

Знакомьтесь, это Егор – моя душа.

Это было бы гораздо честнее.

Лето
(16 июля 2017)

Лето было маленьким и дождливым…

(с) Операция Пластилин, «Лето»

А ведь мы до мозга костей

про-мёр-з-ли.

Сегодня, например, в Москве +25° градусов. Обычное дело в такую погоду – ходить в коротких шортах, тонких маечках, босоножках. Люди же почему-то до сих пор в куртках, закутанные, как в +4°. Отогреваются. И отогреться не могут.

Мне, напротив, хочется, буквально, раздеться. Всегда была мерзлявой, снимала штаны только ближе к +30°, а сейчас закрыла бы их на замок и бросила на дно Москвы-реки. В +20° уже, если не меньше.

(Но привычный холодный страх побуждает, выходя из дома, брать с собой запасную пару джинс.)

Итак, в Москве +25° градусов. Выхожу из литературного клуба (из паба, кхе). Поверх плотной футболки натягиваю джинсовку. И трясусь от холода. Ноги покрываются мурашками. Если бы не интересная книга, мечтать бы мне о ватнике или пуховике.

И вот что получается – промёрзли! Отвыкли «бегать в плохую погоду плохо одетыми»^[14], ведь она больше не застаёт врасплох. Зонт и дождевик приросли ко дну рюкзака, стали его обязательной частью, сделав вдвое тяжелей. Стиранные в начале лета кеды не в дорожной пыли (этот изящный наряд достался непромокаемым кроссовкам). Платья не ношены ещё сильнее обычного.

Я уже готова поверить в очередные обещания конца света, прелюдией которого являются эти катаклизмы, ливни и холода. Иначе как это всё объяснить?

(Очередные уверения, что Тебе, Внутренний Человек, не_надо_тонуть_в_панике, и так потонешь в дожде.)

«Добрый боже», который «никого не убивает дважды»^[15] (прости, дорогой, мне больше винить некого), как же так случилось, что ты за эти месяцы уже несколько десятков раз убивал:

Того Несчастного, Который Верил В Тепло?

А может, это отчаянная попытка снова научить нас, глупых маленьких человеков, греть друг друга без солнца и батарей?

В поисках своего места

Погляди, как я крепну и слепну, / Подчиняясь смиренным корням; И не слишком ли великолепно / От гремучего парка глазам?

(с) Осип Мандельштам, «Я к губам подношу эту зелень»

Уроки истории начались у нас в пятом классе. Преподавательница досталась строгая и несправедливая, что я испытала на себе после первого же домашнего задания. Она попросила нас составить семейное древо. Одноклассники принесли красиво нарисованные дубы с яркой зелёной кроной, на которую наклеили по три, в лучшем случае по десять картинок: «мама-папа-я», иногда расширенное с учётом бабушек, дедушек, братьев, сестёр или домашних животных. Такая работа стоила твёрдой пятёрки.

Мы с мамой провели все выходные, прозвания родственников. Некоторых – в первый раз, потому что мы только что о них узнали. Мама составила огромный список имён и фамилий; я нарисовала две страницы А4 мелких квадратиков, куда аккуратный мамин почерк (моим бы просто не поместилось) записал семь колен до меня и моё поколение; одна линия квадратиков осталась пустой – скоро мы вписали туда моего первого племянника Тимура. Каждое поколение было выкрашено в свой цвет.

«Что это такое? Где дерево? Два», – резюмировала учительница. Потом подумала и исправила в журнале на четвёрку.

А файл с теми двумя листами у меня, между прочим, до сих пор лежит в письменном столе. И я периодически с радостью пририсовываю туда сиреневые – моё поколение – и красные – мои племянники – квадратики.

Всех родственников, которых я знаю хотя бы заочно, хватило бы, чтобы заселить большую деревню. И мне точно известно, что среди них нет ни одного цыгана. А мне всё-таки кажется, что что-то упущено, и цыганская кровь во мне не просто есть, но очень сильна. Во-первых, потому, что при виде коня мне всегда хочется его украсть. Во-вторых, потому, что мне ни в какую не сидится на месте.

Мой папа родился в Тольятти, его папа – под Рязанью, а мама – под Великим Новгородом. Дедушка по маминой линии, почти всю жизнь проживший на улице Молостовых (улица меняла своё расположение: сначала была в Перово, потом в Ивановском – и дед менял вместе с ней), родился на Амуре. Я родилась в Москве, но моё ощущение Родины так широко, что может покрыть полмира.

Родителям не сиделось на месте, и маленьких нас с сестрой они возили с собой. Привычку к дороге мне привили с ранних лет, и я была уже во многих странах, когда наконец познакомилась со своей. До 2017 года я не знала России: география ограничивалась золотым кольцом, двумя столицами и Смоленском, который стоит на дороге в Литву. И вдруг я начала ездить сама, а у меня не было возможности сесть на самолёт и улететь за границу. Зато вместе с туром ТОБИ я объехала множество городов, познакомилась вживую со своими друзьями из интернета, а потом в августе мы с родителями отправились на Алтай.

Кажется, за полторы недели, проведённые здесь, я полностью переродилась. Мои дневниковые записи за те дни полны открытий и откровений. «Мои мысли – то, что у меня внутри – за это время успели отдохнуть», – писала я. «Я – горец, впервые в жизни спустившийся на уровень моря и захлебнувшийся кислородом. Меня не учили дышать полной грудью. И вот это количество воздуха хотелось бы кому-то завещать».

От Горно-Алтайска до Усть-Коксы мы ехали на старой маршрутке, на которую сверху были навязаны наши вещи. Водитель лихо брал повороты, не снижая скорости, и в лобовое стекло, уже покрытое сеткой, летели камушки, усложняя узор из трещинок. На особо пыльных участках дороги приходилось, несмотря на жару, закрывать окна и делать себе маски из мокрых футболок. Я отбила ухо, подпрыгивая сквозь сон на плече у Марго, и не смогла прочитать ни строчки за восемь часов пути. Это была лучшая автомобильная поездка в моей жизни.

Я не смогу описать те приключения, которые ждали нас на месте. Подъёмы в горы, сплав по горной речке на рафтах, небо, которое здесь гораздо ближе, чем в Москве – кажется, в безоблачную ночь можно разглядеть не только звёзды, но мудрые лица этих звёзд. А больше всего меня тогда поразило знакомство с Раисой Кучугановой, хранительницей мудрости уймонских старцев и автором книги «В поисках Беловодья». Мы пришли к ней на экскурсию по Музею истории и культуры Уймонской долины (на первый взгляд показалось – экскурсию по избе), но это было гораздо больше, чем просто экскурсия. В увлекательном и добром рассказе об Уймонской долине и собственной жизни Раиса Павловна ответила или подтолкнула меня к ответам на все вопросы, которые тогда передо мной стояли. Закончив беседу с нами, она повела рассказ для новых гостей, а мы с Марго примостились рядышком слушать всё во второй раз.

Алтай стал для меня волшебным местом роста, и казалось, что нельзя «просто так взять и» вернуться сюда, как в отпуск. Здесь началась моя отчаянная влюблённость в горы, но всякий раз, когда горы звали к себе, я отправлялась куда-то ещё. И вдруг посреди самоизоляции мне пришло сообщение от Полины: «Мы хотели позвать вас изолироваться в Горный».

Нам понадобился месяц, чтобы принять это предложение: потому что оно было слишком прекрасным, потому что Москва не отпускала. Наконец, когда заочное обучение у меня уже кончилось, да и от сессии осталось совсем чуть-чуть, мы сели в зелёненький самолёт S7. С тех пор, как год назад я узнала о существовании арт-резиденций, я мечтала пожить в такой, и Усть-Кокса стала для меня арт-резиденцией. Я пообещала себе, что до возвращения в Москву закончу эту книгу.

Здесь – в горах, под низким небом, между глубокой Коксой и широкой Катунью – я больше, чем просто девочка. Выходя утром на улицу босиком приветствовать уже высоко поднявшееся солнце, я чувствую, как становлюсь сильнее и крепче. А вечером, кажется, лучше не выходить вообще – красота выжигает глаза. И буквы, которыми полнится моё тело, растут, словно Бог нажимает «увеличить размер шрифта».

5 августа 2017

Уже неделю живу в многодетной семье: шестеро детей, двое взрослых, два папы – мы ещё не решили, к какой категории они относятся.

Что такое быть тут старшей дочерью? Это прекрасно. Это сорок минут мазать всех по очереди кремом от солнца; это редактировать свои сказки вслух, чтобы все слышали; это служить остальным кроватью; это отучивать Таю от «устрой дестрой», а Марго – от ревности; это съедать самый большой арбуз за пять минут, а дыни кушать сразу по две; это строгать шампуры из веточек, потому что железных на всех не хватает; это всем вместе строить раненой Ниночке мост через реку; это при помощи Вадима забираться на скалы, которые сам ты никогда не покорил бы, а слезать под инструкции Марго; это убеждать (тщетно) Нику, что реке больно, когда в неё кидают камни.

Но самое прекрасное – это моё маленькое создание, моя Тая, мои «Арина – моя няня», «кто тут твой любимый ребёнок?», «если я уплыву по течению, Вадим меня поймает», «я могу сама управлять лошадкой», «дети выходят в окно», «Аринчик-блинчик», «мне не нравятся чёрные мальчики, но если Лёша почернеет… нет, он уже белый», «я влюблена только в одного, в кота Паштеееееееетаааааааа», «я хочу делать неправильно и жить по совести!» и прочее.