bannerbannerbanner
Винтики эпохи. Невыдуманные истории

Антонина Шнайдер-Стремякова
Винтики эпохи. Невыдуманные истории

Полная версия

Начало самостоятельной жизни

Кровавые сороковые близились к закату…

В дружной семье фабричного общежития, в которой Маля два года проработала прядильщицей, хватало и на еду, и на одежду. Хотелось, однако, найти мать и сестру. Как – не знала, но догадалась написать тёте Эмилии в Малиновку. На русское письмо племянницы тётя отписала по-немецки:

«Здравствуй, дорогая Малечка!

Ты и представить не можешь, как обрадовало нас твоё письмо. Спешу сообщить, что мама ваша жива. Она находится в Верхнекамском районе Кировской области. Плачет, что вас потеряла. Теперь нашлась ты, может, и Лилечка отыщется. Хорошо, что вы тогда из изолятора убежали – там бы голодной смертью померли. Из всех, кого туда поместили, в живых остались только вы. Мысленно мы похоронили вас – теперь рады, что оказались живы. Все, кто вас помнит, шлют сердечные приветы.

Малечка, ты живёшь в большом городе. Сыта-обута, и у меня к тебе просьба: сходи в большой серый дом-71 по улице Ленина. Там держат моего старшенького, что в «Гитлер-югенд» был. А при чём, скажи, он? Мы люди подневольные, в войну попали в Германию, там и записали его в этот «югенд». Сейчас здесь – и тоже не по своей воле. С нами, что хотят, то и делают. Сходи, у меня сердце разрывается, когда об нём думаю. Обнимаю. Твоя тётя Эмилия».

Захотелось во что бы то ни стало разыскать то серое здание. Увидела и – в оторопь пришла: да их же два года тому назад привозили сюда с Лилей!..

Тихий, безобидный кузен не был способен на плохое, и она решила, что тётя, видимо, что-то перепутала. Но ошибки не было: здесь, в тесной камере пыток, кузен часами стоял, как в тиски зажатый, и вода капала ему на голову – ни свернуть, ни увернуться. Думал, с ума сойдёт. Когда открывали камеру, вываливался бревном – идти не мог. Получил срок – 25 лет. За что – не понимал. Через шесть лет попал под амнистию. И снова не понимал – почему?..

Эту правду Амалия узнает позже, а сейчас обрадовалась, когда столкнулась с военным, что отправил их в детский приёмник:

– О-ой! Здравствуйте!

– Здравствуй, девушка, – не узнал он её. – Тебе кого?

– А я вас знаю! Вы… – и выпалила его фамилию, имя, отчество.

– Меня мудрено не знать: я здесь работаю, – мило улыбнулся он.

Маля оживилась и рассказала, как два года назад её привезли сюда с сестрой. Из заинтересованно-кокетливого он на глазах превратился в официального. Наконец, по-деловому предложил:

– Зайдём в 14 кабинет.

Они спустились в подвальное помещение. Сидя за двух-тумбовым столом, начал издалека.

– Да, на улице я бы тебя никогда не узнал. Повзрослела, похорошела… А в комендатуру ходишь?

– Зачем?

– Спецпереселенцы должны каждый месяц отмечаться.

– Зачем? – нелепо повторила она.

– Положено. Не встанешь на учёт – срок могут дать.

– Раз положено, значит, встану. Прятаться и уклоняться мне не от кого и незачем, – легко сдалась она.

Комната жила общим «котлом» – по законам общежития. На танцы, кино, доступные развлечения ходили дружной и весёлой компанией. Иногда к ним в гости хаживали мальчишки.

Однажды после работы Маля завалилась спать. Проснулась от мужского голоса. Девчонки всё «Толик» да «Толик» – захотелось посмотреть, что за Толик. Высунулась из-под одеяла, увидела русую, кудрявую голову – глаза встретились, улыбнулись, загорелись… Под одеяло кокетливо спряталась, и рулетка закрутила нежные чувства. Толик домой её пригласил, с матерью познакомил. Позже мать признается:

– Пришёл как-то Толик и говорит: «Мам, я сегодня девчонку встретил – такую краси-и-ву-ю!» Ты, и вправду, красивая.

Девчонки дразнились: «AT пришёл», «AT ушёл», «AT сказал» – Амалин Толик, значит.

Коммуникабельный, талантливый, он, бывало, услышит песню по радио и тотчас рисунок к ней сделает. У девчонок потом только и разговоров – о песне да о рисунке. По выходным в кино её приглашал. С билетами напряженка была, но Толик всегда умел достать лишний. На автобусной остановке очередь, бывало, чуть не на километр, и он, чтобы не стоять, выдумывал: «На поезд, извините!.. На работу… лекцию!..» А то просто бросал: «Жизнь или смерть!» и, загораживая собой Малю, протискивался к автобусной двери.

У общежития выскакивали и забегали в магазин. Карточек уже не было; полки ломились от чёрной икры, колбас, балыка, сыров, масла – только деньги плати! Девчонки из соседних комнат слетались на сладости, как пчёлы на мёд, – весёлые чаи гоняли допоздна…

И поцелуи были – на тёмных улицах, в зрительном зале, недалеко от проходной. И от того, что сама себе нравилась и чувствовала себя любимой, расцветала и обретала уверенность. Так сладко, тепло и счастливо Мале никогда ещё не жилось, так удачно рулетка ещё не крутилась – на какое-то время даже мать и сестра забылись.

А потом случился апрель – 24-й 1950-го. В очередной раз сходила в комендатуру – отметилась. Едва успела вернуться, явился фабричный курьер: «Срочно велено доставить тебя в отдел кадров!»

Отдела кадров, куда вызывали за воровство, опоздания и прогулы, боялись, как и милиции. Ничего плохого в поведении Маля вспомнить не могла, и от предчувствия беды сердечко её затрепыхалось… Переступила порог, глянула на начальницу, перевела от быстрой ходьбы дыхание и догадливо выдохнула:

– Серый дом?..

– Да, – кивнула пышная седеющая причёска, – поступило указание рассчитать тебя в 24 часа. Куда переводят, не знаю, но утром два сопровождающих будут ждать тебя у проходной.

Красоту и обновление природы, что оживала после зимней спячки, Маля отметила бездушным штрихкодом. Воздух дурманил запахом клейких листочков и пьянил голосами птиц, не согласовываясь с тревожной тоскою в душе… Ничего не понимая, она по привычке заторопилась к общежитию. Намечавшееся благополучие обрывалось пиратски. «Надо с То-ликом проститься», – было первое, что пришло ей в голову. Сделала несколько шагов к его дому и остановилась: «Будь, что будет».

Голод, чесотка, лабиринты кировских дорог забывались. Ей, 18-летней, открывалась перспектива замужества, и всё в одночасье рушилось – беспощадная рулетка снова крутила неизвестность.

Зашла в комнату, сообщила новость сиротам таким же, как и сама, ничейным. Они не поверили, думали – разыгрывает. Поверили слезам. Чтобы смягчить беду, девчонки начали предлагать, у кого что было: валенки, платьица, кофтёнки, туфли – на память…

Побежали за Толиком. Он успокаивал:

– О плохом не думай. Как приедешь, сразу напиши.

– Толик, какие письма!.. У меня образования коридорчик русской школы и коридорчик немецкой.

– Ты пишешь лучше любого грамотного, а ошибки делают все.

– Меня под конвоем отправляют! На север! В безлюдье! Зачем тебе из-за меня жизнь ломать?

– Не болтай ерунды. Поженимся, а где жить, – на севере, востоке, юге – не важно, лишь бы вместе!

Впервые мало смеялись, впервые были серьёзны – спорили, убеждали, клялись…

Утром на проходной прождала больше часу— провожатых не было. Подошла дежурная и велела идти домой: по телефонограмме Мале давалась отсрочка на три дня. Заискрилась надежда, – может, хотели попугать?

Через три дня подъехал «Бобик», и её увезли на железнодорожный вокзал.

Жизнь на руднике

Малю доставили в Верхнекамский район на рудник фосфоритных залежей, где немцы-спецпереселенцы составляли большинство. Местные, тоже не из «благородных», а потомки каторжан либо ссыльных, относились к ним хорошо. В голове Мали бессмысленно почему-то отстукивало «Верхнекамский район… Верхнекамский район…» и вздрогнула – вспомнила письмо тёти Эмилии: «Да это же район, где проживает мама!» Едва её документы легли на стол коменданта, она попросилась к ней. Комендант, добрый человек, убеждал не уезжать:

– Мать в колхозе, где ничего, кроме разрухи, нет, а здесь посёлок городского типа, заработки хорошие.

Видя, что Малю не убедил, пошёл на компромисс:

– Ну, хорошо! Напишу бумагу, чтоб мать перевели к тебе. Здесь ей, думаю, будет лучше.

И Маля согласилась. Вскоре он сообщил, что получил разрешение на перевод матери.

И вот уже на перроне в нетерпеливом ожидании стоит она по-городскому одетая с модной стрижкой от природы волнистых волос. В тамбуре обозначилась похожая на мать деревенская баба в платочке с огромным животом на последнем месяце беременности. Ситцевая блуза поверх длинной широкой юбки пикантного положения не скрывала. Маля пригляделась – сердце учащённо забилось: мама!..

Первое, что пришло в голову, было: «Кто её так?» В висках неприязненно выстукивало: «Как она могла? С согласия, наверное?..» Мать и повзрослевшая дочь робко шагнули друг к другу. Тёплый, тугой живот и новая в нём жизнь вытеснили негодование, оставив на плаву любовь и жалость. Поглаживая живот и не вытирая слёзы, Маргарита сообщила и без того очевидное:

– Вот, скоро рожу.

– Да ладно – чего уж! Вырастет! – Смахнув слёзы, Маля застенчиво усмехнулась, словно беременная мать была ей не в диковинку.

Вышагивала рядом – вспоминала… удивлялась, что не ощущает той, почти внутриутробной связи, когда они зимней ночью, обессиленные, покидали барак. Уходили в никуда, надеясь найти какую-никакую еду. Тогда присутствие матери вселяло надежду и силу. Сейчас силы перераспределились: в её плече нуждалась мать.

А Маргарита вспоминала холодный весенний вечер, когда её, изголодавшуюся и растерявшую детей, пригласила в кабинет заведующая детским домом.

– Привезли девочку с вашей фамилией. Может, дочь ваша?

Взгляд Маргариты на какое-то время сделался безумным, затем она издала звук, похожий на стон, в глазах выступили слёзы. Словно немая, сдвинулась, открыла дверь, и – истошный крик «Ма-ама!» прорезал коридор детдома. Лиля со всех ног бросилась к ней. Склонясь над нею, Маргарита не переставала гладить и вжимать её в себя, словно хотела спрятать. Вокруг плакали.

Время всё ещё оставалось тревожным, во всю процветали доносы. Маргарита была в розыске, и заведующая сделала то, что должна была сделать, – сообщила в милицию о беглой уборщице. «Чёрный ворон» не заставил себя ждать. Маргарита умоляла оставить в детдоме хотя бы дочь. Лилю оставили, а её самоё отправили в колхоз на спецпоселение.

 

Найдя друг друга, Маргарита и Маля первым делом сели за письмо с просьбой о воссоединении семьи. И вскоре к ним в общежитие привезли из детдома Лилю. Общая кухня, печное отопление, колонка во дворе… не так уж и плохо, но в комнате, похожей на могилу, после родов Маргариты стало тесно, и Амалия написала заявление на расширение.

Через год им выделили две комнаты в восьмиквартирном доме, в котором жили когда-то немецкие военнопленные. Кормилица семьи, Амалия работала теперь в строительно-монтажном управлении (СМУ) – выполняла тяжёлую неженскую работу: под турбины и локомотивы вместе с мужчинами бетонировала котлованы для электростанций.

Семья увеличивалась, денег не хватало. Маля ломала голову, где найти более оплачиваемую работу. В карьере, где открытым способом добывали фосфориты, узкоколейке требовался кочегар, и Маля пошла в кочегары. Грязная работа оплачивалась прогрессивно-премиально – окладов, не стимулировавших качество труда, в те годы ещё не было.

Наступала весна. В канун Первомая стояла она в дверях клуба и высматривала свободное место.

– Ама-алия! Ма-аля! Иди к нам! – услыхала она своё имя.

Ба-а, Катя Готзелих! Родная душа в этом Богом забытом крае! Торжественный доклад, обязательный для каждого праздника, они не слушали: говорили о родственниках и общих знакомых – концерт смотрели в полглаза. Катю, что в последнее время жила у тёти, по прозвищу «соловейка», привезли, как и Малю, под конвоем. Катину тётю Маля помнила хорошо: не раз носила менять ей вещи в соседнюю Сухаборку.

В годы войны тётя пела в Германии для советских офицеров. Иванов услыхал её и полюбил, но после войны его разжаловали «за связь с немкой». Пострадала и тётя: с месячным сыном её увезли на лесоповал в Малиновку. Иванов оказался, однако, настойчивым – разыскал свою соловушку и добился прописки в областном центре, куда немцев не прописывали. И хотя из города их через какое-то время всё же выселили, союз этот оказался счастливым.

В молодом и весёлом коллективе узкоколейки работалось весело, но осенью остригли в армию парней. Рабочих рук не хватало, и Мале предложили выучиться на машиниста.

Девушкой была она зрелой, но подходящей пары всё не находилось. Толик всё рвался приехать – она отговаривала. Маргарита не раз затевала речь о замужестве, но 24-летняя дочь отнекивалась: «Успеется» и не заметила, как влюбилась. Михаил, помощник машиниста, был на десять лет старше, женат и с ребёнком. Красивый, высокий и стройный, он после окончания своей смены оставался рядом с нею. «Хочешь – домой отвезу, матери поможешь!» – провоцировал, бывало, он и увозил её домой. Она порхала в калитку – он отрабатывал её смену.

В 1953-м после указа о воссоединении семей к Михаилу приехала жена с ребёнком. И жизнь Мали завертелась-закружилась: работа… тайные встречи… забота о совместном с Михаилом сыне – Сашеньке… Мать отговаривала от «запретной» любви, не открывала Михаилу двери, но все запоры он сносил за считанные минуты. Так продолжалось до поры, пока из армии вернулись солдаты и в депо устроился Сашко́.

Рыжий, коренастый, он работал на мотовозе, тягловой машине на рельсах. В конце дня мотовоз загоняли в депо, где работала Лиля и куда после рабочей смены частенько к сестре забегала Маля. Пришла однажды и за спиной услыхала смех. Оглянулась – ей улыбался парень с докрасна загорелой шеей.

– О! Какие девушки— пушистые! Откуда? – спросил Сашко напарника.

– Да это Лилькина сестра, – отреагировал тот безразлично.

– А непохо-ожи!..

– Мало ли! Одна в мать – другая в отца.

– Какой у неё волос – шикарный!..

– Ты лучше младшую примечай, эта уже пропечатана, – и аттестовал её с наихудшей стороны. – Сына нагуляла… Таскается почём зря…

Рабочих после смены отвозили обычно в душ. Надеясь на лёгкую победу, Сашко однажды намекнул, что хочет быть с нею. Маля отказалась.

В один из выходных она прилегла на диван к Сашеньке, пригрелась рядом и не заметила, как уснула.

– А Маля дома? – разбудили её вопросом из кухни, где находилась мать.

– Дома, дома! – отозвалась из спальни Маля. – Что? Опять ЧП? Срочно надо на работу?

– Да нет, тут к тебе гости, – подошла мать.

– Что им ещё? – увидела Сашка́ с напарником и недружелюбно поинтересовалась: Чего вам?

– Да мы в кино тебя пригласить, – смутился Сашко.

– В кино!?.. А что за кино?

– «Тарзан». Хорошее, говорят.

Так началась их платоническая любовь. Весной в клубе, на танцах, произошла схватка за обладание львицей.

– Выйдем, поговорить надо! – рванул Михаил соперника за рубашку.

Глухой треск разорванной ткани – и у Сашка оголилась рука.

– Ты чего, дурак, охренел? – отодвинул он за спину невысокую Малю.

– Пошли, говорю! – ударил Михаил по обгорелому затылку.

– Ты чо? Больно ж!

– Она моя, щенок! Понял? – наступал Михаил.

Сашко был ниже на полголовы да ещё и смотрелся общипанным гусем, но – изловчился, опрокинул соперника на пол и скрутил ему за спиной руки. Подоспели парни, и драчунов разняли. Глядя в злое лицо Михаила, Маля, не стесняясь, при всех отчеканила:

– Дерись со мной, а его не трогай. И оставь меня в покое. Не люблю тебя больше. Всё! – взяла Сашка за руку и вывела его из клуба.

Пунктиры семейной жизни

1955 год был годом отмены спецкомендатуры. И так как родственники Сашка были настроены против «шалавы», молодые воспользовались свободой передвижения – никому ничего не сказали и уехали в Братск. Работы для Мали там не нашлось, и они уехали, пробыв в городе три дня. Попутчики в вагоне советовали шахтёрский Углеуральск: «Сто процентов, там без работы не останетесь» – и шахта N4 стала конечным пунктом их странствий.

Сашко устроился проходчиком, Маля – откатчицей вагонеток, а потом выучилась на газомера и работала на участке вентиляции.

Домой писала радужные письма, на них приходили малограмотные ответы Лили. В них она плакалась и упрекала, что зря её забрали из детдома, – «всего четыре класса окончила, а в детдоме окончила бы семь». В 1957 году Лиля приехала в гости к сестре, да так и осталась. Так Углеуральск стал судьбоносным и в судьбе Лили: она устроилась на шахту, приобрела профессию токаря, познакомилась с завербованным из Ленинграда отбойщиком и вышла за него замуж.

Сашко с Малей снимали комнату в частном доме и два года вкалывали в мечту— собственный дом. Но наступил 1958 год – год, когда всех женщин выводили из шахт. И Амалия с Лилей остались без работы. Семья Лили уехала в Ленинград к родителям мужа, СашкО принял решение вернуться на рудник – к тёте.

Рулетка крутила беспристрастно, но, счастливая бабьим счастьем и тем, что муж принял сына, Маля на время не оглядывалась, над жизнью не задумывалась. Её радовало, что оба Саши, маленький и большой, прекрасно ладили друг с другом. Летом были рыбалка, грибы и купание в реке, зимой – лыжи и по вечерам сказки. Через два года, осенью, у них родилась дочь Нина.

Молодые мечтали о собственном доме, но жизнь на руднике день ото дня всё тяжелела. Как уходит из мелководья рыба, так уезжали отсюда люди – сомневались и они, стоит ли строить дом в этих местах. Магазинные полки, щедро-обильные в прошлом, оголялись с неимоверной быстротой. Деликатесами становились не только мясные продукты, но и мука с подсолнечным маслом.

Тоскливая нехватка всего, чего ни коснись, наводила на мысль, что из этой дыры надо выбираться. Но куда? Где найти место, чтобы и детей выучить, и самим было легче? Над ребусом этим молодая семья размышляла вечера. Надвигался декабрь 1961-го. После очередного совещания с мужем Маля решила съездить на разведку в Актюбинск, где к тому времени жила семья тёти Эмилии.

Как только ликвидировали комендатуру, тётя из Малиновки перебралась с сыновьями на родную Днепропетровщину, в родной довоенный колхоз, но из прежних жителей они никого не нашли, а новые не приняли их, и вскоре при невыясненных обстоятельствах трагически погиб её старший сын. После его похорон тётя с детьми, золовкой и осиротевшими внучатами перебралась в северный Казахстан, в город Актюбинск.

Сашу Маля оставила с мужем, а сама с маленькой Ниной и рюкзаком за плечами отправилась к тёте. Вышла из поезда и – ахнула: на привокзальных витринах, как в доброй сказке: мясо и макароны, крупа и жиры, конфеты, икра и всякая прочая вкуснота.

Её телеграмму: «здесь рай есть всё срочно увольняйся» Сашко получил на другой уже день. Посоветовался с дядей.

– И ты ей веришь? – засомневался дядя. – Быть того не может, чтобы в одной и той же стране в одном месте было всё, в другом – ничего!

И Сашко остался. Осталась и Амалия – уезжать от изобилия не хотелось.

Открывавшемуся детскому комбинату требовались рабочие, и её без проволочек оформили няней в старшую группу – для полноты счастья не хватало лишь сына с мужем. Переговоры тянулись полгода, на них уходило много денег, и Сашко, наконец, сдался. По приезду ему улыбнулась ещё и удача: он устроился на высокооплачиваемую работу— участок гражданского строительства при железной дороге. На окраине Актюбинска жило много немцев. За 1000 рублей купили они недостроенный дом – три большие комнаты с изолированной кухней.

И рулетка закрутила, казалось, стабильное благополучие.

В 1964 году у них родилась Лена, но с этого времени затормозился и «прогресс» области – дефицитом становился даже хлеб.

Спасала семью работа Мали в детском саду, куда хлеба выписывали всегда больше, чем нужно было, и каждый в конце рабочего дня уносил с собой булку домой. Маля не жаловалась – была счастлива, что знакомое чувство голода обходило их стороной. Жилось почти что хорошо: на крупные бытовые вещи выдавались талоны. По талонам купили ковёр, Сашка записали в очередь на мотоцикл. На себя и детей Маля сама всё шила, в одежде и обуви была неприхотливой и аккуратной – в одних и тех же туфлях по два-три сезона ходила…

В детском саду существовала «чёрная касса» – с каждого ежемесячно удерживали по 16 рублей. За год ко дню рождения набегала приличная сумма – 192. С этими деньгами Маля мечтала окоролевить свой гардероб, но тут, как назло, подошла очередь на мотоцикл. Снимать со сберкнижки 540 рублей Саш ко не хотел.

– Снимем деньги – пропадут проценты! Давай к 380 руб из «чёрной» кассы займём у кого-нибудь 160 руб., а потом потихоньку будем расплачиваться.

– И у кого ж мы займём?

– У всех, кто не жадный, – с миру по нитке, а проценты останутся.

– Да ты, я смотрю, самый жадный и есть. Мне уже в люди выйти стыдно. Столько лет ни новой блузочки, ни платья, да и обувка разваливается.

– Для меня ты и такая лучше всех. Рассчитаемся за мотоцикл – нарядишься.

Маля подумала и согласилась – не раздетая ж, в самом деле! Но зарплаты Сашка всё тощали, так что год оказался напряжённым – с долгами рассчитывались, как из подо льда выбирались. За день до дня её рождения зашёл Сашко как-то в детский сад и при всех выложил на стол получку – 25 рублей. От удивления Маля так и присела, но потом рассудила, что деньги просто недодали и что Сашко донесёт их в аванс, но в аванс он выложил лишь 50 руб. Прожить на эти деньги было невозможно – она собрала чемоданы и выдвинула ультиматум:

– Не уволишься – уйду: без твоей зарплаты мы легче проживём.

Он не на шутку растерялся. Выручил кум: «Переходи ко мне на автокран, там зарплата 250–300 рублей. Правда, работа связана с командировками, но ты молодой – выдюжишь». Лаконичное заявление Сашка «Денег в семью не приношу, потому от меня уходит жена» – подписали без тех двенадцати дней, что по закону в обязательном порядке надо было отработать.

Сашенька к тому времени окончил восемь классов. Солидаризуясь с друзьями, он поступил в профессионально-техническое училище в селе Родниковка – поступок, однако, выстрелил по планам родителей: учитывая его математические наклонности, они подыскивали ему и соответствующую школу. Доводы сына, что за два года он выучится на механизатора и уйдёт в армию с профессией, казались правильными, но… кем-то навязанными. Родители пробовали его отговорить – не смогли.

После года в училище он, однако, заявил, что «учиться на механизатора передумал – лучше на шофёра». Начали допытываться, чем вызвано решение. Оказалось, в село прибыло много беспризорников, любителей сладостей, и они обворовывали магазины. Родниковка превращалась в очаг преступлений, Саше хотелось вырваться. На мотоцикле родители раз в неделю привозили ему хлеб и овощи. Приехали однажды, а он в постели – в синяках и ссадинах.

– Что случилось, сынок? – испугалась Амалия.

 

– Когда на лежачего бросаются с кирпичами, по-другому не бывает.

– За что тебя так?

Он не хотел признаваться – уступил настойчивости отца. Саша отказался стоять «на часах», и от него решили избавиться. Боясь, что он «расколется», его решили убить, но не добили. Боясь за жизнь сына, Амалия хотела его увезти.

– Нечего слюни разводить! – возразил отец. – Что за манера не доводить начатое до конца? Пусть учится защищаться.

И Сашеньке пришлось доучиваться.

После училища выпускники обязаны были отрабатывать два года в целинном совхозе «Комсомольский». Сашко с автокраном мотался по Казахстану— электрифицировал кишлаки. Очередной его командировкой стал совхоз «Комсомольский», в котором был сын. С гостинцами (сгущённым молоком, шоколадами и другими сладостями) Сашко у первой встречной поинтересовался, где найти Сашеньку. Женщина улыбнулась.

– А-а, вы на свадьбу?

– Какую такую свадьбу? – не понял отец.

– Как какую? Вы что – не знаете, что у вашего сына сегодня свадьба?

Сашко не стал расспрашивать – лишь поинтересовался, куда пройти. Сын увидел отца и от неожиданности растерялся. Сашко не стал ему выговаривать, но со знакомыми, отъезжавшими в Актюбинск, отослал Мале записку: «Срочно бери отгулы и выезжай, дело касается сына». На «кукурузнике» она прилетела на другой уже день.

Бабушка, у которой они остановились, рассказала историю Веры-»невестки»: помощница повара, из местных, с молоденькими всё свадьбы справляет, с Сашей – четвёртую уже, но приезжают матери и увозят сыновей.

Ранним утром они отправились к дому «невестки». Сашенька глянул в окно, увидел родителей, схватил брюки и выскочил на улицу, застёгиваясь на ходу.

– Что это за свадьба такая скоротечная? – упрекнул отец.

Уставившись в землю, сын тупо молчал, а когда поднял голову, в глазах было столько немого стыда, страдания и чего-то ещё, что отец отважился на провокацию:

– Если по любви, то ладно, а если – нет?.. Может, домой улетишь?

– Заводи «Зил» – вези к самолёту, улечу с матерью.

– Времени до отлёта ещё есть, – обняла его Амалия. – Иди простись, объяснись и скажи, что родители увозят.

– Не буду я прощаться. Заводи, отец, мотор.

– Значит, в этой «свадьбе» любви не было?

– Не было, – покраснел он.

Директор совхоза взбунтовался было, что теряет специалиста, но Сашко отрезвил его:

– Работа для крановщика найдётся?

– Найти-то найдётся, но деньги на кран где я возьму?

– Не надо денег – всё сделаю бесплатно, только верни мальцу документы.

– Ну, тогда лады, – согласился директор.

По возвращению в Актюбинск отец устроил сына на бульдозер в свою организацию. Молодого и энергичного, его хорошо приняли в коллективе.

Наступила зима. Сашко-отца с передвижным краном откомандировали в один из дальних кишлаков. Столбы для электропередач поступали по железной дороге, но после трёхдневной метели дорогу занесло и к вагонам было не подступиться. Сашко отправил в Актюбинск телефонограмму – просил бульдозер для расчистки спрессованного снега.

– Только не сына! Кого угодно, только не его! – повторил он несколько раз.

В один из морозных дней на горизонте показался трактор. Сашко остановился, всматриваясь: «Наверное, бульдозер». Рёв трактора заглох и из кабины выскочил сын.

– Здравствуй, сынок, но я просил, кого угодно, только не тебя!

– А я чем хуже? – улыбнулся Сашенька. Трёхмесячную командировку отца с сыном продлили на полгода, и им пришлось пробыть здесь зиму и весну. Захолустье захолустьем, а молодёжь молодёжью – со своими интересами и проблемами. Эта станция исключением не была: местные постоянно враждовали с приезжими из-за девушек.

СашкО к тому времени сильно простыл, его увезли в город с высокой температурой. И Сашенька остался один. А был он влюблён в красавицу – дочь репрессированных молдаван, но девушку, что была запугана пристальным вниманием «женихов», местный парень уступать не хотел.

13 мая 1971 года Сашеньку видели недалеко от чайной мирно беседующим с девушкой. Вскоре они разошлись: он к вокзалу, она в деревню. Темнело. Вдруг от дома к дому шагнула страшная весть: Саша лежит на рельсах с разможжённым черепом. Недалеко валялась записная книжка. В ней было: «Мне так хотелось любви!» Как и что произошло, известно одному Богу.

А было ему всего семнадцать!..

Амалия казнилась, что не настояла на среднем образовании, что не взяла его из училища, Сашко – что оставил его одного…

У Сашка́ была хорошая зарплата, но командировки и питание всухомятку сказались на желудке – проблемы со здоровьем вынуждали искать другую работу. Ничего, кроме оклада сантехника в 160 рублей, не нашлось, и он согласился.

Вскоре произошла смена власти политических лидеров: Никиту Хрущёва сменил Леонид Брежнев, и за ночь случилось то, что случается в волшебных сказках, – произошло чудо: утром магазины расцвели изобилием.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21 
Рейтинг@Mail.ru