Антон Сальников
Путь к спасению
К этому месту скорее всего меня привел шальной случай. Черный как сажа или грач, здоровенный случай, за которым я плелся, погруженный в призрачные мысли. Облюбованное подобными мохнатыми жителями Рима «Area Sacra» вдруг вывело меня из состояния транса и заставило улыбнуться моему четырехлапому пушистому гиду, который уже разложился на кирпичном парапете. Как здорово, что даже в бесконтрольном состоянии меня тянет к величайшим памятникам истории. Площадь Торре-Арджентина имеет одну из наибольших плотностей исторической значимости на квадратный метр. В рядах этих облюбованных котами руин все еще напоминали о себе древнейшие храмы и место смерти «первого среди равных». С каким-то особенным трепетом верится, что здесь некогда самый могущественный человек Римской империи вблизи театра Помпея, его противника в борьбе за власть после распада триумвирата, встретился лицом к лицу с заговорщиками, которые посмели поднять руку на равного Богам. С тех времен, когда сенат боролся за республику против тиранов, а коррупция только набирала масштабы, много чего поменялось. Теперь имущие власть и деньги за редким исключением теряют неприкосновенность. Даже закон больше склонен к сохранности подобного рода порядков.
Надо мной возвышались три высоченные пинии, с ветвей которых срывался ветер и обдувал направленное ему навстречу лицо. Сзади меня припарковался очередной таксист, а левая рука повязла в ласках животного с местной пропиской. Уличный кот тщательно следил за своей внешностью раз был таким опрятным, чистым и шелковистым. Он пару раз мяукнул, поднялся и соскочил вниз, поближе к своим сородичам.
Оставшись один мне жутко захотелось пробраться через узкие улочки к более чему-то вечному, чем даже память в Италии. Я ринулся в сторону воды.
На пересечении улиц ди Торре Арджентина и Флорида меня обогнал трамвай с белой крышей и рогаткой, упертой в черную паутину из толстых жгутов. Мне определенно был по вкусу буквально каждый закоулок, каждый облупленный уголок, каждый маленький сад, где любой фонтан принадлежит коллекции знаменитого мастера прошлых эпох.
Я чеканил по брусчатке ровно до моста, названного в честь национального героя. Там я уже почувствовал влагу, исходившую от Тибра, и направил свой путь вдоль тихой и едва ли приметной, насколько это возможно в Риме, набережной. Спустившись в мир грез, я вновь перешел на режим автопилота, тупо разгружая себя затянувшейся прогулкой. Признаться, в подобные часы я неистово рад, что так сблизился с одиночеством. Оно позволяет найти интересные детали в собственной личности. Если позволишь ему тихой поступью пройтись хоть раз с тобой по вечерним улочкам, то с каждым разом оно все шире и шире открывает дверь возможностей, которая навсегда закрыта зависимым от общества. Так и вправду когда-то было со мной.
Встретив Бояну, я потерял свою независимость, свою суперспособность, оберегаемую и столь любимую, что она была для меня предметом гордости. Любовь капризная, иногда даже стервозная дама, и с ней приходится танцевать. Правда, порой это танцы на углях, на разбитом стекле, но даже эти невзгоды служат украшением жизни. Я измеряю вечный город шагами в поисках своего счастья. Счастье с темными и печальными как сама жизнь глазами. С глазами, ставшими для меня добровольной темницей. Я повяз в космосе, который излучают ее глазницы, и в мечтах еще раз ощутить прикосновения ее спелых губ. Никогда на свете я еще так четко не осознавал цену, за которую готов умереть. Никогда я к этому и не был так близок…
В таком непонятном для себя состоянии я вдруг увидел перед собой огромную голову змея, созерцавшего мое жалкое присутствие перед его могуществом. Меня поразило, что никого из прохожих не удивляло подобие виновника первого греха в близости с местом его искупления. Наиболее противоречивого символа, нежели змей, вряд ли можно себе представить, и все же среди почитателей католической церкви, ему не найдется места.
По какой-то нелепой причине, мне пришло в голову, что стоит попробовать поставить точку именно там, где все началось. Словно тот самый змей, что притаился среди сердец христиан, изогнулся и поглотил свой хвост. Словно я что-то упустил и гонялся за собственной тенью.
И вдруг, когда это решение, показалось мне вполне обоснованным, когда я уже приступил к его реализации, меня тормознул жаркий приток закипающей крови. Пульс зашкаливал, а ноги вросли в землю. Я не мог двигаться, так сильно меня окатило шоком. Будто сам черт вылез из разлома земли и престал предо мной.
Когда я вновь увидел бывшего друга, его палец опять указывал что-то и кому-то. Я его не понимал. Я вообще ничего больше не понимал. Кто-то из 12-ти первоапостолов явно был наделен особым вниманием, или куда важнее количество статуй на входе в базилику? Эта глупая игра мне порядком надоела, и я намерен добиться правды! Даже ценой жизни?
Насупившись, я направился прямиком за всеми интересующими меня ответами. Но когда я пересек определенный рубеж, Андрей об этом узнал, резко обернулся, покачал головой и убежал. Я почти проводил его взглядом до ресторана, основанного еще в далеком прошлом веке. И если бы он не обернулся, выискивая меня глазами среди возникших из ниоткуда туристов, я бы вряд ли сообразил, что нужно кинуться в погоню.
Своей глупостью я дал фору, которая в нашей гонке стала решающим фактором. Андрей уже завернул за угол дома, а я только проделал пол пути. Когда же я все-таки достиг длинной узкой улицы, он скрылся за следующим поворотом. Еще с детства он превосходил меня по спортивным показателям. За период взросления не поменялось ровным счетом ничего, кроме величины его превосходства. Я уже дышал прерывисто и взахлеб, а он, уверен, даже еще не размялся. И вот, если это можно назвать вторым дыханием, меня постигла волна уверенности близости финишной черты. Андрей был еще далеко, а я уже был близок к цели. Правда, глупая мысль бросалась под ноги: «А вдруг, это не я догоняю, а совсем наоборот?»
Я нырнул под арку крайний раз по своей воле, так как следующую арку, пролетевшую над моей головой, я уже помню размыто. Кто-то от всей души приложился мне по голове, и в полубредовом состоянии меня закинули на заднее сиденье черного джипа. Я боролся с обмороком, пытаясь всеми силами ухватиться за ускользающий трясущийся мир, но он был слишком зыбким, что, теряя границы расплывался на моих глазах. Это бесформенное сочетание силуэтов и образов можно слепить по своему извращённому желанию, но у меня на это не было сил.
Помню лишь, как Андрей посмотрел сверху вниз на меня через открытую дверь:
– Я ведь тебя предупреждал! Теперь пришло время платить за свою упертость, Данил, за свою глупость и бредовые идеи, как будто что-то можно изменить. Вот только цена слишком большая, – возможно, он и вовсе ничего не говорил, возможно, вообще ничего не было, да и меня в принципе никогда не было – все это игра пораженного мозга.
18
На фоне плавно играющей со временем музыки меня пронзили знакомые голоса. Это было самое больное, что мне пришлось вытерпеть. Я знал, что те, кому я жал руки и смотрел в глаза, они разлучили меня с Бояной. Навсегда. Лучше бы с меня снимали кожу живьем, чем мучиться от глупой обиды на самого себя. Я лично виновен в своем положении. Я доверился скользкой змее и повернулся к ней спиной, совершенно забыв о ее смертоносном яде.
– Сын ты должен это сделать.
Змея и ее гадкий змееныш.
– Эх, Данил, Данил, – рука Леонида Павловича Абрамова впилась в мои волосы, – как мышь ты рылся в грязном белье и наткнулся на мышеловку. И самое интересное, что ты хотел доказать? Кому? – голос исходил из всех щелей. Говорящий вдруг потерял свою форму, но все еще пытался за нее ухватиться.
– Ты подумал, тупой мальчишка, что сможешь что-то изменить? – в этом подземном склепе не было ни одной живой души. Отовсюду веяло тленом и смертью, – посмотри! Посмотри на нас! – знакомый мне с детства дядя Леня жесткой хваткой сжал мою челюсть и провел ею вокруг зала.
– Нас уже не победить. Мы есть везде! В правительстве, в ваших храмах, в ваших семьях!
– В моей голове, – я прохрипел слова, но на фоне 9-й сонаты Скрябина и гула голосов усилия не были замечены.
– Сын! Подойди, поздоровайся!
Среди всех плавающих фигур одна по-особенному выделялась. Знакомые черты лица то расплывались по дальним уголкам зала, то вновь собирались воедино. Как мозаика на витражных окнах в домах божьих. И каждый раз это было новое для меня лицо. Лишь какие-то незначительные черты оставались неизменными, те самые, на которые я столько лет смотрел в упор.
– Честно сказать, я бы хотел этого избежать, Данил, но ты сам сделал выбор.
Гул в ушах затмил каждую букву пустой болтовни. В груди раздалась боль от колотящего сердца. Это была отнюдь не физическая боль. Наоборот, в этом плане я чувствовал себя замечательно, как будто подхваченным под руки воздушными существами, но вот духовная опора не на шутку пошатнулась.
– Знаешь, ты ведь будешь моим первым агнцем. Я думаю, что для тебя это тоже очень волнительный момент, – у мелкого гавнюка по сравнению с его отцом голос дребезжал от волнения как у первоклассника возле школьной доски, – я считаю, что ты должен знать правду. Отец говорит, что это не к чему, но я хочу проявить благодать по отношению к тебе. Не подумай неправильно, мы не фанатики, готовые проливать кровь во имя Богов. Это удел общей массы, способной за чужие мифы уничтожать целые народности, беспощадно ведя священную войну. Боги нас давно покинули, мы это знаем точно, а твоя жалкая жертва им безразлична. Но, мой дорогой друг, она важна мне лично. Никто из семьи не будет делиться властью с кем-нибудь, пойми. Нужны люди надежные, связанные неразрывной нитью. А вот когда ваша вера в высшие цели нашего братства скреплена вашей же кровью, тогда доверие на высоте. Ведь уже никто из этого зала не выйдет чистым! Это как некий ритуал на доверие. Дань нашим предкам, которые за жертву покупали знания Богов. Да, Данил, это все ради знаний. Тайные, сакральные знания доступны далеко не всем. Ты даже представить себе не можешь, глупая твоя башка, какие возможности открывают эти знания.
Голова отдельно от тела бегала по всему залу по кругу. Меня сотрясало то от жары приближающегося пекла, то от пронзительного холода мраморной кожи. Тяжелая отдышка от захватившей меня в плен эйфории раздувала легкие как воздушный шар, готовый вот-вот лопнуть. Был ли хоть какой-то смысл пытаться ухватиться за разум?
– Ах да, тебе уже поручили важное дело твои новые дружки? – кровь ударила по ушам и полилась на пол жгучим ручьем, – они хотели, чтобы ты убил Папу Римского, – тут в комнате раздался смех, и он меня окружил со всех сторон. Мне было страшно, а их это забавляло. Они чувствовали мой страх. Они его разгоняли. Они будто бы нуждались в нем, – или они сказали правду, что ты идешь в уплату долга?
– Мы даже эту шайку недоумков держим под контролем. Ты только представь! Понтифик, который чуть не ушел на тот свет, но ради спасения наших душ вернулся, – фальшивая наигранность сквозь призму ненависти, – далее следует прощение стрелявших и-и… верное стадо готово хоть сейчас собраться в новый крестовый поход.
– Не трогай их! – я не слышал собственного голоса, я лишь почувствовал, как фраза выпала из моего рта этим подонкам под ноги. Вслед за ней выкатился наружу рассудок и, поскакав как баскетбольный мяч, ударился об стенку, отскочил, на пару секунд вернулся на место и вновь с него слез.
– Нам пора, время пришло. Ему уже все равно.
***
Редкие отрывки из материального мира касались моих закрытых век, и сквозь темноту я видел ад. Справа и слева по темному коридору на меня созерцали мертвые глаза, точнее то, что ими когда-то было, скорее это бездонные пустые глазницы. Тысячи больных, истерзанных душ пытались вырваться из той бездны, куда меня несут под руки ушибленным затылком вперед. Какой-то непонятный крик застрял в горле. Что я могу сказать? Кому? Если бы я даже мог управлять своим телом или хотя бы порядком мыслей, что было бы уместно предпринять? Самым разумным скорее всего является поскорее расстаться с мыслью о спасении. В таких местах даже надежда не решается на зов…
Холодный, мерзкий, как и его отправитель, шлепок по лицу открыл мне веки. А вот следующий чуть было не закрыл их вновь. Ожогом на щеке чувствовалась рука профессионала.
– Открой глаза! – повелительный голос дребезжал гневом, – ты нам нужен живым! – здесь он уже добавил нотки фальшивой учтивости. Цирковые артисты даже за пределами шатра продолжают свое выступление.
– Все сделали, что нужно? – говорящий урод встал и уже обращался к двум моим сопровождающим.
– Да, два, как полагается, – тот, который по правую руку, предательски сдал меня и схватившись за мою голову повернул ее резко влево, выставив следы от укола на шее. А может это был и тот, что слева и повернул голову вправо. Может даже кто-то из них уже низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его.
– Хорошо. К алтарю! – повелительный голос заставил слушаться даже мои непослушные коленки.
Редкий удар по обоим рукам оказался захватом двух горилл по обе стороны от меня. Мы вместе вывалились через дверь боковой комнаты и опять оказались в главном коридоре, который после крайнего посещения исказился и поплыл по плавным изменчивым волнам. Темный цвет стен и красная линия в виде кровавого следа вокруг двери. Я уж точно знал, какой конец у этого путешествия.
Дверь в конце коридора распахнулась, а вялый свет от тихих свечей в золотых менорах даже не щелкнул по глазам. Двойственность этого мира в том, что вроде бы вокруг и что-то мерцает, но тут же тонет в господствующей темноте, исходившей из прокаженных душ.
Я очутился на сцене, чем и привлек всеобщее внимание:
– Все эти люди, я их видел, но не могу вспомнить, потому что мысли уже вытекли через открывшиеся чакры и парили уже далеко за рамками восприятия.
– Откуда я их всех знаю?
Меня привязали толстыми веревками к монументу, он как маяк на вытянутой сцене притягивал столько слепых глаз. Быстрым движением с меня слетел халат, оголив мое тело. И зря я отдался чувству стыда пред публичным оголением. В этом огромном зале никто не знал, что это такое.
Черный, идеально отполированный камень отдавал могильной прохладой по всей поверхности спины. Я думал, что это быстро пройдет, так как боровшиеся с жаром тело быстро его нагреет, но в этом сотворенном человеческими руками аду законы не работали. Ни мироздания, ни международного права, ни какой-либо конфессии.
Все эти мерзкие морды у сцены скинули маски, и отвращение от увиденного сдавило грудь. Мерзкий лица, которые там на поверхности ничем особым не выделяются, здесь в подземном царстве их сущность просилась наружу, и никто не пытался ее скрыть.
– При свете Луны, сегодня, мы можем, не скрываясь, показать, кто мы есть! – жрец обошел вокруг меня. Я лишь увидел пурпурную мантию и что-то сверкающее круглое на пальце.
Я хотел кричать, но не мог. Краски вокруг меня уже закружили хоровод. Такие яркие, такие необычные, но такие приятные наощупь. Они как будто бы исходили прямиком из музыкальных инструментов, которые я не видел, но отчетливо мог слышать. Мне даже не нужно сильно стараться, просто слегка потянуться рукой и вот уже трогаю Вселенную по краю ее нагого тела. Эти изгибы сводили меня с ума.
Луч света блеснул с потолка и пробежался мимо затуманенных глаз. Я попытался проследить его путь, но мрак шел по его следам быстрее, чем я передвигал глазами. Периодически, когда раздробленный разум собирался воедино, я понимал, что это мой последний час. Но какая-то часть души еще боролась за спасение. Глупая попытка набить себе цену.
Как мне спастись? Как не допустить, чтобы эти уродские личности под менее уродскими масками не смогли меня победить? Я не отдам им душу! Единственное, что у меня есть, что я чувствовал, когда рядом была Бояна, я хотел спасти.
– Сегодня к нам присоединяется еще один верный ордену брат! Сегодня он по праву получит титул!
Через гул одобрения протиснулись детские голоса. Они не плакали, нет. Скорее они подвывали в такт угнетающей мелодии. Дети не видели всего ужаса, что твориться вокруг, и не осознавали, что этот ужас вот-вот коснётся их коротких жизней. Они просто подпевали своим последним минутам.
Мрак сгущается под дикие возгласы в недолюдской массе, но я-то знаю, что ради луча света нужно сражаться. Все тело обмякло в потной луже, вибрируя на холодном круглом утесе. Что-то мерзкое впилось куда-то под ребра, и лужа стала теплее.
– Если ты слышишь меня, спаси, спаси, спаси…
Едва ли сотрясенный воздух моим бормотанием развеял слова и вместе с ними надежду на ответ.
– Прими нашу жертву! – лишь слышал я в ответ.
Последний момент жизни растянулся на несоответствующие ему минуты. Вся жизнь – вранье, и не было за что ухватиться. И лишь воспоминания о твоих темных печальных глазах раздавались теплом где-то в груди. Возможно, это и спасло бы меня, но то нелепо малое отведенное для нас время я с чувством стыда потратил на сомнения. Стесняясь собственных порывов, я сдерживал стремление быть рядом, быть тем, с кем можно, укрывшись пледом смотреть на звезды и вероломно ждать, чтоб одна из них упала с небосклона, чтобы загадать одно единственное желание: продлить этот момент пусть еще на миг. Теперь, когда уже любой случай утерян, я бы отдал последний час жизни за теплый летний дождь, в лужах которого мы б танцевали до рассвета. Я не пытался сопротивляется пленению твоих глаз, но сейчас дай мне шанс, я бы нырнул в них с головой, камнем погружаясь на заполненное потопленными кораблями дно. Даже смерть прекрасна, если посвятить ее тебе. Ведь чтобы лечь на жертвенник с золотыми кровостоками, я должен был полюбить тебя.
Я умираю и верю, что жертва не напрасна, и ты будешь жить… Я люблю тебя… И пусть мои слова услышат, если я их произношу, только те звероподобные существа, что столпились в богом забытом подземном склепе, я знаю, что они этого не забудут. Это потрясет каждого, даже кому неведома любовь. А они, эти уродские лица, разнесут мольбу о любви по улицам погибшего города, страны, всей цивилизации. И однажды… Я верю, что однажды… Ты узнаешь, как я любил тебя, и что с этим чувством я не расстанусь даже после смерти.
Ты узнаешь…
Что я был…
Спасен…
