Антон Конышев
Преломления
50. Дин. Жертвенник.
Опрокинут алтарь на языческом капище,
и отшельник-монах рубит древо священное.
Он пришёл сюда, чтоб инородцев-язычников
окрестить, не спросясь, бога чуждого именем.
Это племя ему – как дитя неразумное.
Прозябают во тьме, верят рощам и идолам.
Слова божьего здесь в глухомани не ведают.
О спасении душ ни один и не слыхивал.
Строит церковь монах там, где было святилище.
Там, где предки-волхвы колдовали над чашами.
Строит церковь монах из священного дерева.
И не слышно монаху, как ропщут язычники.
Есть предел доброте и людскому терпению.
Ночью вспыхнула церковь, с углов подожжённая.
Чуть не предал отшельник поганых анафеме,
да в молитве опомнился: нет в гневе истины.
Взяв на утро топор, снова с именем Господа
он за брёвнами двинулся в рощу священную.
И за несколько лун церковь новую выстроил
выше прежней. Стояла она два столетия.
51. Чжэнь. Возбуждение (Молния)
Откуда молния ударила? На небе не было ни облачка.
Стоишь и смотришь ошарашено, не чувствуя, как слёзы капают.
Так что ж теперь, ожёг от молнии слезой солёною не вылечить.
Коль небо так легко нас предало, не стоит ожидать раскаянья.
По доброте простишь предательство – и на себя беду накликаешь.
Не всем даруется прощение, и далеко не всё прощается.
Пусть буря в судорогах корчится, пусть диким зверем в клетке мечется.
Клыки сломав о прутья прочные, сама себя сожрёт в беспамятстве!
Не плачь об этом и не мучайся. Они твоей не стоят жалости.
Прими себя, какою хочется, и о былом не заговаривай.
Но знай, не раз ещё впоследствии во сне от страха будешь вздрагивать
И от ожога след рассматривать с тяжёлым сердцем в одиночестве.
52. Гэнь. Сосредоточенность.
Сейчас мне кажется, что я сошёл с ума,
что даже кровь застыла в жилах неподвижно.
Смотрю бессмысленно в тугую пустоту,
не в силах взгляд отвесть и пальцем шевельнуть.
И угасающим сознанием ловлю
тень, ускользающую вглубь, с лицом печальным.
Хочу её предостеречь, но не могу
припомнить повода при ясности ума.
Какое странное томление в груди. Как будто там внутри переломилось что-то.
Боюсь признаться даже самому себе, что раздвоившийся, я выгляжу смешно.
Меня-сидящего охватывает дрожь.
Легко ль сказать, не каждый день в глазах двоится.
Но я-второй вселенски умиротворён
и, как удав, спокоен, что ни говори.
Вот шевельнулись губы на его лице.
Превозмогаю страх. Склоняюсь к ним и слышу:
Во сне беззвучные рождаются стихи
каким-то дивным запредельным ритмам в такт.
И вдруг, открыв глаза, растаял мой двойник,
успев рукой махнуть, как будто приглашая
За грань неведомого в заповедный край,
где сочетаются в созвучия слова.
53. Цзянь. Течение.
Белая лебёдушка подплывает к берегу.
Подплывает к берегу, обещает милого.
Белую лебёдушку накормлю златым пшеном,
напою хмельным вином, сяду к ней на камушек.
Попрошу лебёдушку, попрошу хорошую,
чтоб вернулся суженый из похода дальнего.
Попрошу лебёдушку, попрошу сударушку,
чтоб родился маленький, дитятко желанное.
Что же ты, лебёдушка, голову повесила?
Улетели птенчики за холмы высокие.
Не кручинься, милая, не печалься, славная.
Ангелом-хранителем стань для нас с детишками.
54. Гуй-мэй. Невеста.
Я тебе обещаю, когда-нибудь утром
ты проснёшься с предчувствием близкого счастья.
Никому ничего не расскажешь об этом,
но из шкафа достанешь забытое платье.
Будешь долго стоять перед зеркалом светлым,
примеряя и снова меняя наряды.
И смотреть отрешённо в глаза отраженью
своему, потрясённая преображеньем.
Вдруг исчезнут все страхи, которых терпела
ночью приступы жгучие, слёзы глотая,
Словно всё это в жутком кошмаре приснилось,
а на самом же деле и не было вовсе.
Опыт прошлых оплошностей только на пользу.
Не вступают два раза в текущую воду.
Но у пристани ждёт тебя лодка, чей парус
ярким цветом всходящего солнца окрашен.
И с улыбкой кивнув своему отраженью,
ты поймёшь, что прекрасна, умна и желанна.
И такою пребудешь, пока есть на свете
человек, всей душою поверивший в это.
Протяни ему руку, скажи ему слово.
Не страшись быть не понятою иль смешною.
Потому что когда-нибудь, я обещаю,
проплывёт ваша лодка по всем океанам.
55. Фын. Изобилие.
На ночлег в харчевню придорожную попросился путник сильно заполночь.
Оглядел его хозяин пристально и, узнав, пустил за общий стол.
Возмутились постояльцы: «Видано ль, чтоб лица соседям не показывать!
Не иначе, каторжанин меченный. Ну-ка, капюшон приподними!»
Ничего им путник не ответствовал, в самый тёмный угол пересел от них,
Лишь сильней рукою искалеченной на лицо надвинув капюшон.
За окном сверкнула было молния и ударом грома опрокинулась.
Звёзды разом спрятались за тучами. Только на столе дрожит свеча.
«Хватит! – произнёс хозяин значимо, – Никакой не тать он и не каторжник.
Лекарь, что весною позапрошлою спас вас, полубесов, от чумы.
Герцог наш, помешанный на золоте, объявил тогда его алхимиком.
Вот уже три года он скрывается от ищеек герцога в лесах».
56. Люй. Странствие.
Я сегодня не стал перечитывать вновь то, что было написано им.
Может быть, потому что в какой-то момент вспомнил голос его и глаза.
И опять захотелось, приехав с утра, слышать запах его сигарет.
И улыбку поймав, отшутиться в ответ, и замёрзшую руку пожать.
Он на том берегу, а в огне брода нет. Будь ты проклята, Стикса вода!
Кто дорогу Харону вперёд оплатил раньше времени? Дьявол иль бог?
В этом взгляде, я помню, читалась всегда мудрость добрая прожитых лет.
Даже вместе молчать просто так, обо всём, он умел, как из нас ни один.
На излёте нежданно сломалась стрела, опрокинулось время вверх дном.
Было больно и странно, приехав с утра, не дождаться прихода его.
Я сегодня не смог перечитывать вновь то, что было написано им.
Потому что заплакал. Я знаю, сейчас он не стал бы меня укорять.
57. Сунь. Проникновение.
Осточертела многозначность символом, неясность смыслов, мыслей полный бред.
Давно пора, отринув всё решительно, проникнуться изящной простотой.
Долой! Под корень сюрреалистических, косноязычных пифий и волхвов.
Отныне стану я простонародными, понятными словами излагать.
Всё, решено! Весь хлам глубокомыслия сожгу в камине. Дайте мне камин!
И пепел напослед развею по ветру. Пусть топчут сапожищами сей прах.
От многомудрых виршей без сомнения, их не жалея, тут же отрекусь.
Довольно в экзальтации витийствовать. Вся прелесть слова – в простоте его.
Моё перо к листу бумаги клонится. Ещё мгновенье – и свой первый шаг
Я совершу на этом новом поприще, основывая новый реализм.
Не понимаю, как так получается? Хотел, как проще, вышло, как всегда…
Устал совсем. Из сил последних выбился. Да ну их к чёрту с ихней простотой.
