Антон Конышев
Преломления
25. У-ван. Беспорочность.
Мы – ось вселенной, соль земли, мы – первые из равных.
Мы – суть законов, смысл слогов, обложки вечных книг.
Но в беспорочности своей, как никогда, бесправны,
Не в силах вырваться вовне из круга ни на миг.
Нам совершенно ни к чему блеск золота и званий.
В своей естественной красе мы – идеал во всём.
Поля непаханые нас насытят хлебом знаний,
И мы, насытившись сполна, чушь разную несём.
Мы в непреклонности своё не забываем место.
И почтальон не принесёт ни строчки, ни письма.
Но, что греха таить, порой бывает, если честно,
Желанье поучать других от малого ума.
И нам случается подчас забыться мордой в блюде
И с глупым смехом вспоминать о казусе таком.
Не изводить себя стыдом, а знать: хулы не будет!
Мы стойки в стойкости своей и беспорочны в том.
А если свалит вдруг болезнь слепого эгоизма,
Заварим чай из терпких трав непаханых полей.
Как панацея из лекарств подходит только клизма,
Чтоб было неповадно впредь, а нынче веселей.
Когда ж забудется в конце ответственности мера,
И вновь закружит не к добру шальная круговерть,
Войдём шеренгой в Колизей, отринув бремя веры.
Крича: «Приветствуют тебя идущие на смерть!»
26. Да-чу. Воспитание великим.
Женщина молится перед иконой
Дённо и нощно, часы напролёт.
А возле церкви, у старого клёна,
Плача, ребёночек матушку ждёт.
Женщина вышла из храма господня,
Кликнула малого – он не идёт.
Мамку, что утром будила сегодня,
В чёрной монашенке не признаёт.
Птица чирикнула, ветка качнулась,
Всадник промчался на белом коне…
Только тогда молодая очнулась
И, пошатнувшись, прижалась к стене.
Мир, представлявшийся хмурым и мнимым,
Вдруг улыбнулся открытым лицом,
Встретив пришедшую агнцем невинным,
А не бездушным холодным тельцом.
Не было зла в этом чистом и ясном,
Жарком и солнечном будничном дне.
Всё, что привыкла считать безобразным,
Смылось росой и осело на дне.
Чтобы не плакал, дав корочку хлеба,
Тихо твердит, пряча слёзы в платок:
«Ты, мой сынулечка, всё моё небо!
Нету на небе прекрасней дорог»
27. И. Питание.
Что ж, согласен, некрасив я и беден.
Но ажурный черепаховый гребень
Вдел бы в локоны твои на удачу,
Позабыв, как для тебя мало значу.
Время общее секундами мерил
И словам, дурак наивный, не верил.
Но в часах песочных вечность иная.
Проклинал и всё ж любил, проклиная.
Говорила ты мне честно и прямо:
Уходи! А я не верил упрямо.
Долгих десять лет тобой любовался,
Насмеялся вдоволь и нарыдался.
Замело сухим песком ясны очи.
Я падение своё лишь отсрочил.
Поцарапался, но всё ж не убился,
Тигром мягко на траву приземлился.
Переплыть поток судьбы невозможно.
Эта истина, увы, непреложна.
Через жизни полноводную реку
Переправы не найти человеку.
Пусть не выпала мне масть козырная,
Но тебя благодарю, вспоминая.
Ибо стойкости твоей я отчасти
И обязан своим нынешним счастьем.
28. Да-го. Переразвитие великого.
Как странно быть растерянным юнцом.
Смотреть вперёд, своих страшась стремлений.
В эпоху постоянных преломлений
Не гением, не конченным глупцом.
Как жалко быть глубоким стариком
И каждый день встречать благоговейно.
Окутавшись сознанием елейным,
Ухаживать в саду за цветником.
Как страшно быть на тех похоронах,
Где отпевают прожитое кем-то.
Над мёртвым телом с траурною лентой
Стоять живым под небом в облаках.
Как глупо после отрицать восход,
На год грядущий ничего не сеять.
Хранить себя в залатанном музее,
Где только стены помнят твой приход.
Как дико видеть высохшей души
Бездумный взгляд, к любому безразличный.
От той самодостаточности личной
Её уже ничто не отрешит.
Как славно жизнь окончить на лету,
С костлявою не ждать покорно встречи.
А радостно в пылу кровавой сечи,
Взмахнув мечом, упасть в своём саду.
29. Си-кань. Повторная опасность.
Белым лепестком
над бездною кружусь, а глубоко
течёт меж скал холодною рекой
мой былой покой.
Груз привычных дум,
как камень тянет вниз туда, где шум
реки холодной глушит голоса.
И, закрыв глаза,
Брошусь в водопад,
пусть даже на авось и наугад,
чтоб, выбравшись из пропасти одной,
пасть на дно иной.
Дайте мне вина!
Пусть чаша им не до краёв полна.
Я знаю, где-то там, среди вершин –
глиняный кувшин.
Тихая вода
пришла на смену бешеным годам.
Чуть сгладила крутые берега
тёплая река.
Нахлебавшись всласть,
и новой бездны различая пасть,
шепчу без сил, страшась туда упасть:
кто мне руку даст?
30. Ли. Сияние.
Давайте чтению учиться,
Чтобы в последствии прочесть,
Не опасаясь ошибиться,
Другим написанную весть.
И жёлтым светом светофора
Уравновесить без труда,
Как пешехода и шофёра,
Зелёный с красным навсегда.
Давайте поворчим незлобно,
Уподобляясь старикам.
Прикрывшись возрастом преклонным,
Поучим жить других слегка.
Давайте письма увлечений
Прошедших на костре большом
Единым общим отреченьем
Без сожаления сожжём.
И их оплакивать не станем,
И пеплом жирным посыпать
Не будем головы, оставив
Другим на счастье уповать.
Давайте на автомобиле
Рванём сквозь ночь, рассеяв тьму
Туда, где нас всегда любили.
За что? Ей – богу, не пойму.
Часть вторая
31. Ся нь. Взаимодействие.
Кто-то, о ком ты мечтала давно,
Грезила сладко в немом упоеньи,
Вдруг твоей спальни откроет окно
И упадёт пред тобой на колени.
Сердце забьётся в девичьей груди,
И перехватит дыханье от взгляда,
Если шепнёт тебе: «Не уходи!
Слышишь, родная, не бойся, не надо».
Ты ж, улыбнувшись, обнимешь сильней
Друга желанного в страстных объятьях.
Вздрогнешь, бедром прислонившись к стене,
На пол уронишь ненужное платье.
Тенью безумной при свете свечи,
Превозмогая истомы приливы,
Робко попросишь его: «Не молчи!
Я хочу слышать твой голос, любимый!»
И захлебнёшься пьянящей волной,
Судорог неги не зная прекрасней.
К телу другому прижмёшься спиной,
Вся в его голосе, вся в его власти.
Тот, о котором мечтала во сне,
После, уставшей от неги и ласки,
Будет тебе напевать в тишине
Милые, добрые, светлые сказки.
32.
Хэн. Постоянство.
Он был убит отточенною шпагой во времена дуэлей и поэтов.
Лежал в траве, зажав рукою рану, и думал: помолиться или нет?
Ему как раз убийцы секунданты доставили священника глухого.
Тот говорил: «Покайся, сын мой, грешен!» А он ответил: «Падре, ни к чему.
Я был живым в отличие от многих, любил вино, пил женщин, балагурил.
Над лживым обывателя смиреньем глумился постоянно от души.
Завистники лупили в переулках и на дуэли вызывали часто.
К позорному столбу тяжёлой цепью не раз меня приковывал палач.
Мы с вами – птицы разного полёта. Вам – церковь, пища жирная да пиво.
А мне – поля и площади во градах с толпою, рукоплещущей стихам.
Теперь, видать, своё отбалагурил. Живите мирно, без занозы в ж…»
Сказал и умер, унося с собою всё то, что не напишет никогда.
