Антон Конышев
Преломления
33. Дунь. Бегство.
Эй, кто там канючит перо и бумагу? Чего тебе надо, непризнанный наш?
Нет, я не диктую свои мемуары. Откуда ты взялся, нахальный такой!
Какой-то взъерошенный, в жёлтом костюме… Упёрся рогами и сладко поёт.
Я из-за тебя опоздаю на встречу! Мне было назначено вечером в пять.
Эй, кто там помчался за водкой и хлебом? С ума посходили?! А ну-ка домой!
Какой такой праздник? Чего годовщина? Вот ноги свяжу, далеко не сбежишь.
Стихи сочиняешь. А мне что за дело? Я читывал ваши дрянные стишки.
«Любовь будет вновь» – удивил озареньем! Сиди и воспитывай волю, п…пиит.
Да что-то ты грустный и бледный какой-то. Сходил бы проветрился, я разрешу.
А то в туалете, подлец, всю бумагу своими каракулями исписал
А что это там у тебя за спиною? Ах, муза тебе подарила крыла!
Постой же! Ну вот, улетел восвояси. Ох, жалко юродивого, пропадёт.
34.
Да-чжуань. Мощь великого.
Был молод и упрям пленённый раб. За это в гладиаторскую школу
Его продали за хороший куш, что на потеху публике издох.
И он терпел надсмотрщиков-собак. Сжав зубы, всё ж старательно учился
Коротким гладиаторским мечом взрезать своим противникам живот.
О, сколько раз во сне перебирал он планы грандиозного восстанья,
Но средь других рабов не отыскал достойного доверия его.
А время шло. И не было ему средь гладиаторов и близко равных.
Хоть пеший, хоть на быстрой колеснице он выходил живым с песка арен.
И осознал вольнорождённый раб, что на арене проклятого Рима
Он только тем и сможет отомстить, что не убьёт отныне никого.
Когда кровавой бойней опьянён, чуть не пронзил единственного друга,
Опомнился, с колен его поднял, и в публику свой гладиус швырнул.
35.
Цзин. Восход.
Что тебя не всегда понимают, ты твердишь, сам себя будоража.
Просто время твоё не настало. Потерпи пару тысячелетий.
Погружённый во внутренний космос, ты достиг апогея безмолвий.
Но когда-нибудь, всласть намолчавшись, снова голос свой дивный разбудишь.
Люди станут внимать твоим песням, доверяя без ограничений.
Окрылённый всеобщим признаньем укорять ты себя перестанешь.
Но паря в облаках эйфории, помни лживость придворных улыбок.
И спаси тебя бог петь фальшиво тем, без чести и слуха, в угоду.
Раз востребован кем-то ты, значит, есть талантам твоим приложенье.
Вот и радуйся, если артистом сам себя средь других величаешь.
А закончатся песни и годы – уходи без прощальных оваций.
Хуже нету судьбы для артиста, чем служить золотым пустоцветом.
36. Мин-и. Поражение света.
Глупо мнить себя неуязвимым. С высоты паденье неизбежно.
Нужно научиться всем на благо с мужеством переносить удары.
А ещё, я знаю, очень важно, чтобы кто-то был с тобою рядом.
Тот, кто и в позорном пораженьи о твоём величии напомнит.
В стане южных варваров, где солнце падает стремглав во мглу бессилья,
Потеряешь собственную гордость, нисходя к обычаям дикарским.
Потеряешь и покой, и веру, и по праву занятое место.
Меж огней безропотною требой проползёшь, дрожа от омерзенья.
Как же жалки были те победы, коими ты прежде упивался.
Им сейчас в изгнании постылом даже места нет в воспоминаньях.
Потому, что ныне невозможно сравнивать без боли и унынья
То, что было с тем, что с нами стало. Глупости и слабости итоги.
37.
Цзя-жэнь. Домашние.
Красавец гусар, поручик в отставке, уставший от битв и ночных кутежей,
Женился на вдовушке в самом соку и с нею осел в наследной усадьбе.
Жена молодая, отличной хозяйкой и нежной подругой ему приходясь,
Во всём угождала, чего б не спросил. И вскоре гусар наел себе пузо.
С женою был ласков и трепетно нежен. А слуг в чёрном теле держал отставной.
Было, как бровью чуток поведёт… Суров, что твой поп, с утра не принявший.
В таком благоденствии жили чудесно. Плодили детишек: что год, то малой,
На тройке катались к соседям на чай – чистейшей воды деревенские баре.
И в друг прискакал посыльный с пакетом: мол, ваше блародье, сам царь-государь
Вас жалует званием статский советник. Извольте прибыть в столицу на службу.
Подумал гусар. В домашнем халате по тихим аллеям полдня погулял.
Потом отписал в министерство отказ и, трубку набив, занялся пасьянсом.
38. Куй. Разлад.
Стояла маленькая девочка на берегу большой реки,
прижав к себе игрушку мягкую, чтобы собой её укрыть
От бури, силу набирающей, не разбирающей дорог.
Стояла маленькая девочка и даже плакать не могла.
Вокруг неё опять вселенная в который раз сошла с ума.
Свихнулось небо злыми тучами, вулканом вздыбилась земля.
И в этом первородном хаосе, игрушку спрятав под кустом,
смотрела маленькая девочка на бой взбесившихся стихий.
Сил детских, даже пожелай она, не хватит разогнать грозу.
Слезой огонь не успокоится, и словом волны не унять.
Сидит она, почти привыкшая, как мудрый маленький божок,
и куклу на руках баюкает: «Не бойся, доченька, не плачь».
А небо молниями дыбилось, хлестало смерчем по земле,
в ответ цунами огрызавшейся, плескавшей лавой в высоту.
И только маленькая девочка с игрушкой мягкой на руках
среди вселенского безумия одна сидела у реки.
По-детски мудрая и стойкая, ждала, когда минует шторм,
и так уснула рядом с куклою. Спала и видела во сне
Что ураган сменился дождиком, земля полями расцвела,
и солнышко лучами тёплыми соединило мощь стихий.
Не могут вечно биться в ярости земля и небо: кто кого.
Когда-нибудь они помирятся, когда-нибудь они поймут,
Что эта маленькая девочка всем сердцем любит их двоих.
Как ни суди, а папы с мамою во всей Вселенной лучше нет.
39. Цзянь. Препятствие.
Нужно быть храбрым безумцем или последним глупцом,
Чтобы, завидев опасность, сразу же лезть на рожон.
Песню чужую пропела падающая стрела,
В чью-то холодную руку вложенная не тобой.
Сколько бы ты не скитался, твёрдо уверен в одном:
Нет неприступнее замка, чем возведённый в душе.
У золотых барбаканов ждёт вражьих воинов тьма.
Спрячь меч в узорные ножны, голубя вышли к друзьям.
Пусть поспешат на подмогу, пусть не щадят лошадей.
Замок почти что захвачен. Вскоре погибнем и мы.
Недруги жаждут сокровищ, рыщут в подвалах, как псы.
И невдомёк им, что злато в наших сокрыто сердцах.
40. Цзе. Разрешение.
Ты спросила разрешенья робко и слегка смущённо.
Разве есть на свете кто-то, кто ответил бы отказом?
Не стесняйся своих линий, красоты своей не бойся,
Мир к ногам твоим положат миллион мужчин влюблённых.
Отчего ж тоскливо смотришь в чащу леса, где дикаркой,
Чистой нимфою лесною прожила семнадцать вёсен?
Просто ты пока не знаешь, что уже из стран заморских
С крошкой-туфелькой хрустальной принц плывёт на каравелле.
Красотой твоей сражённый он в шелка тебя оденет.
Будет знать твоё лишь имя, и дышать одной тобою.
Поклонись, прощаясь, лесу. Он тебя поймёт, он мудрый.
И плыви на каравелле с принцем в сказочные страны.
