Анна Вик
Восхождение Хоноса
– Просто фея-крестная, – бормотала девушка, впопыхах примеряя одно за другим. Остановившись на шелковом, молочного-бежевого цвета, платье, Леся нашла к нему и пару туфель. Распустив волосы, она оглядела себя снова во весь рост и изумилась своему преображению.
Впервые за несколько месяцев девушка ощутила свою красоту. В ней пробудилось что-то легкое и приятное, что, наверное, и должно быть присуще девушкам ее возраста. Уголки тонких бледных губ дрогнули. Она улыбалась своему отражению, как зачарованная.
Перед выходом Леся попробовала созвониться с Олей, чтобы поблагодарить, но безуспешно; Отец тоже не брал трубку. Новостные сводки, что Леся успела просмотреть за день, были немногословны. Каждый пропущенный вызов вкупе с молчанием Отца в ответ на ее сообщения возвещал все более о бездне, что хватала Лесю за горло, и душила, душила…
В дверь раздался негромкий стук. Девушка, если б умела, прижала бы уши от страха в эту секунду: кто к ней мог постучаться? С соседями она не успела познакомиться, Отец был на службе… Не Жози же прилетела, в конце то концов?
– Кто там? – осторожно протянула Леся, соскребая все остатки уверенности внутри и вкладывая их в свой голос.
– Это я, Амикус, – послышался робкий ответ за толщей металла. Выдохнув, девушка открыла дверь и увидела перед собой мужчину, который, казалось, стал как бы еще бесцветнее; словно гены его болезни усилились за прошедшие полдня.
Аметистовые глаза смотрели на нее с долей стыда, хотя он умело скрывал это чувство за бесстрастным выражением лица и уверенностью движений.
– Привет, – буркнула Леся, так и не решив, простила она ему утреннюю неучтивость или же нет.
– Отлично выглядишь, – Амикус натянуто улыбнулся, бросив сокрушенный взгляд на свою одежду. – А я вот не очень, примут меня за твоего пажа.
Леся пожала плечами:
– Спасибо. Да это все Олины проделки.
– Вот оно как, – Амикус усмехнулся. – Что есть то есть, вкус у нее прекрасный. Однако красивому все красиво, как говорится. Пойдем же.
Наконец, не выдержав, она улыбнулась в ответ и, взяв ключи с сумочкой, присоединилась к нему. Ей было странно идти рядом с мужчиной, взрослым мужчиной, к которому она испытывала нечто неопределенное и мучавшее все ее нутро. Это была не то симпатия с долей антипатии, не то ровно наоборот. А что чувствовал он, и вовсе представлялось ей чем-то неразрешимым. Уж не из жалости ли он позвал ее на этот сеанс? Леся закусила губу и старалась не смотреть на своего спутника, пока они шли до перекрестка. Дорога до него казалась ей бесконечным.
– Не криви так рот, – вдруг произнес он, пока они стояли на светофоре. – Тебе не идет. Неестественно выглядит.
Леся опешила.
– Почему произошел взрыв? – выпалила она, вместо того чтобы огрызнуться в ответ.
Амикус отвернулся и указал на зеленый сигнал. Оглядевшись по сторонам, он взял ее холодную руку в свою и крепко сжал, пока они переходили дорогу.
– Здесь водители сумасшедшие, – пояснил мужчина, однако было поздно: Лесино существо уже поплыло. – Было землетрясение, говорят. А на самом деле, шут его знает.
– Я думала, ты наверняка знаешь… – Лесе он казался хранителем ответов на все вопросы.
– Брось, – махнул он рукой. – Я, как и все смертные, лишь имею дело с последствиями. И судить могу только о них. Хотя что-то и можно предсказать, собственно, этим я и зарабатываю на хлеб.
– Предсказаниями? – усмехнулась девушка.
– Оцениваю риски, грубо говоря.
– Вот значит как. И что же, есть в этом хоть какой-то смысл? – Леся указала на вывеску корейского магазинчика. – Если по итогу все равно может случиться такая трагедия? Какой толк от математики, если она оказывается бесполезной, когда даже ничтожные доли процентов становятся всеми ста в один миг?
– Ты действительно хочешь сюда? – оборвал он ее размышления.
– Я хочу отвратительно-сладкого баночного кофе, – призналась она. – С каким-нибудь вкусом амаретто.
– Ужас, – Амикус округлил глаза. – С кем я только связался…
Однако, молча последовал за ней.
– Так и что же, – он продолжил разговор, когда Леся выбрала себе сладости. – Выходит, математика не нужна? Ты понимаешь, насколько нелепо это звучит?
Девушка вертела в руке банку с кофе, раздумывая, стоит ли начать ее пить сейчас или во время сеанса. Она уже поняла, что сморозила глупость, и даже не стала пытаться оправдываться. Амикус же как будто не сдерживался, чтобы не сказать ей что-нибудь грубое. Раздражения его как ни бывало.
– Ты злишься на собственное бессилие, а не на математику, – покачал головой он.
Леся вспыхнула, вмиг ощутив себя совершенным ребенком. С ответом она не нашлась, потому что чувствовала его правоту, но признавать подобное было не в ее привычках.
«Гораздо интереснее звучит творческий кризис, депрессия или тревожность, не так ли? Чем это самое бессилие…» – прошептала совесть Леси.
– Ну, пойдем же, – восприняв ее молчание за красноречивое согласие, Амикус слегка подтолкнул Лесю в спину. От его на удивление мягкого прикосновения по всему тонкому позвоночнику девушки разлилось приятное тепло.
Вечер был спасен.
0110
Она писала, порою воевала со мной во снах и наяву с Жози; боролась с ленью и всепоглощающим страхом перед неизвестностью. А общение с Амикусом, что оказался спасительной соломинкой в ее жизни, напоминало Лесе какую-то хитроумно изобретенную им игру, правила которой Леся пока лишь пыталась угадать.
Почти каждое утро они встречались на чашечку того самого отвратительного кофе, Леся слушала от него последние сводки новостей (так как сама почти их не читала), делилась своими успехами по книге, после чего они расходились и ни слова больше друг другу не говорили до следующего утра.
– А что будет дальше? – как-то, придя в мастерскую, спросила она вслух стены. Пустота студии вновь начинала поглощать ее, забирая всю ту энергию, что она заботливо генерировала для работы.
– Что будет дальше, если все это закончится благополучно? – продолжала она, поднимаясь наверх.
На столе лежала кипа написанного за последние пять дней.
– Вы просто разъедетесь, как ни в чем ни бывало, ты уже знаешь ответ, – сказала Леся себе, глядя на картину, которая, на удивление, самой ей уже порядком поднадоела. – Ты словно единственный человек, который способен меня пнуть и заставить поверить в себя… И ты слишком умен, чтобы продолжить якшаться с такой, как я, после всей этой заварушки.
Оттолкнуть от себя Амикуса означало остаться совсем одной. Но продолжать даже эти маленькие встречи, во время которых в сердце ее зарождалась надежда, стало для Леси невыносимым.
– Все, я так больше не могу! Не могу, не могу, – забормотала Леся, доставая бумагу, что обычно использовала для черновиков.
На листе замельтешили буквы, которые она выводила своим неопрятным почерком:
Я прошу прекратить наши встречи в кофейне. Не могу объяснить причину.
Леся.
Ей стало легче, и до самой поздней ночи она снова писала. Повесть подходила уже ко второму поворотному пункту, появлялся антагонист, что мешал быть возлюбленным вместе. Я наблюдал за всем этим действом и, если бы мог, высказался:
– Дура, а вам же никто не мешает!.. Разве что обоюдная трусость.
Но продолжал молчать. Ведь, по канону всех хороших драм, рассудок редко проявляет себя в должное время.
На следующий день Леся пришла в кофейню за два часа до условленного времени и передала записку мальчишке-бариста, потупив взгляд. Она чувствовала себя совсем подростком, ей будто вновь было пятнадцать, и она «тащилась» от самого классного парня в школе.
С возрастом, Лесе казалось, подобные чувства должны бы притупиться, но вышло наоборот: с пришедшей осознанностью сила эмоций и влечение к чему-то неизвестному только усилилось.
«Возможно, это все-таки хорошо, – подумалось девушке, когда она, счастливая, что не встретила на обратной дороге Амикуса, закрыла за собой дверь. – И просто значит, что я живой человек… Не сомнабула, пребывающая на странном перепутье вот уже который год».
Она знала, что перестать видеть Амикуса будет лучше, чем узреть его равнодушие. Пусть будет неопределенность, пусть этот некий «отказ Шредингера», который существует и не существует одновременно, пребывая в зависимости от наблюдателя.
Однако, энергия юношеского негодования все же взбушевалась в ней. Едва Леся села за перо, из-под него строка за строкой полились фразы, которых Леся сама от себя не ожидала. Я, хотя и чувствовал свое присутствие в этом творческом потоке, не переставал изумляться ее самости, энергии ее души, что проявляла себя на бумаге.
Прямо на моих глазах рождался Человек. Каждое слово, что она писала, было осмысленным, точным, тем самым, что затем вызывало мурашки у тех, кто читал ее повесть. Леся этого не знала, да и не могла знать, потому как не умела видеть будущее. Я же, как и говорил, иначе воспринимал и воспринимаю время. И в те секунды, что девушка, чуть ли не плача от досады из-за своей неразделенной любви, выводила букву за буквой, я лишь изумлялся, как каждое движение, каждый осмысленный знак воздействует на ее дальнейший путь и на пути других людей.
Мне открылась невероятная картина того, как Дух меняется и меняет вокруг себя все. Это было потрясающе, признаюсь вам, ведь видеть те образы, что рождались мгновение за мгновением, в, казалось бы, среднестатистических мозгах, значило и для меня обрести новую веру.
Моя сущность пришла к озарению: я веками жил во тьме, думая, что мне надобно почитание, восхваление, и что живу я и питаюсь только этой энергией. Это было заблуждением. На самом деле, я жил благодаря тем самым людским попыткам возвыситься над самими собой. Ведь прикосновение к божественному означало для них веру в абсолютное, в чистое и высшее, желание соединиться с этим чем-то. И, выходит, я был лишь их образом, побочным продуктом Духа, а не некой самостью. Меня нет и никогда не было. Я – осколок, фрагмент людского Со-знания.
Это повергло меня в ужас, уничтожило и возвысило в мгновение ока. Я узнал себя по-настоящему и понял, насколько ничтожно мыслил все эти столетия.
Когда Леся закончила главу с развязкой, силы покинули ее. Но это и был тот самый маленький подвиг, который ей предстояло совершить. Она этого не знала, повторюсь, но я знал. И также знал, как счастлива эта женщина будет потом, однако не буду забегать вперед.
Посмотрев на время, она, к своему великому удивлению, обнаружила, что прошло по меньшей мере четыре часа. Для нее, конечно, все это превратилось в мгновения бегства от страха, неуверенности и отчаяния, счастливые секунды забытия. Ей стало и впрямь легче. Немного походив по комнате, сжимая-разжимая кулаки, Леся даже заулыбалась. Только улыбка эта тут же померкла, едва она услышала телефонный звонок.
Что-то екнуло внутри, и ее посетило страшное предчувствие, прямо как тогда, во время взрыва на станции. На экране высветилось «Отец», но голос из трубки доносился Олин:
– Алеся, – голос ее дрожал и разрушался. – Твой отец… Он в больнице, у него начали проявляться симптомы лучевой болезни. Боже, боже… Это так страшно, мне так страшно…
Из трубки послышались громкие всхлипы. Оля, которая прежде всегда казалась Лесе пуленепробиваемой женщиной со стальными нервами и цезарианским характером, плакала навзрыд, боясь потерять Отца. В тот миг Леся поняла, что не имеет права быть слабой, пока Оля нуждалась в ней. Будучи одной из немногих, кто разделял ее чувства, она не могла позволить себе расплакаться в ответ.
– Так-так, – пробормотала девушка. – Вы уже в Ленинске?
– Да, – отвечала Оля, всхлипывая. – Мы в больнице. Приехали с час назад.
– У него острая форма? – нахмурившись, Леся посмотрела в окно.
Там, вдалеке, неспешно бежала та же речушка, что протекала в этих краях день ото дня, годами и столетиями омывая заросшие травой берега. И темно-синей бурлящей воде были безразличны страшные вести, что могли сломать или осчастливить человека. Она продолжала струиться и поблескивать на солнце, унося с собой все радости и печали, все временное, впадая в большие воды.
Леся продолжала слушать ослабевший голос Оли:
– Кажется, да. Мы готовимся к худшему…
– Я скоро буду.
Леся повесила трубку. Из головы вылетели все остальные мысли: об Амикусе, о книге, о страхе за смерть Отца. Отчего-то осталась только эта бедная женщина, которой сейчас нуждалась в ее поддержке. Девушка, в кои-то веки, почувствовала собранность. Ту самую, которой ей не доставало всю сознательную жизнь.
По дороге в больницу она получила еще одну неприятную новость: аэропорт Ленинска закрывался через несколько часов на неопределенный срок. Никаких пассажирских рейсов.
– Я не поеду, – твердила она Жози в трубку, расплачиваясь таксисту за проезд. Голос ее сделался металлическим.
Как бы ей ни было жаль сейчас собственную мать, никакого компромисса она не могла допустить. Если ей и суждено было увидеть Отца в последний раз, пусть так тому и быть. Главное, что все-таки они смогут встретиться, посмотреть друг другу в глаза.
– Ты будешь жалеть об этом до конца своих дней! – мать кричала в исступлении и бессилии.
– Я буду жалеть, если не попрощаюсь с ним. И если не помогу его жене в такую минуту.
– А о матери ты подумала?!
– Подумала. Извини, пожалуйста, – она выдохнула. – Я тебя люблю. Надеюсь, все обойдется, но сейчас я нужна здесь больше.
И, не дожидаясь ответа Жози, повесила трубку. В Лесе продолжало пробуждаться что-то лучшее. Я наблюдал за тем, как девушка уверенной походкой входит в здание, где находился с тяжелой болезнью ее Отец. Та самая, «вечно страдающая», избалованная девица, наконец, перестала видеть только себя. Кто бы знал, что, заходя в госпиталь хрущевских времен, можно осознать свое место в мире? Однако Лесе именно так это осознание и пришло. Чудеса все-таки бывают, скажу я вам.
Обнимая мачеху в коридоре, она все же пустила слезу, услышав о беременности Оли, но тут же утерла ее, чтобы не расстроить женщину еще больше. Той и так придется несладко, до конца своих дней.
Отец выглядел неплохо. Угольно-черные волосы с тонкой проседью по-прежнему блестели, а загорелая кожа отливала бронзой в лучах полуденного солнца. Мускулистые руки выглядывали из-под одеяла, и, казалось, по-прежнему наливались энергией и силой.
Он улыбнулся, едва Леся зашла в палату:
– Лисенок! Вот кого нам не хватало! – прищурился мужчина, как бы разглядывая свою дочь. – А чего за круги под глазами, ночные муки творчества?
Взгляд его как бы говорил: «Только без жалости, милая. Без нее, мне и Олиной хватает».
– Да, именно они, – по щеке Леси предательски сбежала еще одна слеза, и она утерла ее запястьем. – Пишу новую повесть.
– О, вот оно как, – с любопытством продолжил он. – И о чем же?
Лицо его, однако, заметно осунулось. Девушка, взяв руку Оли, села вместе с ней на кушетку напротив, рассматривая его сквозь защитный экран стерильного бокса.
– Вам правда интересно?
Оля своей маленькой рукой потерла раскрасневшийся носик. Ее лицо вдруг стало совсем детским, будто ей было лет пятнадцать, а никак не тридцать. Взгляд был таким испуганным, измученным и потерянным, что Лесе захотелось ее укутать в одеяло и посадить себе на коленки.
– Да, конечно, – пробормотала она и, посмотрев на девушку, выдавила улыбку. – Конечно, Лисенок, рассказывай.
На деле Лесе самой было уже плевать на повесть. Ей хотелось обнимать бесконечно долго этих двоих, горевать и сокрушаться, сетовать на злую судьбу-судьбинушку, но она знала, что это не только не поможет, но еще и превратит последние дни жизни Отца в сплошную муку.
Взгляд его вторил мыслям дочери: «Все правильно, давай о хорошем». Правда, едва девушка начала рассказ, он перебил ее, нахмурившись:
– Так-так, ни слова больше!
– Почему? – опешила Леся. – Тебе не нравится?
Оля посмотрела на мужа в недоумении.
– Мне не просто нравится, – Отец приподнялся на кровати. – Я хочу это услышать! Завтра же, можешь привезти это сюда?
Леся с облегчением улыбнулась:
– А как иначе, если ты просишь?
До окончания часов посещения они разговаривали о всяком: о Ленинске, о происходящем в мире, о красивой природе этих мест и забавных случаях из практики Оли за последние месяцы. Когда их время закончилось, Леся, попрощавшись, побрела домой, чувствуя себя совершенно выжатой. Шла она час или два, и вернулась, когда было уже затемно. Возле дома, к своему превеликому удивлению, она застала Амикуса.
– Здравствуйте, – изумилась девушка, даже слегка разведя руками. – Вот так кого не ждали.
Мужчина встал со скамейки, на которой сидел как будто несколько часов. Амикус словно еще больше побледнел эти сутки, что они не виделись. Взгляд его был встревоженный и вопросительный:
– Что-то случилось? – спросил он вкрадчиво. – За исключением… Да, я уже успел его навестить утром. Помимо этого?
– А этого недостаточно? – пожала плечами Леся, отводя взгляд. Врать ей никогда не удавалось.
– Посмотри на меня, – он попытался прикоснуться к ее подбородку, но она отошла назад.
– Я не хочу больше видеться, – призналась Леся, наконец, найдя в себе силы посмотреть на Амикуса. – Не хочу и все.
– Я тебя чем-то обидел? – он осторожно сделал шаг вперед и положил руку на ее плечо.
– Нет, но я знаю, что сделаешь это, – покачала девушка головой. – Потому что, когда все закончится, я стану тебе неинтересна. Не хочу привязываться, понимаешь? У меня не так много друзей…
